Текст книги "Контракт со смертью"

Первая группа ушла ночью двадцать четвертого… Вообще-то задачу вести репортажи им никто не ставил: ещё накануне закрепили каждого из них за своим направлением и развели по подразделениям, даже не дав попрощаться. Первые двое суток было не до фотокамер и блокнотов – память, память и еще раз память. Все надежды на память, чтобы потом не затертое адреналином, не наслоённое виденным, проникшее в мозг и сердце увиденное и услышанное передать короткими репортажами-зарисовками. Да и записывать было не на чем и нечем – ни блокнота, ни ручки. Только у командира – одного из четверых – был планшет с закачанными картами, а для остальных это уже из категории несбывающейся мечты.

Вторая группа зашла уже двое суток спустя. Именно группа с репортёрским вооружением по остаточному принципу: видавший виды фотоаппарат и миниатюрная «сонька»[28]28
  Видеокамера «Сони».


[Закрыть], ровесница начала двадцать первого века. Но даже отснятый материал смог вернуться из-за «ленты» к Тимофеевичу, чтобы быть обработанным и доведенным до читаемого уровня, лишь спустя несколько дней. Ну, а чтобы добраться до смотрящих и читающих «ANNA», надо было преодолеть еще несколько ступенек – переслать отснятое, смонтировать «картинку», наложить текст, поэтому вся надежда оставалась на Сашу Харченко[29]29
  Александр Харченко – штатный военкор Агентства.


[Закрыть].

В первый же день у входа в здание райотдела прикрепили красный флаг[30]30
  Красный флаг 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии 79-го стрелкового корпуса 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, водруженный над Рейхстагом 1.05.1945.


[Закрыть], заранее припасённый нами. Не российский, не триколор, а именно красный, советский, такой же, как на куполе рейхстага водружали – штурмовой флаг 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии.

– Словно список с иконы. Не копия, нет, а именно список знамени Победы, – угрюмо молчавший электрик, доставленный безбашенным Маугли[31]31
  Маугли – позывной Сергея, иркутянина, пошедшего воевать в танковый батальон после расформирования подразделения.


[Закрыть] для ремонта уличного трансформатора, произнёс надтреснутым голосом и вытер блестевшие глаза. – Ветер аж до слёз пронимает.

Ясно было и без слов, что виною его слёз вовсе не ветер, а рванувшаяся из груди надежда, сдавившая горло: неужели вернулась держава великая?

– Вы бы, мужики, такой же флаг на братской могиле установили. Это похлеще всяких слов до самого сердца достаёт, – просит электрик.

А что? Это идея. Почему бы не уважить мужика, да и местным показать, что пришла не просто Россия, а наследница великой державы и теперь вместе будем возрождать её.

В первый же день к вечеру центральная улица посёлка была расцвечена флагами – красными советскими, трёхцветными российскими и кое-где редкими вкраплениями желто-синих украинских. Наутро жовто-блакитные исчезли – то ли местные сняли, то ли наши, но выяснять не стали.

8

Спозаранку, едва проглотив обжигающий чай, направились на базу, расположенную неподалёку. Из-за трёхметрового металлического забора виднелись корпуса складов, цистерны, зерновой бункер и какое-то сооружение для переработки зерна. Ещё в первый же день пытался у наших «моджахедов» разузнать про эту базу, но те лишь пожимали плечами: команды не было. Интересные ребята: под боком огромная территория за трёхметровым забором, на которой целый батальон можно спрятать, а им по фигу: начальство не велело! Хорошо местные начали понемногу оттаивать и доверительно нашептали, что там двое охранников дежурят, но никого за ворота не пускают. Ворота оказались заперты изнутри, и Витя уж собирался махнуть через забор, но тут раздалось довольно громкое:

– Не надо, сейчас открою.

Через асфальтированную площадку спешил парень в чёрных штормовке и спортивных штанах.

– Вот и правосек нарисовался. Сейчас гаубицу выкатит и как шандарахнет…

Витя, конечно, шутил, но знать соседей всё-таки необходимо. Открывший нам ворота сухо поздоровался: видно было, что наш визит приступа радости не вызвал. Был он широкоплеч, высок и мосласт, с длинными руками и накаченной шеей, спокоен и уверен. Оказалось, что в прошлом кандидат в мастера спорта по боксу. С напарником охраняют базу с зерном и мукой. Сами из Харькова, работают вахтой по две неделе. Заступили как раз накануне двадцать третьего и, видимо, надолго. Семья в городе осталась, переживает, конечно, но пока всё нормально.

Говорил он односложно, явно не располагаясь к задушевности, взгляд уверенный и отрезвляюще холодный, мгновенно гасящий любую надежду на контакт. Подошёл второй, невысокий и худощавый с небольшой аккуратной бородкой. Не сразу, но разговорился, поведал, что в шестнадцатом, когда СБУ «шлифовали» остатки харьковского сопротивления, загребли и его: кто-то «стукнул», что видел его весной четырнадцатого при штурме здания областной администрации. А он сам не харьковский, из Полтавы, приехал на работу устраиваться да забрёл сдуру на площадь, где народ митинговал. Так что фортуна сгримасничала, рожу скорчила, ножку подставила, но заодно урок преподала: любопытство наказуемо. Полгода выбивали признания, переломали ребра, напильником стачивали зубы, загоняли заточенные спички под ногти, а потом просто вывезли за город и выбросили на свалку. Думали, что после таких «задушевных бесед» он наверняка долго не протянет, ан нет, выжил: бомжи, там обитавшие, подобрали и родным сообщили.

Он снял перчатки и показал изуродованные пальцы, затем открыл рот и ткнул пальцем в неровный и редкий ряд зубов.

– У этого эсбэушника кличка была Стоматолог – любил забавляться инструментами всякими, особенно бормашиной. Хотелось бы с ним за жизнь поговорить. Власть эта сучья народ не то что надвое – на куски покромсала. Даже семьи разделила. Сынок у меня твердит, что мы с дедом неправильные, что жизнь есть только на Западе. Уехал в Польшу, неделю пробыл, ничего не заработал, зато документы у него свои же тиснули, а поляки морду набили и выдворили. Казалось бы, урок, да не впрок, опять туда рвётся.

Когда уже собрались уходить, он шепнул, что в ангаре, выходящем на дорогу, двести тонн селитры хранится, завезли месяц назад. Взяла досада: твердишь же Ясону, что надо с людьми говорить, а не шарахаться от них, так нет же. Ясон – сфинкс, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда сообщил ему о селитре. Понимал ли он, что хоть и в дюжину раз меньше, чем в Бейруте[32]32
  4.08.2020 в порту Бейрута взорвалось 2700 тонн аммиачной селитры. Погибли 210 человек, ранено около 6 тысяч человек, остались без жилья примерно 300 тысяч жителей.


[Закрыть], но если рванёт, то разнесёт всю округу? Наверное, понимал, но на меня смотрело что-то неодушевлённое с пустым взглядом.

– У меня другие задачи.

О его задачах можно было только догадываться, и не случайно через месяц отряд развалился после боёв под Циркунами. Часть разорвала контракты и разбрелась по домам, говоря, что так воевать они не договаривались. А как? Вы, ребятки, для чего голову морочили? Для чего вам покупали и передавали беспилотники, рации, ПБСы[33]33
  ПБС – прибор бесшумной стрельбы (глушитель).


[Закрыть], ночники[34]34
  «Ночник» – ночной прицел.


[Закрыть] и всё, чего вашей душеньке хотелось? Немалая часть с Батей ушла на Донбасс, а сам Ясон растворился в этой мутной круговерти.

О складированной и расфасованной по мешкам «бомбе» в тот же вечер сообщил тем, кто должен был принять решение, но, видимо, никто не стал заморачиваться: вывезти четыре вагона селитры не просто – только фур потребуется с дюжину, а то и больше, да ещё согласуй, складируй, оформи, передай на хранение. Уж лучше тайком вывозить семечки да зерно – доходно и безопасно.

Укры, обстреливая село, ни тогда, ни после по территории склада не стреляли. Так эта селитра и осталась им, когда мы оставили Липцы.

9

С трудом допытались, что власть в посёлке всё же есть в лице секретаря сельской громады тёти Вали. Она приходила поздним утром часам к десяти в администрацию, открывала выстывшее без тепла и света здание, шла в свой крохотный кабинетик, и тут же начинал течь тонюсенький ручеек из односельчан. Шли со своими бедами, прекрасно понимая, что их пока решить никто не в силах, но зато секретарь их могла выслушать и вместе повздыхать-поохать. Часам к трём пополудни она закрывала на огромный замок входную дверь, и жизнь, едва теплившаяся в поселковой администрации, замирала до утра.

Россия была представлена элэнэровской милицией, которых тут же окрестили корнетовцами, двумя отрядами контрактников от минобороны, армейскими частями. Но никому из них, в общем-то, не было дела до жизни посёлка: живы ли люди или уже нет, а если живы, то почему и как живут-выживают. Накануне начальник госпиталя Паша[35]35
  Павел – врач подразделения ЛНР, организовавший госпиталь в Липцах и медобслуживание местных жителей.


[Закрыть] просил организовать доставку лекарства для местных. Врачи покинули больницу загодя до начала нашей операции, судьбу медикаментов выяснить не удалось, а местное население возрастное – полно диабетчиков, инфартников, инсультников, гипертоников и просто страдающих всевозможными недугами.

Начальником всей медицины посёлка и округи он стал поневоле – приехал к местным врачам, а их давно уж след простыл. Вот и пришлось доставать генератор, чтобы был свет, одеяла, освобождать помещение для гуманитарки и медикаментов, взывать к медперсоналу больницы. Впрочем, медсёстры и нянечки сами пришли в больницу, да так и не расходились до вечера.

– Тут на окраине тубдиспансер есть мест на двести пятьдесят, а в Стрелечье больных человек семьсот в психбольнице. Надо бы послать кого-нибудь, выяснить всё.

Активность нашей крохотной группы стала выходить боком: почему-то решили, что мы можем решать все вопросы жизнеобеспечения. Наверное, немалую роль сыграл в этом мой афганский бушлат, будь он неладен, да и то, что мы единственные были в гражданке и без оружия. А бушлат… Что бушлат? Мало того, что к вечеру плечи к земле придавил, так еще и статус всевеликого и всемогущего придал.

Вот у Паши на боку в кобуре пистолет, на груди рация, невозмутим, спокоен и даже не скажешь, что перед тобою врач, а не полевой командир. И тем не менее не к нему обращаются со всеми проблемами, а к нам. Налицо ошибка в объекте, и пытаюсь перевести стрелки на него, но Паша и сам не против нагрузить нас по самую маковку.

Конечно, сами виноваты, нечего сваливать с больной головы на здоровую. Нет бы заниматься съёмками, брать интервью, вести репортажи, писать заметки, а мы взялись жизнь чужую перекраивать да подправлять. Но ведь нельзя оставаться в стороне, когда тысячи сидят без тепла и света, без продуктов и лекарств.

Мы приехали в больницу, когда Паша со своими айболитами организовывал отправку бойца – тот упал с борта бэтээра и повредил позвоночник. Надо было его в областную больницу – там уже ждали, а тут мы привезли женщину и её дочь: их ранили в районе АЗС в Тишках. Шли по сельской улице, торопились, и до дома оставалось с десяток шагов, когда легли одна за другой три мины. Пришлось ему оставить бойца и заняться женщинами. Минут через пять Паша вышел и приказал грузить и бойца, и мать с дочкой в кузов КамАЗа. Подъехал Саша, местный активист. Активистом он стал добровольно вчера, а теперь от его активности уже невмоготу: только успевай решать подкидываемые им ребусы. Сбивчиво и жестикулируя, он сказал, что привёз роженицу и надо что-то срочно делать, пока она не родила у него в машине.

Паша остановил этот бурный поток одним движением руки и обратился к пожилой женщине, вылезшей из салона машины. На роженицу она явно не тянула: ни по возрасту, ни по отсутствию характерного живота. Оказалась свекровью беременной невестки и робко обратилась с просьбой вывезти роженицу в Белгород. Причину робости узнали потом: сын был в ВСУ, но на Пашу это никак не подействовало: надо – значит надо. Суетившийся и орущий отрядный Айболит, перепутавший божий дар с яичницей и едва не отправивший рожать свекровь, был осажен Пашей резко и всего одним словом, но достаточно ёмким. И словно благодать спустилась на больничный двор: роженицу посадили в машину, свекровь устроилась рядышком, тесть пошёл в сопровождении на своём «жигулёнке», а Саша согласился отвезти нас в администрацию.

Вот здесь мы и познакомились с тётей Валей, своими очками напоминавшей мудрую сову из какого-то забытого мультика. Печать радости на лице отсутствовала, и на мою просьбу составить список нуждающихся в медикаментах односельчан буркнула, что бумага на столе, вам надо – вы и пишите. Закипела злость и едва не плесканула наружу, но сдержался, взял её за плечо, сжав пальцы так, что её скособочило от боли, усадил за стол, придвинул лист бумаги и ручку и тихо, почти на ушко, вежливо и доверительно шепнул-процедил:

– Пиши.

Она безропотно подчинилась и через пять минут передала мне исписанный с двух сторон тетрадочный лист.

Собственно говоря, мы пришли вовсе не за этим – нужна была власть, нужен был человек, способный внятно сказать, что нужно для организации нормальной жизни.

По дороге от райотдела бросился в глаза огромный баннер: «Голосуйте за Кудикова Вадима Юрьевича». Кто такой Кудиков и почему надо было за него голосовать, я не знал, но под рукой никого не было. О чём думали наши власти? На что рассчитывали? Почему следом за войсками не заходила новая администрация? Не готовы были? Или не собирались новых ставить – решили, что проще со старыми договориться? Опять договорняки! Оттуда идёт всё, из девяностых, когда «стрелки» забивали, чтобы на сходняке порешать всё, договориться. Вроде бы и время другое, а сознание прежнее. Хотя почему другое? То же самое, только припудренное, загримированное, причёсанное, но весь лоск только внешний. Ну что же, новых не знаем, растить кадры некогда, да и не ко времени, так что будем работать, кого Господь послал из старых.

Кудикова привезли через полчаса. Был он молод, высок, симпатичен, но внешне мягкий. Сказал, что его отец лет тридцать командовал округой, брат служит в полиции под Харьковом, а он совсем не горит желанием надевать на шею ярмо власти в это неспокойное время. Ещё не известно, как всё повернётся, а у него жена, дети, родные…? Что с ними будет?

Убеждали его горячо и яростно, что пришли мы не на время и даже ненадолго – навсегда пришли. Что народу послужить надо – хватит только о своей шкуре помышлять. Люди разве виноваты, что им дома порушили, ни света, ни газа, ни воды? Им жить надо сейчас, а им взяли да жизнь прежнюю черканули почти под корешок. Убеждали так и эдак и Кудикова, скрепя сердце сдался.

Мы вышли на крыльцо, возле которого толпилось с сотню липчан. Лица угрюмы, взгляды тупят – ни тепла, ни ласки, ни крошечки радушия. А чему им радоваться, коли на дворе февраль, а значит зима. Только вот столбы порушили и света нет, трубу газовую порвало осколками, скотина ревёт да визжит некормленая и недоенная, в домах холод и стылость.

Сразу же засыпали вопросами насчёт ремонта жилищ – взрывами повыбивало стекла, лекарств, работы больницы, воды, света, газа. Кудиков что-то говорил, объяснял, обещал, а я думал о том, что зря мы ввязались в это дело, что пусть военные занимаются жизнью этих людей – у них и техника есть, и люди, да и вообще…

Я смотрел на бывшего депутата Харьковской областной рады, то есть областного Совета (а почему бывшего? Раду никто не распускал, значит, и депутаты легитимные) и думал о том, что это смутное время (или замутнённое?) рождает лидеров, вождей, людей, которым верят и за которыми идут. Но Кудиков на лидера пока явно не тянул, говорил неуверенно и всё поглядывал на нас. Пришлось вмешиваться, хотя подобная засветка в роли комиссаров-большевиков нам была явно ни к чему. Крыльцо, конечно, не броневик, но обзор достаточен, чтобы и ты видел, и тебя.

– Не мы свергали вашу власть. Она сама себя низложила, подавшись в Харьков и бросив вас. Не мы разрушили столбы и не наша вина в том, что нет света, воды, тепла. Вот этот человек сам вызвался помочь вам, – я указал на Кудикова, – а вы помогите ему. Только все вместе вы сможете преодолеть те напасти, что свалились на вашу голову. Только помогая и поддерживая друг друга, вы сможете выжить, а мы вам поможем…

– Как же, уже помогли… – негромко и сердито бросил неулыбчивый старик в плохонькой курточке с короткими рукавами.

Старикам можно говорить нелицеприятное: седина как-никак, а всё-таки защита. Да и что ему возразить – вряд ли он захотел бы услышать. И всё же ответил, что эту войну начали не мы – мы просто вынуждены защищаться. Это расплата за предательство, за грех Каина, за те тридцать сребреников, что посулили наши враги, и надо винить прежде всего себя.

Расходились молча, а чуть в стороне стояли луганчане – то ли из МВД, то ли из ополчения, то ли из ЧВК, то ли ещё откуда и с любопытством наблюдали. Точнее, с суровым любопытством. Зачем они здесь? Неужели так необходимо было заводить сюда, в Харьковскую область, дончан и луганчан? Да и не просто части корпусов, а МВД, у которых совсем иные функции, нежели воевать. Потом такие вопросы возникали не раз и не два не только у нас, но и у российской армии, спецслужбы и особенно у местного населения. Именно луганское МВД оставило после себя недобрую славу и нанесло немалый ущерб имиджу России.

Я не знаю судьбу Вадима Кудикова и его товарищей – тогда, в феврале, они сделали выбор. Это был отчаянный поступок в общем-то обречённых. Они понимали, что идут на заклание, что их жизнь и жизнь близких под угрозой, что ночью может влететь в окно бутылка с зажигательной смесью, что очередная доставка гуманитарки в какое-нибудь село может оказаться дорогой в один конец. Это они принимали гуманитарные колонны, разгружали и потом развозили по селам и хуторам так необходимые людям продукты, вещи, медикаменты. Тогда, да и сейчас трудно было понять, кто свой, а кто чужой, поэтому судили не по словам, а по делам. Но добрые дела этих людей запомнятся надолго. А Кудикова и его заместителя украинская власть сразу же внесла в «Миротворец» и выпустила листовку, предлагая за их голову огромную сумму.

Говорили, что это был неискренний выбор. Что у него на складах лежали тонны семечек и зерна, и их надо было спасать, иначе просто разграбят. Может быть, может быть. А в чём, собственно, его вина? В том, что мотив сотрудничества с нами – спасение своего добра? Ничего зазорного в этом мы не видели. И вообще готовы были работать с любым, кто принял бы протянутую руку помощи. Да и чем отличалась их мотивация от мотивации тех же контрактников, которые за деньги пришли воевать. Но деньги идеей быть не могут: деньги – это только цель или, на худой конец, средство достижения цели.

10

Хотя и были мы в «гражданке», но за местных сойти ну никак не могли даже при условии, что Липцы довольно маргинальны. Здесь всегда было много приезжих, живших сезонно, или дачников, неуловимо выделявшихся манерой держать себя. Да и наша «гражданка» разительно отличалась от одежды местных, поэтому в толпе раствориться среди местного населения не удалось. Даже не потому, что на рукавах курток и бушлатов были белые повязки: особняком державшийся Ленск всё равно был неотделим от нас. Не потому, что в руках Мишки были фотоаппарат и видеокамера. Не потому, что на мне был афганский бушлат, а в распахнутом вороте Витиной куртки виднелся десантный тельник. Мы просто были другими даже в малом, из которого складывается большое целое: взгляд, походка, речь, непременные «здрасьте-спасибо-пожалуйста-извините». И всё равно мы пошли в народ – нам нужна была картинка, нам нужны были лица, нам нужно было напитаться атмосферой жизни занятого нами райцентра.

Увы, интересных сюжетов не нашлось. И не потому, что их не было: мы ещё не решили, что можно показывать, о чём можно говорить, что вообще надо – у нас не было редакционного задания, а в этом иногда минус фрилансерства, иначе стрингерства. И ещё немаловажная деталь: мы не имели права подставлять людей, доверившихся нам, вошедших в кадр и решивших откровенничать. Где-то подспудно мы опасались, что им могут не простить даже простой бытовой разговор с нами. Так и случилось, когда наши войска ушли с этой земли, бросив людей на произвол судьбы. Точнее, на произвол нацистских карателей.

11

К обеду подтянулась на базу вся наша группа. Впервые за эти дни почувствовал голод. Гарик чистил картошку, привезенную нами с собою, щурился как кот, когда вырывалось из-за облаков солнце, и даром, что не мурлыкал.

Витя соорудил таганок из диска колеса, приспособив его на шлакоблоках, и горелки, подсоединив её к газовому баллону. В одолженную у кого-то из благодарных местных огромную эмалированную кастрюлю он налил воды, водрузил её на таганок и взялся за сервировку стола, которым служил фанерный щит.

Кама витийствовал, вещая о своих былых подвигах и славе, заодно поругивая Гарика за слишком толстые очистки. Не выдержав расточительства, он сам взялся за нож и из-под лезвия колечком закрутилась тоненькая стружка кожуры. Он мастерски делал всё: стрелял, боксировал, работал в спарринге, разрабатывал операцию, снимал, беседовал.

Мы с Мишкой покуривали, просматривая отснятое и изображая самое интеллектуальное ядро нашей проголодавшейся группы.

Чёртом из табакерки вырос в дверном проёме 37-й и зачастил скороговоркой, что нам с Камой надо срочно ехать с ним, потому что их ребята задержали сирийца, по всем статьям наёмника, и его надо срочно допросить. Мы попытались объяснить, что пребывание в Сирии отнюдь не означает владение арабским, но он уже тащил нас к машине.

Сириец, щуплый, но мускулистый, сидел на стуле посредине комнаты, раздетый до плавок, с заклеенными скотчем глазами, и дрожь пробегала по его телу. Нет, он дрожал не от страха – от холода. Над ним нависал огромный, раза в два больше сирийца, боец и очень доходчиво советовал рассказать правду, аргументируя советы звонкими шлепками по затылку. Наверное, пленник понимал, что должен признать своё участие в наёмничестве, но пока не собирался этого делать.

Пришлось его остановить, сказав, что для начала надо разобраться с его документами и попытаться разговорить без силовых методов допроса.

Пока Кама засыпал его арабскими словами вроде «здрасьте-пожалста», я перебирал изъятые документы и содержимое его бумажника. Сирийский паспорт с пограничным штемпелем и датой прилёта – сентябрь две тысячи двадцатого. Место рождения – Сармин, провинция Идлиб. Да, здесь даже мухабарат[36]36
  Служба безопасности Сирийской арабской республики.


[Закрыть] вряд ли поможет – Сармин под игиловцами. Вылет из аэропорта Абу-Даби, прилёт в Борисполь. Паспорт без обложки (если не слямзили наши борцы с бандеровцами), по виду новее нового. Да, бережливый паренёк. Студенческий билет и пропуск в общежитие, датированные позапрошлым годом, были новенькими и, казалось, что даже источают запах типографской краски, хотя никакое полиграфическое изделие уж давно не имеет запаха. Даже если только он доставал свой студенческий лишь пару раз в день, входя в здание института и выходя из него, то при всей бережливости обложка заметно бы потеряла свой первозданный вид. Значит?.. Да ничего, впрочем, это не значит: может, у них вовсе нет пропускного режима, или иностранцу достаточно отсветить своей физиономией, чтобы вахтёр ломанул шапку. Ни хрена мы не подготовлены к допросу, сириец может лопотать что угодно – всё равно не проверить. Ну, 37-й, ну, гад. Ребята уже за стол сели, картошечку с тушёнкой наворачивают, а тут возись с этим чёртовым сирийцем!

В бумажнике несколько его фотографий, два фото женщины лет сорока, сотни три гривен, сто долларов, мелочь. Негусто. Где задержали? Да здесь, неподалёку, шёл по дороге в сторону нашей границы. С какого рожна решили, что наёмник? Так ведь сириец. М-да-а, аргумент железный. Ну что ж, надо включаться.

Напряг память, извлёк из самых тёмных закоулков памяти несколько арабских слов, разбавил английским и придал шарм французским: всё-таки Сирия – бывшая подмандатная территория Франции, там полстраны на французском лепечет. Получился неплохой микс, но сириец по-английски знал ещё меньше меня, а мой французский ограничивался неподобающими для этого случая тремя десятками слов. Но всё равно он твёрдо стоял на своём: студент медицинского института, шёл к жене в Борисовку.

Стоп, ну-ка, дружище, расскажи мне о Борисовке. Есть там река? Нет. Многоэтажки? Да пара домов двухэтажных, и в одном из них живёт тёща. Как зовут тёщу? Не помню. Жена? Люба, её фото в бумажнике. Населения сколько? Да всего ничего, маленькое село, в две улицы.

Ну вот ты и приплыл, дружочек. Борисовка – райцентр, многоэтажек – целый микрорайон, река Ворскла, людей – тысяч десять. С торжествующей улыбкой я выдал эти знания присутствующим, и все взглянули на меня уважительно – знаток!

Мне было немного жаль пленника, и посоветовал отвезти его в Белгород – жесткий допрос не всегда результативен, а там люди интеллигентные, пригласят переводчика, напоят кофейком, задушевно поговорят, а не то, что вы, костоломы.

Мы еще курили с Камой у машины, когда вывели сирийца всё с тем же скотчем на глазах, засунули в «уазик» и увезли. Сбившиеся в стайку рабочие местного энергопредприятия сочувственными взглядами проводили сирийца до самого «уазика» – маленького, с опущенной головой, в тоненькой болоньевой куртке красного цвета, жалкого в своей беспомощности.

Мои глубокие знания географии стоили сирийцу с полдюжины оплеух. Разве я знал, что в двух десятках километров от Липцев к самой границе притулилось маленькое сельцо в пять сотен жителей. И среди них жена и тёща нашего «шпиона». Я нарушил старую заповедь: проверь тысячу раз, прежде чем сделать вывод, и мысленно клял себя за это. Поддался общему психозу – шпион, наёмник, вражина – вместо того, чтобы тихо и спокойно во всём разобраться. Чёртов сириец, дернуло же его в такое время шастать по дорогам. Я злился на него, на себя, на этих верзил с пудовыми кулаками. Нет, братцы, карту изучать надо, чтобы не возникало подлобных ляпов.

История с несостоявшимся наёмником имела счастливый конец. Поздно вечером он материализовался на нашей базе: действительно студент, подженившийся на местной – уж очень славные оладушки со сметаной готовит тёща. Наши добродушно и извиняюще похлопывали его по плечу, совали банку тушенки и кусок хлеба, поили горячим чаем и говорили: ну что же ты сразу не сказал, что наш.

Мы с Камой вернулись, когда ребята уже отобедали. Заботливо укутанная кастрюля ещё хранила тепло. Картошка с тушёнкой была вкусна на славу – даром что ложки едва не обгрызли.

12

Когда Паша сказал, что в психбольнице в Стрелечье патовая ситуация – больных кормить нечем, лекарств нет, врачи сбежали в Харьков, остались только нянечки и вот-вот начнутся летальные исходы от холода и голода, то рванул в Белгород. Кудиков выделил машину – довольно потрёпанный «бусик». Точнее, водитель Саша сам вызвался съездить в город за продуктами и лекарствами на своём шарабане, составив длинный список всего необходимого. У него оставалось немного солярки в баке машины – как раз добраться до нашей АЗС. Он с первого дня бесплатно (добрейшей души человек!) мотался по округе, развозя те пока скудные продукты, что выделили мы из своих запасов.

В Журавлёвке в местной администрации комнаты и коридоры были завалены продуктами, резиновыми и кирзовыми сапогами, медикаментами, полторашками с водою, коробками с медикаментами. Задёрганная глава пыталась оставаться корректной, когда рассказывала о бедах людских на освобождённой нами территории и особенно в больницах. Она смотрела на меня с каким-то недоверием и даже досадой, и лишь потом я догадался, что мой внешний вид – полуторанедельная небритость, грязные бушлат и сапоги, а особенно жуткий запах, исходивший от меня, никак не способствовали установлению понимания. Ну, ввалился какой-то смахивающий на бича тип и давай вывалить на её голову проблемы чужих жителей. Только этого ей не хватало!

Стараясь дышать через раз и полуотвернувшись, она заявила категорично: глава района запретил давать что-либо гражданским – только военным. И попросила покинуть кабинет, поскольку предмет разговора исчерпан. Сначала не совсем понял, кто гражданский: я или те, кому просил помочь. Потом дошло и захлестнуло: что делят-то? Военные ничего не просят, так будут проявлять показную заботу, а этим кто поможет? Они-то в чём виноваты? Это их пришли освобождать или как? Сбиваясь от волнения, стал говорить всё это главе, но она уже не слушала, выйдя из кабинета.

Со мною не захотели даже разговаривать. Меня не захотели даже выслушать. Да ладно, стерпим, но ведь там, за «лентой», ждут помощи.

Из Майского позвонил в «Боевое братство». Володя Коротких[37]37
  Коротких Владимир Александрович – руководитель региональной организации «Боевое братство».


[Закрыть] сразу же вник, с кем-то переговорил, перезвонил и сказал, чтобы ехал в районную администрацию – там помогут.

В районной администрации замглавы проникся и распорядился собрать необходимое, но тут позвонили от секретаря совбеза: надо зайти к нему. Зашел. В кресле развалилось тело и начало с того, что никому ничего выдаваться не будет, что это стратегические запасы для армии (кирзачи и галоши, сваленные в кучу в Журавлёвке?!), что ему и так хватает забот от появляющихся в посадках у границы трупах, что вообще неизвестно, чем мы там под Харьковом занимаемся.

Какова может быть реакция человека, неделю не вылезавшего с передовой, не мывшегося, несколько раз накрываемого минами и «градами», не евшего досыта, вымерзшего как мамонт? В самом мягком варианте просто заехать в эту физиономию. В худшем – пристрелить в вестибюле, всё равно это враг. Враг по сознанию, по бессердечности, по душевному равнодушию, по прущему чванству. Таких надо грузить в багажник и вывозить туда, за «ленту», но багажников не хватит на всех.

Наверное, он прочитал свою судьбу на моём лице, побледнел и выпрямился. Я молча повернулся и ушёл. Зам шёл рядом, ему было неловко, и он говорил в оправдание, что секретарь совбеза в общем-то неплохой мужик, обещал всё решить и помочь, а я ощущал себя прикоснувшимся к чему-то гадкому.

Не с того, видно, началась специальная военная операция: надо было сначала вычищать эти авгиевы конюшни.

13

Уже в сумерках Балу сообщил, что отряд перемещается в Тишки, а мы остаёмся здесь. Одни, без прикрытия и оружия. Я даже восхитился мудростью Ясона: не бросает, нет, а оставляет в тылу. То, что этот «тыл» на окраине посёлка и дальше поле, а в полусотне метров двести тонн селитры, ничего не меняет. Знать, изрядно мы ему досадили своей неуемностью: давай прочешем лесную тропу между Липцами и Большими Проходами, откуда нет-нет да вылетали восьмидесятки[38]38
  Мины калибра 80 мм.


[Закрыть]. Давай установим растяжки, если слабо засаду устроить. Давай разведаем штольни в меловой горе как раз под очень интересным лесом, идущим от самого Харькова. Давай узнаем, кто у нас по флангам, и установим с ними связь. Ну и ещё два десятка «давай», отчего при нашем виде Ясон кривился, как от зубной боли. Ну что ж, любовь без радости была, разлука будет без печали.

Кама, наивное и чистое душой дитя, вплотную придвинулся к Балу:

– Передай Ясону, что если что-нибудь случится с группой, то с ним будет разговаривать сорокапятка[39]39
  Сорокапятка – 45-я бригада спецназа ВДВ.


[Закрыть].

Наверное, Балу не очень-то и трогала судьба Ясона, но самому попадать под горячую руку парней из сорок пятой он очень не хотел, потому оставил с нами взвод Бати. Но в любом случае вешки были обозначены, флажки выставлены, и нам желательно завтра свалить из этой ватаги.