Текст книги "Адмирал Колчак и суд истории"

Наиболее важные взаимосвязи получили на процессе следующее освещение. В первую очередь Чрезвычайный революционный трибунал интересовала деятельность и оценка партий. Относительно много времени было потрачено на определение роли местных кадетов. Обвинителя и председателя волновали взаимоотношения между газетой «Сибирская жизнь» и Омским комитетом кадетской партии, рекомендации партии в составлении секретного циркуляра о «беспощадном истреблении красных»[519]519
  По просьбе защитника Аронова подсудимый Клафтон подробно рассказал о «неуставных» взаимоотношениях между газетой «Сибирская жизнь» (редактируемой В.А. Жардецким), Восточным отделом и Омским комитетом кадетской партии. Неоднократные жалобы на то, что газета превратилась в печатный орган «кадетского направления», вынудили Клафтона настоять на публичном заявлении главного редактора о непричастности газеты к партии. Валентин Александрович данное требование выполнил, объявив себя «самостоятельным журналистом». Отношения еще более ухудшились после требования бывшего члена Государственной думы Я.П. Скороходова об исключении из партии не только Жардецкого, но и всего Омского комитета // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 124–124 об. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 126.


[Закрыть].

Найденное при обыске у Червен-Водали обращение главнокомандующего по Москве и Московской губернии с призывом бороться с большевиками послужило неоспоримым поводом для обвинения подсудимого в прямом соучастии в изменении тактики Национального центра, к взрывам бомб на заседаниях Московского комитета РКП(б) в сентябре 1919 г., на московских артиллерийских складах в мае 1920 г., а также к переводу за границу колчаковским правительством 1 миллиарда рублей.

Вывод, который неоднократно звучал в зале трибунала, был уже не нов: причиной «беспримерных, не рассмотренных никем в другом месте преступлений» являлось решение «кучки капиталистов, банкиров, помещиков России и главной защитницы их интересов – партии Народной свободы» встать на враждебную советской власти платформу. Правда, доказательством преднамеренной «распродажи» родины подсудимыми кадетами почему-то послужили переговоры члена ЦК партии И.В. Гессена с «монархическими элементами» Германии, а также «продажа» царским дипломатом Н.А. Кудашевым русских судов в Китае[520]520
  Советская Сибирь. 1920. 3 июня.


[Закрыть].

Но основной удар обвинения был направлен на партии эсеров и меньшевиков. А.Г. Гойхбаргу страстно хотелось доказать «продажность» социалистов, их альянс с кадетами и реакционными кругами. Как козырную карту обвинитель предъявил на четвертом заседании групповую фотографию, где Л.И. Шумиловский (бывший меньшевик) снят среди членов Временного Сибирского правительства. Его интересовало: почему тот находится над И. Михайловым, среди двух известных лиц, а в центре снимка – почетный гражданин Сибири П.В. Вологодский? Объяснения подсудимого, что так решил фотограф, в расчет приняты не были. Для Гойхбарга все было ясно, и он пытался убедить в этом суд – это одна «шайка преступников, бунтовщически восставшая в личных и групповых интересах»[521]521
  ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 187.


[Закрыть].

Самым большим «везением» в деле изобличения социалистических партий стали показания С.М. Третьяка о разговоре с министром юстиции С.С. Старынкевичем. Разговор происходил в конце ноября 1918 г., когда у Верховного правителя расстроились отношения с Национальным чехословацким советом, а в Чите атаман Г.М. Семенов намеревался объявить «самостоятельность». В таких условиях единственный выход для смягчения накалившейся обстановки Старынкевич видел в сохранении представителей социал-революционной партии в составе правительства в качестве «демократического фигового листочка»[522]522
  Там же. Л. 57.


[Закрыть].

Этот образ Гойхбарг использовал многократно и с удовольствием, вколачивая его в умы своих слушателей: «Они стояли довольно невинно, в первобытном невинном виде, и чтобы прикрыть свою наготу […] выдвинули социалистический и демократический фиговый листок […] этот листок им был нужен, пока не было вооружения и пока не было военных людей…»[523]523
  Советская Сибирь. 1920. 3 июня.


[Закрыть]

Весь смысл внутрипартийной борьбы в Сибири в 1917–1920 гг. сводился, по мысли обвинителя, к следующей схеме. «Фиговый листок» сыграл решающую роль в выдвижении на первый план правительств эсеров и меньшевиков, провозгласивших своим лозунгом демократию и любовь к родине. Эти «промежуточные партии» принимали к себе на службу целый ряд лиц, назначенных в состав Административного совета. В действительности же оказалось, что подсудимые прокладывали дорогу для военных сил и атамановщины. Уничтожив декреты советской власти в Сибири, издав свои первые законы, они способствовали появлению А.В. Колчака и его преемников. Сгруппировав аппарат, «промежуточные партии» начали постепенно сбрасывать «фиговый листок», для начала «сплавив» двух видных эсеров Авксентьева и Зензинова, а затем разогнали Директорию. Для обвинения основной вывод очевиден, и в своей заключительной речи А.Г. Гойхбарг его провозгласил: ревтрибунал – «орган политической борьбы… политически умерщвляющий партии». Этот судебный процесс уничтожил все партии в Сибири[524]524
  Там же.


[Закрыть].

Естественно, объектом «исследования» Чрезвычайного революционного трибунала не могли не стать «зверства и продажность», а также «прислужничество мировому капиталу» колчаковского правительства. В следственном деле содержалось громадное количество документов, которые должны были, по мнению прокурора, подтвердить этот пункт обвинения. Их качество и достоверность очень неодинаковы. Далеко не все они имеют хотя бы опосредованное отношение к действиям правительства, но для устроителей процесса важна была не достоверность фактов, а выводы, которые Гойхбарг сформулировал в заключительной речи, описывая «картину событий», «отшвырнув в сторону огромные бутылки розовой воды, которыми пытались, в так называемых объяснениях подсудимые закрыть от […] глаз ту кровь, те преступления…». Для сохранения спекуляции, воровства и частной собственности подсудимые способствовали расстрелу меньшевика И.И. Кириенко и эсера И.И. Девятова, вступили в «неразрывные узы» с деятелями Военно-промышленного комитета, «продались и подчинились иностранным правительствам всего мира».

Нагнетая атмосферу в зале заседания, напомнив о похоронах в Омске жертв колчаковских застенков («когда гробы растянулись на версту с лишком»), трагической гибели 31 арестованного на Байкале, Гойхбарг, указывая рукою на скамьи подсудимых, обращался к присутствующим с вопросом: «Что полагается за страшные преступления лицам, их совершившим, лицам, участвовавшим в них, лицам, прикосновенным к ним, лицам, технически подготовившим совершение их?» И в едином порыве зал огласился криками: «Расстрелять! Расстрелять!»[525]525
  Там же.


[Закрыть]

Несмотря на попытки устроителей Чрезвычайного революционного трибунала применить внешние признаки демократического судопроизводства, ход судебных заседаний неопровержимо свидетельствует, что процесс носил чисто политический характер, т. е. целью суда было не установление виновности подсудимых по предъявленным обвинениям, а решение политических задач.

Анализ хода судебного процесса и позиция обвинения позволяют определить ряд задач, которые ставили перед собой власти при организации трибунала. Во-первых, преобразовать недовольство масс уровнем жизни в энергию классовой борьбы. Во-вторых, дать свою трактовку событий Гражданской войны в Сибири. И наконец, в-третьих, дискредитировать социалистические небольшевистские сибирские партии.

Тем более что последней задаче благоприятствовал раскол в ПСР, меньшинство ЦК которого в середине июня 1920 г. обратилось с воззванием к трудящимся всего мира: «Обязанностью социалистов всех стран является защита и помощь революции в России, разъяснение объективных условий ее развития, но отнюдь не дискутирование советской властью путем направления на эксцессы и недочеты политики коммунистов. Мы, социалисты-революционеры, на опыте прошли путь борьбы с советской властью, и опыт привел нас к тому заключению, что всякое активное выступление против советской власти объективно является поддержкой контрреволюции и что решительную борьбу против буржуазии может вести лишь советская власть»[526]526
  Известия ВЦИК. 1920. 12 июня.


[Закрыть].

Решение подобных задач требовало новых приемов ведения суда, отрабатываемых на данном процессе. Так, задача обвинения теперь состояла в том, чтобы произвести впечатление не на суд, а на публику, и апеллировать приходилось не к разуму, а к чувству «революционных долга и сознания». Новизна подобного рода процессов не могла не вызвать некоторых накладок в судебном разбирательстве, однако большинство задач были успешно решены.

Анализ следственного дела был бы далеко не полным без освещения позиции защиты. Как уже говорилось, интересы подсудимых представляли три адвоката: Аронов (подзащитные – Шумиловский, Преображенский, Ларионов, Грацианов, Введенский, Василевский, Червен-Водали, Клафтон), Айзин (Морозов, Молодых, Степаненко, Цеслинский, Дмитриев, Жуковский, Писарев, Хроновский, Новомбергский), Бородулин (Карликов, Палечек, Ячевский, Малиновский, Краснов). Подсудимый Третьяк от защитника отказался.

Все адвокаты – представители дореволюционной школы российских юристов, привыкшие считать себя равноправной стороной судебных процессов. Однако во время заседаний Чрезвычайного революционного трибунала на Атамановском хуторе им неоднократно давали понять, что их положение близко к положению их подзащитных. Так, на заседании 26 мая обвинитель А.Г. Гойхбарг возмутился тем, что защитник Аронов обратился к нему, употребив термин «товарищ», и попытался использовать это предлогом для нравоучений «чрезвычайно важных для процесса»[527]527
  ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 208.


[Закрыть], но был остановлен И. Павлуновским. А в своей заключительной речи весьма недвусмысленно (хотя и одним предложением) характеризовал предыдущую адвокатскую практику защитников как «работавших в царских судах и в судах Керенского и в судах Колчака»[528]528
  Советская Сибирь. 1920. 3 июня. В работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» Ленин писал: «…Мы разрушили в России и правильно сделали, что разрушили, буржуазную адвокатуру, но сейчас она возрождается у нас под прикрытием «советских правозаступников» // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 101.
  11 мая 1920 г., когда книга Ленина готовилась в печать, был принят первый шаг в установлении трудовой повинности для адвокатов: принят декрет Совнаркома «О регистрации лиц с высшим юридическим образованием». Декрет обязывал всех получивших высшее юридическое образование, большинство которых являлись адвокатами, немедленно зарегистрироваться в местных Советах, в противном случае возбуждалось уголовное преследование // Декреты советской власти. Т. 8. М., 1967. С. 181–184.


[Закрыть]. Кроме того, как ясно из стенографической записи судебного процесса, защита не имела возможности полноценно подготовиться к процессу.

Обвиняемые находились в еще более сложном положении. Достаточно привести один факт. На седьмой день работы ревтрибунала обвинитель предложил разрешить подсудимому Карликову ознакомиться с материалами его же следственного дела, в связи с упомянутым адвокатом Бородулиным постановлением Иркутской Чрезвычайной следственной комиссии, где указывалось – «судебное преследование против Карликова должно быть прекращено ввиду отсутствия данных». Кратко, не вдаваясь в объяснение причин, председатель отметил «неправомочность» постановления, а обвинитель, произнеся маловразумительную фразу («В делах имеются разные документы и разные факты. Я возражаю против этого»)[529]529
  ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 226.


[Закрыть], попросил впредь на работу Иркутской комиссии не ссылаться.

Несмотря на столь стесненные условия, защита в ряде случаев успешно доказывала несостоятельность отдельных обвинений. Для понимания методов, к которым прибегала защита, показателен эпизод, который произошел после того, как А.А. Червен-Водали и Л.И. Шумиловский сделали перед ревтрибуналом заявления о своей предыдущей деятельности.

Заявление Гойхбарга, что подсудимые занимались «биографическими безобидными разглагольствованиями», с последующим предложением, во-первых, «биографические рассуждения ввиду их бесцельности не допускать» и, во-вторых, предложить подсудимым давать обещанные ими объяснения по предъявленному обвинительному материалу, возмущенно оспаривалось защитником Ароновым. Процитировав вторую статью постановления наркомата юстиции с руководящими началами по уголовному праву, где обозначалось, что «с точки зрения революционного законодательства советской России выяснение условий жизни, образа жизни является одной из основных задач революционного суда», он пошел дальше и уже критиковал порядок самого судебного процесса.

Аронов говорил: «Что касается до то, что некоторыми из обвиняемых не отвечено на конкретные факты и обвинения, которые им предъявлены были, то я уже имел честь говорить перед революционным трибуналом, что необходимо дать обвиняемым говорить по каждому конкретному обвинению в тот момент, когда слушается данное действие. Но, к сожалению, этот порядок не был принят, был принят другой порядок и вполне понятно, что подсудимые из всего того материала, который был им предъявлен как уличающий их, могли упустить тот или другой материал…»[530]530
  Там же. Л. 280 об.


[Закрыть]

Из приведенной дискуссии ясно видны принципы защиты: апелляция к логике и здравому смыслу, к суду, а не к публике, а также использование слабых начатков советского законодательства. Эти принципы прямо противоположны тем, которые использовало обвинение.

В ходе судебных заседаний случались моменты, когда защита внешне добивалась значительных успехов. 27 мая она смело перехватила инициативу и атаковала трибунал ходатайствами о приобщении к следственным делам подзащитных целого ряда документов, существенно корректирующих навязанную обвинительным заключением мотивацию их деятельности в составе правительства[531]531
  К следственному делу Л.И. Шумиловского приобщались: его интервью, опубликованное «Правительственным вестником» (№ 54, 56), с изложением программы работы министерства труда по «защите охраны труда в тех условиях, которые создались в Сибири после падения советской власти», журналы заседаний Совета министров (№ 16, 17, 163) по обсуждению проектов министра труда о больничных кассах, восьмичасовом рабочем дне, создании комиссии для выработки прожиточного минимума, а также журнал от 24 декабря 1919 г., где зафиксирован отказ членов правительства в удовлетворении прошения об отставке Леонида Ивановича; секретное донесение помощника начальника жандармского управления об антиправительственной деятельности Шумиловского в период до Февральской 1917 г. революции. К делу П.И. Преображенского: его объяснительная записка к проекту сметы министерства народного просвещения за 1919 г., предполагавшая создание единой народной школы и начального образования в Сибири; стенограмма выступления Павла Ивановича от 16 мая 1919 г., опубликованная в «Правительственном вестнике», с изложением плана работы министерства; прошение профессора об отставке и письмо П.В. Вологодского с просьбой не оставлять поста министра. Судом отказано в приобщении к делу А.Н. Ларионова протоколов заседаний Совета министров (№ 132, 135, 140, 187 за 1919 г.) с обсуждением предложений МПС о выделении средств на покупку продовольствия для железнодорожных рабочих; докладов министерства об удовлетворении экономических нужд рабочих и служащих. Причину объяснил А.Г. Гойхбарг: «Когда приходилось говорить о деятельности министра путей сообщения, подсудимый Ларионов заявлял, что за действия Устругова он не отвечает, за плохие действия, за те, которые, по-видимому, считаются хорошими действиями, он отвечает и о распространении этих заслуг на подсудимого Ларионова высказывается сейчас защита» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 216–216 об. К делу И.Н. Хроновского – проект положения, где отражено стремление бывшего товарища министра финансов установить обязательное участие государства в распределении прибыли и управлении частными предприятиями; акт-положение об изменениях действовавших законов об обложении, в котором подсудимый был инициатором передачи всего дела во владение органов местного самоуправления. К делу А.А. Грацианова – номер газеты «Сибирский вестник» за 1905 г. с опубликованным письмом «общественного деятеля, характеризующего Грацианова как крупного муниципального работника, муниципального врача и крупного идейного общественного деятеля» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 219. К делу А.К. Клафтона – номер газеты «Наша Заря» от 1 января 1919 г., с опубликованным протестом Восточного отдела партии Народной свободы против расстрела 22 декабря 1918 г. Суд отклонил просьбу защиты в приобщении опубликованной в «Правительственном вестнике» 22 мая 1919 г. (№ 142) стенограммы речи Клафтона, объяснив отказ тем, что «статья вызывает целый ряд толкований, она является документом, допускающим возможность толкования разных толкований» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 220. К делу М.Н. Цеслинского – подписанное им распоряжение об увольнении служащих и телеграмма (в стенограмме ЧРТ предмет документов не раскрыт). К делу В.Г. Жуковского – отзыв его сослуживцев и копия телеграммы И.И. Сукина (министра иностранных дел) о деятельности бывшего товарища министра иностранных дел. К делу Г.М. Степаненко – удостоверение (в стенограмме предмет документа не раскрыт). К делу В.К. Василевского – доклад о результатах ревизии деятельности бывшего товарища министра труда и удостоверение чешского командования о приеме от Василевского 500 тысяч рублей. К делу А.А. Червен-Водали – решение Совета министров от 3 декабря 1919 г. об отпуске 3 миллионов рублей Иркутскому земству. К делу С.А. Введенского – заявление служащих Огнетопа с характеристикой на бывшего товарища министра торговли и промышленности.


[Закрыть]. И если на первых порах обвинитель Гойхбарг не сдерживал этот натиск, то спустя время между ним и защитниками был начат самый настоящий торг.

Сами обвиняемые в ходе процесса придерживались тактики, когда из всего набора патетических обвинений ими вычленялись конкретные обвинения, по опровержению которых они и выступали. Естественно, защита давала свою общую концепцию деятельности обвиняемых, их причастности и ответственности за деяния колчаковского правительства на общем фоне политической ситуации. Наиболее сконцентрированно эта позиция отразилась в их заключительных речах.

Видимо, напряженная атмосфера в зале заседания вынудила защитника Аронова начать свою речь с панегириков в честь обвинения, и он заявил: «Слишком страшны преступления […] Здесь говорил обвинитель, и его устами говорило обвинение. Здесь говорила вся советская Россия устами обвинителя, здесь говорили все рабочие и крестьяне устами обвинителя. Здесь говорил мировой пролетариат, который предъявлял счет правительству Колчака, правительству богачей и кулаков […] Защита считает: то, что прошло перед нами, бледнеет перед теми фактами ужаса и террора, которые освещались за время колчаковской власти»[532]532
  ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 326.


[Закрыть].

Однако последующая структура построения речи указывала на явное желание Аронова этими словами осмеять громкую патетику обвинителя и даже, более того, показать бездоказательность обвинений и искаженное представление о политических событиях в Сибири в период Гражданской войны.

Начав с 12-й статьи основных положений уголовного права РСФСР, он заострил внимание на причинах, по которым подзащитные («имеющие заслуги перед рабочими и крестьянами») попали в Сибирское правительство. Подчеркнув факт, что «данными дела установлена их безучастность» в антибольшевистском движении, Аронов произнес слова, грубо идущие против гойхбарговской концепции политической жизни:

«Никто из этих лиц не принимал участия ни в каких боевых организациях, поставивших целью свержение советской власти в Сибири. Таких данных на этом суде не было, да и свержение советской власти в Сибири произошло помимо какой-нибудь вооруженной силы»[533]533
  Там же. Л. 330.


[Закрыть]. Выступление Чехословацкого корпуса и, как результат, падение советской власти, происшедшие только под влиянием стран – членов Антанты, послужили предпосылкой для представителей проэсеровской Сибирской областной думы провозгласить думскую власть. Поддержка широкими слоями населения демократических преобразований и станет причиной, подтолкнувшей «правые социалистические и демократические элементы», «прежних служащих различных учреждений» из числа подзащитных поступить на службу новой власти.

От «общего к частному» защитник выделил политическую нейтральность подзащитных, пришедших в Сибирское правительство «налаживать ту часть аппарата, с которой они были знакомы и по своим знаниям и по своему практическому опыту». Именно в это время три силы: первая – «буйная, разгульная, жестокая атамановщина», вторая – «иностранная вооруженная сила» и третья – «волна беженцев из помещиков и дворянства […] бежавшие в Сибирь, чтобы компенсировать, что потеряли при советской власти»[534]534
  Там же. Л. 333–334.


[Закрыть] – и возвели верховную военную диктатуру.

Примерами пусть слабых, но посильных попыток противостояния разрушительным тенденциям реакционных военных кругов защитник представил деятельность Шумиловского, Преображенского, Ларионова, Грацианова, Введенского, Василевского, Червен-Водали и Клафтона, назвав их «элементами, разделявшими демократические принципы, которые оторвались от родственных им организаций»[535]535
  Там же. Л. 334.


[Закрыть].

Подводя итог судебному разбирательству, Аронов заявил: «Перед вами прошла целая цепь обстоятельств, которые с неоспоримостью свидетельствуют, что обвиняемые не играли руководящей роли в этом правительстве. И если можно говорить об этих лицах как о членах правительства Колчака, то разве только в том смысле, в каком эти лица напоминают нам о существовании правительства, с его кошмарными преступлениями и насилиями. Было бы, однако, глубоко несправедливо все злодеяния, все ужасы, которые совершены колчаковским правительством, отнести не на счет Михайлова, не на счет Тельберга и Жардецкого, атамановщины, не на счет тех, которые в действительности были руководителями этого правительства, а на счет сидящих на скамье подсудимых. Главных виновников здесь нет»[536]536
  Там же.


[Закрыть].

Совсем в ином ключе построил свою речь защитник Айзин. Осторожно он дал понять: преследуемая Гойхбаргом цель «политически умертвить колчаковщину» схожа с мотивами «квази-процесса» Верховного правителя по делу А.В. Катанаева и И.Н. Красильникова, когда тот заявил, что судебное разбирательство призвано «показать перед всем миром полную невиновность, полную справедливость, полную нравственность восхождения его на трон»[537]537
  Там же. Л. 345.


[Закрыть].

Айзин утверждал, что приписываемые подсудимым обвинения не имеют ничего общего с их деятельностью в Совете министров, где правили, не раз упоминавшиеся на процессе самим обвинением, И.А. Михайлов, Г.К. Гинс, С.С. Старынкевич, В.Н. Пепеляев и П.В. Вологодский, под идейным прикрытием В.А. Жардецкого и Лопухина, а за границей – М.Н. Бутова. Но даже по отношению к последним нельзя категорически утверждать о повсеместном контроле над всем Сибирским регионом, потому что территория театра военных действий («целый район к востоку от Иртыша») была изъята из ведения Совета министров и все, что там происходило, шло помимо распоряжений и указаний из Омска[538]538
  Там же.


[Закрыть].

Остановившись на причинах падения советской власти, защитник указывал на непонятную поспешность ее представителей покинуть Сибирь, сразу же после первого вооруженного столкновения с чехословаками. И уже, как результат, на «очищенную территорию» «кинулись эсеры, люди правых убеждений, кадэ, люди самых разнообразных убеждений, с целью захвата власти, и осуществляли те политические идеалы, к которым они всегда, по своим политическим убеждениям, стремились»[539]539
  Там же. Л. 345 об.


[Закрыть].

Защитник поставил под сомнение обвинения, назвав их «нелепыми»; если речь идет о «шайке», полагал адвокат, то число его подзащитных должно было бы несомненно пополниться за счет свидетелей по процессу П.Я. Дербера и Г.Б. Патушинского, машинистов, ремонтировавших паровозы, и тысяч других служащих, и далее, деяния Совета министров могли бы быть вменены всем сидящим в зале трибунала. Следовательно, подписи подзащитных под журналами заседаний вовсе не знаменовали собой их согласие с принимаемыми решениями правительства[540]540
  Там же.


[Закрыть]. Защиту своих клиентов (по определению председателя трибунала Павлуновского – «опереточного характера») адвокат полностью выстроил на суммированных показаниях, данных подзащитными во время судебного разбирательства, без привлечения дополнительных оправдательных документов.

Защитник Бородулин, откровенно признав свою неподготовленность к участию в «грандиозном историческом процессе», напомнил об основном принципе решения ответственности обвиняемых. Таким «простым и ясным принципом» он назвал индивидуальность обвинения. Если расследуется деятельность «шайки», справедливо заметил он, то необходимо выяснить, кто и какие обязанности выполнял в ней. Адвокат указал, что в конкретном случае речь должна идти о «шайке особого рода, шайке образцовой […] называвшейся Всероссийским правительством»[541]541
  Там же. Л. 348.


[Закрыть].

На суде сошлись два мира: представители отжившего сидят на скамье подсудимых, нового – за судейским столом. Для определения личной степени опасности каждого из подсудимых в условиях советского общественного строя Бородулин настаивал на изучении «условий места и времени, при какой обстановке совершено то или другое преступление»[542]542
  Там же. Л. 348 об.


[Закрыть]. И с этой точки зрения адвокат указывал на неустановленный факт – «кто» же, собственно, и был правительством? Отвечая на свой вопрос, значительный для определения степени виновности, он сказал: «Правительством был Верховный правитель, Совет министров и та кучка министров, которая вертела всем Советом министров […] опираясь на военную силу и на торгово-промышленные круги, юридически опираясь на Верховного правителя»[543]543
  Там же.


[Закрыть].

Подсудимые же, посчитала защита, были всего лишь служащими и чиновниками, теми, кто недавно составляли общественный строй российского общества. «Если чиновничество, – отмечал Бородулин, – сверху определялось принципом «не сметь свое суждение иметь», то снизу оно в значительной степени определялось другим принципом «моя хата с краю, ничего не знаю». Целыми поколениями воспитываемые служащие в правительственных учреждениях постепенно превращались в чиновников, основным принципом которых было – делать свое дело маленькое или большое, совершенно не интересоваться тем, что творится в соседнем столе, в соседней канцелярии, тем более в соседнем департаменте»[544]544
  Там же.


[Закрыть].

Главной причиной поступления на службу большинства подсудимых, «заброшенных в Сибирь волею исторических событий и обстоятельств», защита посчитала их житейский и профессиональный принцип – «я служу делу, а не лицам, я хочу делать любимое дело и совершенно не желаю участвовать в той политической жизни, которая создалась при современном строе»[545]545
  Там же. Л. 349.


[Закрыть]. Речь Бородулина, так же как и Айзина, базировалась только на устных показаниях подзащитных, высказанных ими на судебном процессе.

После речей защитников, напрочь опровергавших выстроенную А.Г. Гойхбаргом концепцию политической ситуации в Сибири, государственный обвинитель посчитал необходимым выступить с ответной репликой, желая не допустить «полного искажения процесса», по двум «неверным убеждениям» «идеологии правых социалистических элементов»[546]546
  Там же. Л. 331, 350 об.


[Закрыть].

Первое – о якобы непричастности правых социалистических партий к свержению советской власти и восстанию Чехословацкого корпуса, второе – невиновности подсудимых. Опасаясь за последствия своего выступления, адвокат Аронов вынужден был давать объяснения: «Для меня трагедия, которую пережила Россия, трагедия, которую пережила Сибирь под властью Колчака, не есть случайное явление. Для меня как марксиста это есть исторический факт к воли личности того или другого образа мысли […] Я думаю, что все, кто сам переживал момент свержения, и члены революционного трибунала, которые присутствовали и наблюдали это свержение, знают, что здесь не было никакой вооруженной силы»[547]547
  Там же. Л. 351 об.


[Закрыть]. И вновь подчеркнул: обвинение не установило фактов свержения советской власти лично подсудимыми. Эти «типичные представители русской интеллигенции» не являлись противниками пролетариата, опасности их возврата к врагам нет никакой. Наоборот, «близок час, когда вся русская интеллигенция, выяснив тождество своих интересов с интересами пролетариата, определенно перейдет на сторону его освобождения, которое не влечет ничьего порабощения, которое освободится от пут рабства и невежества всего человечества»[548]548
  Там же. Л. 352.


[Закрыть].

Видимо, по совету адвокатов все подсудимые, высказав свои надежды на справедливость Чрезвычайного революционного трибунала, признали чудовищность деяний колчаковского правительства, но не персональную ответственность за них. Только подсудимый Третьяк свою «тягчайшую вину перед революцией» признал в том, что «своевременно, благодаря создавшейся обстановке или, быть может, по слабости своих сил, не взорвал и не пустил на воздух, созданный по указке из Лондона, омский государственный притон»[549]549
  Там же. Л. 374.


[Закрыть].

Подводя итог рассмотрению вопроса о позиции защиты на судебном процессе, необходимо подчеркнуть следующие положения. Так как целью Чрезвычайного революционного трибунала было не выяснение истины, а инициирование «большого политического митинга», то сильная, аргументированная защита могла помешать ее осуществлению. Поэтому адвокаты не получили полноценной возможности подготовиться к суду. Кроме того, в ходе судебного разбирательства им давалось понять, что слишком активная позиция может привести на скамью подсудимых.

Профессиональные навыки адвокатов и подсудимых (многие из которых имели юридическое образование) часто мешали устроителям процесса на Атамановском хуторе. Защита успешно доказала несостоятельность многих обвинений, избрав в качестве основного утверждение, что главных деятелей колчаковского правительства на скамье подсудимых нет, а обвиняемые являлись лишь технической силой, чиновниками этого правительства.

Действуя совершенно иными методами, чем обвинение – обращением к логике и здравому смыслу, к суду, а не публике, индивидуальным подходом к обвинению и защите, используя ссылки на имевшиеся к тому времени элементы советского уголовного законодательства, – защита добилась некоторой моральной победы. Но вся логика процесса показывает, что подсудимые попали в положение людей обреченных на предопределенный заранее приговор.

Предопределенность приговора была задана предъявленными государственным обвинителем Гойхбаргом в своей заключительной речи «двумя листочками основных положений Уголовного права Советской республики»[550]550
  Советская Сибирь. 1920. 3 июня.


[Закрыть]. В отличие от «социалистического и демократического фигового листка», прикрывшего «наготу промежуточных партий», «два листочка» помогли государственному обвинителю выдать рекомендации по классификации индивидуального участия каждого подсудимого, их «приспособляемости к существующему общественному порядку […] при помощи принудительных работ, при помощи перевоспитания»[551]551
  Там же.


[Закрыть].

По отношению к некоторым из них, «обладающим […] способностями вступать в сношения […] неожиданно могущим появиться в местах, где есть некоторое колебание фронта […] сохранившим до самого последнего времени неразрывные связи с организациями, ведущими и поныне преступную борьбу»[552]552
  Там же.


[Закрыть], «приспособляемость» была признана неосуществимой. Исключение составили подсудимые Карликов («попал как кур в эти грязные щи») и Третьяк («содействовал в деле свержения этой преступной шайки с оружием в руках»). Подсудимых, «которые, в свое время, ушли по тем или иным хорошим или даже плохим побуждениям», ожидала изоляция от общества.

По этим двум «критериям» и было предложено членам ревтрибунала «провести распределение» подсудимых, при вынесении приговора, «необходимого для защиты интересов рабочих и крестьян, не обнаруживая чувства мести»[553]553
  Там же.


[Закрыть].

30 мая 1920 г. члены Чрезвычайного революционного трибунала более двух часов обсуждали свое решение на закрытом заседании. После следующего пояснения, данного председателем И.П. Павлуновским присутствовавшим в зале суда: «В настоящее время, когда острый момент гражданской войны миновал, советская власть нашла возможным, объявленное декретом Совнаркома вне закона, правительство Колчака судить»[554]554
  ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 380. Еще 16 августа 1919 г. Совнарком и ВЦИК в обращении к рабочим, крестьянам и всем трудящимся Сибири заявили: «1. Бывший царский адмирал Колчак, самозвано наименовавший себя «Верховным правителем», и его «Совет министров» объявляются вне закона. Все ставленники и агенты Колчака и находящегося в Сибири союзнического командования подлежат немедленному аресту» // Агалаков В.Т. Из истории строительства советской власти в Восточной Сибири. Иркутск, 1958. С. 72.


[Закрыть] – член трибунала В.М. Косарев огласил приговор.

Приняв во внимание, что еще до рассмотрения следственного дела подсудимый Болдырев умер, а М.А. Гришина-Алмазова освобождена от ответственности, трибунал признал доказанными все шесть пунктов из обвинительного заключения А.Г. Гойхбарга в отношении других подсудимых.

«Считаясь с тем, что, как выяснилось из дела, часть подсудимых сохранила связи, которые могут им облегчить повторение преступлений […] и стоя на страже жизни и достояния трудового населения Советской республики, Чрезвычайный революционный трибунал признает опасным для общественного строя республики подсудимых: ЧервенВодали, Шумиловского, Ларионова и Клафтона, а посему постановляет: подсудимых Червен-Водали, Шумиловского, Ларионова и Клафтона подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять.

Что же касается остальных подсудимых, то, признавая опасным, за исключением подсудимых Карликова, Третьяка и Писарева, их пребывание на свободе, подвергнуть их лишению свободы с применением принудительных работ на сроки: подсудимых Краснова, Грацианова, Степаненко, Морозова, Жуковского и Малиновского – пожизненно, подсудимых Преображенского, Новомбергского и Ячевского – на все время гражданской войны, подсудимых Цеслинского, Палечека, Молодых, Дмитриева, Введенского, Василевского и Хроновского – на десять лет, подсудимого Карликова – условному лишению свободы сроком на пять лет, с применением принудительных работ, подсудимого Третьяка – ввиду его активного участия в борьбе за свержение самозваного правительства Колчака в Иркутске – условному лишению свободы сроком на пять лет, с применением принудительных работ.

Подсудимого Писарева, ввиду недоказанности его душевной болезни и наличности основательных сомнений в его психическом расстройстве, поместить на испытание в психиатрическую лечебницу»[555]555
  Советская Сибирь. 1920. 2 июня.


[Закрыть].

После оглашения приговора Павлуновский объявил его окончательным и не подлежащим обжалованию. Обязав С.М. Третьяка и В.А. Карликова явиться на следующий день, председатель ЧРТ закрыл судебный процесс. Сразу же после этого защитник Аронов подал прошение о помиловании Л.И. Шумиловского, А.А. Червен-Водали, A.К. Клафтона и А.Н. Ларионова. Павлуновский приостановил срок приведения приговора в исполнение[556]556
  ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 380.


[Закрыть].

30 мая 1920 г., в день, когда в центральных омских газетах было опубликовано обращение Особого совещания при Главкоме «ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились» с просьбой, «забыв все обиды, кем бы и где бы они ни были нанесены», добровольно идти с «полным самоотвержением и охотой» в Красную армию, по прямому проводу приговоренные к смерти обратились за помилованием к B.И. Ленину, Л.Д. Троцкому, А.Д. Цюрупе и М.И. Калинину.

«Даем слово не участвовать в какой-нибудь борьбе против советской власти, относиться к ней с полной лояльностью и, если понадобится, честно служить ей», «Умоляю Вас, теперь, когда кончается гражданская война, против воли людей бросающая их в тот или другой лагерь, сохранить мне и осужденным вместе со мной… жизни», – писали они в ходатайствах. Телеграмма от Президиума ВЦИКа приостановила на время приведение приговора в исполнение «впредь до особого распоряжения»[557]557
  Советская Сибирь. 1920. 2 и 3 июня.


[Закрыть].

Расстрел подсудимых, согласно центральной московской газете «Известия ВЦИК», был произведен «дважды». Первый – 4 июня. В заметке «Меньшевик-колчаковец» писалось: «Бывший барнаульский учитель, член партии меньшевиков Шумиловский, – был министром (труда) в правительстве Колчака. По некоторым сведениям, он в свое время вышел из меньшевистской партии. Но это, разумеется, совершенно не меняет дела; факт остается фактом, – меньшевик был колчаковским министром. Теперь этот Шумиловский расстрелян вместе с тремя другими своими коллегами по колчаковскому правительству за тягчайшие преступления против народа». Второй – 23 июня. Та же газета, отметив отклоненные Президиумом ВЦИКа просьбы о помиловании, сослалась на решение Чрезвычайного революционного трибунала при Сибревкоме в ночь с 22 на 23 июня привести приговор в исполнение[558]558
  Известия ВЦИК. 1920. 4 и 27 июня.


[Закрыть].