Текст книги "Адмирал Колчак и суд истории"

Я вступил в отряд Красильникова уже после этого убийства в первых числах декабря, при обстоятельствах, о которых я уже говорил в первых показаниях. 6-го декабря отряд снова выступил на восток в Иркутск и далее. Причем в Омске было оставлено 4 или 5 офицера, которые должны были сформировать батальон для пополнения выступившего полка. Из оставшихся офицеров я знаю по фамилии только одного штабс-капитана Драчука; солдат при офицерах не оставалось, но батальон был сформирован из солдат маршевых рот полков Сибирской армии, стоявших в Омске. На восток этот батальон, однако, не пошел, оставшись в распоряжении Матковского. В этот батальон, в качестве офицеров, стекались главным образом офицеры, дезертировавшие с фронта, исключенные из ротных частей и исключенные из самого красильниковского полка. Этот-то батальон и участвовал в подавлении декабрьского восстания в Омске.

К вопросу о характеристике самого Красильникова я должен сказать, что он человек – безусловно, честный, но политически совершенно безграмотный и вообще человек малоразвитый, к тому же слабохарактерный и легко поддающийся чужим влияниям. В политическом отношении в Омске и Иркутске он был всецело под влиянием Волкова, в Канске – под влиянием розановского начальника контрразведки и заведовавшего оперативной частью штаба капитана Крашенинникова, которым и был дан в красильниковский полк в качестве начальников штаба по оперативной части сперва капитан Баумгартен, а затем ротмистр Белянушкин, который отличался особой кровожадностью.

Показания мне прочитаны, Александр Шемякин.

Товарищ председателя К. Попов.

С подлинным верно, тов[арищ] председателя] Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 103–103 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 15

г. Иркутск, 12 февраля 1920 г.

Протокол № 3 опроса капитана Александра Васильевича Шемякина 12-го февраля 1920 г.

Я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, производил опрос названного выше Шемякина, причем он на предлагаемые вопросы отвечал:

Декабрь 1918 г. отряд Красильникова провел в Иркутске и на линии Иркутск – Иннокентьевская. В конце декабря эскадрон этого отряда под командой ротмистра Сумарокова был откомандирован в распоряжение ген[ерала] Афанасьева, бывшего тогда начальником всех отрядов, действовавших в Енисейской губернии и части Нижнеудинского уезда. Остановился эскадрон в Канске и был направлен в Тасеево, где потерпел неудачу и вернулся в Канск, или в с[ело] Христо-Рождественское.

В первых числах января, по распоряжению Волкова, сам Красильников был командирован из Иркутска для выяснения обстановки и положения внутренних фронтов Енисейской губернии. Недели через полторы он возвратился, не привезши никаких определенных сведений, и тотчас был командирован в распоряжение ген[ерала] Афанасьева, с пехотой своего отряда… В январе Красильников повел наступление на Тасеево, до него не дошел, встретив сильное сопротивление, и, вернувшись, расположился гарнизоном в районе с[ела] Христо-Рождественское. В этом походе, кроме его пехоты, с Красильниковым участвовала Казанская конная батарея.

Затем на Тасеевском фронте в марте 1919 г. отряд Красильникова был сменен частями 32-го полка и отдельными отрядами разных частей, а Красильников со своим отрядом направился в ст[анцию] Тайшет, откуда перед Пасхой вместе с чешскими частями выступил на Конторку Байнаровка. Наступление было опять неудачное, Красильников с отрядом вступил опять в с[ело] Хр[исто]-Рождественское, а на Тайшетском фронте остались чехи. В это время Красильников был уже назначен командующим отрядами, действовавшими на Канско-Тайшетском фронте.

К этому времени физиономия красильниковского отряда изменилась, ротмистр Сумароков и полковник Гебер, отличавшиеся насилиями и грабежами и распустившие дисциплину в частях Красильникова, были арестованы и на место них встали сотник Степанов и полковник Жилинский. Так как с их назначением стали преследоваться в отряде пьянство, нарушение дисциплины, грабежи и насилия, то это вызвало недовольство части офицерства и процентов 25–30 как кавалерийских, так и пехотных офицеров подали рапорт о переводе в другие части; из них 4–5 человек были разжалованы, один передан военно-полевому суду за убийство жителя в с[еле] Рождественском, остальные были переданы в распоряжение дежурного генерала Ставки. Фамилии кого-либо из этих офицеров сейчас вспомнить затрудняюсь. Помню, что они тогда сгруппировались вокруг полковника Гебера, и ими было организовано покушение на полковника Жилинского и капитана Кочемасова (батал[ьонного] командира отряда Красильникова, а Сумароков с частью своих офицеров приехал в Иркутск и послал там мне двух секундантов – хорунжего Александрова и штабс-ротмистра Батюшкина), с вызовом меня на дуэль, так как я считался виновником ареста Гебера и Сумарокова и назначения вместо них Жилинского и Степанова. Я вызова не принял, относясь отрицательно к дуэлям вообще и считая, в частности, недостойным для себя дуэль с Сумароковым, запятнавшим себя уголовщиной. Сумароков здесь был снова арестован и препровожден в Омск.

Я, как уже говорил ранее, в первых показаниях, все время с декабря месяца по конец марта 1919 г. находился в Иркутске при канцелярии и обозе отряда Красильникова, и в первых числах апреля переехал с канцелярией и обозом в Канск. Отряд в это время все еще был в Христо-Рождественском, где находился и сам Красильников со штабом. После похода на Тайшетский фронт, о котором упоминалось выше, отряд Красильникова в целом военных действий не принимал, действовали только разведочные части по направлению на Опал и на Тасеево. Боев в это время – апрель и май не было.

Я, по приезде в Канск, не имея представления о крестьянском повстанческом движении в Канском уезде, стал собирать о нем сведения среди деятелей кооперации и местных самоуправлений земского и городского, а также у чешского командования 1-го полка. Из сведений, полученных, главным образом, от председателя Канской земской управы и председателя Канской городской думы, а также от чеховойск, у меня сложилась такая картина – Канский фронт являлся лишь частью общего повстанческого фронта от Новониколаевска до Владивостока; повстанческое движение было идейного характера и вызвано было глубокими социально-политическими причинами, среди которых большое место занимали действия центральной власти и власти на местах, выражавшиеся в роде насилия и произвола по отношению к населению, и та реакция, направленная к реставрации дореволюционного режима, которая населением живо чувствовалась.

Своими впечатлениями я поделился с полковником Жилинским, командиром 1-го полка. В это время отряд Красильникова был преобразован в регулярную часть, с наименованием его егерской бригадой, и в бригаду эту входили два пехотных полка, конный дивизион, под командой войскового старшины Сидорова, артиллерийский дивизион тогда без пушек, под командой полковника Бабушкина, бригадный обоз, который находился под моим ведением, но фактически руководился капитаном Ильенко, управление бригадного интенданта, причем тоже под моим ведением, причем интендантом был штабс-капитан Чиж, канцелярия тоже под моим ведением, заведующий штабс-капитан Марченко, и бригадный лазарет с бригадным врачом Травером; 1-м полком пехоты, который находился в стадии формирования, которое было поручено капитану Лавину, командовал Жилинский. Все части отряда, за исключением 1-го полка и конного дивизиона, никакого участия в военных действиях в Канском районе не принимали.

На Жилинского мои сообщения сильно подействовали, и он с этих пор стремился сохранить пассивность в действиях своей части и для того, чтобы пассивность эта не бросилась в глаза, начал строить блокгауз вокруг с[ела] Х[ристо]-Рождественского. Действия Жилинского вызвали неудовольствие со стороны штаба Розанова, который воздействовал и на Красильникова. И вот тогда уже в июле 1919 г. Розановым был прислан на Тасеевский фронт полк из каппелевского отряда, шедший из-за Омска, под командой подполковника Ромерова.

Этот полк должен был показать, как нужно действовать; кроме того, на тот же фронт с севера был послан отряд штабс-капитана Пономарева, полков[ника] Ромерова, и отрядом Пономарева было сожжено несколько селений, произведен ряд расстрелов, численное количество грабежей. Ромеров собрал до 300 тыс. руб. контрибуции с крестьян, а Пономарев в Тасеево в своих безобразиях доходил, например, до следующего. Когда один солдат его отряда пожаловался ему, что какая-то крестьянская девушка не хочет выходить за него замуж, Пономарев решил применить к ней особый способ внушения, – он заставлял ее саму присутствовать при повешениях и расстрелах; после 2–3 таких присутствований девушка согласилась выйти замуж за солдата. В результате всего этого штабс-капитан Пономарев был произведен в капитаны и представлен Розановым к какой-то итальянской боевой награде, а Ромеров из подполковника произведен в полковники.

Что же касается бригады Красильникова, то благодаря ее пассивности на внутреннем Канско-Тайшетском фронте решено было отправить ее на внешний фронт, чего Красильников давно добивался. Я в это время был уже в Омске, и уже без меня бригада Красильникова была изменена на Канско-Тасеевском фронте частями 32-го Сиб[ирского] полка, 55-го Сиб[ирского] полка и какого-то Енисейского казачьего полка. После этого в начале сентября бригада Красильникова была сосредоточена, за исключением 1-го пехотного полка, оставшегося для получения обмундирования и снаряжения в Канске – на линии Омской ж[елезной] д[ороги] – между Омском и Иссык-Кулем. Что с ней было далее, я уже показывал в первых показаниях. 1-й полк около 15-го октября тоже прибыл на фронт в распоряжение ген[ерала] Пепеляева и вошел затем в состав своей бригады.

Я упоминал выше о грабежах и насилиях, творившихся офицерами красильниковского командного состава Сумароковым и Гебером. Насилия и грабежи эти выражались в отобрании у мирного населения дох, будто бы для перевозки раненых, конфискация фуража и продуктов довольствия и добровольное имение лошадей, избиение нагайками несогласных и протестовавших против этих действий, и в единичных случаях – в расстрелах жителей. Одновременно Сумароковым и Гебером в том же направлении грабежа и насилия действовали томские гусары (персонально никого указать не могу) и есаул Трофимов со своей сотней, кажется, из Енисейского казачьего войска.

Трофимов отличился насилиями до такой степени, что по приказу Артемьева (иркутского) сотня его была расформирована и он сам разжалован. Сумароков и Гебер грабежи и насилия возвели в систему. При Жилинском, Степанове и Сидорове эта система грабежей и насилий со стороны красильниковских частей была упразднена; наблюдались, правда, отдельные случаи прежнего характера, но они преследовались и влекли за собой привлечение виновных к ответственности. Так, например, по приказанию Сидорова были расстреляны один офицер и два казака за попытку ограбления одного мельника. Жилинским и Сидоровым были отменены не только конфискации, но и реквизиция. Во время моего пребывания в Канске мне пришлось узнать, что там комендантом города, прапорщиком Алексеенко, практиковались случаи расстрела под видом побегов из тюрьмы. Это было мною доведено до сведения начальника района полковника Малыхина, которым, по совещании со мной, был дан приказ, что политические аресты могут производиться только по распоряжению Малыхина и коменданта города… Причем Алексеенко с должности командира был устранен, а на его место было назначено Малыхином другое лицо. Потом Алексеенко снова появился, уже в качестве начальника правительственной контрразведки в гор[оде] Канске, но по ходатайству Красильникова был удален и с этой должности.

Все дела задерживаемых по подозрениям политического характера стали тогда поступать в особую следственную комиссию, которая существовала там и ранее. Наряду с этим, по моей инициативе, при содействии Малыхина, при управляющем уезда была образована особая комиссия, которая ведала возвращением собственникам живого и мертвого крестьянского инвентаря, отобранного в разных случаях разными отрядами и военными частями у населения и попадавшего в Канск во время прохождения через Канск отрядов и частей. В комиссию входили представители от земства, от начальника военного района и от управляющего уездом.

Во время же моего пребывания в Канске случайно чехами был обнаружен на берегу реки Кана у линии ж[елезной] д[ороги] труп расстрелянного. Чехи сообщили об этом мне, причем указали, что труп, по-видимому, выброшен из эшелонов, стоявших на ст[анции] Канск. Выяснить, как и откуда появился труп, было поручено командиру штаба бригады Красильникова, и оказалось, что в эшелонах, стоявших у станции, в двух вагонах устроена гауптвахта для арестованных в дисциплинарном порядке. И начальник этих эшелонов штабс-капитан Шрам, бывший офицер 1-го полка красильниковской бригады, состоял агентом контрразведки розановского штаба, производил обыски и аресты по своему усмотрению, распоряжался арестованными, приспособив для них особый вагон-теплушку, не допуская по отношению к ним даже расстрела; выяснилось, однако, что найденный чехами труп является трупом, расстрелянным Шрамом Обо всем этом мною по телефону доложено было в село Хр[исто]-Рождественское Красильникову, который, в свою очередь, о действиях Шрама доложил Розанову и, в конце концов, настоял на том, чтобы Шрам из Канска был убран и его контрразведка уничтожена.

О своих впечатлениях, вынесенных на Канско-Тасеевском фронте, я, как прежде участвовавший в организации блока общественных организаций в Омске, сделал сообщение на заседании бюро блока в Омске, на котором присутствовали: председатель блока Ал. Ал. Балашкин и члены бюро В.у. Куликов, Н.А. Филашев (по настоящей фамилии Антонин Иванович Новиков) и Клафтон. Аналогичные по характеру сообщения сделал Ал. Ал. Балашкин. Эти сообщения вызвали прения, конца которых я не дождался. Мое сообщение заинтересовало Балашкина, и он, очевидно, придал ему значение, потому что через день, через два просил меня, встретившись снова со мной, сделать доклад министру внутренних дел В.Н. Пепеляеву.

У Пепеляева я был, он выслушал мой доклад, сказал, что вызовет меня еще раз, чтобы ознакомиться с подробностями, но так этого и не сделал. Мое сообщение, и в блоке общественных организаций, Пепеляеву показалось, главным образом, настроением масс крестьянского населения, вызываемым действиями агентов власти на местах, и общим курсом правительственной политики. Из блока общественных организаций я вышел в ноябре 1918 г., вслед за выходом Ал. А. Емелина и Галицкого. Поводом к выходу послужило несогласие с тактикой блока и направлением его политической деятельности, ибо после свержения Директории блок, признавший диктатуру Колчака, стал фактически ширмой общественности для реакционной политики Ив. Михайлова, Ник. Инн. Петрова и компании. Из партии народных социалистов я вышел в июне 1919 г. вместе с Тугариновым Б.И., А.К. Скальским и М.Г. Александровским, также в силу несогласия с позицией омской группы партии, возглавляемой Филашевым.

Тогда же я ознакомился с блоком демократических организаций, в который вошел М.Г. Александровский, но не мог войти я, как военный. Считаю необходимым подчеркнуть, что, вступив в отряд Красильникова для ликвидации в нем застенка произвола и насилия, я все время преследовал эту цель, оставаясь в отряде, и сделал все, что было в моих силах в отношениях, а фактически, с июля 1919 г. в жизни отряда и вообще в политической деятельности участия не принимал. Более показать в настоящее время ничего не имею.

Показания мне прочитаны. Александр Шемякин.

Тов[арищ] председателя К. Попов.

Верно, секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 104–105 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 16

г. Иркутск, 1 марта 1920 г.

Протокол № 4 опроса Александра Васильевича Шемякина

Марта 1-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся, тов[арищ] председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, опрашивал поименованного выше Шемякина, который прочел свои показания по моему предложению, собственноручно показал:

В дополнение моих показаний от 24/1, 11/2, 12/2 сего года я хочу дать небольшую, если можно выразиться, историческую справку о действиях народившихся в период майско-июньских событий 1918 г., так наз[ываемых], экстерриториальных атаманов. Я не буду касаться атаманов, выдвинутых съездами казачьих кругов, которые до некоторой степени являются отражением самого казачества, за исключением Сибирского] казач[ества], где настоящим выявлением подлинной физиономии казачества являлись Березовский и Глебов, а не Иванов-Ринов, которого нужно отнести к экстерриториальным.

К этой категории нужно отнести: Волкова, Анненкова и Красильникова. Давая их характеристику и о их работе, я буду пользоваться, главным образом, мнением общест[венных] политич[еских] кругов г. Омска, и при изложении буду совершенно объективным и беспристрастным. Прежде чем перейти к экстерриториальным атаманам, я для полности укажу, как казачество в [его] политической физиономии отражалось в лице общественности. Все казачество подразделялось приблизительно на четыре группы: Сибирское и Семиреченское считались самыми демократическими и радикальными. Второе – Оренбургское и Уральское характеризовались одним словом «выкжемистами». Третье – Забайкальское и Приморское – консервативными и стремившимися к реставрациям положения до февраля 1917 г. И четвертое – Енисейское и Иркутское казачество. Первое тяготело к первой группе, а второе к третьей.

Иванов-Ринов, Волков, Анненков и Красильников появились на фоне сибирской жизни после событий, произведенных чехами в мае– июне [1]918 г., в разных должностях и положениях. Первый в качестве командира степного корпуса, второй – начальником казач[ьей] дивизии, а последние два – начальниками отрядов. Анненкова я видел только раз, когда после переворота [1]918 г. он проезжал со своим отрядом по городу Омску. Его характеризуют так – человек совершенно недисциплинированный, монархист по убеждению, алчен, честолюбив, способный на всякие авантюры и интриги, вплоть до шантажа, лишь бы только о нем гремели. Деспотичен и жесток по отношению к людям от него зависящим и не сдавшимся на его милость, и в то же время трус и покорен от людей, от которых сам зависит, но только в том случае, если надо им держать кулак. Из полка был исключен за какое-то мошенничество. Начальником пехотных его частей и его помощником был полковник Ромнев, который тоже был уволен с должности станичного атамана, за какие-то проделки. И вообще, как выразился Березовский, все казачье офицерство, которое ушло к Анненкову, не отличалось своей честностью, чистоплотностью и порядочностью, а все почти искатели приключений и легкой разживы. А потому войск[а] [правительственного] Сибирского казач[ьего] войска, чтобы не деморализовать и не разлагать казач[ьи] полки, несмотря на недостаток офицеров, не принимали никаких мер к их возвращению.

Впоследствии мне пришлось убедиться в том, что туда идет в большинстве именно такой офицерский состав, ибо все офицерство, исключенное из бригад Красильникова за пьянство, хулиганство и стремление к грабежам и насилиям, в большинстве шло к Анненкову. Об Анненкове еще до прибытия его в Омск были уже сведения о его действиях в Тюкалинском, Калачишенском, Омском, П-Павловском уездах, где он разгонял областные земства, производил грабежи, аресты и устраивал свои суды и производил расправы. Затем оставил в Омске штаб контрразведки (в Ильинск[ом] училище около город[ской] Думы, а затем в кадет[ском] корпусе), отправился в Славгородский уезд, а потом в Семипалатинск на так наз[ываемый] Семиреченский фронт. Что было последствием его нашествия на Славгородский уезд и Семипалатинск – это хорошо было известно из газет.

Поселившись в Семипалатинске, он совершенно не признавал над собой никакой власти и все дела в отношении политической и экономической жизни вершил по своему усмотрению. Для характеристики могу привести один, по многим соображениям печальный случай, постигший монгольскую мясную экспедицию, во главе которой стоял Гей. Почему и кому понадобилось ликвидировать эту экспедицию – это другой вопрос, но важен факт, что все ответственные руководители этой экспедиции были арестованы, в том числе и Гей (в Бийске или Барнауле) и Ан. Горбунов – в Семипалатинске извест[ный] полит[ический] деятель социал-революционеров и друг Пав[ла] Як[овлевича] Михайлова. Как со стороны родных и общест[венных] деятелей г. Омска, так со стороны от министерства внутренних дел П.Я. Михайлова, председателя Сов[ета] мин[истров] П.В. Вологодского, были приняты все возможные меры к освобождению арестованных.

С большим трудом удалось вытащить Гея, но Горбунова, попавшего к Анненкову, вытащить не могли. От имени военного мин[истра], Вологодского и министр[а] внутр[енних] дел посылали первоначально телеграмму к Анненкову, губерн[скому] комиссару с требованиями и приказаниями об освобождении, затем в форме просьбы и, наконец, чуть ли не с мольбой просили переправить Горбунова для содержания в Омск, в Омск[ую] тюрьму. Но все это тщетно, и Анненков даже не удосуживал их ответом. Губернский комиссар ответить ничего не мог, так как все телеграммы как частных, так и должностных лиц проходили через цензуру Анненкова. В конечном результате Горбунова удалось за большой куш освободить.

В положении несокрушимости и полновластия Анненков остался и до последних дней. Иванов-Ринов, вынесенный событиями со дна на гребень волны политической жизни в сиб[ирском] масштабе, не имея совершенно ни политического, ни общественного, ни военного стажа и представления о таковых – он, как человек практичный, начал искать опору для себя извне и для дальнейшей сферы. Нужна была реальная сила, на которую можно было бы основаться и опираться. Среди деятелей сибирск[ого] казач[ества] он не пользовался никаким авторитетом, а даже наоборот, – пренебрежением, как к его вице-губернаторской политической должности и карьере, созданной на усмирении сард Ферганской области, так и как тому положению, которое он занял впопыхах и не по уму. По складу своего характера он почти сходен во всех отношениях с Анненковым, но только в большом масштабе. И, кроме того, хитрый и лукавый; в политич[еском] отношении безграмотен, но, за что-нибудь ухватившись с жаром, то с такой же поспешностью он бросал и хватался за другое.

В политическом отношении и главным советчиком в качестве комиссара был у него бывший его сослуживец по Ферганской области Пахотинов, который все время терся везде и всюду и вынюхивал о положении вещей. Главным образом терся с торгово-промышленными кругами. И вот, Иванов-Ринов, ставший на высоте гребня, нашел себе опору в лице отряда Анненкова. Он оказывал ему возможность развернуться даже в дивизию. Занимаемая Ивановым-Риновым должность к[оманди]ра корпуса его не удовлетворяла, и ему удается пройти в наказ[ные] атаманы Сиб[ирского] каз[ачьего] войска и занять должность военного министра (после Гришина-Алмазова). В этой должности он был на челябинском государственном] совещании в качестве представителя Сиб[ирского] п[равительст]ва, и там [же] был организован съезд атаманов, где он был председатель.

По слухам, на этом съезде решено было всю власть в Сибири взять в руки атаманов, и для окончательного решения этого вопроса должен был состояться 2-й съезд атаманов в Омске в 20-х числах ноября [1]918 г. На этом съезде должен участвовать Иванов-Ринов, Семенов, Анненков и Калмыков. Что было бы последствием этого съезда, сказать определенно что-нибудь трудно, но предполагать, конечно, можно. Но этот съезд не состоялся, но для противодействия ему, когда о нем прошли слухи, были приняты представителями Семиреч[енского] казач[ьего] круга С. Ник. Шендриковым меры, в виде созыва конференции из представителей казачьих кругов всех казачеств. И, кроме того, события его предупреждали, так как на сцену выступили другие силы, которые стояли за спиною лиц, произведших арест Директории.

В дальнейшем Иванов-Ринов в январе месяце проезжал через Иркутск на Д[альний] в[осток], затем возвратился опять в Омск, откуда в качестве командира казач[ьего] корпуса был на фронте, и в ноябре 1918 г. занял должность помощника командующего войсками Сибирской армии. Первоначально, при начале деятельности Иванова-Ринова поддерживали конституционные] д[емократы], вопромцы – и торговые промышленники. Но затем, когда они его раскусили, то приблизительно в ноябре [1]918 г. за ним стояла только группа в лице потомка «Рюриковичей» Кропоткина, который поддерживал и Анненкова. Какие дальнейшие силы поддерживали в политическом отношении Иванова-Ринова, я не знаю и не слышал, так как в декабре [1]918 г. я был в Иркутске, а когда я был в Омске в конце мая и июня [1]919 г., и с конца июля до конца сентября – то я блок уже не посещал.

Волков первоначально появился в г. Петропавловске в должности начальника дивизии. Затем он выявился в сентябре [1]918 г. (убийство Алекс. Ефремов. Новоселова) и, наконец, в ноябре, при аресте Директории. В промежуток этих событий о нем почти не было ничего известно. По политическим убеждениям он – конституционный монархист, безусловно, честен в политическом отношении и в отношении материальном. Очень упрям, настойчив, энергичен и решителен во всех действиях. Довольно-таки развит, вообще умен, но недальновиден в политике и грубый в своей тактике. Ввиду последних его свойств – в Омске он находился в политическом отношении под опекой конституционных] д[емократов] и компании, а в Иркутске под опекой капитана Бурова, пр[и]ставленного к нему в качестве секретаря миссии Ставкой или, вернее, Ив. Андр. Михайловым. Какие причины и мотивы, побудившие Волкова к убийству Новоселова – неизвестны. По этому делу Директорией производилось дознание специально учрежденной комиссией, под председательством Ар[г]унова, и удалось ли этой комиссии что-либо выяснить, точно не могу сказать, но кажется, что эта комиссия прекратила свою работу по причине ареста самой Директории.

Арест Директории стал перед блоком, по крайней мере, в его левом крыле кооператоров, н[ародных] с[оциалистов], с[оциал]-р[еволюционеров] и Единства postfactum. И этот факт поступил расколом самого блока – вышла часть кооператоров – н[ародные] с[оциалисты]. Предположения об аресте Директории сводились к следующему: что Директория, образовавшаяся на Уфимском государственном совещании, не есть выявление подлинной физиономии территории, [которая] освобождена от большевиков, что на государственном] Уфимск[ом] совещании не было достаточно выявлена настойчивость представителей Сибирск[ого] правительства], которые являлись одним из самых сильных факторов, могущих повлиять на состав Директории. Что, наконец, члены Директории почти все эсеры и их заместители таковые же и что работа вся пойдет по указке Комуча и эсер[овского] ЦИКа, а эти учреждения являются переходным мостиком к соглашению и миру с большевиками.

После ареста Директории Волков был послан к Семенову в качестве главы миссии для улаживания недоразумений, возникших из-за непризнания последним Колчака и неисполнения его приказаний. Когда я приехал в декабре 10—12-го числа в Иркутск, то миссия уже из Читы возвратилась в Иркутск, и результат ее был таков, что Семенов был совершенно согласен подписать телеграмму о признании Колчака и о назначении комиссии для разбора его деятельности. Но наступило обеденное время, они разошлись на обед и после обеда должны составить телеграмму и послать в Омск. После обеда Семенов, без объявления причин, категорически отказался подписывать телеграмму. Миссия объяснила это тем, что Семенов сам по себе человек безвольный и в этот обеденный промежуток сказалось влияние Скипетрова и др[угих], главным образом, японцев. Так миссия выехала из Читы ни с чем.

В конце января – начале февраля [1]919 г. политическая карьера Волкова кончилась, и после этого он уже не появлялся и командовал на фронте сводным Канск[им] корпусом. Причина – резкая перемена курса внешней политики Омского п[равительст]ва в сторону ориентации на Японию, с чем Волков не мог согласиться, так как считал возможным только одну русскую ориентацию. Волков считал Иванова-Ринова выскочкой, в котором полное отсутствие всякого присутствия и который ради карьеры способен на всякие подлости, вплоть до продажности и измены. Кроме того, Волков, как человек дисциплинированный, стремившийся к объединению России, явно враждебно относился к Семенову и японцам, его поддерживающим.

Вопрос о борьбе с нарождающейся атаманщиной впервые начал подниматься в связи с действиями Анненкова в Славгородском уезде и Семипалатинске, особенно остро выпал в связи с последствиями монгольской экспедиции. В общественных] политических] кругах и министерских был поднят вопрос о их ликвидации или обезвреживании путем смены командного состава и приведении их в регулярные части или же взрыва изнутри.

Первый способ нельзя было применить, потому что не было силы реальной, которая могла бы разоружить эти отряды. Второй – атаманы не признавали ничьих распоряжений и делали все по своему усмотрению, а третий – не было людей, которые бы рискнули и пошли на взрыв. Еще в июле [1]918 г. мне Пав. Як. Михайлов предлагал отправиться в Семипалатинск в качестве представителя Сиб[ирского] п[равительст]ва для организации земств Семипалатинской области и Семиреченской области. И, попутно пользуясь своим официальным положением, связаться и создать ядро в отряде Анненкова, на которое можно было бы положиться и которое могло бы продолжить работу. Сама мысль эта была для меня приемлема, но поехать в Семипалатинск я отказался, так как в отряде Анненкова у меня нет ни одной души знакомых. Так этот вопрос [оставался] открытым. Снова еще с большей силой этот вопрос встал с приездом отряда Красильникова, когда пошли слухи о его контрразведке. И с приездом Директории в Омск на журфиксах, устраиваемых чинами Директории – Авксентьевым, Зензиновым и Аргуновым, членами Учред[ительного] собран[ия] Моисеенко и Архангел[ьским], с одной стороны, и левым крылом блока – с другой.

Авксентьев заявлял, что Директория бессильна бороться с этими атаманами не только маленькими, но и большими. Он говорил, что вы будете делать, когда будете получать телеграммы, как, например, от Дутова, в которой говорится, что войсковой круг нашел достойным наградить его – Дутова чином генерал-майора и он, доведя об этом до сведения Директории, указывает, что это не он себя производит, а круг, то есть «глас народа» и просит санкции производства. Волей-неволей приходится санкционировать, так как это – «глас народа».