Текст книги "Любовь и утраты"

– Может быть, это нехорошо, обидятся твои друзья.

– Ничего страшного. Мне нужна передышка. Кстати, уже ночь, и пора укладываться. Я выйду, поброжу, а ты разберись тем временем.

Когда Тимофей вернулся в каюту, она уже лежала. Он погасил свет, разделся и лёг на диван напротив.

– Тимофей, – тихо сказала она, словно опасаясь, что её может ещё кто-то услышать, – со своим мужем я сидела десять лет за одной партой, потом ещё пять лет в одной группе в институте, – она помолчала, – кроме него, я не знала ни одного мужчины. – Она опять надолго замолчала, будто собираясь с духом, чтобы сказать главное. – Мне стыдно сейчас тебе это говорить, но неужели мы всё это затеяли, чтобы спать врозь?

– Прости. Я так тебя люблю, что просто не решаюсь вот так запросто прикоснуться к тебе.

– Это что, любовь с первого взгляда? Так бывает?

– Не знаю. Наверное, бывает, раз мы вместе.

– Я знаю, потом буду жалеть, но сейчас об этом не хочу. Иди ко мне, и пусть всё будет так, как будет.

Среди ночи Тимофей проснулся оттого, что ему зверски хотелось есть.

– Что ты, Тима?

– Смерть как хочу есть. Как ты думаешь, сейчас можно позвонить стюарду?

– Не чуди, кто в такую пору звонит стюарду. Да и не надо. Я запаслась бутербродами и даже взяла бутылку сухого вина.

– Ты – чудо! Ты – прелесть! Ты себе цены не знаешь! – закричал Чумаков. В стенку ударили: ночь на дворе, спать мешаете.

– Конечно, и чудо, и прелесть, потому ты обратил на меня внимание.

Пароход не двигался. Тимофей взглянул в иллюминатор. На фронтоне здания речного вокзала было написано: «Канев». Завернувшись в простыни, они сидели на диване, ели бутерброды, пили вино из горлышка, целовались. Уснули на рассвете.

19

Между тем в Киеве творилось что-то невероятное.

Охранник долго и терпеливо ждал Чумакова у двери туалета, а тот всё не выходил. «Мало ли что бывает, – думал охранник, – может, запор». Ожидание становилось тревожным. Время всё шло и шло, и охранник уже пожалел, что не посмотрел на часы, во сколько Тимофей Егорович вошёл в туалет. А надо бы точно знать время. Когда ждёшь, всегда время резиновое. Мало ли что, как потом объясняться? Может и сердечный приступ случиться, не дай бог, мог напасть кто-то, да мало ли что может приключиться, а инструкция нарушена: он оставил «объект» без наблюдения. Теперь уже он думал, что лучше было выслушать самый строгий выговор, но действовать, как положено. Инструкция есть инструкция, она не просто так придумана. Наконец, охранник решился: нужно что-то предпринимать. О плохом думать не хотелось. Он вошёл в туалет; пришлось заплатить, не предъявлять же и в туалете удостоверение. Объекта охраны там не было. Четыре кабинки стояли с дверьми нараспашку. Там никого не было. Что делать? Прошёл к помещению служительницы, наклонился в окошко. Из окошка сказали:

– Бумаги нет. Надо со своей.

– Мать, не нужна мне твоя бумага. Ты не видала, мужчина входил, такой высокий, молодой, где он?

– А что это ты мне «тыкаешь», я ему в бабки гожусь, а он мне «ты».

– Ну, извините. Так как, видели?

– И не нукай, не запряг.

«Вот вреднючая баба, – подумал охранник, – сунуть, что ли, ей в нос удостоверение?»

– А мужчину видела, красавчик и одет прилично, даже с шиком.

– И куда он подевался?

– Да он через мою кабинку, не спросясь, прошёл и был таков. Бандит, что ли ча?

Охранник на вопрос не ответил, так же, «не спросясь», вызвав гнев и ругань служительницы вдогонку, прошёл через её помещение и, миновав женскую половину заведения, оказался на улице, за углом здания. «Если он вышел здесь, – соображал охранник, – я не мог его увидеть». Он вернулся к служительнице и спросил:

– Он точно вышел через ваше помещение?

– А на кой ляд мне вас обманывать. Говорю, вышел, значит, вышел. Он что, преступник? – опять спросила она.

– Кажется, это я преступник, – буркнул охранник и выскочил на улицу.

Теперь всё стало совсем плохо. «Ясное дело, не могли похитить Тимофея Егорыча, шум был бы, – рассуждал охранник, соображая, что нужно предпринять, – мужик он крепкий, да и старуха слышала бы и видела. Значит, своей волей ушёл из-под охраны. Видно, ему так нужно было. Но в дураках-то оказался я, мне и шею намылят, а уж из Управления охраны попрут, как пить дать. Ему-то что, он сам себе хозяин, а мне-то теперь как перед начальником охраны ответ держать? Уволят, это точно. И оправдания нет». Такие мысли носились сейчас в голове несчастного охранника, он и не пытался придумывать оправданий: нет их, и всё тут. Инструкцию он грубо нарушил, а это служебное преступление. Вот приучат трепетать перед начальством, а потом такие оплошки и случаются. Вроде и подчинился старшему, и виноват.

Охранник бросился к машине.

– Давай что есть духу до ближайшего автомата!

– А Тимофей Егорыч?

– Тебе сказали – езжай, вот и исполняй, разговаривай меньше!

– Не, без Тимофея Егорыча с места не сдвинусь. А если с ним что случится?

– Да уже случилось, дурень, – закричал охранник, – исчез твой Тимофей Егорыч.

– Ты что говоришь? Ты что говоришь! Ты думаешь, что говоришь! Как исчез? Куда исчез? Да нас с тобой в тюрьме сгноят!

– Вот и действуй! Доложить надо срочно. Пусть всех поднимают. А уж потом будем разбираться, кто прав, а кто виноват.

Охранник-водитель так рванул с места, что только колёса взвизгнули. Автомат нашли быстро. Начальника охраны не оказалось ни на заводе, ни в гостинице. Его помощник на звонки не отзывался. Дозвониться удалось только до полковника Привалов. Выслушав ошалевшего от страха охранника, полковник матерно выругался и жутким шипящим голосом сказал:

– Что случится – лично расстреляю!

Потом Привалов приказал им срочно прибыть к нему на завод. Связавшись с республиканским Управлением КГБ, попросил срочно размножить фотографию Чумакова. Через час фотографии были размножены, но имелись сомнения: по инструкции, не допущенный к работе с ним не должен был знать его в лицо, пусти фотографии без соответствующей санкции на то в ход, придётся держать ответ. Но это будет потом, а сейчас нужно дело делать. Вся милиция, офицеры КГБ и нештатные агенты были подняты по тревоге, получили фотографии «объекта» и задание на поиск. Оперативные работники следственных отделов немедленно связались с авторитетными представителями криминального мира. Служительницу туалета, водителя и охранника, сопровождавшего Тимофея, арестовали и теперь допрашивали. Полковник Привалов понимал: настоящие виновники – замначальника охраны и охранник, сопровождавший Тимофея. Начальник охраны не находил себе места, проклинал ту минуту, когда вздумал отпроситься по личным делам. А Привалов уже числил и его в причастных к ЧП. Проверенный, перепроверенный, но чем чёрт не шутит: могли перевербовать, могли купить, в конце концов, такие случаи бывали. Какие тут личные дела, когда они в чужом городе и ему поручена охрана такого человека. Начальник охраны не боялся ни увольнения со службы, ни самого строгого наказания, ни даже суда, он даже не думал об этом, ему просто было обидно и стыдно: имея громадный опыт и облечённый высоким доверием, он опростоволосился, как пацан-новичок. И, как никто, понимал свою ответственность за произошедшее и не собирался перекладывать вину на кого-то другого – вся вина на нём одном. Ведь именно он должен знать, на что способен каждый офицер его команды.

Шло время. Поиски результата не давали. Полковник Привалов вдруг вспомнил, что для чего-то инженер Красницкий приходил к Чумакову. Вызвали на допрос Красницкого. Павел Матвеич вёл себя совершенно спокойно, в отличие от всех остальных, он знал, что с Тимофеем Егорычем ничего не случилось. На допросе всё рассказал так, как ему велел Чумаков. Не зная, к месту ли это, помощник Чумакова, Пономарёв, напомнил о скоротечном знакомстве Тимофея с женщиной, проживавшей в той же гостинице, в номере 514. Начальник охраны и полковник Привалов немедленно отправились в гостиницу. Подняли сонных и ничего не понимающих подруг Клары. Те возмущались, но рассказали, что Клара на ужин с ними не ходила и сегодня в гостинице не ночевала. У начальника охраны немного отлегло на сердце: опять где-то прогуливается с этой Кларой, а от охраны скрылся, поскольку что же это за свидание под вечным надзором. Задачу патрулям уточнили: обращать внимание на прогуливающиеся парочки. «Для чего ж ещё мог Тимофей Егорыч совершить столь необдуманный «манёвр», – думал теперь начальник охраны, – как не для того, чтобы удрать на свидание с дамой сердца». Этой мыслью он поделился с Приваловым, тот согласился: пожалуй, похоже на правду. Эта новость несколько успокоила их. Всё-таки человек молодой, годами безвылазно в напряжённой работе без отпусков и выходных, могла «резьба сорваться». Приказали проверить: не заселился ли Чумаков в другую гостиницу, отлично понимая, что без свидетельства о браке в один номер их заселить не могут. Понимая и то, что документы члена ЦК или деньги могут всё.

20

Проснулись они одновременно около пяти утра. Всё-таки вдвоём на диване, даже при захлестнувшем их страстном порыве, спать было тесно и неудобно.

– Что-то мне не лежится, пойду пройдусь по палубе. Ты не против?

– И я с тобой.

Они вышли на палубу, будто окунулись в молоко. Ничего не было видно в плотном тумане. Лишь на высоком берегу, на самой макушке, темнел лес. Низкий берег и реку словно одеялом накрыл туман. Из тумана сеял мелкий дождик. Было зябко. Он обнял её, прижал к себе. В груди её разлилась приятная теплота, она закрыла глаза, вся отдаваясь истоме. Хорошо бы вот так стоять с любимым и ни о чём не думать. Чумаков вспомнил, что уже настал понедельник и что сегодня состоится заседание Политбюро. На этом заседании всё решится. Ну и чёрт с ним со всем. Он сейчас не хотел думать ни о заседании, ни о трудной предстоящей работе, ни… Ни о чём. Он думал только о том, что любит, что Клара тоже любит его, хоть и стесняется явно проявлять это. Ему хорошо с ней, а остальное пусть будет так, как будет.

Между тем пароход подходил к пристани Черкасс. Пришвартовались. Кто-то сходил на берег, кто-то поднимался по трапу на пароход. Они стояли на палубе, пока пароход не отвалил от причала. Стало совсем холодно. Чтобы не простудиться и тем не испортить путешествие, нужно было подобру-поздорову убраться в каюту.

21

К завтраку они опоздали. Пришлось воспользоваться тем, что осталось от ночной трапезы. Они об этом не жалели. Их теперь занимало другое. Потом они ходили по палубе, обследуя все закоулки парохода. Среди массы пассажиров капитан невольно выделил их. Ему нравилось их любопытство, льстило это неподдельное внимание к его детищу. Он счёл их достойными быть приглашёнными на капитанский мостик и рассказал всё о своём пароходе: где и когда был построен, спущен на воду, какова скорость, сколько он берёт пассажиров и, конечно, о том, что это самый лучший, самый красивый пароход и самая лучшая команда во всём пароходстве на Днепре.

Утренняя хмарь постепенно рассеялась, солнце пригрело, стало тепло. На капитанском мостике их обвевал лёгкий ветер. Над пароходом с криком чертили небо чайки.

– А я всегда думала, что чайки бывают только у моря.

– Не совсем так. Они бывают у всякой большой воды, даже в больших городах, очень далеких от моря.

Они слушали тихий голос капитана, им было хорошо, каждый думал о своём, но мысли в главном были схожи: «Как хорошо вот так плыть без цели, без пристани, просто плыть в никуда».

– А где мы сейчас? – спросил капитана Тимофей.

– В девять часов миновали Кременчуг, а в двенадцать будем в Днепродзержинске. А вы куда направляетесь?

– Мы до Одессы. Денёк погуляем, поклонимся Дюку и обратно, в Киев.

– Что ж так быстро? Одесса город красивый и весёлый, там уже каштаны цветут.

– Работа. Никак не даёт она, родимая, расслабиться.

– Что ж, один день в Одессе тоже можно провести хорошо и с удовольствием.

В Днепродзержинске они сошли на берег и немного погуляли недалеко от речного вокзала, пароход стоял не долго. Капитан сказал, что в Днепропетровске стоянка по расписанию полтора часа, и они смогут побывать в городе.

– А вдруг опоздаем?

– Я без вас от причала не отойду, – заверил капитан, – только не увлекайтесь, мне из графика тоже выбиваться нельзя.

– Да и нам не хотелось бы отстать.

– А я для вас загодя длинный-предлинный гудок подам.

– Годится. Будем признательны.

Обедать в салоне они не стали, в городе можно зайти в ресторан.

Днепропетровск оказался очень чистым, однако показавшимся им скучным городом. Обедали, как и рассчитывали, в ресторане, не очень чистом и не очень опрятном, еда оказалась невкусной. На пароход вернулись раньше, чем рассчитывали, и капитану не пришлось тревожить город длинными гудками. Далее следовали короткие остановки в Запорожье и Никополе и большая стоянка в Херсоне. В Херсон они придут через двенадцать часов, в четыре утра; время не для прогулок. Они зашли к старпому, державшему небольшую библиотеку, запаслись чтивом. Теперь можно и поваляться до ужина.

22

Проверив в городе все гостиницы, больницы и морги, начальник охраны и полковник Привалов занялись железнодорожным вокзалом, речным портом, но ни там, ни даже в аэропортах Борисполь и Жуляны – возникло предположение, что Чумаков мог куда-то уехать, – ничего нового обнаружить не удалось. Никаких следов. Клара тоже не отыскалась, и начальник охраны всё больше укреплялся в мысли, что Тимофей не иначе как где-то уединился с ней. Эта мысль в какой-то мере успокаивала, но не было, во-первых, уверенности, что это именно так – сейчас это казалось лучшим вариантом из всех возможных, – а во-вторых, ни в коей мере не извиняло промашки его и его подчинённых.

Настал день, и дольше непозволительно было умалчивать о случившемся, надо было докладывать в Москву.

– Не торопись, – советовал многоопытный Привалов, – получить своё всегда успеешь. Дураку ясно – он с этой бабёнкой куда-то мотанул.

– А если что?

– Что – что? Погуляет и вернётся. А то доложишь на свою голову. Ждать будем.

– Чего ждать?

– А того. Он долго гулять не будет. Знает, что сегодня заседание Политбюро, а ему непременно нужно знать результат.

– Думаешь, появится?

– Обязательно появится. И даже очень скоро.

23

Во сне он почувствовал, что пароход стоит, и проснулся. Взглянул на часы: пятнадцать минут пятого. Клара спала, подложив по-детски сложенные ладони под щёку. Он потихоньку, чтобы не будить её, встал. Она чуть шевельнулась, что-то сказав во сне, и снова затихла; дышала тихо, ровно, спокойно. Одевшись, Тимофей вышел на палубу. Было совсем тихо. Видимо, все, кому надо было, уже сошли на берег, а новые пассажиры успели разойтись по каютам. Порт жил своей безостановочной жизнью. Суда подходили и отходили. Скрипели портовые краны: что-то грузили, что-то выгружали. За речным вокзалом стояла тьма непроглядная, ни огонька – будто и нет никакого города. Почему-то вспомнилось, что в этом городе, в семье крупного хлеботорговца родилась Мария Фортус, ставшая знаменитой советской разведчицей и женой испанского коммуниста. Её сын погиб в бою, сражаясь с франкистами. Теперь о ней мало кто знает и помнит. А ведь Мария Фортус была легендой. Как быстро все забыли тех, кто в Гражданскую зимой и летом, в зной и в проливные дожди вставал из окопов, чтобы идти навстречу смерти, не разбирающей ни возраста, ни таланта. Лишь двадцать лет спустя после разгрома гитлеровской Германии наконец-то по-настоящему отметили День Победы и ветеранов той ужасной войны. Да тут же и забыли до следующего юбилея. Как можно забывать такое. Десятки миллионов жизней! У кого-то вся грудь в орденах, а кто-то пришёл с фронта с одной медалью, но ведь они все герои. Разве не герой тот человек, который, преодолев страх, выбрался из траншеи и пошёл в атаку «через не могу»? Попробуй-ка встань, когда каждый автомат, каждый пулемёт, каждая пушка стреляет в тебя, именно в тебя и ни в кого другого. Один старый солдат, прошедший и Первую мировую, и Отечественную, рассказывал ему, что из штыковой атаки невозможно выйти живым. Даже если тебя не убили и после боя на тебе ни царапинки, ты всё равно уже мёртв. Такая она, штыковая атака. А сколько их было, рукопашных схваток, за четыре долгих года войны.

Послышалась команда:

– Отдать швартовы!

Тимофей повернулся, чтобы уйти в каюту, и вдруг обожгло: ведь заседание Политбюро состоялось. Уже наступил вторник, а он до сих пор не знает решения. А ведь это самое главное, что сейчас есть в его жизни. Если решение в его пользу, то для него открывается широкая дорога в научных изысканиях и создании новых, более совершенных систем противоракетной обороны страны. А больше ему ничего и не нужно. Все регалии, которые на него навесили, не стоят одного этого решения в его пользу. Ведь осуществление его проекта позволит не только самолёт или ракету не пропустить – муха не пролетит. Надо срочно сходить на берег, звонить, узнавать, возвращаться. Полоса воды между пароходом и пристанью ширилась, и поздно было что-то исправить. Можно пойти к капитану, как-то объяснить ему ситуацию – он умный, поймёт, – наконец, можно воспользоваться радиосвязью, как-то объясниться, не раскрывая секретов, его помощники разберутся… Но он никого и никогда ещё так не любил… Он вспомнил Машу, и ему показалось, что это было так давно, что будто бы и не было вовсе. Клара – совсем другое. Маша – ребёнок. Клара – женщина. До сих пор работа была ему интереснее, чем любые увлечения, но Клара… А что изменится оттого, что он узнает именно сейчас, каково решение Политбюро? Ровным счётом ничего. Ведь решение состоялось, и изменить его никто не может. Если в его пользу, то через три-четыре дня начнётся напряжённая, без сна и отдыха работа. А если нет? А если нет, то у него останется хотя бы Клара, её любовь. Значит, идём в Одессу.

В девять с минутами поутру пароход прибыл в Одессу.

24

Как всегда, офицеры КГБ оказались более прыткими, чем милицейские. Начальник одного из отделов, молодой майор Платонов из УКГБ республики, в понедельник отправил всех своих подчинённых по таксомоторным паркам. Так, на всякий случай. В 10.30 во вторник лейтенант Емельяненко доложил, что он нашёл таксиста, который в воскресенье ночью подвозил какого-то мужчину как раз от того самого злополучного туалета в речной порт. Таксиста немедленно сняли с маршрута и доставили в следственный отдел Управления. К тому времени туда же прибыли полковник Привалов, помощник Тимофея Пономарёв и начальник охраны, полковник Калмыков. Таксист был жутко напуган, всё время путался, говорил сбивчиво. Наконец, Привалову эта возня надоела.

– Так, все по своим местам, – скомандовал он, – а мы побеседуем с глазу на глаз. И принесите, пожалуйста, нам два стакана чаю и что-нибудь, – попросил он, неопределённо пошевелив пальцами в воздухе.

Возражать никто не стал. За чаем таксист немного успокоился. Привалов объяснил: его никто ни в чём не обвиняет, ему верят, и это не допрос, а беседа, пропал крупный учёный, и, как добропорядочный советский гражданин, он обязан помочь найти этого человека.

– Вас никто ни в чём не обвиняет, – ещё раз для пущей убедительности повторил полковник Привалов. – Вас никто не собирается наказывать, наоборот, даже наградят, если сведения окажутся полезными. А у нас есть сведения, что вы можете обладать полезной информацией.

Таксист, морща от напряжения лоб и нервно потирая рука об руку, стал вспоминать весь свой рабочий день… Полковник его остановил:

– Это лишнее. И вот что, вы не волнуйтесь. Может, ещё чаю?

Таксист только помотал головой, мол, нет.

– Вы брали пассажира в воскресенье где-то около двадцати трёх ноль-ноль возле туалета на перекрёстке улиц Верхний Вал и Волошской?

Таксист утвердительно мотнул головой.

– Нет уж, вы, пожалуйста, словами.

– Да, я отвозил какого-то человека в порт. Только это было почти в половине двенадцатого.

– Хорошо. В половине, так в половине. Он что же, «голосовал»?

– Нет. Я приехал по предварительному заказу, а заказывал такси вовсе не он. Мужчина, который заказывал, приехал со мной до места и велел ждать.

– А опознать того, кто заказал такси, сможете?

– Конечно, смогу.

Привалов выглянул за дверь.

– Иван Иваныч, зайди.

Вошёл Калмыков.

– Тут такое дело выясняется. Кто-то для Тимофея Егорыча такси заказывал. Я думаю, это не может быть посторонний человек.

– Тогда нужно срочно собрать всех, кто прибыл в нашей команде из Москвы, и всех работников завода, кто соприкасался с рабочей группой.

– Постой, Иван Иваныч, не горячись. Мы когда допрашивали Красницкого, он нам так ничего толком и не сказал, всё ссылался на какую-то конфиденциальность. А какая, к чёрту, в такой обстановке может быть конфиденциальность. У нас с тобой дело государственное.

– Ты всё-таки думаешь, он замешан?

– Давай-ка так, не будем пока устраивать переполох. Ведь до сих пор об исчезновении Тимофея Егорыча знают только те, кто задействован в операции поиска. Пусть всё так и остаётся. Я считаю, рабочая группа и заводские пока должны оставаться в неведении. А этого Красницкого мы сейчас же доставим сюда и ещё раз, как следует, потрясём. Тут он будет сговорчивее.

– Годится, – согласился Калмыков.

Минут через сорок Красницкий был доставлен в следственный отдел КГБ. Водитель без труда опознал в нём человека, заказывавшего такси. После первого же вопроса Красницкий понял, что дело зашло слишком далеко, и подробно рассказал всё, как было.

– Вот видишь, Иван Иваныч, без суеты и шума мы добрались до истины.

– И что дальше?

– А мы сейчас на всякий случай дерганём девиц, живших с этой Кларой, может, это вражеская разведка ведёт охоту за Тимофеем Егорычем.

– Ну, уж это ты слишком хватил.

– Ничего не хватил. Ты же представляешь, какой важности секреты он носит в своей голове. Не нужно красть ни чертежей, ни расчётов – готовый производитель гениальных идей.

– И то верно.

– И ещё мы с тобой проверим, что это за Горбуновы проживают по улице Куйбышева, тридцать шесть.

Нужно заметить, что, рассказав всё, Красницкий не открыл Привалову, что его поход на улицу Куйбышева – всего лишь разыгранный блеф. Очень скоро выяснилось, что женщины из 514 номера ещё в понедельник улетели домой, и Привалов посетовал, что не сообразил взять у них подписку о невыезде. Никаких Горбуновых по улице Куйбышева, 36 не оказалось вовсе. Домоуправ пояснил: были такие, но уже два года как переехали, по сведениям, указанным в домовой книге, в Ленинград.

– Что дальше, Пётр Фомич?

– Дальше всё просто. Подсказывает мне моя интуиция, что Тимофей Егорыч вот-вот объявится в Киеве.

– Да уж хорошо бы.

– Ну, ты сам смекни: зачем-то ведь он поехал в порт, не в Жуляны, не в Борисполь, а в порт.

– Я так понимаю: оттуда и плясать надо?

– Верно понимаешь.

Привалов выглянул за дверь.

– Майор Платонов, зайдите.

Майор вошёл, и весь вид его говорил: вы только прикажите – я землю носом рыть буду.

– Вот что, Платонов, раз ты тут отличился, тебе и развивать успех.

– Есть развивать успех!

– Нужно кого-то направить в речной порт и уточнить расписание всех рейсов «Радищева».

– Есть уточнить!

– И учти, в Москве будут знать, что есть в Киеве такой майор Платонов, которому можно доверить любое дело государственной важности.

– Всё сделаю лично.

– А есть ли смысл? Ведь может понадобиться отдать какие-то распоряжение или выделить людей, кто, кроме тебя, это сделает? Ты лучше оставайся здесь, а отправь в порт этого смышленого своего лейтенанта, который так здорово сработал с таксистом.

– Лейтенант Емельяненко, – подсказал майор.

– Вот-вот, Емельяненко. И учти, никаких докладов по телефону, только личный контакт.

– Есть! – щёлкнул каблуками майор.

– Исполняй. Одна нога здесь – другая там, или наоборот.

Конечно, Платонову хотелось – ох, как хотелось – отличиться самому, но приказ есть приказ, да и понимал он: прав полковник. Примерно через час лейтенант Емельяненко доложил, что действительно какой-то мужчина в воскресенье днём брал два билета на «Радищев» рейсом до Одессы. Он же взял билеты и на обратный рейс. «Радищев» прибыл в Одессу сегодня, 16 апреля в 9.10 утра и поставлен на разгрузку-погрузку.

– Постой-постой, лейтенант, какая разгрузка-погрузка, пароход же пассажирский?

– Так точно, товарищ полковник, грузо-пассажирский, – уточнил лейтенант.

– А, ну ясно.

– Можно продолжать доклад?

– Да-да, продолжай.

– В обратный рейс «Радищев» уходит в среду, семнадцатого, в тринадцать двадцать, и прибудет в киевский речной порт девятнадцатого в двадцать два ноль пять.

– Молодец, лейтенант. Благодарю за службу.

– Служу Советскому Союзу! – проорал Емельяненко.

Ах, как завидовал в эту минуту майор Платонов удачливому своему подчинённому.

– В среду в тринадцать двадцать, – вслух рассуждал начальник охраны, – вполне можно успеть перебросить двух человек из охраны в Одессу самолётом.

– И что? – спросил полковник Привалов.

– Найдут его, возьмут под охрану и будут сопровождать.

– А если у авиаторов нет подходящего рейса?

– Да мы в два счёта спецрейс организуем, товарищ полковник, – вмешался майор Платонов.

– Это дело. Вот такие офицеры мне нравятся. Действуй, Платонов. Организуй вылет, а мы подберём людей.

– Товарищ полковник, а можно я своих направлю? – майор Платонов всё-таки очень хотел заслужить награду, чтобы о нём узнали в Москве.

– Нет, Платонов. Наши люди знают этого человека в лицо, а это много значит в такой ситуации.

25

В гостинице администрация оказалась непреклонной, пришлось брать два номера. С этим было строго. Но ничего. Всего-то одна ночь, а день они посвятят прогулке по городу. Каштаны и сирень и впрямь уже зацвели. Над городом стоял аромат весны. Рядом ходили весёлые и красивые люди, шутили, смеялись, по-доброму переругивались. Казалось, город наполнен солнцем и счастьем. И они тоже хотели получить свою долю счастья в этом мире. Счастья, выраженного не в деньгах, не в вещах, не в служебных успехах, – счастья любящих людей. Тимофей взял такси на весь день. Они побывали во всех самых знаменитых и легендарных местах этого приморского города. Сначала, конечно, у Дюка. Это было совсем рядом с гостиницей. Побывали и на Черноморке, и в Аркадии. В Аркадии мальчишки уже купались. Вода была ещё холодная, но им не терпелось. Они, будто ошпаренные, выскакивали из воды, покрывались пупырышками и прыгали, обхватив себя руками, чтобы согреться. Тимофей и Клара, заразившись мальчишеским азартом, быстро разделись и бросились в море. Сначала вода обожгла, но постепенно тело привыкло, и стало теплее. Однако долго высидеть в воде было невозможно. Выйдя на берег, они натянули одежду прямо на мокрые тела и побежали к машине. Им вслед свистели и улюлюкали пацаны.

Из Аркадии отправились на Фонтанку, потом на Французский бульвар; Тимофея восторгало всё.

– Ты помнишь эти улицы?

– Что ты, Тима, я никогда раньше не бывала в Одессе.

– Ну как же, как же! Это же из песни. Помнишь картину «Два бойца»? Там ещё Бернес поёт про Костю-рыбака.

– Нет, не помню, я и картины такой никогда не видела.

– И песни не знаешь? Там так: «Фонтан черёмухой покрылся, бульвар Французский был в цвету…» Не помнишь?

– Я слышала такую песню, но слов не помню.

Шофёр смеялся. Его забавляла и наполняла чувством гордости та восторженность, с какой этот пассажир – наверняка приезжий – говорил об улицах его родного города. По просьбе этого весёлого пассажира он повёз их на Малую Арнаутскую.

– И эту улицу не помнишь?

– А почему я должна её помнить?

– Нет, это просто невероятно! Это просто немыслимо! Ты «Золотого телёнка» читала?

– Конечно, это же Ильф и Петров.

– Так там же Остап Бендер говорит: «Вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской».

Таксист хохотал в голос, до слёз: ну и парочка! Всё-таки замечательный парень этот приезжий.

Они побывали на Ланжероне, на Ришельевской и, конечно, на Дерибасовской. Тимофей запел: «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской…»

– А эту помнишь?

– Нет. И не слышала. А мотив вообще какой-то блатной.

– Эх, Кларка! Ни черта ты не понимаешь! Это же Одесса-мама. Вольный город. И как это можно, живя в Днепропетровске, никогда не побывать в Одессе?! Как вообще можно не побывать в Одессе, не поклониться Дюку?!

– Да как-то так, не складывалось. Да и вообще, наверно, из московского далека всё это выглядит более романтично.

– А вот ещё песня:

 
Ты одессит, Мишка,
а это значит,
что не страшны тебе
ни горе, ни беда.
Ведь ты моряк, Мишка,
моряк не плачет
и не теряет бодрость духа никогда.
 

Таксист подпевал Чумакову.

– Эту я знаю. Мой батя её часто поёт. Он во время войны на флоте служил.

– Ну, хоть что-то, – вздохнул Тимофей.

На этом экскурсия закончилась. Клара не разделяла его восторгов, видно, всё-таки голова её была занята мыслями о доме. Отправились в гостиницу. На прощанье растроганный таксист сказал, что таких пассажиров готов возить бесплатно.

Прогулка, купанье и поездка утомили. Перекусив в кафе, они прилегли отдохнуть. Вечером бродили по одесским улицам. Говорили мало. Настала такая пора в их отношениях, когда слова были не только не нужны, но порой даже мешали. Возвращаясь в гостиницу, он вновь вспомнил о состоявшемся в понедельник заседании Политбюро. Кошки заскребли на душе.

Утомлённые ласками, они лежали рядом, разглядывая движущиеся на потолке световые полосы от лучей фар пробегавших по улице машин. Возникая в одном углу комнаты, световые полосы быстро пробегали к углу противоположному и там угасали. Потом всё повторялось.

– Ты спишь?

– Нет, Тима, я не сплю.

Помолчали.

– Тебя что-то мучит, Тима?

– Не знаю, как и сказать.

– Говори прямо, так всегда честнее и лучше.

– В понедельник должно было состояться заседание в высоких инстанциях, где решался важный для меня вопрос. Как в «Гамлете», помнишь: «Быть или не быть?»

– И что?

– А то, что я не знаю результата. Если проект утвердили, то открывается большая дорога для работы, для творчества.

– А если нет?

– Тогда опять рутина, пробивание, проталкивание новых проектов, а этот, скорее всего, положат на полку.

– Так зачем же мы уехали, если это так важно? Это же безответственно.

– Ишь ты, какая суровая. А если я влюбился? Это что же, ничего не значит? Это разве не самое главное в жизни?

– Но если работа для тебя так важна…

– Ты не думаешь, – перебил её Тимофей, – что можно полюбить так, что уже ничего, кроме этой любви, не нужно?

– У меня хороший муж, мы с ним на одной парте просидели десять лет и в институте вместе учились…

– Ты об этом уже говорила.

– Я к тому, что особой какой-то страсти никогда не испытывала. Поженились, живём хорошо, друг друга уважаем…

– Ты и об этом уже говорила, – недовольно поморщился он. – Нет, это не настоящая любовь. И вообще, о чём ты говоришь? Это же совсем другое. Вот сейчас я готов бросить всё: Москву, работу, только бы быть с тобой.