Текст книги "Любовь и утраты"

– Мичман, правда, собрался нырять за ним, да я удержал. Знал: не сдюжить ему.

Из глубины пещеры раздался голос:

– Теперь нас одиннадцать. Теперь всё будет хорошо.

Все оглянулись в ту сторону, но там никого не было. Может, послышалось?

Вскоре поднялись на ноги и Демихов, и Иващенко. Дольше всех восстанавливался мичман Мымрин. Но через две недели и он, опираясь на палочку, изготовленную для него Цымбалом, стал выходить из пещеры погреться на солнышке.

Погибшего матроса похоронили рядом с могилой командира катера. Теперь там стояли два креста. У них появилось собственное кладбище.

27

Шло время. Всё больше появлялось зарубок на календаре старшины Цымбала. А на выручку так никто и не приходил.

Отметили и 48-й, и 49-й год. Ничто не менялось. Как ни берегли обмундирование и обувку, обтрепались вконец. Не войско – сборище бродяг.

Настал год 1950-й.

Это был необычный год. Таких ещё не бывало. Лето выдлось на удивление холодным. Не лучше и осень. Люди целыми днями сидели в пещере у костра. Впервые зима настала суровая. Кто-то из бойцов сказал: «Как у нас в Сибири». Выходить из пещеры не хотелось. Давно перестали назначать наблюдателя.

К середине декабря ударили такие морозы, что море замёрзло. Тут-то и встрепенулся опять неугомонный старшина Цымбал.

– Попробую пройти по льду, – сказал он.

– Куда? – удивился такой нелепой затее лейтенант.

– Мы ж на катере не так уж и долго шли. Может, хоть до другого острова доберусь. Где-то ж должны быть люди.

– Не дойдёшь, – сказал мичман Мымрин.

– Если пойду один, дойду. Когда отвечаешь сам за себя, легче.

– Ни в жисть тебе не осилить этого, – снова возразил мичман.

Цымбал обиделся, смолчал. Лейтенант думал о том, что он и сам бы пошёл по льду, но не может, не имеет права бросить вверенный ему личный состав, а тащить в неизвестность всех было рискованно.

– Что скажешь, Илья Максимович? – спросил, обратившись к командиру, старшина. С некоторых пор Молоков со своими помощниками перешёл на «ты»; оба они возрастом были старше, да и в армии послужили дольше. – Что ты думаешь?

– У меня готового решения нет. Подумаю.

28

Два дня думал лейтенант Молоков. На третий пригласил Цымбала и Мымрина к разговору. День был морозный, но безветренный, и чтоб понапрасну не будоражить людей, говорить решили вне пещеры.

– Вот что я надумал, – объявил лейтенант. – Коль уж у Алексея свербит в одном месте, пусть идёт. Пусть попробует. Но одного я его не пущу. Пусть идут втроём. Наверняка добровольцы найдутся.

За обедом у костра было объявлено о новом решении: нужны два добровольца. С добровольцами затруднений не было. У нас на Руси только клич брось – на рискованное дело всегда добровольцы найдутся. Вызвались бывалые уже красноармейцы Демихов и Иващенко. Молоков сомневался: оба они побывали в неудачном плавании, обоих основательно потрепало в тот шторм. «А с другой стороны, – думал лейтенант, – ребята уже нюхнули, почём фунт лиха, и раз вызвались, значит, уверены в себе и спутниками Цымбалу будут надёжными».

Лейтенант дал четыре дня на подготовку.

Все эти четыре дня шла напряжённая работа личного состава по подготовке к походу группы смельчаков. Для них были подобраны самые крепкие шинели и обмундирование; распоров шинели пропавших товарищей, умельцы сшили для них ещё и суконные жилеты, а из брезента – просторные куртки, чтобы надеть поверх шинелей; снаряжение дополняли брезентовые бахилы для утепления ног и сбережения обуви.

Когда всё было готово, командир лично осмотрел каждого. В вещмешки был уложен запас продовольствия: солёная рыба и жареная птица. Каждый имел флягу с водой за пазухой, на поясе у старшины болталась фляга со спиртом.

В тот день, когда было намечено уйти, лёг туман. Туман лежал на острове и над застывшим морем. Лейтенант Молоков решил отложить выход, но Цымбал сказал:

– Люди уже заряжены, нельзя сейчас их расхолаживать.

Все поднялись раньше обычного. Гарнизон по традиции – у них уже появились свои традиции – выстроился на берегу. Были сказаны напутственные слова. Жали руки, обнимались.

Перед отходом мичман подошёл к Цымбалу, ни слова не говоря, развязал его вещмешок и сунул в него ракетницу и три ракеты.

– Лейтенант знает? – с тревогой спросил старшина.

– А ему и знать незачем, – шепнул мичман, – это с катера. Имею полное право.

Тройка храбрецов спустилась на лёд.

Оставшиеся на берегу смотрели вслед уходившим товарищам. Но всё скрыл туман.

Гарнизон замер в ожидании. Дойдут ли Цымбал с товарищами до материка, вопрос не обсуждался. Об этом старались не говорить. Боялись сглазить. Но думали постоянно. Каждый. Думали и надеялись.

29

Они шли осторожно друг за другом. Если кто-то провалится в полынью, остальные тут же окажутся рядом. Идти было трудно. Ноги скользили. Выпадавший снег тут же сносило ветром, и под ногами оказывался голый зеркальный лёд. Очень быстро устали и вспотели. Идти пришлось медленнее, надо было беречь силы, тогда стали замерзать. Шинели промокли. Брезентовые куртки защищали от влаги снаружи, но создавали парник внутри. Ещё и день не кончился, а им казалось, что они идут целую вечность.

Ночевали, тесно прижавшись друг к другу; тепла это не давало, зато давало ощущение, что в ледяной пустыне ты не один. Это приносило покой и уверенность в благополучном исходе.

Утром поднимались с трудом. Руки и ноги не разгибались. Вставать не хотелось. Есть не хотелось. Хотелось лежать, не думая ни о чём. Старшина Цымбал тормошил своих спутников, тёр им уши, бил по щекам – всё было тщетно. «А ведь как хорошо пошли, – думал старшина, – казалось, вот-вот, и дойдём. И так быстро испеклись. Видно, не сильно надеялись на успех. Маловеры!» Ещё он подумал о том, что близится момент, когда его спутники сломаются окончательно, и тогда останется только бросить их и уйти одному. «Или погибнуть всем вместе», – зло подумал он. Нет, погибать он не собирался и не мог: ведь там, на острове, ждали помощи, значит, он должен идти, и уж если так случится – уйдёт один.

С трудом Демихов и Ищенко поднялись. Старшина заставил их поесть и налил по пятьдесят граммов спирта. Наконец пошли. Медленнее, чем накануне, еле-еле переставляя ноги. Цымбал решил идти своим шагом, не приноравливаясь к темпу ходьбы своих спутников. Демихов и Ищенко отставали. На закате старшина услышал крик. Понял: что-то случилось. Вернулся. Оказалось, Ищенко провалился в полынью. С концами. «Бросил их, дурак. Ушёл, – ругал себя Цымбал, – был бы рядом, мог спасти».

– Держись ближе, – приказал старшина Демихову и двинулся дальше.

Легко сказать: держись ближе. А как это сделать? Демихов плёлся, ничего не соображая, ничего не видя вокруг, и одна только мысль крутилась в его мозгу: «Лечь. Скорее лечь и уснуть». Он уже не понимал того, что лечь – значит уснуть навсегда.

На третьи сутки после ночёвки Демихов не поднялся. Подкрепившись мясом и хлебом, старшина пробовал тащить Демихова волоком, но скоро понял: замёрзнут оба. И дальше отправился один. Он шёл, чувствуя, что становится теплее, а лёд «играет», местами прогибается под ним. Он ещё видел грязной кучей лежавшего на льду Демихова – значит, отошёл совсем недалеко, – когда вышел к чистой воде. Это был конец. Конец пути. Конец всем надеждам. Надо было возвращаться. Найдёт ли он обратную дорогу?

Цымбал сел и, понимая, что поступает неразумно, отвинтил крышку фляги, сделал большой глоток. Глаза слипались, хотелось спать. Засыпая, он видел корабль, совсем рядом качающийся на чистой воде. Снится? Старшина с трудом разлепил веки: корабль. «Снится или явь?» – спросил он себя. Глаза опять закрылись. Сделав усилие, Цымбал вновь посмотрел: корабль был на том же месте. Тогда, торопливо, путаясь в тесёмках, он стал развязывать вещмешок. Надо было достать ракетницу. Ракетница провалилась на самое дно, и ушло время, чтоб нашарить её и извлечь. Ещё дольше он искал ракеты. Если корабль уйдёт, то тогда пропало всё. Тогда жертвы были напрасны. А пока ещё есть надежда. Только бы ракеты не отсырели. Наконец он зарядил ракетницу и нажал на спуск. Ракета вылетела, но не взлетела, а, зашипев, упала рядом. Дрожащими обмороженными руками Цымбал впихнул вторую ракету. Выстрелил. Ракета красным огоньком взвилась в небо и, рассыпавшись, стала падать, таща за собой дымный след.

Прежде чем впасть в тяжёлый сон, старшина ещё успел увидеть, как с корабля спускали шлюпку.

30

По одежде рыбаки поняли, что это свои, русские. Одежда армейская. Как они оказались в этом месте, куда шли, было непонятно. Их перенесли на траулер, раздели, растёрли, обмыли и уложили в койки. Это потом Цымбал и Демихов узнают, что их подобрал советский рыболовный траулер, сам оказавшийся в этих водах случайно, в связи с поломкой машины, и некоторое время дрейфовавший в море.

Капитан и старпом не знали, как следует поступить: то ли самим идти на спасение, то ли передать сообщение и координаты по радио в Управление. Но пока они совещались, потеплело, лёд, не так уж и толстый, раскололся, и его унесло прочь. Судя по рассказу назвавшегося старшиной Цымбалом, до острова было рукой подать. Пошли. На следующее утро бросили якорь у острова. Людей погрузили быстро, имущества у них не было никакого. Когда входили в Анивский залив, навстречу уже летел катер Южно-Сахалинского пограничного отряда.

Спасённые были доставлены на заставу, а затем перевезены в ближайшую больницу. У отделения, куда их госпитализировали, выставили охрану.

31

Кроме Демихова и Цымбала, все чувствовали себя довольно сносно. Начальник особого отдела допрашивал по очереди. Допрашиваемые рассказывали одно и то же, слово в слово. «Сговорились, сволочи», – злился особист. Был случай отличиться, а не получалось. Если он сам их раскрутит и доложит «наверх», считай, пойдёт на повышение. Не хотелось такой сладкий кусок отдавать другим. «А может, они говорят правду», – приходила порой мысль, но он её отгонял: так хотелось на повышение… Но время шло, и дольше не докладывать по начальству было опасно. Он связался с начальником особого отдела армии. «Бред какой-то», – сказал армейский особист, но в особый отдел Дальневосточного военного округа доложил незамедлительно. Штаб округа связался со штабом Тихоокеанского флота. Никаких сведений о такой экспедиции там не обнаружили. Штаб флота доложил, что подобных катеров, даже в такой короткой войне, как война с японцами, особенно при штурме Южного Сахалина и Курил, было потеряно так много, что опознать, какой катер имеется в виду в данном случае, не представляется возможным. По сведениям, полученным штабом округа, полк связи, от которого якобы был выделен злополучный взвод, ещё в конце 40-х передислоцирован в Киевский военный округ, а затем расформирован в связи с сокращением Вооружённых Сил. Дело зашло в тупик.

Было непонятно, на каком острове находились эти люди. Для расследования необходимо снаряжать экспедицию, без точного знания куда, а этого брать на себя не хотел никто. Ни командованию Дальневосточного военного округа, ни командованию Тихоокеанского флота лишняя головная боль ни к чему. Однако какими-то неведомыми путями сведения о необычном происшествии успели дойти до Министерства обороны, и просто отмахнуться стало невозможно. К тому же припасливый мичман Мымрин предъявил шильдик, снятый им с борта катера, с означенным на нём номером судна. Тут уж было не отвертеться. Пришлось штабам флота и военного округа договариваться. Флотские прикинули, сколько могли пройти по льду пешком физически ослабленные люди за трое суток и с учётом места, где их подобрали рыбаки, на карте очертили примерный радиус возможного нахождения острова.

Вопрос долго решался, а экспедиция снарядилась быстро. Два малых сторожевых судна вышли на поиск. Поисковая задача была поставлена и авиационным полкам в «Соколе» и «Буревестнике». Лётчики, совмещая выполнение задачи с учебными полётами, совершали вылет за вылетом безрезультатно.

32

Почти месяц потребовался, чтобы без более или менее точного указания направления поиска найти нужный остров. Там при обследовании подтвердились и наличие разбитого катера, и длительное пребывание на нём большой группы людей в течение длительного времени.

33

Из сахалинской больницы вся группа была доставлена в госпиталь во Владивосток. Завязавшийся было спор, в чей госпиталь их следует поместить, разрешился в пользу сухопутчиков. А потому и все дальнейшие действия на много последующих лет остались за ними. В госпитале неожиданно для всех умер не испытывавший никаких недомоганий красноармеец Разуваев.

Подкормив и немного укрепив страдальцев, им выдали двухмесячные путёвки в военный санаторий в Алуште. Но перед отъездом все они были приглашены в штаб округа, где сам командующий и представлявший штаб флота адмирал вручили каждому орден Красного Знамени.

– А как же другие ребята? – спросил мичман Мымрин.

Командующий не врубился:

– Какие ребята?

– Ну, те, кто не дожил.

– Все будут награждены, – заверил командующий.

Как выяснилось впоследствии, такое награждение не состоялось.

34

– После курорта мы разъехались в разные края, но связи не теряли. Я снова ходил на рыболовных сейнерах. Жил на Дальнем Востоке, в Находке. Петька Аниканов сталеварил на Урале. Мичман Мымрин осел в Одессе. Да он, кажется, там и родился. Хвастался, ходит на торговых судах в загранку. Лейтенант Молоков закончил институт, жил в Ленинграде. Каждый год встречались здесь в санатории. Первым умер мичман. Сердце подвело. За ним лейтенант. Потом понеслось, будто соревновались, кто раньше. А вот теперь и Петька Аниканов. Остался я один. Последний.

Старик замолчал. Вопросов я не задавал. Да и о чём было спрашивать? Я уже обдумывал вчерне статью или, может быть, даже повесть, которую непременно напишу об этих людях.

– Вот так мы исполнили особое задание. Нужно это было или нет – не скажу. Не знаю. Нам приказывали – мы делали. И не наша в том вина, что получилось так, как получилось.

– А нет обиды на то, что о вас как бы забыли?

– А на что обижаться? Люди жизни свои клали в бою, а мы всего-то и сидели на острове.

2018–2021 гг., Москва