Текст книги "Любовь и утраты"

1

Было решено с позволения заведующей детдомом пригласить в театр и Славку, а переночует он у них. Согласие было получено. В конверте лежало приглашение на два лица, но Тимофей куда-то позвонил и всё решил, Славке, правда, сидеть придётся отдельно, в девятом ряду. Впрочем, в партере в шестом ли, в девятом – не велика разница. Не потеряются. Спектакль был о советской разведчице, которой приказали устроиться на службу к немцам. Всеми презираемая, она не могла сказать людям, что выполняет задание, добывая важную информацию для советского командования. Главную героиню, Нилу Снежко, играла Людмила Касаткина. В антракте Тимофей и Славка решили: играет немного с надрывом, но, в общем, – ничего. Маше спектакль не понравился. Ей не нравилась Касаткина, ей не нравилось, что про войну, и не нравился трагический конец. Славке, наоборот, понравилось всё, и всю дорогу до дома он говорил о том, как бы этот спектакль поставил он. Его никто не слушал. Каждый был занят своими мыслями. Маша устала и думала о предстоящем «наддуве», её не столько пугала процедура, сколько больница с её запахами и режимом. Тимофей устал от работы, если говорить начистоту, немного устал от Машиных капризов, да и на службе возникла некая трудноразрешимая техническая проблема, и он должен был, просто обязан, найти решение, и найти как можно быстрее.

2

Бесконечно оттягивать «наддув» было невозможно. Да и профессор начинал сердиться.

– Маша, ты решила? – несколько дней спустя после похода в театр спросил Тимофей.

– Ещё чуть-чуть. Соберусь с духом.

– А я в качестве премии приготовил тебе сюрприз.

– Давай! Я люблю сюрпризы.

– Дело в том, что композитор Николаев сочинил оперу, называется «Ценою жизни». Тут вот что интересно, Маша, опера написана по мотивам пьесы Афанасия Салынского «Барабанщица».

– Ой, опять про войну. А я-то думала, настоящий сюрприз. Представляю, что за тягомотина.

– Не скажи. Интересно послушать и сравнить впечатления.

– Ладно, – вяло согласилась Маша, – сходим в оперу. Всё-таки музыка.

Опера дружно не понравилось всем. Одно хорошо – опять вместе. Маша в присутствии Славки заметно оживлялась. По большому счёту, они были почти ровесники.

3

Погода, несмотря на середину июня, продолжала оставаться тоскливой. Москва скучала по настоящему летнему теплу. В такую погоду Маше легче было согласиться на госпитализацию. Её пугало только то, что Александр Ефимович опять начнёт ей выговаривать за то злосчастное купание в Серебряном бору. Но она ошиблась, профессор Рабухин встретил её приветливо и говорил с ней ласково, она подумала: «Как с маленькой». В тот же день из другой палаты прибежала одна из её товарок по первому пребыванию в больнице. Девушки обнялись, стали обсуждать план, как бы опять соединиться в одной палате. И Маша даже попробовала с этим обратиться к Александру Ефимовичу, но в этот раз он строго сказал: «Сейчас вы с ней на разных стадиях заболевания, и вам попасть в одну палату только во вред. Так что и общение ваше сейчас нежелательно». Продолжать разговор было бессмысленно.

В этот раз процедуру «наддува» Маша перенесла гораздо легче; считала: потому, что уже знала весь процесс, а это помогает сосредоточиться и набраться терпения.

Тимофей навещал её каждый день. В этот раз при встрече Маша не приставала с вопросами о скорейшей выписке, понимала: другого пути нет. Но он знал: ей нужна поддержка. В день очередного посещения пообещал:

– Вот выйдешь из больницы, и мы больше не будем делать никаких глупостей. Мы будем ходить в театр и в гости к друзьям.

– Ой, только не на «Барабанщицу», – взмолилась Маша.

– Нет-нет, мы будем ходить на спектакли, которые тебе понравятся.

– Какой ты у меня хороший, Тимоша.

– А впереди и уже не за горами июль, – сказал хороший Тимоша, – и тебе нужно набраться сил, чтобы в ЗАГС явилась по-настоящему счастливая пара.

– Когда ещё он, этот июль, – без энтузиазма проговорила Маша.

– А июль уже у тебя на носу, – сказал он и чуть коснулся кончика её носа.

Вспомнил: «Нос-то у неё длинноват». И подумал: «Когда привыкаешь – в самый раз».

4

Когда Машу выписали, практически все театры собирались на гастроли: кто за рубеж, кто на периферию. Но они успели ещё побывать в Большом на «Онегине». Партию Ленского исполнял Лемешев. Со спектакля уходили в приятно-томительном романтическом настроении. До дома шли пешком. Почти не разговаривали. Вместе им было хорошо. В какой-то момент Тимофей подумал о том, как легко Славка вписался в их компанию. Перед сном он этой мыслью поделился с Машей, оказалось, что в этом они сходятся. Когда Тимофей объявил, что завтра они идут в гости Рине Зелёной, Маша первым делом спросила: «А Славка?» – и Тимофей принялся звонить заведующей детским домом.

Рина Васильевна встретила их на пороге, будто всё время ждала у двери. На ней было нарядной бархатное платье тёмно-бордового цвета и туфли на высоких каблуках. «Наверно, чтоб сравняться ростом с Машей», – подумал Тимофей. Для встречи всё было готово: чай нескольких сортов, заваренный по собственным рецептам Рины Васильевны, варенье в высоких вазочках, конфеты и – особая её гордость – печенье «хворост» собственного приготовления. Чтобы молодёжь не скучала, им было поручено доставать из духовки пирог и нести всё остальное из кухни к столу. Посреди закусок и сластей возвышался замысловатой формы тонкий графинчик с зелёной жидкостью. Ликёр «Шартрез».

– Пусть вас это не смущает. Женский напиток, – сказала хозяйка.

Рина Васильевна начала с вопросов о здоровье Маши, об успехах в учёбе и на сцене Славки – она была уже извещена Тимофеем об его увлечении – и очень скоро вообще весь разговор взяла на себя, много и смешно рассказывала о своём детстве, о том, как увлеклась сценой, о ближайших планах. Тимофей радовался тому, с каким вниманием и интересом и Маша, и Славка слушают её. Когда собрались уходить, Маша и Славка получили подарки – новую пластинку Рины Васильевны с записью детских рассказов; на конверте наискосок протянулся её автограф. Ребята были счастливы. Маша всю дорогу до дома так и шла, прижав пластинку к груди, а Славка представлял, как он будет рассказывать приятелям, у кого он был в гостях, с гордостью показывая пластинку, и уж вряд ли кто-то усомнится в правдивости его рассказа.

5

На следующей неделе выяснилось, что из долгих зарубежных гастролей в Москву возвратился Светик, но в столице он даст всего два концерта, а потом уедет в Одессу. Было решено, что они непременно должны побывать на обоих выступлениях. Славка не очень хотел идти, сказал: «Скукотища», – но Маша стала втолковывать, что будущий артист должен научиться слушать и понимать музыку. С такой постановкой вопроса трудно было не согласиться. Вечером Тимофей позвонил на квартиру Светику. Подошла Нина Львовна. Ей нравился Чумаков, и было приятно, что, не ища выгоды, он оставался всегда надёжным другом – и в пору, когда все захлёбывались от похвал в адрес Светика, и тогда, когда на него обрушивались несправедливая хула и грязные сплетни. Нина Львовна сказала, что Светик очень устал с дороги, отдыхает, и заверила, что для них места непременно будут, предложив: «Пригласи и того приятного профессора, который был в прошлый раз, – и как бы спохватившись, – всенепременно с супругой». Потом Чумаков позвонил профессору. Рабухин посетовал, что у него абсолютный завал в делах, но упустить такую возможность грешно, и поблагодарил за приглашение. Завал же заключался в том, что как раз сейчас его институт вышел на завершающий этап испытания новых лекарственных препаратов для лечения туберкулёза лёгких.

Оба концерта прошли «на ура». В газетах вновь запестрили статьи с хвалебными, в превосходной степени отзывами о «гениальном Рихтере». Маша была буквально влюблена в этого с виду грузного человека с такими лёгкими руками. Как он играет! Как он своими немыслимыми музыкальными пассажами создаёт и меняет по своей воле настроение людей!

Почти полчаса аплодисменты держали Рихтера на сцене. Уже несколько раз встревоженная Анна Чехова обращалась к зрителям с тем, что артист устал после долгих гастролей, но публика ничего не хотела знать. Аплодисменты не умолкали. Маша и Славка отбили ладони. По дороге домой Славка согласился-таки: это было здорово!

Тимофей видел, как переменилось настроение Маши. Это было радостно.

6

Спустя несколько дней раздался звонок: Нина Львовна приглашала на прощальный обед; гастроли должны были затянуться надолго. Было подтверждено приглашение и четы Рабухиных, принявших его с благодарностью. Чумаков давно знал Светика, знал его непростой характер, знал его часто меняющееся настроение, поэтому накануне пригласил Машу и Славку в кабинет для серьёзного разговора. Он не хотел, чтобы в гостях они чувствовали себя скованно, но нельзя было допустить проявления бестактности, ненужных вопросов. За Александра Ефимовича он был спокоен: профессор, человек большого ума и жизненного опыта, в подобных уведомлениях не нуждался.

Когда Маша и Славка расположились в кабинете на диване, Тимофей коротко рассказал им о судьбе семьи Рихтеров, о череде несчастий и трагических событий, искалечивших его духовно, сделавших Светика мнительным, недоверчивым, сторонящимся людей. Родился Святослав в Житомире, но вскоре семья переехала в Одессу, где его отец, Теофил Данилович Рихтер, выпускник Венской академии музыки, служил органистом в местном оперном театре. С ранних лет отец заметил в сыне талант, который при достаточном внимании и упорном труде давал надежду, что мальчик станет выдающимся музыкантом. К сожалению, совместная жизнь родителей не задалась, и это плохо отзывалось на психике ребёнка. Поэтому, когда сын решил уехать учиться в Москву, Теофил Данилович счёл это лучшим выходом в создавшемся положении. В Москве не сразу распознали в Святославе будущего гения. Молодое дарование разглядел только знаменитый пианист Генрих Нейгауз. Когда Светик поступил в консерваторию, он пригласил бедного студента жить в своём доме, одновременно передавая ему свои знания. В доме Нейгауза Святослав познакомился с Верой Ивановной Прохоровой, на многие годы ставшей его самым близким другом; она и назвала его – Светик. Эта дружба немало крови попортила Святославу. Дело в том, что Вера Ивановна была дочерью крупного московского промышленника, владельца «Трёхгорной мануфактуры», мало того, её двоюродным прадедом был Сергей Петрович Боткин, лейб-медик императоров Александра Второго и Александра Третьего, а двоюродный дед со стороны матери – председатель 3-й Государственной думы и военный министр в правительстве Керенского, Александр Гучков. Вот такой букет. Это сейчас ничего не значит, а в лихой 37-й значило ой как много. Были арестованы и осуждены её дядя, тётка и двоюродный брат. Её бог миловал. Но в 1951 году будет арестована и осуждена на 10 лет «за измену Родине» и Вера Ивановна… В 1941-м, когда немцы приближались к Москве, был арестован и Генрих Нейгауз. Он по национальности немец – мало ли что! Бережёного бог бережёт! Должны были арестовать и Рихтера, но в ордере была допущена какая-то ошибка, а во второй раз органы возвращаться к этому вопросу не посчитали нужным. Уже после освобождения Одессы советскими войсками Святослав Теофилович узнал, что его отец был расстрелян органами НКВД за десять дней до оккупации. Самым диким оказалось то, что погиб он по вине матери Светика.

Дело в том, что в это время у матери Святослава, Анны Павловны Москалёвой, по матери – Фон Рейнке, был роман с неким Кондратьевым, выходцем из старого чиновничества, имевшим большие личные претензии к советской власти, не собиравшимся эвакуироваться и с нетерпением ожидавшим прихода немцев. Влюблённая женщина решила следовать за ним. Напугав бывшего мужа предстоящими повальными арестами, которые перед сдачей города проведут органы НКВД, она уговорила его спрятаться в платяном шкафу, а потом сама же и выдала. Всё было ясно: немец, прячется, ждёт прихода фашистов. Тут ни суда не нужно, ни следствия – расстрел. Но это легенда; во всяком случае, документального подтверждения тому не обнаружено.

После оформления брака новый муж Анны Павловны взял её фамилию по мужу – так в период оккупации было выгоднее и безопаснее. Когда пришло время отвечать за свои поступки, они ушли с немцами в Румынию, а позже обосновались в Вене, где Анна Павловна некоторое время преподавала в Венской музыкальной академии. Когда Рихтер-младший узнал об этом, он чуть не потерял рассудок, для него это стало крушением веры в людей. С матерью он встретился лишь в 1960 году. К этому времени она была больна и нуждалась. Не простив ей предательства, он всё же счёл себя обязанным помочь ей в трудную минуту, отдав все заработанные на последних гастролях – не сданные, как положено, государству – деньги. Разгорелся скандал. На Святослава посыпались обвинения в пособничестве изменникам родины, растрате государственных средств; в каких только мерзостях не изощрялись злопыхатели и недруги. Но жёсткая, подозрительная и прямолинейная Нина Львовна поддержала мужа; единственным, что её возмущало, было то, что он отвечал на письма матери. Этого она не понимала и не принимала. С Ниной Львовной Рихтер познакомился во время концертов фронтовых выездных бригад. Сошлись в 45-м. Все называли её домашним тираном, но всю жизнь она защищала Святослава от нападок как врагов, так и назойливых почитателей.

Маша и Славка сидели притихшие, казалось, ушибленные всем услышанным. Тимофей даже пожалел, что завёл с ними этот разговор.

– Но этот разговор только для вас, – предупредил Тимофей, – и только для того, чтобы вы случайно не оказались в неловком для вас и хозяев положении. Другим этого знать не следует.

Маша, а следом за ней и Славка кивнули головами: мол, всё понимаем.

7

Иван Степаныч заехал за Рабухиными, а потом забрал Чумакова с компанией. Двери открыла домработница Нины. В доме Нина была хозяйка, решала все хозяйственные вопросы, заодно принимая на себя и все удары судьбы, заслоняя собой Светика от жизненных потрясений. Нина Львовна выглядела так, будто вот сейчас должна была выйти на сцену: платье, скорее сценическое, чем вечернее, бальное. Сегодня она была необычайно приветлива, радушно приняла гостей, расположила так, чтобы каждому было удобно, и даже умело организовала светский разговор, чтоб, не дай бог, гости не заскучали. Даже Славку она сумела втянуть в общий разговор. Мальчик ей понравился. Она вовсе не представляла, что детдомовский мальчишка мог быть таким толковым и воспитанным. Каждый раз, проходя мимо, она не упускала момента прикоснуться к нему, приласкать, но делала это так тактично, так умело, что это не выглядело назойливо и напоказ. Разговор переходил от одной темы к другой, и постепенно было переговорено обо всём, о чём обычно беседуют добрые знакомые: о музыке и театре, о медицине и кино, даже о футболе, и только Тимофей, обычно интересный и хороший рассказчик, всё больше помалкивал, а если и присоединялся к общему разговору, то говорил о вещах отвлечённых: о поездках по стране, об интересных людях, с которыми довелось встречаться, и ни словечка – заметила Маша, не зная, замечают ли это другие, – о том, чем он занимается. Он так же, как Нина Львовна, умел выстроить разговор, чтобы даже нечаянно не соскользнуть на запретную тему. И это ему вполне удавалось. Потом обедали. Всё было очень вкусно, все нахваливали кулинарное искусство кудесницы Эмилии Карловны, совмещавшей обязанности домработницы и кухарки. Нина Львовна сказала: ей совершенно было бы не жалко, если бы воры вынесли из дома самую драгоценную вещь, и тут же оговорилась: «Только не рояль Светика», – но было бы совершенно невыносимо остаться без Эмилии Карловны. Светик поначалу был оживлён, принимал активное участие в разговоре, но уже за обедом притих, понемногу впадая в тихую меланхолию. Потом он сел к роялю и много играл; разные вещи, постепенно перешёл к Шопену, и весь остальной вечер был заполнен Шопеном. День и вечер были удивительно хороши и приятны. Нина Львовна не позволила ни одному из гостей уйти без маленького, но милого подарка. Домой ехали молча.

8

Насколько май и июнь, словно соревнуясь с осенью, выдались дождливыми и холодными, настолько июль выпал сухим и жарким. Оставаться в Москве было невозможно. Тимофей вывез Машу и Анну Петровну на дачу. Там Анна Петровна была в своей стихии: вечно что-то поправляла, что-то доделывала, возилась на цветочных клумбах и огородных грядках, обрезала сухие ветки ягодных кустов и деревьев, поливала, успевая везде протирать пыль, готовить и болтать со скучающей Машей. Маша же оставалась человеком городским, на даче ей было скучно, занятий она себе не находила, но стала много читать. Она и всегда много читала, но после встречи с Тимофеем что-то сбилось. Ей вполне стало хватать чтения вслух вечерами и по выходным, когда они случались у Чумакова. На даче она глотала книгу за книгой; Тимофей приносил самое новое, о чём говорила вся Москва.

Чумаков работал много и напряжённо, приезжал редко, чаще оставался ночевать в Москве. Наезжая на дачу, он замечал, что Маше дача неинтересна, здесь она скучает. Но тут получалось укрыться от городской жары и пыли. Нужно было что-то предпринять, чтобы развлечь её и взбодрить. В один из вечеров, когда они с Сергеем Павловичем до поздней ночи засиделись за работой, Королёв спросил:

– Тимофей, ты когда-нибудь отдыхаешь?

– А вы? – хитро прищурившись, спросил Чумаков.

И полуночники дружно рассмеялись.

– Между прочим, – сказал Сергей Павлович, – намечается некоторая пауза в работе. Наши поставщики умудрились запороть очередной заказ, а без этого мы не можем двигаться дальше.

Чумаков вопросительно взглянул на Сергея Павловича.

– Что смотришь, недогадливый ты человек? Бери Машутку в охапку и поезжай дней на десять куда-нибудь, где не так печёт.

– А если?

– А если – отзовём. Самолёты летают исправно.

– Спасибо, Сергей Павлович, для Маши сейчас это то, что нужно.

– Тогда вперёд и с песней.

9

Чумаков не мог отправиться в вояж, не посоветовавшись с Александром Ефимовичем. Разрешение было получено с условием: не злоупотреблять купанием, не злоупотреблять загаром, не утомляться и… и ещё множеством других условий, чем не злоупотреблять.

– Но, – закончил свою речь профессор, – непременное условие: предварительно мы сделаем ещё один сеанс «наддува».

Известие о предстоящем «наддуве» огорчило Машу, но ничто не могло погасить её радости от предвкушения поездки с Тимофеем. Целых десять дней неразлучного счастья. Ради этого можно вытерпеть всё, даже «наддув».

От предложения ехать в Алушту, напросившись в гости к адмиралу Чурсину, Маша категорически отказалась. И не потому, что ей там не понравилось; дом был хороший, уютный, принимали их отлично, но это почти сказочное место, где, казалось, сию минуту перед вами расстелется скатерть-самобранка, томило её. В стране так много ещё семей, едва-едва сводящих концы с концами, а тут такое…

– Не хочу сидеть на месте, – сказала она, – давай эти дни превратим в настоящее путешествие.

– Как ты себе это представляешь?

– Я ещё не знаю. Надо подумать. Но вместе мы ведь можем придумать, правда? И Славку возьмём.

– Кто ж позволит его взять?

– А ты хорошо попроси. Ты умеешь. Тебе всегда идут навстречу.

Конечно, Маша была большая фантазёрка, но то, что у неё появилось какое-то определённое желание, то, что она начала чего-то хотеть, было само по себе хорошим знаком.

Из служебного кабинета он позвонил заведующей детским домом. В разговоре выяснилось, что детдомовцы в летний лагерь не выезжают; когда-то «очень умные» люди из РОНО определили, что близость к Серебряному бору с его рекой, озером и пляжами лучше всякого лагеря. И затрат меньше. Собеседники выразили сожаление по этому поводу: всё-таки куда интереснее, когда можно сходить в настоящий лес по грибы, по ягоды, где водятся всякие зверушки, где просто так, для развлечения, можно покричать: «Ау!»

Заведующая взяла тайм-аут, ей нужно было получить разрешение РОНО. В РОНО колебались, но кончилось тем, что вся ответственность была возложена на заведующую – будто она и без того не несла этой ответственности изо дня в день, – сказали: «На ваше усмотрение».

Славку отпустили.

На очередной звонок Чумакова заведующая сообщила: вопрос решён, и она просит Тимофея Егоровича побывать в детдоме для совместной беседы в присутствии Славки. Времени было в обрез, но делать нечего, пришлось ехать. Заведующая долго говорила о том, что можно и чего нельзя в путешествии, внушая Славке, что тот просто не имеет права своим поведением опозорить родной детдом. Много ещё чего говорилось всё в том же назидательном тоне, так что вскоре и Чумаков почувствовал себя мальчишкой-пионером. Потом заведующая попросила Тимофея рассказать ребятам что-нибудь интересное из его жизни и работы: как рос, как учился, кем стал. Отказать было нельзя. Тем более, было о чём рассказать. Ребят собрали в столовой, другого помещения, где бы можно было собрать всех, не имелось. Чумаков, предполагавший ограничиться кратким разговором с ребятнёй, так увлёкся, что незаметно пролетели два часа. Он рассказывал, как готовят космонавтов к полёту, зачем отправляют их в космос и что предполагается делать в ближайшем будущем. Ребята слушали, не шелохнувшись. Это была новая тема, новая и в детских играх, потому что давно уже отошли в прошлое игры «в челюскинцев», «в папанинцев» и «в Чапаева», и даже игры в войну становились всё менее и менее популярными. Теперь дети играли в космонавтов. Всё, о чём он рассказывал ребятам, можно было прочитать в статьях научно-популярных журналов, но живой рассказ всегда больше впечатляет, особенно детские души, мечтающие о неизведанном, о новых небывалых открытиях и свершениях. Пока наконец заведующая, подойдя на цыпочках – чтоб не мешать ни рассказчику, ни слушателям, – не шепнула: «Детям пора обедать». К обеду был приглашён и Чумаков, и хоть времени уже совсем не оставалось, он не посмел отказаться.

10

Вечером, после занятий в драмкружке, Славка приехал к ним. После ужина Тимофей предложил всем остаться за столом, объявив, что у него есть план путешествия. Времени в их распоряжении было немного, а увидеть хотелось как можно больше. Поэтому он придумал вот что: они летят в Киев, где проведут один день, потом по Днепру спустятся до Одессы, а там уже теплоходом, с остановками в портовых городах доберутся до Батуми. Остановки будут короткими – не более двух часов. Но в небольших городах, где и двух часов с экскурсоводом вполне хватит. Так они смогут побывать в крымских городах Новороссийске, Сочи и Сухуми. Из Батуми автобус доставит их в Тбилиси, а оттуда самолётом в Москву. И Маша, и Славка совершенно обалдели от того, что предлагал Чумаков. Любое путешествие им было бы интересно, но о таком они и мечтать не могли. В радостном порыве они бросились обнимать Тимофея, затеяв весёлую возню, на что не очень одобрительно посматривала Анна Петровна. Когда страсти поостыли, Маша заметила, что уж очень сложен маршрут, и даже не так сам маршрут, как возня с добыванием билетов и мест в гостиницах… Она выразила мысль, что это ведь очень сложно: самолёт, теплоход, гостиницы… Тимофей успокоил: билеты и гостиницы заказаны, он не сомневался, что план его будет одобрен.

Через два дня из Внуково они вылетели в Киев. Там, бросив вещи в гостинице, отправились в город. Побывав в Храме святой Софии, на Подоле и Владимирской горке, дружная компания отправились в Лавру. Но посещение не состоялась: лишь только войдя в пещеру, Маша сказала, что она ощущает себя здесь нехорошо и лучше подождёт их снаружи. Это было неприемлемо: уж если вместе – то вместе. Обедали ресторане «Метро», немного отдохнули перед дорогой. Тимофей буквально заставил и Машу, и Славку разобрать постели и лечь, как полагается. Пароход до Одессы отходил поздно вечером. Такси уже ожидало их у гостиницы, когда Тимофей разбудил своих молодых друзей. В 23.45 пароход «Радищев» отчалил от пристани. Некоторое время они стояли на палубе, глядя на проплывающие мимо берега, далёкие огни, однако скоро стало совсем темно, сколько ни вглядывайся – ничего не видно, пришлось отправляться в каюту. Впереди ещё двое суток хода – будет время насмотреться.

Шлёпая плицами колёс, пароход неспешно продвигался вниз по реке. На берегу всё больше виднелись деревни, малые посёлки, стада, редкие сохранившееся до этих пор ветряные мельницы да ребятишки, машущие вслед им кто кепкой, кто платком. Когда пароход приставал в Кременчуге, Днепропетровске и Запорожье, они сходили на берег поразмять ноги. Днепродзержинск миновали ночью. На третьи сутки вошли в Днепровское устье. Короткая остановка в Херсоне, а там уж и до Одессы рукой подать.

Расписание Чумаковым было составлено так, что в Одессе им предстояло только переночевать. Получив номер в гостинице, они тут же отправились осматривать город. Графская пристань, памятник дюку Ришелье, знаменитая Дерибасовская – вот, пожалуй, и всё, что они успели увидеть. Рано утром теплоход «Россия» увозил их в другие края.

Погода стояла тихая, не предвещающая неприятностей, теплоход не удалялся далеко в море – практически это был каботажный рейс, – и вполне можно было рассмотреть проплывающие мимо берега. Правда, первый большой переход – почти пятьсот километров, Одесса – Евпатория – сплошное море. Кругом море и больше ничего. При хорошем воображении можно было представить себя Колумбом, плывущим в неведомое. Старший помощник капитана, рассказывая пассажирам о теплоходе, сообщил, что судно это – трофей, полученный Советским Союзом в счёт репараций после разгрома фашистской Германии, что такие же теплоходы были в качестве трофея получены от Италии и Финляндии, и не только такие, но и часть боевых кораблей.

Первая остановка была в Евпатории. Евпатория – город курортный и совсем небольшой. Молодая женщина-экскурсовод так умело выстроила маршрут, что за короткое время они увидели многое, а рассказ её был увлекателен и интересен. Ещё в автобусе она рассказала, что Евпатория возникла за 500 лет до нашей эры, проживали в нём в основном греки. Город был торговый, а потому и представители многих других национальностей нашли здесь свою родину. В новое время Евпатория известна в основном как город-курорт, в котором сейчас постоянно проживают около шестидесяти тысяч человек, в основном обеспечивающих деятельность евпаторийских курортов. Здесь в 1926 году в санатории «Монайки» лечился известный советский писатель, автор книги «Как заклялась сталь» Николай Островский. На здании санатория есть мемориальная доска. В 1959 году в городе был открыт первый источник минеральной воды, активно использующийся теперь для лечения отдыхающих.

Потом они осмотрели старинные мечети Хан-Джами и Текие дервишей и действующие доныне турецкие бани 16-го века. Ещё чуть позже побывали в Свято-Николаевском соборе, напоминавшем киевскую Софию в уменьшенном виде, церковь святого Илии и армянскую церковь Сураб Никогайос. По возвращении в порт им рассказали о Евпаторийской бухте, где в годы Крымской войны стоял английский флот, там и затонул фрегат «Чёрный принц», доставлявший бочки с золотом, жалованьем солдат английского экспедиционного корпуса. Многие верят в эту легенду. Попытки отыскать «Чёрного принца» не прекращаются и в наши дни. Энтузиасты до сих пор надеются, что кому-то повезёт найти это золото.

Когда отвалили от пристани Евпатории, Маша спросила, будут ли они в Севастополе. Пришлось напомнить: Севастополь – закрытый военный город, и попасть туда можно только по специальному разрешению.

– Но ведь мы… – заикнулась было Маша.

Поняв, о чём она, Чумаков объяснил:

– Тогда у нас было такое разрешение.

Экскурсия оказалась интересной, но утомительной. По возвращении, отобедав, все дружно улеглись отдыхать. Через три часа теплоход причалил в Ялте, но наши путешественники и не подумали сходить на берег, лишь в последний момент, узнав, что в Ялте есть музей Чехова, Славка отпросился пойти с экскурсией. В отличие от Маши, Славке больше всего понравился музей Чехова. Маша затеяла было спор, но всё ещё сказывалась усталость от евпаторийской экскурсии, и спор угас сам собой. Следующая остановка предстояла в Керчи, а затем переход до Новороссийска и Сочи. В Сочи они успели побывать на пляже и окунуться в море. До этой поездки Славка никогда не купался в море. Его восторгало всё. В нём жила душа художника.

В Сухуми стояла тёплая, не жаркая погода. На такси успели смотаться на Медицинский пляж, искупаться и поесть удивительно вкусных шашлыков в самом настоящем старинном полуподвальном духане и выпить изумительный – правда, на любителя – турецкий кофе. Кофе ни Маше, ни Славке не понравился, а Чумаков выпил три чашки, чем заслужил уважение духанщика; когда Тимофей хотел оставить чаевые, тот поморщился.

– Зачэм обэжаешь, дорогой! Тэбэ понравился – мэнэ праздник.

11

Вот и Батуми. Жарко, душно и нескончаемый дождь. Расписание автобусов на Тбилиси не устроило Чумакова, заказали на утро такси.

– До Тбилиси почти четыреста километров, – предупредил администратор.

– Ничего, выдержим.

– Я не к тому. Дорого будет стоить, уважаемый.

– Разберёмся, – подтвердил свой заказ Тимофей.

Утром такси ожидало у гостиницы.

– Здравствуйте!

– Здравствуй, дорогой! Ты заказывал до Тбилиси?

– Я. Едем?

– Какие дела?! Конечно, едем.

– Сколько времени это займёт?

– Через горы поедем, дорогой. В Ахалцихе перевал, в Боржоми перевал, в Хашури тоже перевал. Трудная дорога.

– А приблизительно?

– Приблизительно, если всё будет хорошо, часов за десять доедем.

– А в чём сомнение? Машина исправна?

– Машина исправна, дорогой, – заверил шофёр, – дураков много. Иному только ишака водить, а он машину купил, за руль садится. Машину угробил, урожай фруктов продал – другую купил.

– Тогда будем надеяться, что сегодня не много дураков сядет за руль. Едем?

– Зачем спрашиваешь? Едем, уважаемый!

От Батуми дорога сразу потянулась в гору. В середине июля горная дорога в Грузии – это фантастика. Вся: от тропических зарослей и диких фруктовых деревьев до альпийских лугов. Казалось, по зелёным склонам гор плывут белые облака – это стада овец мирно паслись, охраняемые злыми кавказскими овчарками, – да памятниками стояли тут и там пастухи в мохнатых бурках. Севернее – от самого Батуми до Хашури – протянулся Месхетский хребет с блистающим снежной вершиной трёхтысячником – горой Менискаро; южнее – от Ахалцихе и до самого Тбилиси – Триалетский хребет с накрытым снежной шапкой трёхтысячником, Шавикладе.