Текст книги "Надежда обретенная и изобретенная. Эпистемология добродетелей и гуманитарная экспертиза биотехнологий"

Концепции групповых эпистемических добродетелей и раньше разрабатывались на основе теоретических моделей, связывающих индивидуальные и коллективные убеждения. В этом плане наиболее широко обсуждаются работы американского эпистемолога иранского происхождения Резы Ларуди. Его отправной точкой является нередуктивное понимание групповых убеждений, предложенное Маргарет Гилберт. Собственно, ее взгляды в области коллективной эпистемологии и послужили основой для нередуктивных концепций групповых убеждений[143]143
  Gilbert M. Collective epistemology // Episteme. 2004. Vol. 1. No. 2. P. 95– 107.


[Закрыть]. Гилберт полагает, что для того, чтобы психологический предикат X можно было бы приписать группе G, необходимо, чтобы члены группы выражали совместную преданность идее (become jointly committed), согласно которой G обладает X[144]144
  Gilbert M. Remarks on collective belief // Socializing Epistemology: The Social Dimensions of Knowledge / Ed. by F. Schmitt. Lanham: Rowman & Littlefield, 1994. P. 235–257.


[Закрыть]. Под X Гилберт понимает уверенность в истинности некоторого суждения, то есть для того, чтобы группа была убеждена в p, не нужно, чтобы большинство ее членов верили в p, необходимо лишь, чтобы они были согласны в том, что группа должна быть убеждена в p.

Ларуди пытается применить схожий подход к коллективным добродетелям[145]145
  Lahroodi R. Virtue Epistemology and Extended Epistemology // Routledge Handbook in Virtue Epistemology / Ed. by H. Battaly. New York: Routledge, 2019. P. 407–419.


[Закрыть]. Но с его точки зрения, для того, чтобы группа G обладала эпистемическим качеством T, вовсе не необходимо сознательное желание членов группы, направленное на то, чтобы G обладала T. При этом он согласен с нередуктивной интерпретацией в ее приложении к добродетелям: группа демонстрирует конкретную интеллектуальную черту или способность не потому, что большинство ее членов обладает этим качеством[146]146
  Lahroodi R. Collective Epistemic Virtues // Social Epistemology: A Journal of Knowledge, Culture and Policy. 2007. Vol. 21. No. 3. P. 281–297.


[Закрыть]. Чтобы продемонстрировать, это Ларуди приводит следующий пример:

Представим, что члены церковного совета отдельной религиозной общины очень открытые толерантные люди. Но сама община и ее совет как коллективное тело при этом выступает резко против однополых браков. Значит большинство членов совета обладают открытостью ума при обсуждении проблемы таких браков, а сам совет – нет[147]147
  Lahroodi R. Collective Epistemic Virtues. P. 287.


[Закрыть].

Несмотря на то что в этой главе разрабатывается нередуктивное понимание надеющихся сообществ, представляется, что этот пример легко уязвим для критики. Источником неприятия любых обсуждений нетрадиционных типов брака в нем является религиозная община в целом или иное сообщество верующих, к которому принадлежат и члены совета. Последний, таким образом, является плацдармом борьбы интеллектуальных качеств индивидов и превосходящего его по масштабам коллектива, который к тому же имеет полный набор институциональных черт. Представима ситуация, при которой совет выразит несогласие с институциональной позицией и тогда его интеллектуальные качества станут идентичными интеллектуальным качествам его членов. Собственно, многие эпистемические добродетели отдельных людей также могут не проявляться под давлением обстоятельств. Любой агент может находиться на пересечении множества отношений подчинения и зависимости, что, однако, не означает утрату им агентности, или невозможность приписать те или иные качества, кроме заданных конфигурацией властных отношений.

Причина неудачи с этим примером может крыться в другой отмечаемой Ларуди особенности коллективных эпистемических добродетелей – они, как правило, носят локальный, предметно-зависимый, характер. Например, тот же церковный совет может демонстрировать открытость ума в отношении помощи бездомным или наркозависимым. Рассматривая интеллектуальные качества группы, считает Ларуди, мы должны проводить ее аналогию с аутистом-савантом, все внимание которого направлено на узкий круг вопросов или проблем.

Такое понимание добродетелей можно признать справедливым, если мы хотим приписать их коллективному субъекту познания – особенному, имеющему четкую программу действий. Но для надеющихся сообществ стоит предложить несколько иную формулировку, поскольку специфичность относительно предмета выглядит слишком жестким критерием для их идентификации. Наиболее значимой характерной чертой такого сообщества является распределение надежды – надежда коллективно возлагается на эпистемические способности внешних и внутренних агентов: людей и не-человеков. При этом для вхождения или формирования сообщества не нужно, чтобы агенты, входящие в него, надеялся так же, как и группа. Важно, чтобы они возлагали надежду на способность группы надеяться на тех, на кого нужно, то есть для члена сообщества характерна надежда на то, что группа распределит надежду на способности внешних и внутренних для нее агентов таким образом, который будет в наибольшей степени способствовать достижению конкретных, но потенциально общезначимых эпистемических целей.

Отдельные сотрудники Института бактериофага в 1930-х годах могли не питать абсолютно идентичные надежды на способности фаговых частиц узнавать и уничтожать патогенные бактерии, на их способность приспосабливаться к условиям человеческого организма, на способности зарубежных коллег понять структуру вирусов и т. д. Но они обладали общей надеждой на то, что их институт как коллективное тело способен возлагать надежды, адекватные общезначимой цели – разработке антибактериальной терапии.

Надеющееся сообщество – постоянно действующая школа надежды. Индивидуальная надежда вторична по отношению к коллективной, именно в сообществе человек видит, на что способна обретенная надежда. В плане обладания знанием отдельный индивид является продуктом исторически преемственной локальной и всеобщей культуры, в плане исследовательских добродетелей он всегда связан с конкретными надеющимися сообществами. Они же создают условия для формирования и стабилизации коллективных субъектов познания, они обеспечивают связь познающих с теми фрагментами действительности, которые нельзя признать только артефактами культуры. Через включение не-человеческих агентов, через надежду на их способности, через признание их вклада в деле познания – эпистемический субъект выходит за пределы кодифицируемого знания. Таким образом, скептические представления о недостижимости эпистемических благ оказываются преодолены – даже несмотря на сложность и изменчивость изучаемого. А благодаря признанию исследовательских заслуг внутри сообщества и принятию других коллективных агентов как образцов интеллектуальных добродетелей обретается социальная, историческая стабильность коллективного субъекта познания.

Глава 4
Справляясь с нестабильностями. Надежда и способности других

Исследовательская надежда как особая интеллектуальная добродетель, фасилитирующая проявление остальных добродетелей, становится возможной только в сообществе. Такая надежда отнюдь не всегда предполагает расчет на некоторый позитивный сценарий. Ее нельзя полно охарактеризовать и через надежду на то, что окажется верным некоторый закон природы – пусть слабо обоснованный, но уже четко сформулированный, позволяющий начать научный поиск.

Обретенная исследователями надежда скорее позволяет положиться на способности некоторых человеческих и не-человеческих агентов. Заключительные части первой главы посвящены проблемам, с которыми сталкивались – и продолжают сталкиваться – разработчики фаговой терапии. Речь прежде всего о нестабильности свойств фаговых препаратов. Их антибактериальный эффект зависит от концентрации вируса и условий среды: pH, наличия катионов и часто – некоторых химических соединений[148]148
  Поздеев О.К., Федорова Е.Р., Валеева Ю.В. Бактериофаги: учеб. пособие / О.К. Поздеев, Е.Р. Федорова, Ю.В. Валеева. Казань: КГМУ, 2012. С. 58.


[Закрыть]. В этом смысле можно связывать надежду с возможной «стабилизацией» активности бактериофагов. Но это необязательно: в рамках первой главы мы упоминали, что нестабильность, изменчивость фагов сама по себе становилась для их исследователей основанием для надежды. Изменчивый вирус, становясь частью экосистемы организма, может приспособиться к неблагоприятным условиям, сохранив способность «узнавать» и поражать патогенные бактерии. С другой стороны, не менее изменчивый человеческий организм может воспринять, «истолковать» заражение фагами как своего рода прививку. В ответ на их введение произойдет локальная активация иммунных процессов, жертвами которых станут прежде всего болезнетворные бактерии.

Надежды разработчиков фаговой терапии были небогаты пропозициональным содержанием. Они возлагались на способности фагов как-то приспосабливаться к среде человеческого организма и как-то опознавать свои терапевтические мишени – колонии патогенных бактерий. Оба «как-то» говорят о том, что эту задачу можно было только делегировать. Ни механизмы поражения бактериальной клетки, ни тем более пути эволюции вирусов не были известны в 1920–40-х годах. Соответственно те действия, на способности к которым рассчитывали исследователи – «приспосабливаться», «узнавать», – невыразимы кроме как метафорами из обыденного языка. Фаг как-то сделает нечто, благодаря чему болезнетворные бактерии начнут гибнуть. При этом между введением фагов и гибелью бактерий нельзя было заметить строгую корреляцию – в выводах Беридзе (см. окончание первой главы) существование такой корреляции вообще отрицалось. При этом не подвергалась сомнению сама способность фагов поражать бактериальные клетки.

Болельщик, надеющийся на победу любимой футбольной команды, точно так же полагается лишь на ее агентность. Он не обязательно рисует в своем воображении сценарий игры. Он не отрицает наличие у команды игровых навыков, даже если неудачные игры случаются чаще удачных. И если команде соперников будет засчитано техническое поражение без выхода на поле – он, скорее всего, не скажет, что его надежды оправдались. Надежда возлагается не только на некоторый итоговый факт и не только на сценарий его достижения. В разрабатываемом здесь понимании исследовательская надежда всегда связана со способностями тех, на кого она возлагается, то есть надежда скорее возлагается на кого-то, чем на что-то. При этом обладать способностью, проявлять агентность означает быть нестабильным. Именно поэтому в настоящей главе мы не используем выражение Ольги Амстердамски «стабилизируя нестабильности»[149]149
  Amsterdamska O. Stabilizing Instability: The Controversy over Cyclogenic Theories of Bacterial Variation During the Interwar Period // Journal of the History of Biology. 1991. Vol. 24. No. 2. P. 191–222.


[Закрыть], использованное ею при изложении того, как изучалась бактериальная изменчивость. Справиться с нестабильностями означает позволить агенту быть нестабильным и тем самым иметь возможность действовать, но действовать хотя бы иногда – предсказуемым, и почти всегда – безопасным образом[150]150
  Выраженные в «Диалектике Просвещения» идеи о науке, «стабилизирующей» изучаемое, могут быть отнесены скорее к классической науке. В казусе разработки фаговой терапии в СССР в 1920–40-х годах мы уже можем разглядеть некоторые черты постнеклассической науки, выраженные как раз в расчете на саморазвивающийся характер взаимодействия бактериофагов и иммунной системы человека. См.: Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М. – СПб.: Медиум, Ювента, 1997. 312 с.; Степин В.С. Классика, неклассика, постнеклассика: критерии различения // Постнеклассика: философия, наука, культура. СПб.: Издательский дом «Мiръ», 2009. С. 249–295.


[Закрыть].

Фаги обладают способностью лизировать бактерии, но не всегда могут ее проявлять. Понятие способности (или возможность – capacity) некоторого объекта оказывать влияние на другие сущности является концептуальным ядром философии Нэнси Картрайт – широко известной представительницы Стэнфордской школы философии науки. Контекст рассуждений Картрайт о возможностях во многом обусловлен работами Уилфрида Селларса.

Если изложить суть взглядов обоих в одном абзаце, позиция Селларса касается объяснительной роли ненаблюдаемых объектов науки. Эти объекты не могут быть элиминированы, поскольку объясняют, почему ранее принятые генерализации о поведении наблюдаемых объектов не выполняются[151]151
  Sellars W. Science, Perception and Reality. Atascadero: Ridgeview P.C., 1963. 368 p.


[Закрыть]. Картрайт также рассматривает реконструкцию каузальных отношений как центральную роль науки – также оппонируя Юму, говорящему лишь о генерализациях наблюдаемых явлений. Но, согласно ее аргументации, массив каузального научного знания можно разделить на два уровня: возможностей и законов природы. Причем складывается впечатление, что в «эпистемологическом» и «онтологическом» плане их иерархическое положение радикально отличается. Возможности – базовое, основополагающее качество данной человеку реальности, законы же служат результатом экспериментальных практик познания этой реальности[152]152
  Cartwright N. Where Do Laws of Nature Come From? // Dialectica. 1997. Vol. 51. No. 1. P. 65–78.


[Закрыть]. Но в смысле знания о мире законы природы гораздо «примитивнее» понимания возможностей отдельных объектов или их системы. Законы позволяют говорить лишь о повторении объясняемых ими явлений при прочих равных (ceteris paribus), они свидетельствуют об узкой группе явлений. Приписывание некоторому фактору возможностей (capacities) произвести определенный эффект позволяет отбросить условие «при прочих равных», даже если эта возможность будет реализовываться не всегда. Например, каузальный закон может быть сформулирован только в виде «Курение вызывает рак в популяции X», рассуждение же на уровне возможностей мы говорим, что курение (само по себе) вызывает рак. Мы приписываем курению способность (capacitiy) вызывать рак, даже если оно не вызывает рак у всех курильщиков[153]153
  Cartwright N. Nature’s Capacities and Their Measurement, Oxford: Clarendon Press. 1989. 268 p.


[Закрыть].

С точки зрения классической философии науки использование понятия возможности (capacitiy) позволяет проще обходить проблему стабильной воспроизводимости результатов исследования. Часто это касается повторения в лабораторных, а затем и в промышленных условиях результатов сложных экспериментов. Но методологическая проблема, которую решает понятие возможности, отнюдь не обязательно касается сложности систем, которые описаны в естественнонаучных законах. Даже тот закон ceteris paribus, который может быть записан в линейной форме, обычно не может включать в рамках своей формулировки все условия своей воспроизводимости. Например, очень простой с математической точки зрения закон преломления света, открытый Снеллиусом, обычно приводится в кратком виде, не содержащим указаний на важное условие его применимости. Этот закон выполняется только для границ изотропных областей, преломление на границе анизатропных областей описывается более сложным законом, то есть среди «прочих равных» содержится обычно не проговариваемое условие независимости свойств среды от направления движения света[154]154
  Резников В.М. Объяснение явлений посредством моделей в естествознании и их понимание // Философия науки. 2015. № 4. С. 29–39.


[Закрыть]. Рассмотрение же ситуации с точки зрения возможностей позволяет приписать их не собственно свету, а преломляющим его средам. Изотропные среды открывают возможности выполнения простого закона преломления на их границах – и использования этого выполнения.

Однако помимо рассмотренных Картрайт методологических преимуществ рассмотрения (экспериментальных) ситуаций с точки зрения возможностей порождает энтузиазм исследователя или инноватора, создает точку его приложения, а главное, позволяет поддерживать интерес к научной или технической проблеме, модели или разработке. Примером периодического возвращения ученых или технических специалистов к одной и той же проблеме может служить история исследования формозной реакции. Эта химическая реакция была открыта родоначальником органической химии Александром Бутлеровым в 1861 году, однако изучение вариантов ее протекания в разных условиях продолжается в крупных исследовательских институциях по сей день. В ходе формозной реакции из формальдегида образуется сложная смесь сахаров: из простых органических молекул (CH₂O) образуются рибоза (C₅H₁₀O₅), глюкоза и более крупные молекулы.

Изначально описанное Бутлеровым превращение раствора формальдегида в карамелизованную смесь привлекало внимания как раз из-за проблем с воспроизводимостью. Даже при очень аккуратном повторении описанных им условий ее протекания в колбе с прозрачной жидкостью не происходило видимых изменений в течение нескольких часов. А затем за несколько минут жидкость замутнялась и превращалась в смесь сложных сахаров. Причем состав этой смеси всегда различался, то есть уравнение формозной реакции трудно записать в знакомом из школьного курса виде – со стрелочкой, ведущей к конкретным формулам продуктов реакции. Ее уравнение обычно записывается в общем виде: n CH₂O —> (CH₂O)_n. Эта запись фиксирует скорее возможность получения сложных сахаров из формальдегида, чем каузальный естественнонаучный закон. Формулировка последнего потребовала бы указания на условия ее протекания – например, присутствия ионов металлов в исходном растворе. А главное, потребовалось бы установить рамки диапазона продуктов реакции и времени ее протекания, что довольно сложно сочетать с воспроизводимостью реакции в лаборатории.

Капризность реакции после экспериментов Бутлерова была объяснена ее автокаталитическим характером: сахара, продукты реакции, значительно ускоряли ее ход, и при добавлении небольшого их количества в исходный раствор реакция начиналась мгновенно. Сегодня изучение формозной реакции направлено на объяснение условий возможности возникновения жизни на Земле около 4 млрд лет назад[155]155
  Симонов А.Н., Пестунова О.П., Матвиенко Л.Г., Пармон В.Н. Природа возникновения автокатализа в реакции Бутлерова // Кинетика и катализ. 2007. № 2. С. 261–270.


[Закрыть]. В середине XX века всплеск интереса к реакции был обусловлен решением технических задач. Американские ученые и инженеры предполагали использовать ее для получения питательных веществ во время длительных космических полетов, например экспедиции на Марс.

Итак, сама реакция крайне труднопредставима в виде закона ceteris paribus – невозможно обеспечить строгую воспроизводимость ее продуктов даже при соблюдении множества условий ее протекания. Но периодически вспыхивающий интерес к ней, проявляемый как представителями фундаментальной науки, так и специалистами, решающими технологические задачи, обусловлен именно возможностью простого абиогенного получения сложных молекул сахаров из простых молекул формальдегида. Эта возможность всегда может быть приписана раствору последних, даже если стабильно не реализуется.

По Картрайт, приписывание объектам или определенным их комплексам возможностей или способностей первично по сравнению с установлением законов природы. Признание реального существования возможностей позволяет Картрайт причислять себя к реалистам, несмотря на отрицание реальности каузальных законов природы. Для установления последних требуется создание в лаборатории особого рода положения вещей, которое она называет «номологической машиной». Воспроизводимые результаты манипулирования с такой машиной (или просто наблюдения за ней) и служат основой формулировки законов природы. При этом нельзя сказать, что возможности существуют благодаря номологической машине, они уже присущи ее компонентам перед ее конструированием. Сама машина лишь позволяет им стабильно проявиться. Камень всегда обладает возможностью гравитационного взаимодействия с другими телами, но лишь определенные экспериментальные ситуации позволяют нам фиксировать и измерять силу проявления этой возможности, например, через вычисление ускорения свободного падения[156]156
  Cartwright N. Comments and Replies // Nancy Cartwright: Laws, Capacities and Science / Paul, Matthias (Hrsg.). Münster: LIT-Verlag, 1998. 128 p.


[Закрыть]. Практически готовые к измерению и выводу законов номологические машины, согласно Картрайт, могут существовать и в природе. Солнечная система – полноценная номологическая машина, в которой определенным образом проявляются возможности гравитационных взаимодействий. Наблюдение за поведением планет позволяет сформулировать законы Кеплера.

Из истории изучения формозной реакции видно, что определенные возможности были приписаны ее исходным компонентам еще в 1861 году. Тогда стало понятно, что из щелочного раствора формальдегида можно получить сложные сахара. Но попытки собрать номологическую машину спустя столетие успехом не увенчались. С помощью этой реакции до сих пор не удается стабильно синтезировать строго определенные органические вещества, пригодные для питания космонавтов. Однако возможность получения смеси сахаров осталась закрепленной за раствором формальдегида, что позволяет ученым и технологическим специалистам периодически возвращаться к исследованию формозной реакции.

Такое же возвращение происходило в течение XX века и происходит сейчас по отношению к бактериофагам. Нельзя сказать, что главным фактором, обеспечивающим такое возвращение, была стабильность научных школ – особенно если под ней подразумевать не преемство коллективных эпистемических качеств, а продолжительное участие в исследованиях фагов основоположников этой отрасли биологической науки. Пресечение таких биографических эстафет было вызвано как раз теми, кто не мыслил в категориях возможностей, а полагался на надежность однажды сформулированных законов природы – как если бы последние были признанием некоторых обязательств со стороны окружающего мира, от имени которого говорят ученые.

В 1930-х годах Д’Эрелль дважды подолгу бывает в Институте бактериофага – в третий раз ему приходится фактически спасаться бегством. Директор института Георгий Элиава был арестован и объявлен «врагом народа», а работающих в советских НИИ иностранных специалистов стали часто арестовывать, обвиняя в шпионаже. Д’Эрелль прожил достаточно долгую жизнь. А его совесткий коллега в 1937 году был расстрелян. Арест Элиавы мог состояться и раньше, если бы один из случаев экспериментального применения фаговых препаратов показал бы их полную неэффективность в борьбе с инфекционными заболеваниями. За этими исследованиями внимательно наблюдали представители НКВД. Элиава был не единственным микробиологом в СССР, практиковавшим фаговую терапию. Моисей Мельник и Игнатий Ручко в Киеве и Харькове также исследовали антибактериальные свойства вирусов и изготавливали противодизентерийные довольно широко применявшиеся фаговые препараты. В 1936 году Ручко организовал в Киеве масштабную конференцию о бактериофагах и микробной изменчивости, ее материалы считаются важной вехой в истории фаговой терапии. Однако они были изданы лишь в 1939 году и фамилий Ручко и Мельника в них не содержалось. В том же 1937 году они были арестованы, обвинены в принадлежности к троцкистской организации. В материалах следствия содержалось обвинение и в саботаже с использованием препаратов бактериофага, а также изготовление бактериологического оружия на лабораторном оборудовании[157]157
  Myelnikov D. An Alternative Cure: The Adoption and Survival of Bacteriophage Therapy in the USSR, 1922–1955 // Journal of the history of medicine and allied sciences. 2018. No. 73. P. 385–411.


[Закрыть]. Тем не менее на рубеже 30–40-х годов появляется довольно много публикаций о применении фаговых препаратов в области дерматологии, офтальмологии, урологии, стоматологии, педиатрии, отоларингологии и хирургии[158]158
  Костюкевич О.И. Применение бактериофагов в клинической практике: эпоха Возрождения // РМЖ. 2015. № 21. С. 1258–1262.


[Закрыть].

Итак, внезапно обнаруженная способность (capacity) неких микроскопических агентов лизировать бактерии вызвала бурный энтузиазм в научном мире. При этом эта способность приписывалась объектам, природа которых была не ясна – в первой половине XX века невозможно было получить изображение вируса, так как еще не был изобретен электронный микроскоп. Как упоминалось выше, ряд влиятельных ученых считали лизирующим агентом энзим (фермент), а не вирус. Оба вида ненаблюдаемых сущностей довольно долго с одинаковым успехом объясняли причины наблюдаемых явлений – бульон с колониями бактерий становился прозрачным. Так что они были равноправны с объяснительной точки зрения, которую ставил во главу угла Селларс и с которой спорит Картрайт.

Сторонники вирусной гипотезы, так же как и сторонники ферментативной, приступили к сборке номологических машин, позволявших неизвестному агенту реализовывать эти способности. Эксперименты сторонников ферментативной теории также долго не заканчивались, но именно исследователям, сумевшим идентифицировать в этом агенте вирус, удалось достичь хотя бы промежуточных успехов. Воспроизведение условий, существующих в этих машинах – в случае их успешного конструирования, – послужило бы путем формулировки как каузального закона, так и правил использования объекта, которому приписана способность. Вероятно, скорейшая формулировка этих правил советскими учеными была особенно важна для властей, стремившийся продемонстрировать гражданам и мировому сообществу новые формы заботы о здоровье – тот уровень прогресса гигиены, который невозможен в буржуазном обществе[159]159
  Myelnikov D. An Alternative Cure: The Adoption and Survival of Bacteriophage Therapy in the USSR, 1922–1955 // Journal of the history of medicine and allied sciences. 2018. No. 73. P. 387–388.


[Закрыть]. Отсутствие таких результатов могло подогреть подозрительность работников НКВД.

Их логика вполне вписывается в юмовскую традицию понимания причинности, которую критикует Картрайт. При этом ее взгляды так же, как и философия Юма, тяготеют к эмпиризму. Речь именно о юмовской традиции контрфактуального отношения к причинности, развиваемой среди прочих Дэвидом Льюисом, а не собственно о взглядах Юма. Понимание причинности последним сложно назвать детально проработанной философской теорией, впрочем его определение каузальных связей до сих пор является предметом актуальных эпистемологических дискуссий[160]160
  Приведу его по-английски, дабы сохранить лапидарность и изящество формулировок: «We may define a cause to be an object followed by another, and where all the objects, similar to the first, are followed by objects similar to the second. Or, in other words, where, if the first object had not been, the second never had existed». Hume D. An Enquiry concerning Human Understanding. London: A. Millar, 1748. 256 p.


[Закрыть]. Это определение состоит из двух относительно самостоятельных частей, связанных с пониманием причинности, во-первых, как регулярности, а во-вторых, как модальной инвариантности. Именно через этот второй компонент Картрайт добирается и до критики первого. Ситуации «при прочих равных» сами по себе требуют конструирования – вопрос всегда заключается в том, что именно мы сочтем прочим и как попытаемся его уравнять. Можно считать наше знание о каузальных связях надежным, если событие, считающееся причиной, влечет другое событие, считающееся следствием во всех «близки возможных мирах». Но сам по себе достижение модальной надежности не является ни необходимым, ни достаточным для того, чтобы счесть одно событие причиной другого. Люди, живущие в странах с развитой транспортной системой, чаще страдают болезнью Альцгеймера. Это сочетание можно оценить как довольно стабильное, поскольку в других, менее экономически развитых странах люди реже доживают до нейродегенеративных болезней. Но ни аэропорты, ни железные и автомобильные дороги не вызывают болезнь Альцгеймера. Значит, критерий модальной надежности недостаточен – он не срабатывает в тех случаях, когда мы имеем дело с так называемыми «спутывающими переменными». Сказать это означает также отвергнуть и первый юмовский аспект причинности – регулярность. Но модальная надежность не является и необходимой: некто, купивший лотерейный билет, не выигрывает миллион во всех близких возможных мирах. Допустим, это событие случается только в одном мире – в действительном. Но это не дает нам право отрицать, что покупка билета была причиной выигрыша[161]161
  de Grefte J. Epistemic Justification and Epistemic Luck // Synthese. 2017. Vol. 195. No. 9. P. 3821–3836.


[Закрыть]. Именно такие примеры, тяготеющие к кейсам Геттиера, и интересуют Картрайт. Лотерейный билет обладает способностью принести своему покупателю миллион. И это его фундаментальное свойство (хотя и являющееся исключительно результатом конвенции), оно обусловливает его ценность, его роль как части социальной технологии лотереи.

При этом Картрайт не испытывает особого интереса к проблемам индукции, поэтому почти не обращается к методологической критике поиска регулярностей. Такой поиск сам по себе не отвергается как метод исследования, но его результат, по мнению Картрайт, не может считаться эпистемическим благом. Под успехом можно подразумевать ответ на вопрос «Как наука может изменить мир, сделав его таким, каким он должен быть?», а не «Какие условия мира позволяют науке создавать верные представления о мире?»[162]162
  Cartwright N. The Dappled World. A Study of the Boundaries of Science. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 5.


[Закрыть].

Итак, осуждение разработчиков фаговой терапии в эпистемологическом смысле апеллировало к трем доводам. Во-первых, к представлению о том, что суждения, обладающие модальной надежностью, являются самым значимым эпистемическим благом. Во-вторых, формулирование этих суждений и их обоснование всегда достижимы для «правильно организованного» познавательного процесса. И в-третьих, эта совокупность надежных суждений как «реальный закон природы» всегда легко транслируема в столь же надежно работающие технологии. Первые два довода открытым образом противоречат исследовательской эпистемологии, предложенной во второй главе. Третий открыто противоречит той версии внутреннего реализма, которого придерживается Картрайт, хотя все три довода явно не вписываются в ее систему взглядов.

По Картрайт, именно способности изучаемых объектов и моделей постоянны и реальны. Для их демонстрации достаточно одного эксперимента, который позволяет им проявиться, – в истории с бактериофагами это было случайное наблюдение Д’Эрелля. Избежать путаницы и логических противоречий при описании научного исследования позволяет троякое различение, которое отсутствует у Юма. Согласно Картрайт, обладание способностью (capacity) необходимо отличать от ее проявления, а проявление от видимого результата[163]163
  Cartwright N. Reply to Stathis Psillos // Nancy Cartwright’s Philosophy of Science / Hartmann, Stephann, Hoefer, Carl and Luc Bovens (eds.). London: Routledge. 2008. P. 196.


[Закрыть]. Бактериофаг всегда обладает способностью инфицировать определенный штамм бактерии, но при низкой концентрации вирусных частиц заражения не произойдет. Некоторые бактерии даже после попадания генетического материала фага внутрь клетки (т. е. «заражения») могут не пострадать от действий фага благодаря молекулярной иммунной системе (CRISP-CAS). Другими словами, способность будет проявлена, но эффект при этом не наступит. И только при стечении многих обстоятельств (чувствительности всех бактериальных клеток в колониях к фагу, pH среды, наличия катионов и других соединений) эксперимент, подобный тому, что провел Д’Эррель, даст тот же показательный результат, либо, что еще сложнее, фаговая терапия приведет к успешному излечению. Между приписыванием способности и формированием успешно работающих номологических машин могут пройти десятки лет, и не всегда сконструированные машины могут быть воспроизведены в условиях, допускающих их технологическое (промышленное, медицинское и т. д.) использование.

Однако само видение мира как пространства возможностей (capacities) является условием энтузиазма, быстрой смены исследовательских интересов исходя из вновь открытых не только объектов, но и их способностей (capacities). Приписывание способностей к не идентифицированному еще объекту привело к взрыву интересов к бактериофагам в 1920– 1930-х годах по всему миру. Слишком много сулили возможности, открытые в рамках случайных экспериментов. Но возможности интересны не только как источник волн «научного хайпа», но и как то, что позволяет сохранять интерес к конструированию номологических машин, даже если волна ажиотажа проходит. Неуспех в формулировке каузальных законов в некотором смысле не предполагает возврата к уже рассмотренным экспериментальным ситуациям. Признание же первичными элементами научного знания не законов, но возможностей делает такое возвращение легко представимым. Мы уже описывали такое возвращение в случае с формозной реакцией. Бруно Латур излагает историю жизни Рудольфа Дизеля, впавшего в отчаяние из-за того, что сначала он долго не мог изготовить хотя как-то работающую модель двигателя, а затем – предложить модель, пригодную для внедрения в производство[164]164
  Латур Б. Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества / пер. с англ. К. Федоровой; науч. ред. С. Миляева. СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2013. 414 с.


[Закрыть]. Доподлинно неизвестно, покончил ли Рудольф Дизель с собой, но успех собственных разработок он не застал. Конец жизни исследователей фаговой терапии также печален: трое упомянутых выше советских ученых были расстреляны, а Д’Эррель умер в безвестности в Париже в 1949 году. Тем не менее Институт бактериофага в Тбилиси теперь носит имя Элиавы, его работа не прекращалась с момента основания, и сегодня он является одним из мировых лидеров в исследованиях фаговой терапии.