Текст книги "Игры капризной дамы"

– Давай, Катька, – кричали одни, – мочи ее…

– Хрен вам, – отвечали другие, – у Манюни красный пояс по карате.

Женщины, словно услышав слова одобрения, начали пинать друг друга ногами…

Маленький мужичок, выпятив живот, ходит среди болельщиков.

– Делайте ставки, господа, – говорил он, – делайте ставки… твою мать…

– Купи девочку, – сказал рыжий парень, стоящий позади юной продавщицы, лет пятнадцати, одетой в мини-юбку и кофточку, больше похожую на майку. Девчонка стояла перед столиком-банкеткой, на котором лежало потрепанное Евангелие.

Федя остановился перед столиком и тупо уставился на Евангелие.

– Купи девочку, – подмигнул парень. – Я смотрю, мужик болтается, делать не хрен, а так до поезда перебьешься… Что, бабок жалко?

Когда смысл сказанного дошел до сознания Феди, он, как во сне, сделал шаг вперед и ударил парня кулаком и лицо… Удара не получилось: парень пошатнулся, и Федя, провалившись, споткнулся о столик и упал. Ответный удар ногой по лицу был не очень сильным, но он отрезвил Федю, заставил вскочить и снова броситься на парня…

И тут время словно сдвинулось на несколько лет назад. Федя снова дрался за попавшую в беду девчонку, забыв все писаные и неписаные правила поведения сотрудников спецслужб. Парень отступал от Феди зигзагами, используя другие столики в качестве прикрытия. Федя же пытался настигнуть его по прямой и переворачивал столы и табуретки с «товарами», подключая к своему противнику их хозяев, и уже через пять минут у входа в вокзал образовалась большая толпа, внутри которой находился Федя. Его били руками и ногами… Последний удар по голове нанес ему столиком-банкеткой рыжий парень…

С тех пор прошел год.

Из больницы Федя вышел в конце августа. Он лежал сначала в травме, а потом в психушке, поскольку рыжий и его соседи сказали милиции, что на них напал сумасшедший, у которого были страшные глаза, пена у рта, и бормотал он что-то непонятное… В дальнейшем это подтвердилось. Федя и в больнице вел себя агрессивно, все куда-то рвался, все с кем-то пытался додраться… Но в конце концов лечебница и аминазин сделали свое дело, и Внучек выписался со «значительным улучшением», ко всему равнодушный и кроткий, как новорожденный ягненок.

С тем он и вернулся в Каминск.

Зава к тому времени помогла Наталье расторгнуть брак, и та переселилась в другую квартиру. Работает она по-прежнему в универмаге, но на работу не ходит, а ездит на «мерседесе».

По возвращении Феди в Каминске пошли слухи, что он с группой головорезов из КГБ все это время был в Москве и готовил там государственный переворот. Гнев «народный» тут же настиг его, и Федя был избит «неустановленными лицами». Правда, как всегда, неустановленными они были для милиции, а весь Каминск знал, что сделали это глушаковцы: они не могли пройти мимо возможности поколотить кого-нибудь безнаказанно.

Осенью того же года вернулся с севера хозяин квартиры, и Федя едва не оказался на улице. Спасибо Шуше, который по просьбе своей будущей супруги порекомендовал Сысько взять Федю на работу. Тот согласился и не прогадал: на работе Федю ценят, у него лучший участок в городе. Вместе с работой получил Федя и однокомнатную квартиру в «крейсере». Правда, квартира служебная, но тут ничего не попишешь, дворникам других не дают.

А жизнь в Каминске идет своим чередом. Банда Глушака подросла, увеличилась и стала полной хозяйкой «крейсера» и его окрестностей, которые день ото дня расширяются присоединением к ним новых территорий с вассалами. Надпись на заборе «КПСС – к суду» стерли, но на ее месте появилась новая: «Смерть буржуям!». В горотделении госбезопасности появился новый сотрудник – Дробин, руководит им старый начальник – Карнаухов. Все так же печатает на машинке Байметова, все так же ходит на дежурства на ТЭЦ зануда Николаев, расследует очередное убийство из хулиганских побуждений Толстых, метет тротуар вокруг «крейсера» Внучек.

Тротуар и двор «крейсера» – гордость и боль Феди. В шесть утра его можно увидеть во дворе с метлой. В семь на улицу выходит новый начальник строительства ТЭЦ – молодой еще парень, всего год назад работавший главным инженером, а с отъездом Хуснутдинова возглавивший стройку.

– Шир, шир, – скребет в стылой утренней тишине асфальт метла Феди.

– Чак, чак, – звучат в той же тишине шаги начальника, идущего к машине.

Каждый из них занят своим делом и не обращает внимания на другого.

Год назад, когда Федя впервые появился во дворе «крейсера» и встретился с этим парнем, он кивнул ему, как когда-то тот просил его делать. Но парень шарахнулся от него, как от прокаженного…

И тогда Федино сознание, надломленное травмой и притупленное аминазином, вдруг с необычайной ясностью воспроизвело Луконина, возвышающегося над кафедрой, и Надеина, излагающего свою классификацию человечества…

Так и должно было случиться, и не стоило этому удивляться. И Луконин, и Надеин правы.

Опершись на метлу, смотрел Федя в спину своего апостола и уже не думал, что помог ему выставить паруса для того, чтобы он мчался по волнам жизни к тому, что называется успехом. Люди играют в игры, правила которых придумывают сами. Он нарушил правила игры, и капризная дама Безопасность жестоко отомстила ему.

Зимой у Феди было много хлопот со снегом. Большой фанерной лопатой он отбрасывал снег с дорожек, иногда по полдня скалывал лед и наст и думал о том, что с приходом лета ему будет легче.

Лето наступило, но забот не убавилось.

Глушаковцы, собираясь ночами в беседках, вырывают скамейки, выбрасывают столы, корежат перила, оставляют везде надписи и рисунки, называющиеся неприличными. Феде с утра приходится восстанавливать разрушенное. И так каждый день без выходных и отпускных.

А с середины лета глушаковцы нашли новое развлечение.

Федя вместо старых разбитых урн заказал на «ящике» три новые – железные. Урны сварили из толстого листа, разбить их не было никакой возможности, но это не остановило подростков. Глушаковцы сначала просто переворачивали их по ночам и наблюдали, как утром Федя ставит их на место и убирает разбросанный мусор.

Потом им показалось этого мало и к ночным переворачиваниям добавились дневные развлечения: подростки стали бросать окурки мимо урн на глазах у Феди. Идет какой-нибудь сопляк лет четырнадцати-пятнадцати, останавливается рядом с урной и демонстративно бросает окурок на асфальт под лошадиное ржание единомышленников, сидящих неподалеку в беседке.

Федю это выводит из себя, он грозит подростку кулаком и от возмущения не может сказать ни слова. И то, и другое приводит малолетних балбесов в дикий восторг, и они, посидев в беседке и не найдя себе других занятий и развлечений, вспоминают, что дворник угрожал члену кодлы и «явно приборзел». После этого начинается охота на дворника. В конце концов его отлавливают в темное время суток и бьют. Правда, бьют не сильно и не по лицу, но не потому, что боятся «испортить ему фотокарточку». Глушаковцы не желают лишаться такой необычной игрушки, во-первых, а во-вторых, им интересней причинять боль душе, чем телу…

Если судьба занесет вас в Каминск, найдите время пройти возле «крейсера», когда Федя метет тротуар, и бросьте окурок в железную урну…

Повествование третье. Запах магнолий

Мост притягивал его, как магнит притягивает железо.

Эта громада с арочными опорами, с широченным железобетонным пролетом, с гирляндой горящих фонарей на нем и решетчатыми перилами была единственным ориентиром среди больших и малых домов, разбросанных на дне и склонах бывшего оврага.

С каждым его шагом мост рос, увеличивался и вдруг растворился, исчез, как исчезает для человека перспектива дома, в подъезд которого он входит, вместе с мостом пропало и притяжение. Он остановился у начала неширокой пешеходной лестницы, ведущей вверх по склону оврага.

Теперь ориентиром, за который мог зацепиться глаз, стала гостиница «Жемчужина», светящиеся разноцветные окна, длинные балконы, опоясывающие каждый этаж, делали ее похожей на многопалубный корабль, отправляющийся в увеселительное морское путешествие… Образ отплывающего в круиз судна был настолько ярок, что он почувствовал себя пассажиром, опоздавшим на этот пароход, и от этого ему стало еще тоскливей.

В звенящую монотонность южной ночи, как маковые зерна в батон, вкрапливались лай собак, отдаленная музыка, стрекотание цикад, шуршание по асфальту шин редких автомобилей и гулкие удары сердца, странные какие-то, раздвоенные, начинающиеся в груди и заканчивающиеся в висках глухие удары.

Зачем он пришел сюда? Зачем поставил ногу на первую ступеньку? Зачем вообще ввязался в историю, которая никак его не касалась? Что это? Следствие романтизма, хронической болезнью сидящего в нем и проявляющегося время от времени, или, того хуже, результат удара по голове, от какого он не совсем отошел? А может быть, это судьба, которая послушного ведет, а непослушного тащит к одному, известному ей пункту, именуемому концом жизни?

У него есть еще время остановиться, но он делает шаг и поднимается на первую ступеньку, поднимается вопреки здравому смыслу, вопреки инстинкту самосохранения.

«Идиот, – говорит ему внутренний голос, – не делай этого… Разумеется, мертвые сраму не имут, но это не про тебя, это не тот случай. За теми, кто так говорил, стоял народ, и народ впоследствии прославил их. Ты же умрешь, и никто об этом не узнает. Тебя даже хоронить не будут: твой труп просто не найдут, потому что эти ребята дважды не ошибаются… Ты понял? Ты согласен?»

– Согласен, – говорит он чуть ли не вслух и делает следующий шаг.

– Зачем? – с укоризною произносит внутренний голос. – Зачем ты вообще приехал сюда?

– Не знаю, – отвечает он и мысленно переносится на две недели назад, ко времени своего приезда в Сочи.

Впрочем, «приезд» – это не совсем точно, в Сочи он прилетел самолетом.

Конец июля, ужасная жара, в залах аэропорта была такая духота, что приходилось глубоко вдыхать воздух, чтобы он как-то освежал.

После нескольких таких вздохов у него перед глазами появилась легкая рябь.

«Ну что же вы хотите, – сказал бы об этом его последний лечащий врач, – гипервентиляция легких…»

Боясь упасть в обморок, выбрался он на улицу и прислонился к углу полукиоска-полуларька, в котором продавали пиццу.

Воздух на улице по вкусу напоминал жидкую карамельную смесь, из которой изготовители украли сахар и ароматические добавки. Он не придал бодрости и свежести, но все же от обморока спас.

– Что, зёма? – поинтересовался какой-то парень. – Поплохело?

Он криво улыбнулся в ответ.

– Все ясно, – произнес парень так, будто его улыбка давала право на любые действия. – Идем со мной…

Парень двинулся к автобусной остановке, а он, помедлив секунду-другую, поплелся следом.

– Я себя в первые дни в Сочи тоже чувствую чрезвычайно хреново, – продолжил парень, остановившись под табличкой, на которой не было никакой информации, кроме огромной буквы «А». – А потом все нормализуется… Врачи говорят, что ездить в Сочи в это время не стоит: скачки давления, магнитные бури… Об этом и сами сочинцы говорят. В Сочи первый раз?

– Да, – ответил он и подавил в себе приступ тошноты.

– Тебе куда? – спросил парень бесцеремонно.

– В квартирное бюро…

– A-а, значит никуда… может, со мной поедешь, мои хозяева как раз одного отдыхающего ищут… Как?

– Посмотрим, – промямлил он неопределенно, чтобы не соглашаться сразу и не быть похожим на человека, бросающегося на первый предложенный кусок.

Подошел автобус, но парень придержал его за локоть:

– Погоди, сейчас экспресс подойдет, а этим мы пилить больше часа будем, и ты совсем сомлеешь.

Вышло, как сказал парень. Через несколько минут у бордюра остановился экспресс. Спутник взял у него из рук сумку и подтолкнул к распахнувшимся дверям.

В салоне парень по-хозяйски устроил его на пустое кондукторское сиденье, открыл форточку и объяснил:

– Сейчас повернем направо, солнце переместится на противоположную сторону, здесь будет тень и сквозняк, все, как с кондишеном…

Автобус тронулся, и действительно в течение всего времени, пока машина двигалась вдоль побережья, было довольно прохладно.

Он пришел в себя и почувствовал вкус к жизни. Парень заметил это, стал комментировать все, мимо чего они проезжали.

– Адлер, Кудепста, Хоста, – звучали непривычные названия. Они не вызывали у него никаких ассоциаций, он лишь делал вид, что слушает, на самом деле пытаясь понять, что стоит за услугами его попутчика… Либо парень поступил так, как должен поступить нормальный человек, увидев, что другому человеку плохо; либо он талантливый мошенник, встретивший легкую добычу, хотя здесь он ошибался, добыча не была такой легкой, как могло показаться на первый взгляд.

Автобус сильно качнуло. Парень, чтобы удержаться на ногах, ухватился двумя руками за верхнюю перекладину, представ перед ним в любимой позе культуристов. Впрочем, он наверняка был культуристом, потому что под белой трикотажной майкой с длинными рукавами топорщились узлы бицепсов и трицепсов, грудных, грудинно-ключично-сосцевидных и еще неизвестно каких мышц. Короткая прическа «а ля Тайсон»[15]15
  М. Тайсон – американский боксер-профессионал.


[Закрыть], брюки от тренировочного костюма, кроссовки с огромными высовывающимися языками делали его похожим на рэкетира, пришедшего вышибать долг с владельцев «комков». Однако добродушное выражение на курносом лице не позволяло сделать вывод о принадлежности его к солдатам Большой преступности.

– Мацеста… Дендрарий, – слышался голос попутчика. – Ты в Сочи надолго?

– Как пятаков хватит, – ответил он, настораживаясь, потому что в его мозгу все время срабатывал некий предохранитель: не откровенничай, не сообщай о себе ничего незнакомым людям.

– Да ты не беспокойся, – сказал парень, – меня, когда я сюда первый раз приехал, тоже один добрый человек подобрал… Кстати, меня Михаилом зовут, можно просто Мишкой, а тебя?

Хотя он был не намного моложе его и уже обращался к нему на «ты», это «тебя» почему-то покоробило. Он подавил в себе неприязненное чувство, вызванное этим, однако ответил излишне резко:

– Владлен… – И, чтобы как-то загладить эту резкость, спросил более спокойно: – Сам-то из Н-ска?

– Нет, – беззаботно ответил парень, которого можно было звать просто Мишкой, – невеста у меня из Н-ска, вот я и считаю всех энцев своими земляками.

Проехали большой мост и на следующей остановке сошли, после двигались какими-то узкими улочками. Мишка продолжал болтать, и он узнал, что тот приехал из Воркуты, где работает музыкальным руководителем во Дворце культуры профсоюза горняков, что первый раз он приехал в Сочи пять лет назад «поправить пошатнувшееся здоровье», что тогда он чувствовал себя так же хреново…

Когда они наконец подошли к железным воротам, за которыми возвышался двухэтажный дом, и услышали за ними бренчание цепи и лай крупного пса, попутчик успел изрядно надоесть разговорами. Но это полбеды. Прогулка на солнце опять привела его в полуобморочное состояние и вызвало тошноту. Ее он боялся больше всего, потому что она всегда была предвестницей сильных головных болей, от которых его не спасали никакие таблетки.

Открыв калитку, они прошли мимо бешено облаивающего их пса и перешли на другую половину двора, отделенного от первой металлической сеткой.

Мишка подвел его к навесу, пристроенному к веранде, и скрылся в проеме дверей дома.

Под навесом стоял стол и несколько стульев, за столом сидели два пацана лет по восемь-девять и, не обращая внимания на него, резались в домино, неумело держа кости в маленьких еще ладонях.

Мишка появился через минуту вместе с крашеной блондинкой, одетой в халат, на котором был изображен дракон, халат был старый, краски на нем поблекли. Очевидно, раньше он был гордостью хозяйки, его показывали гостям, надевали в особо торжественных случаях, теперь же халат стал даже не повседневной, а рабочей одеждой.

– Тамара, – представил он хозяйку.

«Ну конечно, – подумал он, – как еще может называться женщина, красящая волосы перекисью водорода и не учитывающая того, что имеет карий цвет глаз».

Тамара оценивающе осмотрела его с ног до головы, сказала, что должна поговорить с хозяином, и скрылась в доме.

– Не бери в голову, – шепнул ему Мишка, – это все проформа. Сам понимаешь, Тамара – женщина Кавказа и без мужчины не должна принимать решения, но на самом деле все решает она, потому что хозяин вообще не в состоянии что-либо решить. Он просто живет здесь и служит…

Кем служит хозяин, он не узнал, потому что появилась Тамара, сказала, что «вопрос с хозяином согласован», и повела его к деревянному строению, стоящему посредине двора, в строении было прохладно, стояли две деревянные кровати, шкаф, стол, два табурета, на стене противоположной двери висела безобразно выполненная маслом картина «Охотники на привале», у «охотников» были непропорционально большие головы и маленькие уродливые тела.

Мишка уловил, что сосед дольше обычного смотрит на картину и, боясь, видимо, что тот может тут же высказать свое суждение об этих уродцах, сказал:

– Художник тут как-то отдыхал…

– Три года назад, – уточнила Тамара.

– Правая кровать твоя, – перебивая хозяйку, произнес Мишка. – Для невесты берег, но не судьба…

– А что так? – спросила хозяйка.

– Не получилось у нее с отпуском, – ответил он.

О цене договорились быстро, хозяйка сказала, что берет «как все, то есть две тысячи» в сутки. Правда, сказала она не тысячи, а штуки, наверное, это было сленгом курортного города.

«Ну что ж, штуки так штуки».

– Покажешь наше хозяйство отдыхающему, – произнесла Тамара, обращаясь к Мишке так, будто тот был уж если не хозяином, то, во всяком случае, близким родственником хозяйки, и направилась к двери.

Слово «отдыхающий» резануло его слух так же, как и «штука».

«Странный способ обозначить человека – имя существительное, именем прилагательным», – подумал он.

– Посиди в холодке, – сказал новый сосед, когда Тамара ушла, – отдышись, а потом я тебе все покажу, хозяйство небольшое: умывальник, душ, гальюн и плита в летней кухне за отдельную плату. Вдруг тебе захочется самому себе готовить… Раньше наш с тобой сарайчик был летней кухней, но хозяева решили, что это слишком жирно, и сделали из него еще одну комнату для отдыхающих, а летнюю кухню соорудили в углу двора из горбыля, шучу, шучу… нормальная кухня, только в два раза меньше нашей с тобой конуры… Но ты не переживай, конура наша – самое то… Прохладней места в этом доме нет, и тебе с твоими сосудами только тут и жить.

Он и на этот раз оказался прав. Прохлада сарайчика быстро привела его в себя, и уже через полчаса они вышли во двор, где столкнулись с загорелой женщиной с бигудями на черных, казалось, и без того вьющихся волосах.

– Новенький? – спросила женщина и оглядела его с ног до головы так же, как и Тамара. – С новеньких у нас причитается…

– Знакомься, Влад, – прервал женщину Мишка. – Это Магда… красавица… ростовчанка… каждый год приезжает сюда отдыхать… с сыном…

Пока он говорил, Магда, кокетливо склонив голову к плечу, благосклонно слушала его, но, как только Мишка сказал «с сыном», перебила:

– Хватит трепаться, – сказала она и пошла куда-то, покачивая бедрами так, как при ее стройной фигуре она не должна была покачивать.

– Ну вот, – делано возмутился Мишка, – а мы как раз с этого места осмотр хотели начать…

– Перебьетесь, – ответила Магда и скрылась за дверью уборной.

– Она здесь свой человек, – заговорил его добродетель после некоторого молчания. – Это ее сын Сашка играл в домино с хозяйским внуком Игорьком, когда мы пришли. Магда с хозяйкой почти подруги. Вообще-то ее Матреной зовут, но на отдыхе она становится Магдой… А работает она провизором…

– Кем? – не расслышал он.

– Провизором, – повторил Мишка и, думая, что он не понял значения этого слова, пояснил: – Аптекарем, значит… Она хозяйке дефицитные лекарства привозит. Вот это душ…

Душ представлял собой будочку, обтянутую непрозрачной полиэтиленовой пленкой, вместо крыши над будочкой возвышался плоский алюминиевый бак.

Потом Мишка ввел его в кухоньку, показал большой холодильник, уведомил, что пользоваться им можно тоже за отдельную плату, и открыл дверь на улицу, где они снова столкнулись с Магдой.

– Дак, когда прописываться будете, – спросила Магда, обворожительно, по ее мнению, улыбаясь.

– Тебе бы только прописываться, – прикрыл соседа Мишка, ощутив, что тот не настроен на контакты с кем бы то ни было.

– Ух-ух, – сказала на это Магда и ушла в дом, а Мишка подвел его к забору и ткнул пальцем в деревянный щит, прислоненный к ограде:

– А теперь я тебе покажу то, чего никто из проживающих здесь не знает, потому что большинство из них люди семейные, благовоспитанные и по ночам в городе не шляются… Здесь ты будешь перелезать через забор, когда задержишься в городе после одиннадцати… После одиннадцати хозяйка спускает собаку с цепи, и та свободно бегает по той половине двора.

– И облаивает всех, кто находится на этой половине, – пошутил он.

– Нет, – серьезно заметил Мишка, – самое удивительное, что пес лает только тогда, когда люди находятся на той, хозяйской половине двора, а эта вроде как не его территория.

Так незаметно за разговорами они осмотрели «хозяйство» и вернулись в сарайчик.

– Ты сегодня никуда не ходи, – сказал Мишка. – Перекусить у нас есть что. Я, сам понимаешь, по поводу встречи сабантуйчик готовил. У меня в холодильнике ветчина и прочая закусь. Не пропадать же добру. А заодно мы тебя пропишем… Водку пьешь?

– А что с невестой? – спросил он, хотя давно знал, что с ней, но надо было как-то отвлечь Мишку от темы предстоящей пьянки.

– Не отпустило начальство. Она у меня девушка ответственная, в банке работает, в Н-ске… Сибакадем-банк, слышал?

– Да, – ответил он, радуясь в душе, что уводит разговор в сторону, но ошибся.

– А ты думаешь, я тебя случайно подцепил? Я тебя заметил, когда ты с пассажирами выходил, а потом снова у комка увидел. Ты был зеленый совсем… Как насчет сабантуйчика?

– Нет, – резко ответил он и содрогнулся, представив, что водка в такую жару приведет его к головным болям, от которых он успел отвыкнуть за последние три месяца. – Ты устраивай сабантуйчик хозяевам и друзьям, а я отдохну, побуду дома, потому что я себя скверно чувствую, боюсь, как бы мне хуже не было и не пришлось лететь обратно.

– Ну это ты напрасно, – сказал Мишка, – я тебе так скажу. Время для отдыха ты выбрал не самое лучшее, но все будет хорошо, и тебя из Сочи потом палкой не выгонишь, как сейчас меня… И ты не раскисай, потому что все болезни от нервов… Поэтому плюй на все и пойдем со мной под навес. У тебя все хорошо, хозяйке ты понравился, а она кого попало на жительство не берет. Магда на тебя глаз положила…

– Нет-нет, – перебил он, – я лягу спать, тем более что в Н-ске сейчас не шесть вечера, а десять… Так что ты без меня.

– Ну как хочешь, – проронил Мишка и пошел в летнюю кухню, где в холодильнике лежала закуска к предстоящему сабантуйчику.

– О-о, – удивился сосед, появившись в комнате через полчаса, – ты и правда улегся, а я…

Так как он ничего не ответил и даже не обернулся, Мишка не стал продолжать. Было слышно, как он сопит, отрезая ветчину и готовя бутерброды, лезет в шкаф, звенит бутылками и уходит, плотно притворив двери.

Потом было слышно, как шумит застолье, как перекрывавший всех мужской бас рассказывает анекдоты, реакция на которые была неодинаковой и неодновременной, первыми смеялись мужчины, потом женщины, причем делали это более сдержанно, а затем толос, принадлежащий Магде, вопрошал:

– Ну а суть в чем? Суть-то в чем?

За этими словами следовал взрыв смеха, женского и мужского, а затем другой женский голос говорил:

– В песок с-суть, в песок…

Потом он заснул и проснулся от возни на крыльце их сарайчика. Прислушавшись, он понял, это Магда рвалась в сарайчик, чтобы пригласить новенького к столу, а кто-то из мужчин мешал ей осуществить эту затею. В конце концов Магда разошлась, стала ругаться и говорить, что все мужчины сволочи. Они строят из себя скромняг поначалу, а потом выясняется, что они пьют, как лошади, и все алкоголики…

Закончилось все неожиданно. Послышался мальчишеский голос:

– Опять, опять…

– Опять, опять, – но в другой интонации передразнила сына Магда, и возня прекратилась.

После этого он погрузился в какое-то странное состояние: и сон не сон, и явь не явь. Смутно слышал, как разошлись люди из-под навеса, как лаял пес. Пес носился за сеткой, но уже не гремел цепью. Слышал, как притащился возбужденный водкой и светской беседой Мишка.

– Влад, ты спишь? – спросил он и, хотя ответа не получил, продолжил говорить, не то с ним, не то с самим собой. – Давай, давай, отсыпайся… Завтра на пляж пойдем… Я тебе все покажу, все расскажу… Лучше меня этого никто не сделает… Я в Сочи пять лет подряд езжу… Я уже сросся с Сочи… Меня нужда заставляет сюда приезжать…

Еще раз он проснулся в четыре часа ночи: сказалась разница во времени, на улице было еще темно. Он сходил в уборную, был облаян собакой и вернулся в кровать.

Мишка спал сном, который зовется беспробудным.

«Что за нужда заставляет его приезжать в Сочи пятый год подряд? – подумал он. – Непохоже, чтобы эта нужда была похожа на мою…» Но тут же спохватился, вспомнив рекомендации Купрейчика, своего последнего лечащего врача: «Не возвращайся к своей болезни даже в мыслях, потому что болезнь – это ты».

Отогнав мысли о болезни, он вытянулся на кровати и занялся релаксацией:

– Мышцы моего лица расслаблены, мышцы затылка расслаблены, язык расслабляется, превращается в кисель, приятное тепло разливается в области шеи…

– Влад Высоцкий – так назвали вновь открытую звезду советские астрономы, это сделано в целях увековечения памяти известного актера, поэта, барда и нашего современника, – говорил чей-то голос. – Таким образом… Влад, Влад, просыпайся…

«При чем тут Влад, кто такой Влад?» – пронеслось у него в голове, и он открыл глаза.

– Ну и горазд же ты спать, землячок, – сказал Мишка. – Едва тебя добудился, а, между прочим, уже двенадцатый час. Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хреново, – отшутился он. Разумеется, он действительно чувствовал себя плохо, но не настолько, чтобы иметь при себе заботливую сиделку в возрасте до тридцати лет с фигурой культуриста и специальностью музыкального руководителя.

А Мишка между тем порылся в тумбочке и шкафу и вернулся к своей кровати с бумажником и пачкой денег. Перебрав их, именно перебрав, а не пересчитав, он сказал:

– Порядок, а я было совсем сдрейфил, но теперь нормалек…

– Что случилось? К чему эта ревизия?

– А-а, – как бы вспомнив про него, ответил Мишка и выругался, – обмен денег…

– Что это значит?

– Значит, что одни денежные знаки будут обмениваться на другие дензнаки.

– Все?

– Нет, только купюры выпуска до девяносто третьего года, – проговорил Мишка каким-то идиотским голосом, и он догадался, что сосед передразнивает диктора, от какого услышал об обмене денег. – Ты посмотри свои, а я пока в гальюн сбегаю.

Он поднялся с кровати, достал свои деньги, из предосторожности рассованные в нескольких местах, и ужаснулся, вспомнив комхозовского кассира, который выдал ему отпускные и зарплату сотенными бумажками.

– Это тебе по блату, – шепнул кассир с видом знатока, – там, на юге, мелочь всегда в цене, там сдачи вечно ни у кого нет, а ты будешь королем…

«Король, итит твою, без единой действующей бумажки в кармане».

Вошел Мишка, бросил взгляд на сотенные и присвистнул:

– Хорошо, что вчера хозяйке тридцать тысяч отдал.

– Хорошо, – подтвердил он, – а что с этими делать?

– Вообще-то обменивать будут три дня, начиная с понедельника, то есть с послезавтра. Но им верить нельзя, решения принимают наверху, а исполняют внизу, а внизу все через пень-колоду: то денег не будет, то сначала местным обменивать будут, а приезжим потом, то еще че-нибудь выплывет. Поэтому я предлагаю сделать иначе… Поскольку ты не можешь, я иду с твоими деньгами в предварительные кассы и беру два билета до Н-ска…

«Вот оно, – подумал он, – недолго ждать пришлось, и как ловко придумано…»

– Да ты не беспокойся, – сказал Мишка, словно услышав его мысли. – Не скроюсь я с твоими пфеннигами. Я тебе могу свои в залог оставить… Идет? Давай деньги…

– Да я не собирался лететь самолетом, – начал было он.

– А тебе и не надо будет лететь: ты сдашь билет и получишь обратно деньги, но уже новыми купюрами… Да не тяни, ты думаешь я один такой ушлый. Сейчас, наверное, уже не одна сотня таких умников рванулась к кассам и почтовым отделениям билеты покупать и переводы на свое имя отправлять.

Времени на долгие раздумья не было. Если это мошенничество, то довольно оригинальное, и он, махнув рукой, проговорил:

– A-а, иди, и денег мне твоих не надо, останется мелочь, возьми что-нибудь на рынке: консервов, хлеба…

Жизненный опыт подсказывал ему, что не может Мишка таким образом его обмануть и исчезнуть с деньгами: слишком много следов оставил, но… опыт опытом, а следующие несколько часов он провел как на углях.

Уже схлынула полуденная жара, уже во дворе стали слышаться голоса первых возвратившихся с пляжа отдыхающих, а Мишки все не было, и тут началось. Острая игла проткнула голову, и боль стала постоянной. Правда, временами она становилась совсем невыносимой, временами чуть утихала, но никогда не опускалась ниже черты, когда ее можно было назвать обычной головной болью, а не раздиранием мозга анатомическими крючьями.

Он перетянул голову полотенцем и начал ползать по кровати в надежде найти такое положение, в котором боль была бы слабее.

За этим занятием и застал его Мишка. Он без слов понял, в чем дело, и сходил за Магдой, та явилась в желтом сарафане, ужасно важная, и принесла какое-то импортное средство в красивой упаковке.

– Из личных запасов и только для хороших людей, – сказала она.

И сколько он ни сопротивлялся, сколько ни говорил, что таблетки помогают ему как мертвому компресс, они с Магдой заставили его выпить лекарство.

Проснулся он вечером. Мишка лежал на своей кровати и читал книгу в красной обложке «Нет убежища золотой рыбке».

Почувствовав, что сосед не спит, Мишка отложил книгу и стал рассказывать.

Он говорил, как мучился возле окошек касс Аэрофлота, как соблазняли его разные темные личности, обещая без очереди достать билет на любой рейс, разумеется, за его деньги «плюс двадцать пять штук сверху», как вскоре после перерыва у него появились конкуренты – «лица кавказской национальности», как он опасался, что аэрофлотовский компьютер сохранит в памяти фамилию и касса не выдаст ему второй билет, но все обошлось. И когда, наконец, все было сделано и он вышел на улицу из здания предварительных касс, то обратил внимание, что за ним идут два типа рэкетирского вида. Он сразу понял – его взяли в клещи, и «нырнул» в подземный переход, но не просто «нырнул», а рассчитал так, чтобы вынырнуть на противоположной стороне возле остановки автобуса, и именно в тот момент, когда очередной автобус отходил от остановки и закрывал двери. Оторвавшись таким образом от возможных грабителей, Мишка заехал на рынок, на остатки старых денег купил огромный баллон мандаринового сока, колбасы, помидоров и два огромных персика, которые тут же предложил ему съесть.