Текст книги "Игры капризной дамы"

Но долго огорчаться у забора ему не пришлось, из-под крыльца дома на него покатился огромный рычащий шар. Ежу было понятно, что зверя распирало желание разорвать Федю на куски, и он, несомненно, сделал бы это, если бы не короткая цепь. Она рванула его за горло и опрокинула на спину. Пес захлебнулся на какой-то момент, но вывернулся, стал на лапы и залился таким оглушительным лаем, что через мгновение к нему подключились собаки близлежащих дворов.

«Не получилось, – подумал Федя, – теперь даже, если кто и выйдет из дома, с ним не поговоришь. Ведь он не Остап Бендер и не рискнет вынуть из кармана зеркальце, одна сторона которого выкрашена в красный цвет и которое может сойти при случае за удостоверение личности сотрудника угрозыска».

Чтобы не дразнить дальше пса, не вызывать гнева хозяев и соседей, он отошел от забора и вернулся к лестнице. Медленно поднимаясь по ней вверх, он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, может, это смотрела из-за занавески своего дома знакомая ему старушка, а может, кто-то другой. И этот другой имел какое-то отношение к тому, что произошло здесь позавчера. А раз так, Федя на всякий случай решил сделать то, что должен был сделать на его месте любой профессионал. Он прошел сквозь кусты, подбежал к остановке, запрыгнул в салон последним, исключив таким образом «хвост».

Проехав одну остановку, он сошел возле универсама и нырнул в толпу, что сновала вдоль торговых рядов, где продавали овощи и фрукты, «сникерсы» и «баунти», пепси-колу и шоколад, ликеры, водку и сухие вина. Зайдя за один из киосков, Федя снял с головы кепочку, сунул ее в сумку, где лежала грязная бельевая веревка, пересек мост поверху в обратном направлении и ничего подозрительного не заметил. Такое могло быть в двух случаях. Либо слежки и преследования не было, либо за ним следили профессионалы, второе, разумеется, исключалось: только и дело профессионалам, чтобы заниматься слежкой за отдыхающими.

Вернувшись домой, он обнаружил хозяйку, стоящую в странной задумчивости посреди двора.

– Что-то изменилось, – сказала она, – а что – не пойму…

– Я вас не нашел, – соврал Федя, – и позаимствовал веревку: сумка у меня упала в овраг, пришлось доставать… чуть шею не свернул… Но вы не беспокойтесь, я ее постираю.

Взяв у Тамары ведро, он начал хозяйственным мылом отстирывать веревку. Сменив пару раз воду, он стал вешать веревку на старое место.

Вернувшаяся с пляжа Магда увидела его за этим занятием и сострила:

– Зачем тебе веревка? Уж не собираешься ли ты повеситься на ней от тоски? И где это твой сосед, женишок наш? Что-то его третий день не видно?

Федя ничего не ответил ей, удивившись тому, что Тамара не рассказала о случившемся своей подруге.

Вечер он провел в своей комнате, поражаясь, что, несмотря на волнения и пребывание на солнце, у него нет головных болей. То ли он, как когда-то говаривал Мишка, адаптировался, то ли стрессовая ситуация отодвинула его болезнь на третий план.

Он уснул с мыслью, что завтра наконец пойдет на пляж и с этого дня будет полноценно отдыхать.

Но настало утро, взошло солнце, и в дверь постучали. На пороге стояла хозяйка и какой-то небритый мужик с сумкой через плечо.

Мужика не надо было представлять, это был Мишкин брат, те же глаза, тот же овал лица, только в отличие от младшего старший не выглядел богатырем, видимо, работа в шахте не предполагала таких мышц, как у младшего.

– Валера, – представился мужик и протянул руку.

– Федя, – ответил Внучек, предполагая, что ему придется выдержать еще один допрос… Но этого не случилось. Наверное, хозяйка уже сообщила кое-что о Мишке.

Федя передал Валере вещи брата и оставшиеся деньги.

Валера, не считая, бросил их в сумку и сказал:

– Я подожду здесь, хозяин сейчас соберется, и мы поедем в прокуратуру.

Через четверть часа появился хозяин, но и Феде, и Валере было ясно, что в таком состоянии с ним можно было ехать только в вытрезвитель. И одно только было непонятно: с утра он успел набраться или не протрезвился с вечера.

– Михалыч, – бросил хозяину Федя по-свойски, – отдохни малость, мы тут с Валерой договорились вдвоем к следователю съездить. Я уже там был, дорогу знаю…

Выходя на улицу, они столкнулись с хозяйкой, которая без слов все поняла и бросила на Федю благодарный взгляд.

Пока ехали на автобусе, разговорились, и Валера объяснил, почему он сумел так быстро прилететь в Сочи. Оказалось, что он был в Москве в отпуске. Его жена, получив телеграмму, позвонила в Москву, и он в тот же день поехал в аэропорт.

В коридоре прокуратуры они увидели троих молодых парней, сидевших у дверей кабинета следователя, это были вчерашние Федины знакомые. Правда, сегодня на их лицах не было наглости, на вхождение Феди и Валеры в кабинет они никак не отреагировали.

Федя представил следователю Коломийца-старшего и вышел на улицу, не желая ждать в коридоре и слушать разговоры упомянутой троицы.

Валера, однако, быстро присоединился к нему.

– Едем в морг, – сказал он.

– Зачем? – возразил Федя. – Я знаю, что там нам скажут: приезжайте с гробом и свидетельством о смерти. Ни того, ни другого у нас нет.

– Ты прав, хозяйка мне адрес столяра дала.

– Я слышал о нем. Тамара говорила, что у него золотые руки.

– Золотые руки, золотые руки, – задумчиво произнес Валера, когда они входили в автобус, – руки руками, а где в Сочи дерево взять. Сочи – что тундра…

– Есть у него дерево, – успокоил его Федя, – этот столяр работает сторожем в дендрарии… Может быть, он пользуется выбракованными деревьями?

Со столяром договорились быстро. За божескую цену для лета тысяча девятьсот девяносто третьего года он взялся к завтрашнему дню сделать гроб и ящик и тут же порекомендовал другого специалиста, который мог бы гроб оцинковать и опаять. Столяр тут же позвонил ему, сообщил размеры и назвал Валере цену.

Обратно возвращались на такси: Валера прикинул расходы, денег должно было хватить.

– А с деньгами, – сказал он, – мы все сделаем… Это Мишкины.

И точно, деньги делали чудеса. Свидетельство о смерти они получили без очереди, съездили в морг, договорились о времени, когда завтра приедут за телом. В морге им сообщили «таксу за приготовление тела к дальней дороге», мужичок в клеенчатом фартуке и с опухшей физиономией предложил им сразу же договориться с ребятами из «скорой», чтобы они довезли гроб до аэропорта.

– Всего шестьдесят штук, – проронил он, – пятьдесят ребятам, десять мне – за посредничество.

– Годится, – ответил ему Валера.

Когда Валера в очередной раз стал ловить такси, Федя предложил ему ехать автобусом.

– Я понимаю, что шахтерская зарплата позволяет жить красиво, но…

– Я эти деньги Мишке на свадьбу собирал и хранить их не хочу.

– Значит, Мишка не шутил, когда говорил, что поедет к теще в Н-ск.

– Не шутил, у него действительно в Н-ске и теща, и невеста.

– Да-а, дела…

– Следователь спрашивал меня, не познакомился ли Мишка в Сочи с какой-нибудь женщиной, не было ли у него недоброжелателей в Воркуте и не известно ли мне что-нибудь о них…

– И что ты сказал?

– Что я ему мог сказать… Не мог Мишка здесь с бабой познакомиться. И не потому, что он через месяц жениться собирался. Как он сам говорил, комплекс у него… А комплекс – от болезни… Псориаз у него с детства, и он этого очень стеснялся, особенно после того, как его в армию не взяли…

– А мне показалось, что он служил на флоте, – сказал Федя, видя что Валере тяжело дается разговор в виде монолога, и пытаясь перевести его в диалог, в котором, как известно, нагрузка ложится на двоих.

– Лет шесть назад сказал ему один дерматолог, что есть единственное средство от псориаза – юг… Мишка поехал, и ты знаешь, получилось, излечиться он не излечился, но с загаром эта штука стала почти незаметной, после этого он помешался на Сочи. Говорил, что после каждой поездки ему становится все лучше и лучше, и настанет такое время, когда он будет нормальным человеком. С тех пор он стал следить за собой, качаться на тренажере. Но комплекс остался, и он, при всех своих мускулах, был далеко не донжуан… Так что сомнительно, чтобы он да познакомился здесь с кем-либо.

– Познакомился же он со своей будущей женой, – возразил Федя, обиженный столь заниженной оценкой Мишки его старшим братом.

– А-а, – только и произнес в ответ Валера.

Федя хотел поспорить, но сдержался, так как понял, что Валера был Мишке не только братом, но и отцом, а значит, Мишка для него на всю жизнь останется ребенком и несмышленышем. Где уж такому познакомиться в Сочи с женщиной.

Разговор происходил в такси. Они уже подъезжали к дому, когда Федя спросил:

– А кем работал Мишка?

– Машинистом, – ответил Валера.

– Машинистом? – удивился Федя.

– Да, – сказал Валера и умолк, так как машина остановилась у дома. Он рассчитался с водителем и продолжил: – Машинистом сцены. Есть такая должность во Дворце культуры профсоюза горняков, и должность эта никакого отношения к тепловозам, электровозам и врубовым машинам не имеет. Так называют человека, который выставляет декорации к спектаклям. Правда, иногда Мишка представлялся художественным руководителем, но делал это в шутку, да и то там, где его не знали. В Сочи, я думаю, музыкальные руководители сейчас не в цене, и уж если пускать пыль в глаза, то нужно представляться коммерсантом, предпринимателем…

– А как он представился своей будущей жене? – вырвалось у Феди.

– Ей не было нужды представляться. Она приезжала с театром на гастроли… Там они и познакомились… Не возражаешь, если я у тебя передохну и переночую?

Однако отдыхал Валера недолго. Побыв в комнате с полчаса, он взял сумку и ушел в город.

Вечером он вытащил Федю под навес, где за столом уже сидели Тамара с мужем, Магда и двое других отдыхающих: пожилая супружеская чета, которую Федя мельком видел несколько раз во дворе.

На столе было блюдо с салатом из огурцов и помидоров, тарелка с колбасой, фрукты, две бутылки водки, стаканы и не было вилок, так что даже со стороны было понятно – это поминальный ужин по Мишке.

Слово взял хозяин. Он долго и бессвязно о чем-то говорил, пока не вмешалась Магда.

– Упокой его душу со святыми, – сказала она, и все выпили. При этом хозяин попытался, как обычно, чокнуться с присутствующими, но легкий шлепок по руке, сделанный Тамарой, остановил его.

Выпили по второй, однако не разговорились и даже не оживились. Когда же была выпита третья чарка, пожилая чета, сославшись на усталость, ушла, за ними, всплакнув, отправилась и Магда. За столом осталось четверо, говорить было не о чем… Но разговор все-таки был, странный разговор, хозяин время от времени спрашивал Валеру, где он работает, и присутствующие выслушивали ответ, после этого хозяин предлагал выпить, «чтобы таким образом помянуть Михаила». Спустя минуту-другую хозяин опять спрашивал Валеру о том же, а когда гость, уважая хозяина, отвечал, но уже в сокращенном варианте, снова предлагал выпить и, «таким образом, помянуть Михаила». Так продолжалось долго, пока хозяин не переключился на Федю, увидев, что в его стакане нет водки.

Уже и Тамара ушла из-за стола, а хозяин продолжал говорить Феде о том, что ему тоже когда-то врачи запретили пить, потому что обнаружили у него болезнь – «алкоголизм», но он «не поверил им, и правильно сделал», поэтому он «пьет до сих пор и чувствует себя хорошо», потом он опять спросил Валеру, где тот работает.

Тамара несколько раз выходила во двор, выбирая момент, чтобы «изъять» мужа. Наконец такой момент настал, голова хозяина упала на грудь, и он забылся странным сном, продолжая с кем-то нечленораздельно говорить.

Тамара увела его, предупредив Валеру, чтобы он не беспокоился: она все уберет со стола сама.

Перед тем как лечь спать, Валера сказал:

– Ты не удивляйся, что я даже не всплакнул, у меня будет еще время, когда я его привезу, а сейчас мне нельзя, а то мы с ним здесь вдвоем останемся…

Проснулись рано. Валера побрился, собрался, попрощался с хозяйкой, отверг предложение хозяина «по маленькой» и кивнул Феде:

– Пойдешь?

И снова был день, полный забот.

Приехали к столяру, тот попросил надбавку, «так как инфляция». В морге заплатили ребятам из «скорой» пятьдесят тысяч, но те, узнав, что надо еще заехать к паяльщику, тоже попросили надбавку. Не стал исключением и паяльщик…

Валера, не торгуясь, отдавал деньги, словно хотел быстрей от них избавиться, надеясь, что с последним рублем для него должен наступить конец переживаниям.

В аэропорт приехали вечером. Немного повозились со сдачей ящика в багаж и расстались. Причем сделали это мимоходом, так, как будто завтра вновь должны были встретиться.

Федя пошел на автобусную остановку и долго стоял там, как вдруг увидел Валеру, который кого-то искал.

– Случилось что? – спросил Федя, подойдя к Валере.

– О-о, – ответил тот, – я тебя и ищу, я со всеми рассчитался, а про тебя забыл.

– Ну ты даешь, – сказал Федя.

– Погоди, – перебил его Валера, – там у Мишки под кроватью я оставил две бутылки… Это на девять дней, с Тамарой я договорился и заплатил ей. Она до девятин никого на эту кровать не поселит. Может, от этого ему спокойно будет… А ты возьми на память. – И он протянул Феде зажигалку.

– Да я не курю, – вырвалось у Феди неожиданно.

– А я тебе и не предлагаю, – проронил Валера и пошел к зданию аэропорта.

Подошел автобус. Федя сел в него и стал смотреть в окно, ничего при этом не видя, мысли его были заняты другим.

«А что, если подобное случилось бы со мной, с моими родственниками?»

Он представил себе, как бы он выкручивался из такой ситуации, не имея денег, и не нашел выхода. Выход всегда был связан с наличием денег, а их у него-то как раз и не было.

Было еще светло, когда Федя добрался до Светлановского моста. Он спустился под мост со стороны универсама, по противоположному склону бывшего оврага, прошел до того места, где начиналась лестница.

За эти дни здесь ничего не изменилось, да и не могло измениться. Все, как прежде, и даже старуха сидит в той же беседке, и тот же пес изредка откликается на лай соседских собак.

Федя поднялся по лестнице до самого верха, прошел по наклонной тропинке до кустов и вышел на остановку.

В голове его уже складывался план завтрашнего разговора с Юнаковым.

Открывая двери прокуратуры, он мысленно представлял себе знакомую троицу, развалившуюся на стульях возле кабинета следователя. Но коридор перед кабинетом был пуст.

«Наверное, Юнакова нет на месте», – подумал он, но опять ошибся. Юнаков был в кабинете. Все тот же чистенький молодой человек, аккуратно составляющий протоколы, с маской значительности на лице, какую носили в недалеком прошлом его комсомольские сверстники.

– A-а, Внучек, – сказал Юнаков, чем покоробил Федю: ему все же не двадцать пять, как следователю, а тридцать семь. – Присаживайтесь. Что привело?

– Есть некоторые соображения, – ответил Федя.

– Они только что возникли, или вы пересмотрели свои взгляды?

– Нет, я своих взглядов не пересматриваю.

– Не хотите, так сказать, поступаться принципами, – хохотнул Юнаков.

– Не хочу, – не приняв его тона, ответил Федя.

– Похвально, – с едва уловимой иронией превосходства более информированного человека над человеком менее информированным сказал Юнаков.

Начало беседы не понравилось Феде, и он уже пожалел, что сюда пришел.

– Так какие соображения? – спросил Юнаков. – Вы еще сомневаетесь в причинах смерти Коломийца?

– Нет.

– И это не связано с вашим самостоятельным расследованием?

Тут Федя вспомнил старуху в беседке и ответил:

– Расследование я еще не начал, хотя осмотр места происшествия произвел.

– Я об этом уже знаю, – самодовольно усмехнулся Юнаков.

– Я хотел бы, – продолжил Федя, не обратив внимания на реплику следователя, – чтобы вы мне кое в чем помогли.

– В чем, к примеру?

– Ну… – начал Федя, – хотя бы в предоставлении информации. Не появлялся ли под мостом еще кто-нибудь, кто осматривал место происшествия? Преступников, вы знаете, часто тянет на место преступления.

– Откуда вам это известно? – спросил Юнаков, потянулся к делу и заглянул в протокол первого допроса. – Вы же инженер, а не юрист… Вы что? Детективов отечественных начитались и полагаете, что все профессионалы – взяточники и только и делают, что хоронят дела, если они представляют малейшую трудность в расследовании… Так?

– В чем-то так.

– Угу, в чем-то. А вы думали, что это вам не по зубам, потому что вы не специалист… Кстати, вы уже попали в поле зрения нашей доблестной милиции, – произнес он жестко.

– Мне ли бояться нашей доблестной милиции! Моя милиция меня бережет.

– Так-то так, – ответил Юнаков. – А что, если эта доблестная милиция как раз и посчитает вас преступником, которого, как известно, тянет на место преступления?

– Ну, в этом случае, я надеюсь, не менее доблестная прокуратура ее поправит.

– Ну что ж, логично, но милиция – это полбеды, если не сказать большего: вообще не беда. Хуже всего, если Коломийца действительно убили, тогда вы, наш дорогой гость и Пинкертон, подвергаете себя серьезной опасности. И это уже не шутки.

– В конце концов я подвергаю опасности себя, и это мое дело… Если государство не может защитить моих друзей и меня самого, то закон дает мне право делать это самостоятельно.

– Закон дает вам право защищаться, – уже мягче сказал Юнаков, – но не подменять органы следствия. – Он опять заглянул в протокол и добавил: – Уважаемый Федор Степанович. – Следователь чувствовал, что информированность его о Внучеке была меньшей, чем было необходимо для правильной его оценки.

– Федор Степанович, – начал он после некоторой паузы совсем уже другим тоном, – как бы вы отнеслись к человеку, который пришел к вам на производство, посмотрел на сборку какого-нибудь агрегата и сказал: вы все делаете не так. Что бы вы ему сказали? Наверное, указали бы на дверь… И это у вас, технарей, где сам совет или оценка каких-то действий не задевает чьих-либо интересов. Другое дело у нас… У нас дилетанство не только невозможно, но и вредно, потому что опасности подвергаетесь не только вы сами, но и другие люди, о которых вы, может быть, даже и не знаете.

– Но такое возможно только в том случае, если смерть Мишки произошла не от несчастного случая, что само по себе и является подтверждением совершения преступления.

– Слишком дорогая цена, – категорически заявил Юнаков.

«Не получается полноценного контакта, – подумал Федя, – сейчас он начнет рассуждать, как должна быть ценна человеческая жизнь, и все сведется к общим словам о гуманизме. И все же надо подавить в себе неприязнь к следователю, иначе вообще ничего не получится».

Когда-то Федины преподаватели говорили: если хочешь управлять другими людьми, установи психологический контакт. Мало заставить кого-то делать что-то, надо чтобы он делал это не под нажимом. Напор – штука хорошая, но кратковременная, и, если он не подкрепляется чувствами признательности или симпатией, такой союз может распасться в любой момент.

«Поэтому придется начать все сначала».

– Брат Коломийца приезжал и рассказывал, что Мишка не был музыкальным руководителем, а работал машинистом сцены во Дворце профсоюзов в Воркуте. Но и этого мало, в последнее время он представлялся коммерсантом…

– И что из этого следует?

– Из этого следует, что он мог представиться кому-нибудь коммерсантом и, таким образом, попасть в поле зрения тех, кто охотится в Сочи за коммерсантами.

– Гипотетически мог, – сказал Юнаков, – но для того, чтобы эту версию доказать или опровергнуть, необходимы…

– Да-да, необходимы доказательства, вот их и нужно собрать. Ведь раньше у нас даже данных не было, чтобы выдвинуть эту версию, а теперь они появились, – говорил Федя, сердцем чувствуя, что опять настораживает собеседника и тот думает не столько над его версией, сколько над тем, откуда взялся этот резвый свидетель и не шизофреник ли он.

– Мне кажется, что вы не все сказали о себе, – произнес Юнаков. – У вас в рассуждениях чувствуется определенная логика и много специальных терминов: доказательства, версии, поле зрения… Сейчас этому учат в инженерных вузах?

– Я какое-то время был безработным, – начал Федя.

– И подрабатывали следователем…

– Нет, но я много читал специальной литературы.

– Ну вот наконец все стало на свои места.

– Но какое это имеет значение? К вам пришел человек, принес ключ к разгадке преступления, а вы с ходу его отвергаете.

– Ни в коем случае, – ответил Юнаков, – я не отвергаю…

«Еще бы, разве можно отвергать помощь населения в расследовании преступлений».

– …не отвергаю, а только говорю, что это – предположение, причем не основанное на фактах.

– Нет, – возразил Внучек, – не предположение, а факты – вот они. Коломиец-младший дня за три-четыре до своей смерти познакомился с женщиной, которую зовут Виолетта, она ниже среднего роста, один глаз у нее зеленый, а другой карий…

– Вы что? Сами это видели?

– Нет, об этом мне рассказал Коломиец.

– Маловато, – начал было Юнаков.

– Я еще не закончил, – сказал Федя. – Виолетта подарила Мишке нательный пояс для хранения денег. Он этот пояс носил, но, разумеется, без денег, поскольку деньги хранил в шкафу. Я спрашивал вас тогда про пояс, вы сказали, что пояс не нашли, точнее, пояса на время осмотра не оказалось. Вот интересно, сняли пояс в морге или…

– Или на месте происшествия и не занесли в протокол?

– Да.

– Утверждение, конечно, для следователя оскорбительное, но могу вас сразу разочаровать. На этот раз в ваших словах нет логики. Если в поясе не было денег, то он не представлял интереса ни для работников милиции и прокуратуры, ни тем более для работников морга.

– Значит, пояс сняли до приезда сотрудников.

– Возможно, если наличие этого пояса подтвердил бы кто-нибудь еще. Но я допросил за это время давнего друга Коломийца…

– Николая из «Жемчужины»?

– Да, а еще я допросил хозяйку вашего дома…

«Хорошо, что не хозяина».

– … и они ничего об этом не говорили. А Коломиец не отличался скрытностью и все, что с ним происходило днем, рассказывал вечерами… Как информация?

– Нормально, – не нашел, что ответить Федя, – но вернемся к делу, мне не осилить его одному.

– Федор Степанович, вы похожи на сумасшедшего. Вы же сами понимаете, что найти Виолетту в Сочи невозможно. Тем более женщины на отдыхе любят представляться чужими именами… Но я все-таки дам поручение уголовному розыску, может, в поле зрения их когда-нибудь попадала некая Виолетта. Я вам это обещаю…

– Вот и прекрасно, а если у меня что-нибудь появится, я к вам зайду или позвоню. Ваш телефончик на всякий случай.

– Федор Степанович, – Юнаков уже говорил вполне благосклонно, как со старым другом, который еще чего-то недопонимает и вот-вот должен, наконец, понять, – не стоит заниматься самодеятельностью. Сочи далеко не образцовый курортный город, каким он был совсем недавно, но видеть во всем преступную руку тоже нельзя. В данном случае это как раз тот случай… Но вы не беспокойтесь, мы все проверим, и если будут доказательства…

– Доказательства будут, – не дал ему договорить Федя.

– Но я все же попросил вас не заниматься самодеятельностью, занятие это небезопасное и…

– Ну что вы, – сказал Федя, – конечно, никакой самодеятельности, но я верю в случай, вдруг мне случайно встретится красавица Виолетта.

– Тогда сразу ко мне, сразу ко мне… Но найти в Сочи женщину, которая знакомится с мужчинами, все равно, что соломинку в стоге сена. Сочи – специфический город. Он – курорт, и все, кто сюда попадает, жаждут отдыха и развлечений и, разумеется, находят их: кто в море и солнце, кто в картах и женщинах, кто в вине… Кому что…

Федя встал со стула. Нужно было сделать некий заключительный аккорд в этой партии, чтобы Юнаков почувствовал себя если не чуть-чуть виновным, то чуть-чуть обязанным перед ним. Это создаст основу для будущей встречи и более теплого приема, а если понадобится, и помощи. Но он ничего не придумал и произнес:

– До свидания…

Однако он недооценил Юнакова. Прощаясь, тот сказал:

– В Сочи, конечно, все возможно… Возможно, Коломиец встретил грабителей; возможно, он налетел на хулиганов, развлекавшихся таким образом; возможно, он поскользнулся… Я знаю, вы думаете, что следователь пытается прекратить дело, но это не так. Будут доказательства – будет основание думать иначе. А пока же все говорит о том, что это несчастный случай. И не думайте, что в Сочи следователи не работают, а отдыхают. Они работают, хотя и одеваются, может быть, не по-рабочему… Кстати, помните ту тройку крутых ребят из коридора? Сейчас они ходят другими коридорами, менее комфортными и более длинными.

На улице Федя вытащил записную книжку и записал адрес прокуратуры. Номера телефона Юнаков ему так и не сообщил, скорее всего, следователь не хотел, чтобы дотошный свидетель беспокоил его.

Постояв немного в тени здания прокуратуры, Федя натянул на голову кепочку и пошел на пляж.

Купрейчик, его лечащий врач, был психиатром, хотя и возглавлял в Каминске отделение неврозов. Отделение занимало двухэтажный особняк в центре города, до революции принадлежащий купцу первой гильдии Егорову. С той поры особняк мало изменился внешне, те же каменные узоры над окнами, те же капитальные каменные ворота, и только каменная кладка на них «Егоровъ» завешена доской с названием «Каминская больница – отделение неврозов».

По поводу этого названия у Купрейчика были постоянные споры с главным бухгалтером больницы, тот время от времени пытался срезать персоналу отделения надбавки за вредные условия и дополнительный отпуск, мотивируя это тем, что отделение, судя по вывеске, неврологическое, а не психиатрическое.

– Меняйте вывеску, – говорил главбух, – иначе с меня КРУ[17]17
  КРУ – контрольно-ревизионное управление.


[Закрыть] штаны снимет.

– Черт с ними, со штанами, – отвечал Купрейчик, – зато люди будут приходить к нам и лечиться без страха, что на них будут показывать пальцем после стационарного лечения.

Такие разговоры проходили в кабинете главного врача каминской больницы Виктора Витальевича или просто Витальича. Витальич не забыл те времена, когда сам «был» врачом, а не заведующим больничным хозяйством, и брал сторону Купрейчика. На это главбух говорил:

– Дело ваше, вам и отвечать. – И покидал кабинет, оставляя нападки на вывеску до следующей ревизии.

В марте, когда снег чернеет, слеживается, и дворникам приходится больше работать ломом, чем лопатой, к «крейсеру»[18]18
  «Крейсер» – шутливое название дома, где работал Внучек.


[Закрыть] подъехала «скорая», из которой выбрался несколько потяжелевший за последние два года Виктор Витальевич. Витальич с места в карьер предложил Внучеку полечиться у нового специалиста, что появился в Каминске недавно, год назад.

Специалист раньше работал в Н-ске, но что-то там не заладилось у него с женой. Он бросил все и приехал в Каминск, так как знал Витальича еще с институтских времен.

– Врач он от Бога, – говорил Витальич, – это чудо, что его заполучил Каминск. Надо пройти у него обследование, и все твои болезни, если они есть, конечно, как рукой снимет.

Так Федя познакомился с Купрейчиком, который, как и Витальич, был чуть старше его. Купрейчик взял его в отделение, лечил, а по выписке предостерегал от резкой смены окружения, климата, места жительства. Все это он, как и Мишка, называл неблагоприятными факторами, с которыми неокрепшая после лечения психика Феди могла не справиться.

Федя шел по олеандровой аллее, стараясь не выходить на солнце, которое в больших дозах тоже неблагоприятный фактор, и думал, что, влезая не в свое дело, он подвергается воздействию еще одного фактора, который может разрушить все, что с таким трудом наживуливали Витальич и его институтский друг.

Людей на пляже было не много. Федя выбрал место в тени бетонного бона, расстелил на гальке полотенце и лег на него.

С характерным шорохом накатывались на прибрежную гальку волны, в неразборчивый гул сливались голоса взрослых отдыхающих, в такт набегающим волнам визжали дети, приятная прохлада вливала в тело спокойствие и лень, не давая взбодриться и обмозговать беседу с Юнаковым.

Он несколько раз пытался заставить себя вспомнить отдельные детали разговора, но мысли не слушались его и текли в другую сторону, с юга – в центр России, где находился старый сибирский город Каминск, в котором, если верить Максиму Горькому, жили самые жирные купцы, ездившие на Масленицу пьянствовать в саму Москву на лошадях.

В отделение «неврозов» его привел Витальич, не поленился, выделил час своего времени.

Сестра, встретившая их в приемном покое, сказала, что заведующий будет через несколько минут, и повела их в кабинет, который размещался на втором этаже. Дорогу к нему преграждали три солидные купеческие двери, сестра открывала их специальным ключом.

– Как в вагоне… проводники, – пошутил Витальич, чтобы загладить возможное неприятное ощущение, которое возникает у людей, попадающих в помещение за многими замками.

– Да, – согласился Федя, но у него возникли другие ассоциации, и вовсе не с Н-ской психушкой, где он лежал два года назад. Ту больницу он помнил плохо, в ней он не ходил по отделениям и палатам и не знал, каким образом открываются двери. Ему вспомнился следственный изолятор, в котором он с начмилом и командиром батальона охраны готовился освобождать заложников.

В отделении «неврозов», как и в следственном изоляторе, был особый запах лекарств вперемежку с запахами кухни и человеческих выделений. Букет этот создавал ощущение тяжелого и даже липкого воздуха, какой всегда бывает в помещениях, изолированных от нормального мира. Почему в таких заведениях одинаковый воздух? Может быть, это воздух неволи?

Сестра открыла дверь в кабинет заведующего, но они не вошли, потому что Витальич сказал:

– А вот и сам хозяин. – И указал в сторону коридора, по которому навстречу им шел худой мужчина, «явно косящий под Чехова», если брать во внимание его бородку. Однако сходство полностью разрушалось тем, что вместо пенсне на его носу сидели большие роговые очки – непременный атрибут физиков, спорящих с лириками в семидесятых годах.

В кабинет Федя вошел первым. Витальич и завотделением на правах хозяев задержались в коридоре.

«Ни хрена себе, отделение неврозов», – подумал он, увидев решетки на окнах.

Витальич перехватил этот взгляд и сказал, успокаивая:

– Это предосторожность. Бывают ошибки в диагнозе, и в отделение попадают психические больные. Но ты к ним не относишься…

Конечно, и отделение, и заведующий ему не понравились. Отделение – тюрьма, а заведующий – типичный психиатр, то есть человек, который после пяти лет работы по специальности мало чем отличается от своих пациентов.

Потом врачи заговорили на латыни, и Витальич перевел ему, что заведующий рекомендует сделать полное обследование, поставить диагноз, а уж потом говорить о лечении.

– Так что ты располагайся здесь, обследуйся, а уж лечиться тебе потом или нет, решишь сам, понял?