Текст книги "Игры капризной дамы"

Тихо открылась боковая дверь, в которой показался Писаренков с гранатой в руках. Кольцо он выдернул еще за дверьми.

Писаренков уже подкрадывался к машине, как вдруг из окна будки вылетела и звякнула о бетонный пол заточка, потом еще две…

– Все, начальники, – крикнул Буза, – сморили вы нас, сдаемся…

И тут послышалось ругательство капитана и крик:

– Гранату, гранату…

На счастье, кольцо все еще оставалось в руках Писаренкова. Чеку вставили в отверстие, запал вывинтили.

Первым из машины выпрыгнул Шнырь, потом Хряк и последним спустился Буза. Бойцы из группы захвата обыскали их в три секунды и передали «ребятам» Михалыча.

А в это время в проеме двери будки автозака появились парень в короткой шинели и молодая женщина в пальто и берете.

У них все было на месте: руки, ноги, головы. Все облегченно вздохнули, «все хорошо, все нормально», потому что никому и в голову не пришло взвесить их душевные страдания, да кто у нас вообще их взвешивает и учитывает…

Все вокруг стало бестолковым и шумным, как бывает, когда неожиданно спадает нервное напряжение. Члены «тройки» кроме Внучека закрутились вокруг Марова и прокурора. Капитан обнаружил вдруг, что у него исчез зеленый патронный ящик со спецсредствами, и помчался с тремя своими ребятами его искать. Остальные члены группы захвата окружили Писаренкова, который, несмотря на свою флегматичность, разволновался и третий раз рассказывал, как он чуть не потерял кольцо.

Внучек проводил Виктора и Валентину в кабинет начальника изолятора и только было открыл рот, чтобы… Как дверь распахнулась, и в кабинет ввалилась вся группа захвата во главе с капитаном. Началось обратное переодевание.

Говорить о чем-либо в такой обстановке было невозможно.

– Ничего не нужно? – спросил Внучек бывших заложников.

Парень кивнул головой, поднялся и сказал Внучеку на ухо то, о чем опер сам должен был догадаться.

Показав Виктору и Валентине двери с литерами «М» и «Ж», вернулся в кабинет. Группа уже закончила переодевание и сидела на стульях, нещадно дымя сигаретами.

Не желая дышать сигаретным дымом, Федя вышел в коридор и опять столкнулся с парнем в короткой шинели.

– Не смогли бы вы помочь нам, – спросил Виктор, – у нас через двадцать минут электричка, а следующая будет вечером… поздно… Нам бы до вокзала добраться.

Внучек пожалел, что на этот раз он прибыл в изолятор не на машине.

– Сейчас что-нибудь придумаем, – сказал он. – Послушай, гражданин начальник, – обратился Внучек к Узякину, – заложников нужно срочно до вокзала подвезти, у них последняя электричка уходит, дай машину.

– Не могу, – ответил Узякин, – сейчас генерала к поезду везти надо.

– До поезда еще целый час, а электричка уходит через… уже через пятнадцать минут… ты объясни генералу ситуацию…

– Ты иди и объясни, – сморщился Узякин, но все же пошел к генералу.

Вернулся он через минуту.

– Генерал сказал, чтобы машина никуда не уезжала, заложники тоже. Он скоро освободится и хочет с ними поговорить.

Маров действительно освободился через полчаса, сказал, что заложников завтра допросит следователь, сел с прокурором в Узякинскую машину и уехал на вокзал. В это время Внучека разыскал Михалыч:

– Иди, тебя шеф к телефону приглашает.

Шефа интересовали подробности «операции», чтобы передать их в управление.

Когда Внучек закончил разговор и вышел в коридор, там уже не было того шума и бестолковья. Привлеченные милиционеры разбежались, группа захвата уехала, куда-то исчезли заложники, и тюрьма опять стала серым и скучным местом, которое для веселья мало оборудовано.

В коридоре были одни члены «тройки» и Михалыч.

И то Михалыч задержался потому, что лично проверял размещение вновь прибывших.

– Не проследи, – говорил он, – так их в одну камеру поместят, с них станется…

Из всех четырех необычайно весел был лишь старший оперативный начальник, коим он опять стал после отъезда генерала. Веселость эта объяснялась тем, что генерал, при всей его жесткости, «отметил все-таки его положительную работу».

– Мужики, – сказал Узякин, – надо снять стресс, у меня жена во вторую смену работает, приглашаю к себе.

– Не могу, – засуетился Михалыч, – детишки внука подкинули, моя с ним за день намается и вечером меня ждет, чтобы передать эстафету…

– Мне тоже домой надо, – произнес комбат.

– Ну раз домой, – ехидно усмехнулся Узякин.

– Подбросишь меня? – спросил Михалыч комбата.

– Если машина вернулась, – ответил тот, и они оба направились к выходу, за ними пошел и Внучек, но Узякин придержал его рукой. Когда двери за комбатом и Михалычем закрылись, Узякин воссоздал на своем лице ехидную усмешку и сказал, имея в виду Собинова.

– Домой ему надо, как бы не так, сейчас он к девицам поедет, а жене скажет, что на происшествии был. Он мне как-то говорил, что не может понять, почему жена его встречает спокойно, когда он в четыре утра с происшествия возвращается, но стоит ему в час от подружек заявиться – устраивает тарарам. Что с него взять, – военный, не опер, любой опер уже бы просчитал ситуацию и понял, что с происшествия он всегда приезжает на машине и жена слышит шум, хотя и отдаленный, а от подружек он возвращается пешком, гы-гы-гы…

Они вместе прошли каморку ДПНСИ, и тот выпустил их на улицу, не проверяя документы.

Перед входом в изолятор стояли две машины: узякинский «уазик» и «скорая помощь», видимо, только приехавшая. Из «скорой» выскочил медбрат – нагловатый парень в белом халате и с огромной черной шевелюрой, с которой шапку можно было не носить и зимой.

– Мы по вызову, – по-военному доложил он, обратившись к Узякину, – куда нам ехать?

– Давно приехали? – спросил его Узякин.

– Только что, – ответил медбрат.

– Тогда на хрен, – сказал ему Узякин, – с такой скоростью можно только туда…

Вокзал встретил их, как улица встречает чужаков, настороженно и враждебно.

Они прошли на второй этаж, нашли свободное место рядом с пьяным мужиком и его трезвой, как ни странно, супругой. Мужик время от времени засыпал и начинал храпеть, жена толкала его в бок, он просыпался и смотрел в зал ожидания пустыми глазами.

За весь этот страшный и одновременно суматошный день Виктор привык к положению человека, над которым завис нож гильотины. Нож мог сорваться вниз в любой момент, но не сорвался. Страшно ли ему было под ножом? Нет. Страха он не испытывал. С того момента, как Хряк ударил его в ухо головой, он словно отупел и почти не страдал от всего происходящего. Его даже не порадовало освобождение, и он искренне удивился, чему так радуются ребята в пятнистых комбинезонах, переодевавшиеся в одной из комнат изолятора в Каминске.

Отупение это не прошло даже сейчас, и то, что обычно задевает нормального человека, его абсолютно не трогало.

Его не беспокоили косые взгляды вокзальной шпаны, снующей в толпе по залу ожидания, ни пьяный сосед, который, засыпая, падал на него, ни взрывы дикого хохота какой-то пьяной компании мужчин и подростков, одетых почему-то в брезентовые куртки.

Однако через эту чувственную тупость медленно пробивались ростки рассудка, который говорил ему, что там, в автозаке, они с Валентиной были лучше защищены от возможной опасности, чем здесь.

Было уже десять вечера, когда они сели в электричку. Ездить в электричке в такое время да еще в форме работника МВД было опасно, но ночевать на вокзале по тем же причинам было еще опаснее…

В электричке было много народа, и они пошли искать свободные места. Вагон, где такие места были, они нашли быстро, но вскоре пожалели, что нашли… В вагоне было свободно потому, что шумная компания парней в брезентовых куртках выкурила всех и развлекалась там одна.

Надо было уходить, но уходить так, чтобы это не было похоже на бегство. Бегать от шакалов опасно. Он знал это: в колонии работал.

– Смотри, ментяра появился, – сказал один из парней, – у какой серьезный…

– И с бабой, – поддакнул второй.

– У них любовь, чуваки, – осклабился третий, и все заржали.

– Смотри, смотри, – произнес еще кто-то, – он обиделся, он сейчас даст нам по морде… гы-гы-гы…

– А баба ничего, можно ее за угол отвести… ага… и по морде, и по морде…

– Чувак, ты все перепутал, это его по морде, а ее… гы-гы-гы.

– А можно наоборот…

Отупение начало проходить. Валентина потянула его из вагона.

– Пойдем, пойдем, – говорила она, – не обращай внимания… тяжелое детство, пьяные родители…

Но Виктор не дал увести себя совсем, в соседний вагон, не хотел, чтобы шпана подумала, что он убегает…

– Постоим в тамбуре, – предложил он.

– Витя…

– Постоим…

– Ментяра, у-у-у, – слышалось через закрытые двери.

– Не прячься, мент, – кричал кто-то из «брезентовых» парней, – мы тебя все равно достанем.

– Не обращай внимания на дураков, не заводись, – говорила ему Валентина, – ты же не злишься, когда тебя собаки облаивают, так и тут…

– Пойдем, – немного помедлив, сказала она.

– Нет, – ответил он, так как окончательно сбросил с себя состояние отупения и не хотел выглядеть в глазах других пассажиров трусом.

– Пойдем, Витя. Ты был молодцом, я даже тобой гордилась. Я поняла, что ты не захотел уйти из санчасти из-за меня. И я очень волновалась. А мне волноваться нельзя. Когда мы в машину сели, я загадала, если у нас все обойдется, то у нас все будет хорошо… так и получилось… теперь у нас все будет хорошо. Я тебе вчера хотела сказать – у нас будет ребенок. И все будет хорошо. – И она, взяв его за рукава шинели, приникла головой к ее отворотам.

И снова ощущение тупика, из которого нет выхода, овладело им. Он почувствовал себя человеком, выбравшимся из малой передряги и тут же попавшим в передрягу большую, выбраться без потерь из которой не было никакой возможности, потому что в жизни, как и в тюрьме, существует одна система «ниппель». Она дает возможность делать все в одном направлении и ничего не позволяет в обратном…

Узякин достал из серванта рюмки, порезал колбасу, вытащил из холодильника начатую банку соленых огурцов, сделал из варенья морс и, не найдя должной посуды, налил его в большую хрустальную вазу.

– Видела бы жена, – сказал он, – во что я морс наливаю, ее бы кондрашка хватила.

Внучек жил в Каминске три месяца, но уже знал, что ехидный начальник Каминской милиции и гроза всех правонарушителей побаивался своей жены. Как он совмещал твердость и деспотизм на службе с абсолютной подчиненностью дома, было непонятно. Хотя, что ходить далеко за примером…

После приготовлений на столе появилась запотевшая бутылка «Пшеничной», хозяин усадил гостя за стол, разлил водку в две большие стопки.

– Ну давай, – поднял он тост, – за благополучное завершение операции.

– Давай, – согласился Внучек и опрокинул стопку в рот.

– А говорили, что ты не пьешь? – удивился Узякин, закусив водку огурцом.

– Ну ты провокатор, – возмутился Внучек, – пригласил, угостил, а теперь…

– Да я так, – сказал Узякин, нисколько не смутившись, – вот ты приехал к нам в город и ведешь себя, как тихушник, хотя все вы кагэбэшники – тихушники…

– Ну и что из этого вытекает?

– Да ничего… Вот приехал ты к нам, а знаешь ли ты, что за город Каминск?

– Город, как город…

– Э, брат, нет, Каминск – это центр России, понял? Я еще когда в школе учился, сидел раз на географии, измерил расстояние от западных границ до Каминска и от Каминска до восточных границ, и оказалось, что они одинаковы… Каминск – это сердце России, понял?

– Понял.

– Ну давай еще по одной, а потом поговорим…

Выпили.

– Слушай, давай Собинову позвоним, – предложил Узякин.

И хозяин, не ожидая ответа Внучека, стал набирать номер телефона.

– Так и есть, – сказал он, поговорив с женой комбата, – они на происшествии… гы-гы-гы… давай еще…

– Давай…

– Слушай, КГБ, – спросил Узякин, – куда мы катимся?

– Не знаю, – отрезал Внучек.

– A-а, темнила, в бардак мы катимся. Ты думаешь, расхлебали мы эту кашу, и все? Не-ет, это только первые ласточки, скоро на такие происшествия каждый день выезжать будем, понял?

– Угу…

– Ни хрена ты не понял, – сказал Узякин, – ты работал по диссидентам, а они люди культурные, заточек к глоткам не приставляют…

– Не работал я по диссидентам, – вскипел Внучек.

– Ну ладно, извини, – пошел на примирение Узякин, – давай еще по чуть-чуть.

Незаметно выпили бутылку, и хозяин тут же достал другую.

– Давай выпьем за тех, кого мы сегодня спасли, – напыщенно произнес Узякин.

– Спасли? – переспросил Внучек.

– Ну да, – ответил Узякин.

– Ну ты загнул, да если бы их не освободили захватчики, они были бы в морге.

– Ну уж в морге, – засомневался Узякин, – ты думаешь, у Марова это первые заложники?

– Судя по тому, как он организовал это дело, безусловно.

– Ну это ты зря, у нас в милиции, брат, дисциплина, не то, что у вас в КГБ – демократия, потому вы и развели всякую нечисть. Генерала тоже можно понять.

– Отстань ты со своим генералом.

– Нет, погоди, – не уступал Узякин, как будто генерал мог услышать и оценить его преданность, – его можно понять.

– А чего тут понимать, если с таких позиций подходить, то и Бузу понять можно…

– При чем тут Буза?

– А при том, что он тоже вроде как жертва обстоятельств. Генерал вынужден так поступить, а этот так.

– Ого, – удивился Узякин, – в этом что-то есть. Мы все заложники чего-то. Буза и его подельники – заложники воровских правил. Мы с тобой – заложники правил других.

– Ну да, а настоящие заложники вроде уже и не заложники, поэтому их и в расчет брать не стоит. Бросил гранату в будку и доложил рапортом, что в ходе операции заложники погибли.

– Ну а как бы ты освободил их другим способом, ты же видишь, что эта зараза для нас непривычна, мы к ней не готовы. У нас нет средств, как на Западе, чтобы можно оглушить или шокировать, нет людей, которые могли бы это сделать.

– Хватит, – отрезал Внучек, – так мы далеко зайдем, этого у нас нет, другого у нас нет, а мне кажется, что у нас нет чувства того, что мы отвечаем за людей. Генерал, ты, я деньги получаем за то, чтобы людей защищать, и должны делать все, чтобы было тип-топ, а мы не сделали такой малости, какую должны были сделать, не дали машины, чтобы они могли вовремя уехать. Вот что нас характеризует больше всего…

– А-а, – дались тебе эти заложники, да и заложники они были в будке, а когда их освободили, они стали обычными гражданами. Наше дело их освободить, а развозить по вокзалам не наше… не согласен?

– Не согласен.

– Ну и хрен с тобой, давай еще по одной.

– Не хочу…

– Как не хочешь? Ты что, не мужик?

– Мужик.

– Ну тогда давай.

– Не буду.

– Да ладно тебе, – сказал Узякин, – уже и обиделся, на обиженных воду возят. Ну давай помиримся и померяемся, кто победит, тот и прав будет.

Узякин, отставив тарелки, поставил локоть на стол.

– Отстань.

– Ну давай, – настаивал Узякин. Его распирало от прилива сил, и он, чтобы разозлить собеседника, ткнул Внучека в плечо открытой ладонью.

Удар был не сильный и не болезненный, но очень уж бесцеремонный, и Внучек ответил коротким тычком в печень. Но разве можно хорошо ударить сидя? Тычок этот только раззадорил хозяина. Он облапил Внучека, не давая ему возможности ударить еще. Чтобы вырваться, Внучек потянул его вправо, а затем рванулся в обратную сторону.

Узякин потерял равновесие и упал на четвереньки, задев стол. На столе что-то упало, покатилось, выливая остатки морса, а потом упало на пол и разбилось.

– Ох… итит твою, – наполовину протрезвел Узякин и взялся за голову…

– Да, довыпендривались, – произнес Внучек, – я, наверное, пойду…

– Давай, – бросил свое любимое слово Узякин. Он уже мысленно объяснялся с женой, которая вот-вот должна прийти с работы.

До квартиры Николаева Внучек добрался нормально: его не останавливали на улице, не просили закурить, не проверяли на вшивость и заячью кровь иными способами, после которых «проверяемого» либо оставляли в покое, либо крепко колотили. Было уже поздно. Внучек почистил зубы и лег в кровать, однако долгое время не мог заснуть. Ему вспомнился разговор с шефом, снайперы, генерал, Писаренков с гранатой, заложники. Ему захотелось записать мысль, которую высказал пьяный Узякин. «Все мы заложники чего-нибудь», – крутилось у него на языке начало фразы.

Он встал, долго искал записную книжку, а когда нашел, то не мог вспомнить фразу, которую хотел написать. Он долго смотрел на чистую страницу книжки, потом перевел взгляд на предыдущую, где было записано выражение неизвестного автора: «Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика», чтобы окончательно не забыть, что он хотел закрепить на бумаге, Внучек начал писать, удивляясь, что пишет не то, о чем говорил Узякин.

Решив завтра на свежую голову отредактировать запись, он улегся в постель и попытался уснуть.

Глубокая ночь опустилась на землю. Было ясно и морозно, яркие звезды, рассыпавшись по небу, наблюдали земную жизнь. Они видели, как исчезли прохожие с улиц Каминска. С их исчезновением стали расходиться по домам каминские хулиганы и подростки, искатели приключений. Не тузить же им друг друга: в мире человека, как и в мире животных, не едят себе подобных.

Каминск засыпал…

Пометавшись по камере, заснул подвижный и юркий Шнырь. Мысль, что дело, которое они с Бузой провернули, повысит его авторитет в том мире, что будет средой его обитания еще несколько лет, а может, и всю жизнь, согревала его.

Давно спал Хряк. Ему снился тюремный сон, в котором он командовал группой «гладиаторов», захватывающих заложников. Среди заложников был и Буза. Он стоял на коленях перед Хряком и просил прощения за удар рукояткой заточки по затылку. Сны компенсируют неисполненные человеческие желания.

Спал Буза. В своих снах он не видел ни Хряка, ни Шныря. И перед тем, как заснуть, он не вспомнил о своих подельниках, не покаялся, что обманул их. Буза не умел сострадать кому-либо, во-первых, потому что в детстве его этому не научили, и во-вторых, что в зоне не жалеют обманутых, обиженных, опущенных.

Буза спал спокойно, как человек, достигший цели, к которой стремился. Он проиграл борьбу за место пахана в колонии и решил «свалить» на другую зону, но «свалить» так, чтобы чертям стало тошно, и все помнили бы Бузу… Он обманул Хряка и Шныря: никто не ждал их на одном из переездов. Он дал Хряку возможность «завестись» и проморгать «сигнал». Он сам наказал Хряка и сделал это так, что ни у Хряка, ни у Шныря ни на секунду не возникло сомнения в том, что все, сказанное Бузой, – правда… А раз уж сегодня не усомнились в этом, то не усомнятся никогда, а если и усомнятся, то никому об этом не скажут: на обманутых и обиженных воду возят, а кому хочется быть водовозом.

После ссоры с женой спал гроза блатного мира Каминска Узякин.

Уснул, наконец, и Внучек, еще не зная, какой подарок готовит ему судьба на следующий день.

Осторожно, чтобы не разбудить соседей, возвращался домой после встречи с подружками комбат, не догадываясь, что для благополучного возвращения ему как раз нужно делать все наоборот, подъехать к дому шумно и не идти на цыпочках по лестнице.

Где-то далеко от Каминска мчалась в ночи электричка. Стоя и сидя, дремали в ней люди. По-прежнему стояли в тамбуре Виктор и Валентина, по-прежнему бесновалась в соседнем вагоне пьяная компания, которая то рвалась кого-то «уделать», то выясняла отношения между собой…

И сама земля мчалась куда-то в черноте космоса.

И вместе с ней в неизвестность летели жители одной шестой части суши, которых пьяный Внучек в своей записной книжке назвал заложниками политиков…

Звонок телефона разбудил Внучека в начале десятого, и он сразу понял – что-то случилось.

Звонил Узякин.

– Федя, – сказал он, – ты меня извини: твой шеф сказал, чтобы мы тебе ничего не говорили, но я все же решил брякнуть, а ты уж сам решай, как тебе поступить. На железке какая-то банда взяла заложников в поезде. Транспортная милиция умудрилась вагон отцепить и загнать в тупик… ты меня понял?

– Да, – ответил Федя, чувствуя, как холодеют у него руки.

– Точно, – хмуро произнес Узякин, хотя Федя ничего не говорил, – там были эти, как их… пассажиры «поезда здоровья», оздоровились итит твою мать…

– Наталья?

– Точно не знаю, но шеф приказал тебя не трогать, так что вполне возможно…

– Куда прийти?

– Знаешь, выйди на улицу перед отделом и «случайно попадись» нам, мы сейчас выезжаем. Сделай так, а то твой шеф догадается, что мы тебя информировали.

Как одевался и как бежал по улице, по которой должны были ехать на подмогу транспортникам Узякин и его ребята, Федя не помнит.

Очнулся он, когда оказался в машине, рядом с незнакомым милиционером и шефом. Узякин сидел впереди, назад не оглядывался и ничего не говорил. Шеф же ворчал себе под нос что-то. Он, видимо, догадывался, что начмил все же позвонил Внучеку и тот встретился им не случайно.

В железнодорожном тупике действительно стоял вагон. Несколько милиционеров в шинелях и с короткоствольными автоматами в руках прятались за грудой бетонных плит, оставленных строителями в тупике и теперь очень пригодившихся. «Скорая помощь» стояла в отдалении, и Внучеку показалось, что из окна ее торчит голова вчерашнего медбрата, видимо, транспорта не хватало и «скорую» так же, как и милицию, привлекли из соседнего района.

Из прятавшихся за плитами милиционеров выделялся один, высокий лейтенант с огромными, как у Буденного, усами.

– Что они требуют? – спросил его Внучек.

– Ничего, – ответил милиционер.

– Как, – изумился Внучек, – но ведь это абсурд, для чего же тогда брать заложников…

– А-а, – выругался милиционер, – тут вся жизнь абсурд. Они заявили, что каждые три часа будут отдавать по заложнику, если мы их не будем атаковать. А чтобы мы не подумали, что это ничего не значит, убили одного, правда, непонятно кого, то ли своего, то ли пассажира. А так все нормально.

– Что нормально?

– Отдают по одному человеку каждые три часа, но с перерезанными жилами на ногах.

– А вы?

– А что мы? Что мы можем сделать? Пойти на штурм – себя положить да и заложников тоже, а так они хотя и калеками будут, но жить останутся…

– Ну а если их заинтересовать чем-нибудь? Поторговаться, а?

– Во-первых, нечем торговаться, а во-вторых, они ничего не хотят.

– Они что, камикадзе?

– Хрен его знает, кто они? Может быть, выродки, а может быть, и нет: хорошие люди, которых система довела до отчаяния, так сейчас все говорят.

– Много осталось пассажиров?

– Да вроде мало уже… Женщина там молодая, ехала из Каминска здоровье поправлять в Лужбу…

– А их?

– А их человек пять-шесть, но стреляет только один. Он, видать, большой спец, выбрал удобную позицию, и к нему без трупов не подойти. Он стреляет, а все остальные беснуются… им удовольствие…

– И что же вы ждете?

– Вот непонятливый. Ждем, когда они нам последнюю женщину отдадут, а потом сами сдадутся, либо друг друга перестреляют. Это будет лучший вариант… На суд надежды никакой: он их психами признает, и все…

– Ну что? – спросил подошедший Узякин. – Там?

– Сейчас проверим, – ответил Внучек и закричал: – Натка-а!

– …дя-я, – раздалось из вагона. После чего последовал взрыв смеха, который можно было назвать сатанинским.

– Узякин, – сказал Федя начмилу, – отвлеки стрелка с того края плит, а я доберусь до противоположных дверей вагона. Если меня не обманывает зрение, они даже не закрыты. Когда я буду туда забираться, стреляй без перерыва.

– Федор Степанович, – сказал шеф, – я вам запрещаю…

Феде хотелось послать шефа, но он сдержался. Идея обмануть стрелка возникла у него потому, что стреляющий в отличие от остальных, находящихся в вагоне, то ли обколотых, то ли обкуренных, вынужден будет прятаться от выстрелов и не сможет контролировать обстановку вокруг вагона.

Федя взял автомат лейтенанта с усами, проверил магазин, дождался, пока Узякин уйдет к противоположному краю бетонных плит и даст очередь по окнам вагона, из которых вел огонь «большой спец».

– Та-та, – четко, как на стрельбище, отсек Узякин два патрона, и полуоткрытое окно вагона разлетелось вдребезги…

Федя рванулся к вагону, не чуя ног под собой и моля Бога, чтобы дверь была открыта на самом деле.

Дверь была открыта. Осознав это, он проникся дикой злостью к усатому лейтенанту и его команде. То, что он проделал сейчас, они могли сделать с самого начала, и не было бы подрезанных жил и трупа под колесами вагона…

Узякин перестал стрелять, видимо, менял магазин.

«Он может это сделать, а я – нет, – подумал Федя, – значит, надо беречь патроны до полного визуального контакта со стрелком…»

Федя отдышался и махнул автоматом Узякину, тотчас по противоположному концу ударила очередь. Внучек одним прыжком вскочил на буфер вагона, открыл дверь и запрыгнул внутрь.

Впереди была другая дверь. Он ударил ее ногой и дал очередь вдоль коридора.

Узякин поливал огнем другой конец вагона так, что в воздухе постоянно висела туча осколков стекла, крошек пластика и дерева.

Следующим этапом его плана должен быть быстрый бросок к стрелку, но он не побежал, а остановился и начал стрелять в него через весь вагон.

Стрелок, который стоял к нему спиной, прогнулся, и, завалившись назад, упал на пол. Из соседнего купе выскочил какой-то парень в штормовке и тоже свалился. Федя перешагнул через его труп и двинулся по коридору, стреляя в каждое купе, пока не кончились патроны и пока на него не навалились Узякин и усатый лейтенант. Однако сбить с ног Внучека не удалось, и они некоторое время безуспешно возились в коридоре.

Мудрый Узякин догадался, наконец, и спросил, пыжась от натуги:

– Где она?

Федя сразу обмяк, как проколотая волейбольная камера, и опустился на пол.

– Там, – сказал он и кивнул головой в сторону, где лежал стрелок.

– Кто ее? – спросил Узякин.

– Ты, – ответил Федя, – он прикрылся ею, когда ты начал стрелять.

– Да-а, ситуация, – сказал шеф, – а я ведь не советовал звонить ему домой, он в отпуске… Теперь объяснительную писать придется…

Вся абсурдность сказанного мгновенно дошла до Внучека. Он страшно возмутился, возмутился так, что у него перехватило дыхание, и… проснулся.

«Слава богу, что это только сон», – была его первая мысль после того, как он проснулся, вторая относилась не ко сну, а к данному им когда-то зароку. Он не нарушил его, несмотря на критическую ситуацию и даже во сне ни разу не выругался. «Ай, да Федя…»

Он повалялся в постели, однако обычного наслаждения от безделья, которое наступает после тяжелой и грязной работы, не появлялось. Во рту было скверно и чуть тошнило. Федя решил перебороть это состояние, вскочил, заправил постель, принял душ, почистил зубы, потом собрал сумку с вещами и поставил ее у входа в квартиру. Надо было уходить в свою «берлогу». Но уходить не хотелось, и он взял с полки детектив и завалился на диван.

Чтение его прервал телефонный звонок.

«Николаев звонит, – подумал он, – будет спрашивать, когда он может прийти домой».

– Федор Степанович? – спросил знакомый голос.

– Да, начальник, да, – ответил Федя, дурачась и так, как обращаются осужденные в колонии к сотрудникам.

– Это действительно Федор Степанович? – вопрошал шеф.

– Ну конечно, кто еще может сидеть в отпуске у телефона и ждать, когда его вызовут на очередное происшествие, – продолжал ерничать он, постепенно соображая, что недалек от истины… – Что случилось?

– ЧП у нас, – сказал шеф, – вам и Узякину придется объясняться…

– Что произошло?

– Вы почему не обеспечили отправку свидетелей?

– Кого?

– Свидетелей, – ответил шеф, – ну того парня и женщину, которые ехали вместе с захватчиками.

«Ехали, – подумал Внучек, – тебе бы так проехаться, слово какое подобрал “ехали”».

– Что случилось?

– Следователь их ждет в колонии, чтобы допросить, а их нет и нет… стали разыскивать…

– И что?

– Оказалось, ночью какие-то хулиганы выбросили их из электрички…

Внучек опустил трубку, и изо рта его сами собой вырвались слова, известные на Руси со времен татаро-монгольского нашествия…