Текст книги "Игры капризной дамы"

Работа опера в глубинке отличается от работы опера в большом городе, а тем более в столице, как работа фельдшера в деревне от работы врача в крупной городской больнице. У фельдшера нет необходимого диагностического оборудования, помощников в виде экспертов, лаборантов, сестер, ему нельзя надеяться на помощь коллег: нет их в нужный момент, а когда прибудут, чаще всего бывают не нужны, а лечить ему приходится все – от ангины до геморроя.

Профессии своей Федя не стеснялся, считая ее такой же, как и другие профессии. А плевки в кагэбэшников – в последнее время их становится все больше – объясняет вполне человеческими причинами. У нас все, кто приходит на смену кому-нибудь, умнее своих предшественников и собираются начать жить с нового листа. А ведь еще Екклесиаст говорил…

Но вернемся к тем, кто пытается каждый раз начать жить сначала. Это они считают себя способными мгновенно решить все проблемы и полагают, что человеческие профессии делятся на нужные и ненужные, и даже вредные. В свое время так делили представителей фауны: в правом столбике полезные, а в левом вредные…

Реформаторам и в голову почему-то не приходит, что не может человек по собственному желанию ввести или отменить какую-нибудь деятельность. Деятельность и служение ей, то есть профессия, рождаются спросом. А спрос на профессию Внучека существует с тех пор, как человечество стало помнить себя. Человеческое общество для своей защиты создало дубинку под названием государство. Использовать силу государства, как и дубинки, можно по-разному. Можно защищаться от врага, а можно лупить себя по пальцам и ругать при этом дубинку, это кому как заблагорассудится…

Только дилетанты могут говорить, что государство – зло… История утверждает обратное. Когда разрушается государство, страдают общество и человек, и это является злом.

В цивилизованных странах, где одно поколение не отрицает опыта другого, к работе спецслужб, полиции и тюрем относятся не так, как, скажем, к деятельности астронавтов, но с достаточной степенью уважения. Труд их хорошо оплачивается, общество понимает, что они делают за других опасную, грязную и неблагодарную работу. Они – помойное ведро, которым общество черпает свои отбросы. У нас к этому ведру стали относиться, как к самим помоям.

Районы и объекты обеспечения для Внучека делились на те, которые постоянно приносили массу хлопот, и те, которые таких хлопот не приносили.

В число первых входила Каминская ТЭЦ, которая наряду с выработкой электроэнергии давала тепло городу, и завод, именуемый в народе «ящиком». Завод этот действительно когда-то имел номер с дробью. Но те времена ушли в прошлое вместе с номером, а название «ящик» осталось.

Каминцы говорили, что на «ящике» делают запчасти к атомной бомбе, а иногда и ремонтируют старые. «Так что, – утверждал какой-нибудь знаток, – если это старье рванет, от каминцев даже галош не останется».

Специалисты «ящика» и Федя знали, что это не так. «Ящик» выпускал мирную продукцию, но засекреченную, потому что ряд поставщиков и заказчиков работали «на оборону». Но это не делало жизнь Внучека спокойнее. Производство на «ящике», как любили говорить спецы, было одновременно и «взрыво – и пожароопасным», и жители Камннска, сами того не ведая, были правы – авария на нем могла плохо закончиться для города. А предупреждение этого «плохо закончиться» – тоже сфера деятельности Феди, на то он и опер – служитель ее Величества безопасности.

«Ящик» накрепко связан с энергоисточником – станцией. Станция строилась на двадцать лет раньше «ящика» и к тому времени, когда «ящик» вышел на проектную мощность, стала давать сбои в работе. На развертывание строительства новой ушло пять лет. К тому времени, когда начались работы на первом энергоблоке, старая станция стала разваливаться в прямом смысле слова. Туда и бросили всех строителей с новой и вытащили ее буквально с того света.

Что и говорить, и «ящик», и обе станции причиняли Феде много беспокойства, и он в любое время суток спешил на все «хлопки», остановки и аварии, иногда оказываясь на месте происшествия быстрее аварийщиков и следователей.

Петляя между буртами угля, Федя вышел к трубе. Там никого не было, и это не удивило его.

Еще несколько лет назад на такие происшествия вместе со «скорой» и милицией приезжало местное начальство. Присутствие его заставляло производственников крутиться активнее да и помогало на ходу решать и согласовывать многие вопросы. Но времена изменились. Теперь это считается дурным тоном, теперь хоть весь мир сорвись и разбейся, никто и пальцем не пошевелит. «Это не наши проблемы», – говорит местное начальство или: «Это не наш вопрос», что почти одно и то же.

Вблизи труба похожа на Останкинскую башню, потому что имеет мощное конусовидное основание. Но это видно только вблизи, издалека же это просто большая труба и только.

Труба – гордость начальника строительства Хуснутдинова и достопримечательность первого энергоблока. Лучшая бригада субподрядной организации с мудреным названием «Союзжелезобетонконструкция» возвела эту красавицу за два года. Бригада работала в две смены, каждая из которых длилась не обычные восемь часов, а девять-десять.

Сам Шариф Шафутдинович Хуснутдинов два дня назад произнес фразу, за которую его в тридцать седьмом вполне могли обвинить во вредительстве или диверсии.

– Хорошо, что без жертв обошлось, – ляпнул он на планерке. – Не одна такая труба в Союзе…

Подчиненные, нарушая субординацию, зашикали на него, но он махнул рукой: через месяц закончим, и все…

Хуснутдинов знал, что такое строительство редко не заберет одну-две жизни монтажников или, как их называют строители, трубокладов.

Знал он это потому, что строил уже две такие станции. Строил, но не построил. На те стройки он прибывал первым начальником, осваивал первые миллионы, а когда дело подходило к концу и становилось видно, что до настоящего конца еще ой как далеко, на горизонте возникал молодой преемник, которого Хуснутдинов сам подбирал из среды специалистов, а вездесущее начальство из Москвы утверждало. Это же начальство переводило Хуснутдинова на другой объект, где несколько лет можно было жить относительно спокойно, где деньги текут рекой, а результатов, по большому счету, еще не спрашивают, потому что это только начальная стадия строительства и в ней еще мало что можно разглядеть, не то что в завершающей, когда выясняется, что допущен дикий перерасход средств, что куда-то исчезло поставленное для монтажа оборудование, а сама станция, если и приблизилась к завершению, то почему-то не с того боку, который всем нужен. То есть и средства освоены, и здания стоят, но во всей этой системе не введены в строй какие-то мелочи, без которых, как выясняется, станция – не станция, а набор железобетонных конструкций…

Именно в этот момент некая волосатая рука перебрасывала Хуснутдинова на новое, не менее важное строительство, а его последователи снимались один за одним с работы за то, что «не могли ввести в строй почти готовый объект».

Хуснугдинов на строительстве – царь и бог. Рабочие зовут его Хозяином, а наиболее приближенные к нему – Папой.

В Каминск Хуснутдинов прибыл со своей командой, в которую входили: секретарь-машинистка Агнесса Васильевна – доверенное лицо начальника, если не сказать больше; личный шофер, он же телохранитель, – здоровый и наглый мужичара, гроза и любитель женщин-строителей, преданный Папе, как горец, и главбух, которого мало кто видит, потому что он не вылезает из своего кабинета, но о котором тоже хочется сказать, что это личный бухгалтер Хуснутдинова.

Людей на строительстве хронически не хватало, и на энергоблоке трудились командированные, прибывшие по оргнабору, условно-освобожденные из спецкомендатуры, которую развернули рядом с объектом.

Зачинщиком создания спецкомендатуры был сам Хуснутдинов. Он вспомнил опыт своей работы на прежнем строительстве и дал команду подготовить письмо в УВД с просьбой «выделить спецконтингент». Ни сам Хозяин, ни его приближенные, составлявшие письмо, не сочли нужным проконсультироваться у юристов. Они перепутали условно-осужденных с условно-освобожденными. А разница между первыми и вторыми была такая же, как между радио и радикулитом.

Первые осуждались за незначительные преступления и направлялись на «стройки народного хозяйства» прямо из зала суда. Вторые – освобождались из колоний. В «зоне» они усвоили правило, что любая работа – «западло», и, разумеется, работать не хотели. Процент возврата в колонию был высок, а производительность труда – низка.

Хуснутдинов быстро сообразил, в чем его ошибка, но милицейское начальство не собиралось ему в угоду менять «профиль» спецкомендатуры, и Хозяину пришлось довольствоваться тем, что есть.

Работы на первом энергоблоке шли плохо. План капитального строительства в лучшие времена выполнялся на 38 %. Так строились: градирня, цех водоочистки, новый главный корпус. Но труба существовала в другом измерении. Она росла не по дням, а по часам…

Бригада «Союзжелезобетонконструкции» работала на редкость производительно. Трубоклады никогда не бузили, не устраивали волынок, не грозили забастовками, не жаловались начальству на нехватку материалов, да и грех было жаловаться, ибо все шло им в первую очередь, и Хуснутдинов голову бы снял со снабженцев, не обеспечь они трубокладов материалами. Хозяин понимал – первый энергоблок в настоящее время понятие эфемерное, а труба – реальное, осязаемое, видимое. Она – лицо стройки и показатель способностей Хуснутдинова на первом этапе строительства. Она… А вот и она. Однако странно, что возле нее не видно следов «скорой помощи» и милиции и стоит такая тишь, что остается только диву даваться: такое случилось, а всем до фени…

«А может быть, это розыгрыш, может, какой-то каминский шутит, узнав номер телефона, решил его разыграть. Сейчас это модно – лягнуть кагэбэшников. И надо же попасться на удочку… И автобус подвернулся как раз и не дал возможности зайти к дежурному и расспросить о происшествии. Хотя если бы он зашел к дежурному и спросил, то разговоров все равно было бы не обобраться…»

Федя открыл дверь и вошел в длинное бетонное помещение, примыкавшее к основанию трубы. Там было пыльно и грязно, вдоль стен лежали длинные хлысты разнокалиберной арматуры. Он прошел дальше, где помещение врезалось в основание трубы, и понял, что его не разыграли. В самой трубе, рядом с сеткой лифтовой шахты, ходил туда-сюда парень в телогрейке и брезентовых штанах. Парень словно был заключен в цилиндр, невидимый для других и не позволяющий ему выйти наружу. Он быстро шел в одну сторону, ударялся лицом о невидимую стену и шел обратно, чтобы через четыре шага опять наткнуться на эту стену и пойти назад. Увидев приближающегося Внучека, парень прекратил движение, сел на деревянный ящик и обхватил голову руками.

– Милиция приезжала? – спросил его Федя.

– Ага, – ответил парень.

– Уже уехали?

– Нет, это «скорая» уехала… ребят не взяла… сказала, чтобы на грузовике отправили… Я позвонил в гараж, а дежурный меня на хрен послал…

– А где следователь?

Парень оторвал руки от головы, посмотрел на Федю покрасневшими глазами и сказал:

– Наверх полез с экспертом, сказал, осматривать надо…

– Когда это случилось? – спросил Федя.

Но парень в ответ только застонал и снова обхватил голову руками.

В трубе было теплее, чем на улице, но тянул ужасный сквозняк, от которого даже воротник куртки приподнимался.

Федя повернулся спиной к сквозняку и остолбенел, удивившись тому, что раньше этого не заметил. На арматурных прутьях в разных позах лежали четыре трупа. Он присмотрелся к ним, и ему стало не по себе. Перед ним были те парни, с которыми он ехал в автобусе. Ближе других лежал крепыш. Долговязый так же, как и в автобусе, вытягивал вперед ноги. Парень с родинкой на щеке был брошен на четвертого, лица которого не было видно.

Внучек не мог объяснить, как могли парни, ехавшие с ним и одном автобусе, вдруг оказаться здесь, на арматурных прутьях. Он незаметно ущипнул себя за бедро и почувствовал боль. Значит, он не спит. Это успокоило, и, чтобы как-то объяснить случившееся, он мысленно принял единственную правдоподобную версию: сном была его поездка в автобусе.

Убедив себя в том, что он не шизик, Федя спросил парня, который продолжал качать головой из стороны в сторону:

– Кто их так оставил?

– «Скорая», – ответил парень, не переставая качаться. – Вытащили из лифта и сказали: грузовик надо…

– А вы, – спросил Внучек, – тоже из бригады?

Обращение на «вы» заставило парня прекратить качания. Он вдруг разглядел во Внучеке не случайно забредшего в трубу зеваку со станции, а человека, который имеет право задавать вопросы и, может быть, каким-то образом объяснит все, что здесь произошло. Всхлипывая, он заговорил:

– Колька мне сказал, чтобы я рабочее место убрал… Мы поругались… Вообще-то мы еще вчера поругались, а сегодня он начал до меня докапываться, пытался меня прижать… Я сказал ему, что он жлоб и я с ним в одном лифте не поеду. А он мне: я, мол, лифт внизу оставлю, и ты будешь спускаться по лестнице… Я остался… Но я ничего не делал, я только ждал, пока они спустятся, а потом услышал, как трос оборвался. – И парень кивнул головой в сторону кабины лифта, которая на первый взгляд нисколько не пострадала от падения с двухсотметровой высоты, если не считать того, что кронштейн, на котором она держалась, был вырван с мясом… Вырвать его специально, конечно, ни этот парень, ни кто-нибудь другой не могли, поскольку для такого рывка был необходим целый паровоз или на худой конец трактор.

К шуму калорифера неожиданно добавилось легкое поскрипывание. Оно становилось все явственнее, и через минуту на лестнице, что была сбоку шахты, стал виден спускающийся эксперт горотдела Нефедов – тучный мужик предпенсионного, по милицейским нормам, возраста. Он держался рукой за сердце.

– Кто там? – спросил Федя.

Но Нефедов не ответил. Он тяжело дышал, и прошло несколько минут, прежде чем выдавил:

– Он дальше полез, а я уже не мог. – Тут последовало непечатное выражение. – Чуть не умер… еще бы один труп был… Я Сене отдал аппарат и вспышку… Сеня сам все сделает, а меня увольте… Сколько раз за двадцать лет на происшествия выезжал, а такое впервые…

Из сказанного Нефедовым Федя понял, что на происшествие прибыл Семен Толстых – самый молодой следователь городской прокуратуры, парень еще не «наевшийся» романтики следствия и не шарахавшийся от происшествий, как это делали его более опытные коллеги. Разумеется, только он мог полезть по лестнице на двухсотметровую трубу. Толстых, скорее всего, и достанется уголовное дело по факту гибели трубокладов. Что ж, прекрасно, с Семеном у него хорошие отношения. Как все фанатики работы, они давно заметили друг друга в соответствии с поговоркой: рыбак рыбака..

А дело будет не простое… гнилое дело… Сейчас большие и маленькие начальники начнут валить все друг на друга. А как же иначе? Четыре человека погибли. Это не взрыв угольной пыли на станции, после которого кочегары ходят с опаленными ресницами. Может быть, поэтому они и придумали таким взрывам нейтральное название «хлопок», далекое от шума, огня, разрушений, жертв и близкое к безобидным бенгальским огням и новогодним хлопушкам.

Роль Феди в этом расследовании будет зависеть от того, обнаружатся ли в первичных материалах признаки, по которым он и его начальство смогут судить о необходимости непосредственной работы по делу или вообще передачи дела по подследственности в КГБ. Впрочем, Федя за всю свою пятилетнюю практику не помнил, чтобы такое случилось. Чаще всего бывает так: определившись, что в происшествии нет руки «супостата», опер тихо отходит в сторону. Правда, иной раз и в случае отсутствия означенной руки он продолжает параллельное расследование, но это бывает, когда дело уж очень громкое и надо показать общественности, что на его раскрытие брошены все силы, в том числе и КГБ.

Тем временем Нефедов окончательно отдышался и рассказал, что произошло. Оказывается, «бригада поднялась наверх и работала до четырех часов утра. Перед самым концом смены у бугра, – кивок в сторону лежащего на прутьях крепыша, – с одним из строителей, – такой же бесцеремонный кивок в сторону парня, сидящего на ящике, – произошла ссора…».

– Да не было никакой ссоры, – включился в рассказ парень.

– Помолчи, – сказал ему Нефедов и продолжил: – Он не поехал с ними на лифте, а те четверо сели в лифт и стали спускаться. Потом этот якобы услышал удар… Но я не верю: невозможно оттуда что-либо услышать. Он попытался вызвать лифт, но ничего не получилось. Тогда он спустился по лестнице, увидел, что кабина оборвалась, и пошел звонить в «скорую». А те приехали на своем «уазике» и даже брать их не стали.

– Ага, – подтвердил парень, – не стали, грузовик нужен. Это все специально кто-то подстроил: лифт не может оборваться, если он начинает падать – ловилки срабатывают. Сколько раз уж так было…

– Идите домой, – сказал ему Федя.

– Не-е, – ответил парень, – меня следователь допросить должен, я ему все скажу. Я не виноват, я сам не знаю, как все получилось, но лифт не должен был оборваться…

– Э-эх, – сказал Нефедов, за свои двадцать лет работы экспертом перевидавший всякого, – у нас всего не должно быть, а куда ни сунься – есть.

– Ну не виноват я, не виноват, – сказал парень и снова обхватил голову руками.

– Следствие разберется, – черство ответил эксперт.

– Ага, разберется, – всхлипнул парень, – разберется…

– Разберется, – строго повторил эксперт и пригласил Внучека отойти в сторону. – Врет, – зашептал он Феде, – я по глазам вижу… Сколько людей угробил, сопляк…

Федя пожал плечами и ничего не ответил, понимал, что эксперт втягивает его в разговор, желая узнать оценку случившемуся и причину, по которой тут вдруг появился кагэбэшный опер. Не получив ответа, Нефедов попросил у Внучека закурить, а не получив сигареты, ушел на улицу стрельнуть таковую у кого-нибудь из идущих на смену строителей.

Прошло еще четверть часа, прежде чем Федя услышал тот же скрип и перед ним предстал Толстых. Он был в куртке нараспашку, на груди болтался фотоаппарат Нефедова.

– Майку, наверное, отжимать можно, – сказал Семен вместо приветствия, не удивившись тому, что его встречает Внучек. Стал искать по карманам платок. Платок нашелся не сразу. Семен вытер им лицо и поморщился: – Знаешь, под конец ноги сводить стало…

– Что случилось? – перебил его Федя.

– Пока непонятно… На отметке сорок метров болтается конец троса с кронштейном. Я его сфотографировал… А где Нефедыч?

– Пошел стрельнуть закурить.

– Случай, ты понимаешь, казусный, – шепотом сказал Семен. – Место происшествия надо с понятыми осматривать, а кто полезет на трубу?.. Как выкрутиться – не знаю. Придется монтажников просить из первой смены и снова осматривать.

Семен достал из кармана куртки бумагу и принялся набрасывать схему.

Федя не стал давать ему советы, как выкрутиться из «казусной» ситуации. Будь на месте Семена кто-либо из его старших товарищей, такого вопроса не возникло бы. Просто в протоколе осмотра мгновенно появились бы фамилии знакомых следователя, которые потом могли подтвердить, что присутствовали во время осмотра, были и в трубе, и за трубой, и даже на самой трубе. Но Семен до таких тонкостей еще не дошел, и дай бог, чтобы не дошел никогда.

– Отпусти парня, – посоветовал Семену Внучек тоном старшего товарища, – он сейчас не способен ничего сказать, кроме того, что сказал.

– И то верно, – согласился Семен, – идите домой, Атоманский.

– А подписку о невыезде? – спросил парень.

– Какую подписку? – не понял Семен.

– Это, наверное, Нефедыча проделки, – догадался Внучек.

– А-а, – протянул Семен и сказал парню: – Придешь завтра в десять в прокуратуру. Знаешь, куда?

– Ага, – сказал парень и пошел к выходу.

Делать в трубе было нечего, и Федя расстался со следователем. Он направился к управлению строительством. Работа на энергоблоке начиналась в восемь, управление же приходило на службу в девять.

Однако сам начальник имел обыкновение приезжать раньше.

Проходя мимо спецкомендатуры, Внучек увидел в окно, как Нефедыч показывает дежурному на пальцах, почему оборвался лифт. Указательным пальцем правой руки, согнутым крючком, он изображал кронштейн, а указательный палец левой служил ему тросом. Дежурный смотрел на эти манипуляции, раскрыв рот, и Федя подумал, что на сохранение тайны следствия у Семена нет никаких шансов.

Федя поднялся на второй этаж стройуправления и вошел в приемную, где был единственный не закрывающийся после работы телефон, которым пользовался ночью сторож и который принадлежал секретарю-машинистке Агнессе Васильевне, даме особо приближенной к Шарифу Шафутдиновичу.

Сторожа не было. Федя подергал двери кабинетов и убедился, что ни начальника, ни главного инженера тоже нет. Потом он набрал номер домашнего телефона Карнаухова, сообщил ему все, что удалось узнать, а затем позвонил Хуснутдинову.

Трубку взяла жена. Она сказала, что муж уехал на работу с час назад и, значит, должен быть где-то в управлении.

«Это как раз ничего не значит», – подумал Федя, поскольку знал Хуснутдинова лучше его жены.

К крыльцу управления подъехал «уазик». Из него вышли Хуснутдинов и секретарша. Хозяин стал что-то говорить водителю, а секретарша прошла в контору. Федя, чтобы не выглядеть просителем (ожидающий всегда выглядит просителем – наблюдения психологов), выскочил из приемной и прошел в конец коридора в умывальник. Умывальник представлял собой раковину, над которой был прикреплен цинковый бачок. В него уборщица наливала воду. Такой же бачок, но помойного вида, стоял под раковиной. Та же уборщица выливала его по мере надобности. Это было единственное «удобство» в конторе.

Федя слышал, как простучала каблуками секретарша, затем послышались тяжелые шаги Хозяина. Чтобы не стоять в умывальнике дурнем, он вымыл руки, вытер их платком и вышел в коридор. В приемной натянул на лицо дежурную улыбку, кивнул секретарше и прошел и кабинет к начальнику, чувствуя в своей спине штык ее недовольного взгляда.

Хуснутдинов при виде Внучека сделал озабоченное лицо.

– Уже в курсе, – сказал он. – Как сглазили…

«Сглазил, сглазил», – подумал Федя, но вслух подыграл Хуснутдинову, что-то невнятно бормотнув. Хотя видел, что все случившееся Хозяину до лампочки. «Союзжелезобетонконструкция» была его субподрядчиком, и все, что там творилось, мало трогало его. Это им, субчикам, придется отвечать за случившееся.

Хуснутдинов прошел к двери, удостоверился, что она прикрыта достаточно плотно, и вдруг спросил у Феди, как будто тот был у него начальником участка:

– Есть что-нибудь новенькое?

Надо было ставить Хозяина на место, и Федя усмехнулся так, чтобы тот понял всю фальшь вопроса.

Однако Хуснутдинов не смутился, а если и смутился, то чуть-чуть, не такой он мужик, чтобы какой-то пацан из КГБ мог его смутить. А Федя стал развивать тему:

– Случай, конечно, прескверный, но он может быть еще неприятнее, если мы не подойдем к нему по-человечески. Ребята, что разбились, до сих пор лежат в трубе, и никто, кроме вас, Шариф Шафутдинович, не может дать команду на выезд грузовика. Даже завгар. Странно все это. Машины и днем, и ночью используются шоферами для своих надобностей, но стоит зайти речи о бесплатном рейсе, как все становятся принципиальными…

– Не может быть, – сказал Хуснутдинов и снял трубку телефона.

Да, его не зря зовут Хозяином. Минута ему понадобилась, чтобы дозвониться до гаража, найти завгара, оттянуть последнего последними словами, среди которых «мудак» было самым мягким, и решить проблему с грузовиком. После этого он положил трубку на рычаг, подмигнул Внучеку и сказал:

– Вот так собак стригут: за хвост и палкой…

– Но это еще не все, Шариф Шафутдинович, я думаю, что наш с вами долг сделать все необходимое для отправки и похорон. Все они командированные. С этим и раньше-то проблема была, а уж теперь…

В Хуснутдинове проснулся дух противоречия:

– А мы тут при чем? Это дело субчиков. У них свое начальство в Н-ске.

– Даже если все их начальство приедет сюда, без вас им не справиться, – подбросил Хозяину очередного леща Федя. – Конечно, все это нужно сделать из человеческих соображений, но и… Вы же понимаете, полгода назад мы с вами говорили, что у нас не Швейцария, где после митинга или какой-нибудь акции протеста все идут в закусочную пить пиво и закусыватъ сосисками. У нас пива нет, сосисок тоже, а вот водки навалом…

– Понял, понял, – сморщился Хуснутдинов, и Федя не стал продолжать, хотя сделать это стоило бы.

В октябре прошлого года в СМУ пять дней не выдавали зарплату: в банке не было денег. Потом какую-то сумму нашли, и главбух, чтобы не очень утруждать своих работников перерасчетами, решил выдать не всем по ползарплаты, а полностью, но выборочно. И, конечно, первыми ее получили конторские и постоянный состав. Командированным и спецконтингенту денег не хватило, а им, если верить их лидерам, деньги были нужнее, чем кому-либо.

Возник конфликт, который можно было мирно разрешить, но пришедшие к главбуху представители командированных и «условников» не были им приняты. Все это закончилось дракой, переросшей в массовые беспорядки, в ходе которых были разгромлены контора и общежитие спецкомендатуры. Стройка остановилась на три дня. Главбух срочно лег в больницу. Хуснутдинов потребовал наряд милиции для охраны собственной персоны, а с его водителя на несколько дней слетела маска обычной наглости.

Федя знал о зреющих беспорядках и просил Хуснутдинова либо вообще не выдавать зарплату, либо выдать всем по половине. Но Хозяин так не сделал и был наказан, и с той поры, как всякий неглупый человек, стал прислушиваться к намекам Внучека: какой же начальник откажется от собственной выгоды.

– Я позвоню? – спросил Федя.

Хуснутдинов с готовностью кивнул: ему не хотелось развивать тему прошлогодних беспорядков.

Федя позвонил в отделение и попросил шефа прислать за ним машину.

– Возьми мою, – сказал Хуснутдинов, одним ухом слушавший его.

– Нет, – ответил Внучек, – мне еще в одно место заехать надо.

– A-а, тогда, конечно, – произнес Хозяин и уткнулся в бумаги.

Федя, однако, хитрил, некуда ему было заезжать. И от машины Хуснутдинова он отказался вовсе не из-за неприязни к его водителю. Федя решил использовать время, пока будет ждать машину, для визуального контакта с Кондратьевым.

Почти одновременно с отделенческим «уазиком» на дороге показались трое. Шеф назвал бы их маленькими начальниками. К таковым он относил инженеров, пребывающих на рядовых должностях, не имеющих своих машин, вкалывающих день и ночь на участках и даже в конторе появляющихся только ради планерок и получения зарплаты. Одним из троих был Кондратьев. Он, конечно, заметил спичку в зубах у капитана – визуальный контакт состоялся.

3

– Ну как, рука супостата не просматривается? – спросил шеф, когда Федя появился в отделении.

– Просматривается, – ответил Федя. – Один у нас супостат – мы сами.

– Да, – многозначительно подтвердил шеф, – в этой стране главный супостат – раздолбайство, а раздолбай – враг номер один.

– И долболоб тоже, – добавил Федя, имея в виду совсем не то, что имел и виду шеф, и думая, что почти все перестали говорить «у нас», «в нашей стране», а модно стало говорить «в этой стране», и все, от Президента до райкомовского инструктора, говорят именно так.

– Однако с этим супостатом мы справиться не можем: раздолбайство в этой стране вечно, – сказал шеф и, помолчав, добавил фразу Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны», которую повторял по три раза на дню: – Оно бессмертно, как бессмертен в этом мире сыск…

Шеф еще о чем-то говорил. Он был в прекрасном настроении, видимо, успел доложить в управление о происшествии первым.

Федя слушал его вполуха, так как боялся прозевать звонок в своем кабинете. Он специально оставил там дверь открытой, а дверь кабинета шефа не закрыл. Дверь кабинета секретарши также была открыта, и оттуда доносились обрывки разговора Раисы Михайловны с одной из многочисленных подруг. Вообще-то раньше подруг было еще больше, но времена изменились, и уже не престижно дружить с сотрудниками КГБ.

Звонок Федя все же прозевал, в кабинете было тепло, не дуло, и он закемарил после полубессонной ночи.

– Федор Степанович, – раздался над ухом ехидный голос шефа, – спать будете дома. У вас телефончик…

Внучек бросился в свой кабинет и снял трубку, но это был не Кондратьев – это звонила жена.

– Почему не выключил ночник в коридоре? – спросила она вместо приветствия. – А счетчик, между прочим, крутится, как карусель.

– Разве? – только и нашелся наш герой.

– «Разве, разве», – передразнила жена. – Выключать надо. – И положила трубку.

Федя тоже опустил трубку на рычаг, уселся за стол и решил к шефу не возвращаться: с минуты на минуту должен был позвонить Кондратьев. Телефон вновь зазвонил, Федя снял трубку и опять услышал голос жены.

– Наталья, – сказал он, разозлившись, – ты занимаешь линию, я жду звонка…

– Вот и дождался, – сказала Наталья. – Звонка он ждет… Пинаете там с Карнауховым воздух, и только. Он хоть на базу ездит, а ты вообще неизвестно чем занимаешься…

– Наталья, – заорал Федя, – мне позвонить должны. Если тебе нечего сказать, положи трубку!

– Как же, разбежалась. Ты там своими агентами командуй, понял? Недаром о вас в газетах такое пишут…

– А ты их читаешь?

– Читаю.

– Я рад…

Федя не бросил трубку только потому, что Наталье нужно было дать выговориться. Если же разговор прервать, то она будет звонить, пока ей не надоест, и Кондратьеву пробиться к нему будет невозможно. Он молчал, а Наталья, видя, что он перестал сопротивляться, быстро выдохлась и сказала:

– Мне работу предлагают… в кооперативе.

– В «Погребке», что ли? – спросил Федя и понял, что проговорился.

– Почему в «Погребке»? – слишком уж поспешно отозвалась Наталья. – Не в «Погребке».

– А где?

– Нигде, вечером поговорим.

«Что ж, вечером так вечером». – Федю не особенно расстроил конец разговора с женой. Он был всплеском вчерашней бури, которая может повториться и сегодня, когда Наталья в очередной раз будет выговаривать ему «за квартиру», а крыть будет нечем.

– Федор Степанович, – раздался голос шефа, и тут зазвонил телефон.

– Привет, – сказал Кондратьев, – как дела?

– Прекрасно… за исключением… Из автомата звонишь?

– Из конторы, – был ответ, который предполагал меньшую откровенность при ведении разговора.

– У вас что-то случилось? Лифт, что ли, оборвался?

– Это не у нас, у субчиков.

– Ну ясно, и бог с ним, с лифтом, он меня не интересует (фраза как раз предполагала обратное). С ребятами виделся?