Текст книги "Дикая вода"

– Ты же сам коммунистом был, – стараясь успокоить Федора, сказал Иван Спиридонович.

– Заставили. Тогда без их собачьего билета в магазин грузчиком не принимали. А вот ты служил по идейным соображениям.

– Я и Родину по идейным соображениям защищал, – резко сказал Иван Спиридонович. – Не хотел, чтобы мой народ жил под фашистами. А ты как был никем, так никем и останешься. Сдохнешь и закопают тебя вместе с зэками, умершими от СПИДа. Давай сюда мою бумагу!

Он выхватил из рук Мошкина папку и неторопливо пошел дальше. Нарочно не спешил, хотел, чтобы Федор, глядя ему в спину, стоял и злился. У него возникло мстительное желание досадить ему. Иван Спиридонович вспомнил, как семь лет назад Мошкин плакал на бюро райкома партии. Его тогда чуть было не исключили за утерю партбилета.

Иван Спиридонович ни тогда, ни сейчас не осуждал его за эти слезы. Потому и не стал напоминать о них. В те времена расстаться с партбилетом означало проститься с должностью. А все благополучие зависело от нее. И слезы Федора были вполне искренними, он прекрасно понимал, что значит потерять кресло. Только зачем сейчас-то выдавать себя за борца с коммунизмом? Сегодня для этого много мужества не надо.

Иван Спиридонович одно не мог простить коммунистам: то, что они, не спросив народ, отдали страну в руки проходимцев, людей без рода и племени. Семьдесят лет заставляли строить рай на земле, а рухнули даже не пискнув, не подняв палки в свою защиту. Поэтому и всплыло на поверхность дерьмо, подобное Мошкину. Ради куска пожирнее такие готовы на все. Но не зря говорится: время разбрасывать камни и время собирать камни. Коммунисты их уже давно собирают, придет время и для проходимцев.

Вечером к Ивану Спиридоновичу пришел Долгопятов. Как всегда, сел на крыльцо, уперся ладонями в колени и, согнувшись, помолчал некоторое время. Долгопятову, прежде чем начать разговор, нужно было сосредоточиться. Иван Спиридонович, зная его привычку, терпеливо ждал.

– Пока мы соберем все подписи, – сказал Долгопятов, наклонив голову и скосив глаза на Ивана Спиридоновича, – колонию уже построят. Послезавтра надо идти к Клюкину, а то опоздаем.

– Почему послезавтра? – спросил Иван Спиридонович.

– Потому, что Клюкин уехал в область, вернется только завтра вечером. Я это у его секретарши узнал. Ты сколько подписей собрал?

– Не считал, – ответил Иван Спиридонович. – Думаю, около пятидесяти.

– Я шестьдесят две, – сказал Долгопятов. – Давай завтра еще походим, и дуй к Клюкину. Времени у нас нет. – Он отвернулся и, вздохнув, добавил: – Знала бы Варя, что ее похоронят на новом кладбище, не умирала бы.

Иван Спиридонович согнулся и закрыл глаза ладонью. Почувствовал, как в них снова защипало. Ни разу в жизни он даже в мыслях не мог представить, что Варя умрет раньше его. Ему всегда казалось, что первым должен уйти из жизни он. Во-первых, потому, что имел тяжелое ранение, до сих пор в теле сидели несколько осколков. А, во-вторых, и это главное, считал, что Варя больше его заслужила более долгую жизнь. Она выходила его после ранения, она имела тяжелую беременность и трудные роды, но родила и вынянчила дочку, она всегда жила ради других, в том числе и ради него. Таким людям Бог должен давать компенсацию за земные дела. А ей определили место на кладбище для зэков. «Неужели на земле нет справедливости? – думал Иван Спиридонович. – Неужели власть потеряла последнюю совесть и, умерев, мы превращаемся для нее в ничто?»

– Плохи наши дела, – сказал он, покачав головой.

– А это еще бабка надвое сказала, – возразил Долгопятов. – Плохи будут, когда лапки поднимем. А пока мы сопротивляемся. Сейчас ведь время такое – каждый должен бороться сам за себя до конца.

– Я не за себя борюсь, – немного помолчав, произнес Иван Спиридонович.

– Знаю, – ответил Долгопятов и наклонился к его плечу. – Поэтому и тороплю сходить к Клюкину.

Ровно в восемь утра Иван Спиридонович с папками в руке был в приемной у городского головы. Но оказалось, что у Клюкина уже шло совещание. Началось оно полчаса назад, когда закончится, никто не знал. Иван Спиридонович, решив ждать до последнего, расстегнул пиджак и, навалившись на спинку, поудобнее расположился на стуле рядом со столом секретарши. Еще минуту назад она не разрешила ему сесть на этот стул. Настойчивость посетителя ей, по всей видимости, не совсем понравилась.

– Семен Макарович сегодня по личным вопросам не принимает, – сказала она, делая особое ударение на последнем слове.

Иван Спиридонович даже не удостоил ее взглядом. Он положил ногу на ногу, достал из портфеля очередной номер газеты «Прогресс» и начал читать. Это еще больше не понравилось секретарше, и она, бросая на него сердитые взгляды, решила показать, кто здесь настоящий хозяин. Но в ее маленькую головку в мелких, словно каракуль, кудряшках не приходило ничего путного. Поерзав на стуле, она произнесла с плохо скрываемой неприязнью:

– Совещание закончится не скоро. У них очень серьезный вопрос.

Иван Спиридонович снова не отреагировал. Вопрос, который решается сейчас в кабинете городского головы, по всей видимости, не стоит выеденного яйца, подумал он, потому что главной проблемой города была колония. Но у секретарши свои понятия о важности вопросов. Зазвонил телефон. Отставив тонкий пальчик в сторону, она сняла трубку, поднесла ее к уху и произнесла:

– Да, у себя. Но у него сейчас совещание. Позвоните после обеда. Нет, не раньше.

Затем достала из ящика стола зеркало, губную помаду и начала подкрашивать губы. Вот это занятие по тебе, бросив на нее взгляд, подумал Иван Спиридонович. Тем более что мордашка у тебя просто очаровательная. А какие вопросы важные или неважные, позволь решать другим.

Вскоре за дверьми раздался стук отодвигаемых стульев – верный признак того, что совещание подошло к концу. Из кабинета начали выходить люди. Первым на пороге появился Мошкин. Увидев старика, он ядовито ухмыльнулся и, засмеявшись, спросил:

– Никак за подписью к мэру пришел?

Иван Спиридонович оторопело поднялся, прижимая папки к груди. Мошкин, все так же ухмыляясь, вышел из приемной. Его присутствие на совещании у городского головы оказалось для Ивана Спиридоновича полной неожиданностью. Он переступил с ноги на ногу, не зная, стоит ли теперь идти к Клюкину, но секретарша расценила его движение по-своему и решительно вытянула вперед руку.

– Подождите, – сказала она. – Я должна доложить. Кто вы, как ваша фамилия?

– Я сам доложу, – раздраженно ответил Иван Спиридонович и тут же пожалел, что сказал это.

Красивые губки секретарши нервно дернулись, она была готова заплакать. Под ее напускной строгостью оказалась беззащитная душа. В это время на пороге кабинета показался сам Клюкин. Увидев старого учителя, он спросил:

– Вы ко мне?

Тот утвердительно кивнул. Клюкин жестом пригласил его в кабинет. Было видно, что у него хорошее настроение.

– В воскресенье проводим день города, – сказал Клюкин, потирая ладони. – Приглашал к себе предпринимателей, чтобы раскошелились на наш праздник.

– Какой праздник? – не понял Иван Спиридонович, все еще не пришедший в себя после встречи с Мошкиным.

– Праздников-то сейчас не осталось. – Клюкин взял Ивана Спиридоновича под локоть и подвел к своему столу. – Седьмое ноября отменили, первое мая тоже. К Рождеству и Пасхе народ еще не привык. Поэтому и проводим день города. Без праздников людям нельзя.

– А Мошкин что здесь делал? – спросил Иван Спиридонович, так и не понявший радости Клюкина.

– Он же один из самых богатых людей, – Клюкин уставился на Ивана Спиридоновича, удивившись его неосведомленности. – Недавно открыл магазин ритуальных принадлежностей. Для заслуженных людей по нашей просьбе делает бесплатные венки.

– Я о венках и пришел поговорить, – сказал Иван Спиридонович, настроение которого совсем упало. Он достал из портфеля бумагу с наклеенной газетной вырезкой и подписями рудногорцев и протянул Клюкину:

– Вот здесь четыреста подписей жителей нашего города, которые протестуют против строительства колонии.

Клюкин посмотрел на него таким измученным взглядом, что старику стало не по себе.

– Милый Иван Спиридонович, – произнес он, глядя ему в глаза. – Я читал ваше обращение и знаю, скольких трудов стоило собрать эти подписи. Но поезд уже не остановить.

– Что значит не остановить? – спросил Иван Спиридонович.

– А то, что в конце месяца в Рудногорск должны привезти первых заключенных. – Клюкин оперся кулаками в стол и неподвижно замер. Его взгляд уставился в окно, за которым виднелась верхушка сопки Фабричной.

– Как же так? – растерянно произнес Иван Спиридонович и опустился на стул.

От неожиданности его бросило в жар. Неужели все, что он затеял, оказалось напрасным? Что он скажет Мамонтову, какими глазами будет смотреть на Саньку? И, самое главное, что же будет с могилой Вари?

– Как же так? – повторил Иван Спиридонович. – Ведь это мнение всех нас, – он потряс в воздухе бумагами с подписями. – Ведь вы же пришли к власти только потому, что вас поддержали на митингах. Неужели вам сейчас совершенно не интересно, что думают и чего хотят люди?

– Я на митингах не выступал, – сказал Клюкин и тоже сел. – Вы знаете, Иван Спиридонович, что город я люблю не меньше вас. Я в нем родился. И умереть хочу тоже в нем. Я против этой колонии выступал, где только мог. Но ведь даже слушать никто не захотел.

– А я думал, вы с этими подписями поедете в область, покажете. Там, может, и отменят решение, – обреченно произнес Иван Спиридонович.

– Никто его не отменит, – тяжело вздохнул Клюкин. – Не для того принимали, чтобы отменять. Да и поздно. Дело сделано, колония построена.

– Забор – еще не колония, – заметил Иван Спиридонович.

– Почему забор? Построен первый барак. Остальные будут строить сами зэки.

– Неужели ничего нельзя сделать? – с тоской в голосе спросил Иван Спиридонович.

– Думаю, ничего. – Клюкин отвернулся. Вот так же он отворачивался и раньше, когда не хотел принимать участие в чьей-то судьбе. Эту его привычку Иван Спиридонович помнил еще с тех пор, когда Клюкин был секретарем горкома комсомола.

Надеяться было не на что. Иван Спиридонович пришел защищать интересы города, а оказалось, что бороться не с кем. Перед ним сидел до предела вымотавшийся человек с усталыми глазами. Сквозь них проглядывала измученная душа. Он понял, скольких сил стоило Клюкину только что сделанное признание.

Иван Спиридонович поднялся, попрощался и вышел. Он ничего не видел перед собой. В висках стучало, сердце сжимало, словно обручем. Сделав несколько шагов по улице, Иван Спиридонович подошел к тополю, прислонился плечом к его прохладной шершавой коре. Дальше идти не было сил, нужно было перевести дыхание. А в голову все время неотступно била мысль: нельзя опускать руки, надо действовать. Но что я могу, спрашивал себя Иван Спиридонович, пытаясь найти ответ на свой вопрос. И тут ему пришла спасительная идея. Надо самому ехать к губернатору области. Клюкина тот мог и не послушать потому, что Клюкин его подчиненный. Другое дело – представитель народа, участник войны. С народом власти обязаны говорить по-другому. Тем более что несколько месяцев назад губернатор приезжал в Рудногорск, посещал и бывшую фабрику, и бывший рудник, и должен хорошо знать положение, в котором оказался город. С этой мыслью он и отправился домой.

4

В областной центр поезд уходил вечером. Времени на то, чтобы собраться и добраться до станции, было достаточно. Иван Спиридонович сварил вкрутую четыре яйца, положил их в полиэтиленовый пакет, сунул туда же кусок хлеба. В поезде не было даже буфета, об ужине и завтраке приходилось заботиться самому. Он положил еду в портфель, с которым ходил к Клюкину и в котором уже лежали бумаги с подписями горожан. Эти бумаги он решил оставить губернатору. Единственное, что беспокоило – как попасть на встречу с ним. Знал, что это не просто, но ведь безвыходных ситуаций не бывает. И еще на одно надеялся Иван Спиридонович. Господь Бог должен помогать праведникам. Души усопших стекаются к нему. Не может он позволить, чтобы на одном кладбище лежали честные люди и убийцы.

Он посмотрел на Варину шаль, висящую на стуле. И сразу всплыло ее веселое лицо, добрая улыбка, послышался ее родной, негромкий голос. Дом, доставшийся от Мити, они перестроили. Прирубили к нему кухню и просторные сени. Старую баню снесли, на ее месте поставили новую. Все это делали практически вдвоем. Варя не только ногами месила глину на штукатурку, но и таскала тес, помогала подавать бревна. Стремилась, чтобы все у них было не хуже, а, по возможности, и лучше, чем у соседей. К вечеру они смертельно уставали, но ужинать садились довольные.

– Не для себя ведь стараемся, для детей, – говорила она, когда Иван Спиридонович, у которого побаливали раны, иногда жаловался на усталость.

Он, как мог, жалел ее, но сегодня ему казалось, что этой жалости должно было быть больше. Может быть, непосильный труд и стал причиной того, что она долго не могла забеременеть. Да и беременность протекала тяжело, несколько раз ей приходилось ложиться в больницу на сохранение. Второго ребенка врачи родить не разрешили. Признали, что у Вари больные почки. Она хотела ослушаться докторов, но Иван Спиридонович заявил:

– Ты не о втором ребенке думай, а о том, что родился. Я не хочу, чтобы дочка росла сиротой.

Дочка выросла, закончила институт, вышла замуж за военного и уехала служить Родине вместе с ним. И остались они с Варей вдвоем в своем обновленном доме. Теперь и дом, и баня никому не нужны.

Иван Спиридонович положил в портфель чистую рубаху и уже собрался выходить, но в это время в сенях раздались шаги и на пороге появился запыхавшийся Долгопятов. Бросив взгляд на портфель, который Иван Спиридонович держал в руке, он все понял.

– В область собрался ехать? – спросил Долгопятов, рывком пододвинув себе стул и сев на него. Сунул пухлую руку в карман, достал оттуда носовой платок, вытер лицо. Он все еще не верил в то, что вопрос о колонии нельзя решить в Рудногорске.

– Колонию строит область, туда и надо ехать, – сказал Иван Спиридонович, соображая в уме, не забыл ли он чего-нибудь. До отхода автобуса на станцию оставалось совсем немного времени.

– А Клюкин? – спросил Долгопятов, засовывая платок в карман.

– А что Клюкин? – тяжело вздохнул Иван Спиридонович. – Он вместе с Мошкиным свои дела обтяпывает.

– Ты вот что, – Долгопятов наморщил лоб и наклонился к Ивану Спиридоновичу, – если не будут пускать к губернатору, садись в приемной и жди до тех пор, пока он сам не выйдет из кабинета. А там хватай за рукав и не отпускай, пока не передашь бумаги. Ведь шутка сказать, четыреста человек подписали.

– В приемную еще попасть надо, – сказал Иван Спиридонович, делая шаг к двери.

– Что, и в приемную уже не пускают? – удивился Долгопятов.

– А зачем мы им нужны? – Иван Спиридонович посмотрел на друга. – С нами ведь одни проблемы. Это с такими, как Мошкин, никаких проблем. Они и промолчат, когда надо, и деньги на стол положат, только намекни.

Долгопятов поднялся, нахмурив брови. Иван Спиридонович думал, что он пойдет домой, но тот потянулся за ним до автобусной станции. Там он обнял друга за плечо и сказал, наклонившись к самому лицу:

– У меня такое ощущение, что эту борьбу ведем только мы с тобой.

– Ты же сам сказал, что народ безмолвствует. Подписи они поставили, но бороться уполномочили нас.

И снова, как при встрече со стариком Мамонтовым, он ощутил всю тяжесть, которую сам взвалил на свои плечи. Но бросать Рудногорск и бежать из него он не собирался, а оставаться здесь, не довершив затеянное, не хватило бы совести.

В областной центр поезд прибыл в восемь утра. Иван Спиридонович проснулся, когда в окно купе еще только начала пробиваться сероватая предрассветная мгла. Долго лежал на полке, прислушиваясь к ровному похрапыванию соседей и дробному стуку колес подрагивающего вагона. Потом встал и пошел в туалет умыться и побриться. Когда начнет просыпаться путешествующий люд, в него выстроится очередь.

Умывшись, он решил не тревожить своим хождением соседей по купе и остался стоять у окна в коридоре. Рассеивая редеющую с каждой минутой мглу, из-за горизонта показались первые лучи солнца. За окнами вагона проплывал сосновый бор. Солнце пробивалось сквозь него столбами яркого света, вызолачивая стволы деревьев и заставляя светиться бриллиантовым блеском росу на придорожной траве. Свежий, настоянный на хвое воздух доносился снаружи в чуть приоткрытое окно вагона. Иван Спиридонович смотрел на эту красоту и ни о чем не думал. Утренний лес успокаивал, отвлекая от всяких мыслей.

Областная администрация располагалась в большом четырехэтажном здании на центральной площади города. Прямо перед ним на высоком постаменте стоял огромный чугунный памятник вождю мирового пролетариата. Вытянутой вперед чугунной рукой он указывал путь в светлое будущее. Иван Спиридонович тут же вспомнил Федора Мошкина, который хотел вешать на ней коммунистов. И ему стало смешно. Памятник был высокий, до руки можно было достать только с помощью пожарной лестницы. Он представил карабкающегося по ней пузатого Мошкина и подумал, что тот стал бы первой жертвой собственной идеи. Мошкин не переносил высоты и обязательно сорвался бы с лестницы. Оглянувшись на памятник, Иван Спиридонович шагнул на ступени широкого каменного крыльца.

Он ни разу не был в областной администрации. Однако это его не смутило. Открыв высокую тяжелую дверь, Иван Спиридонович оказался в вестибюле. У входа на лестницу, ведущую на второй этаж, стоял милиционер с короткоствольным автоматом на груди. Рядом с ним был небольшой столик с телефоном. Иван Спиридонович не знал, где находится начальство, но интуиция подсказывала ему, что оно должно быть наверху.

Покачивая портфелем, он решительно двинулся на милиционера. Тот повернулся к нему лицом и сразу перегородил путь автоматом. Иван Спиридонович остановился и непроизвольно заморгал редкими ресницами.

– Вы к кому? – спросил милиционер, окидывая посетителя быстрым взглядом. От Ивана Спиридоновича не ускользнуло, что на какое-то мгновение он задержался на его портфеле.

– К губернатору, – сказал Иван Спиридонович, почувствовав, что налетел на непреодолимую стену.

– Пройдите вон туда, – милиционер указал в глубину коридора. – Там находится общественная приемная.

– Мне не надо в ту приемную, сынок, – сказал Иван Спиридонович дрожащим голосом. – Ты же знаешь, что с нашей бюрократией там замыкают любое дело. Мне надо к губернатору. Я из Рудногорска приехал.

– К губернатору нельзя, – сказал милиционер, положив руку на ствол автомата. – Может, у тебя в портфеле бомба.

– Какая там бомба. – Иван Спиридонович расстегнул портфель. – Там четыреста подписей жителей нашего города. Письмо я сюда привез.

В это время зазвонил телефон, и милиционер нагнулся, чтобы поднять трубку. Иван Спиридонович застегнул портфель и неторопливым шагом направился вверх по лестнице. Милиционер, не отрывая трубки от уха, повернулся к нему, когда он уже поднялся на первую лестничную площадку. Иван Спиридонович посмотрел на него, пожал плечами и, не останавливаясь, направился дальше. Поднявшись на второй этаж, он оказался в таком длинном и высоком коридоре, что в первое время даже растерялся. По обе стороны красной ковровой дорожки находилось несметное количество дверей с прибитыми на них табличками. На каждой – фамилия чиновника, сидевшего за дверью.

Он не знал кабинета губернатора, поэтому читал все таблички подряд. Через некоторое время коридор, которому, казалось, не будет конца, повернул направо. Завернув за угол, Иван Спиридонович увидел на одной из дверей заветную фамилию. Она была необычной. На сверкающей яркой позолотой табличке было выведено крупными буквами: «Жан Евсеевич Магометалиев, губернатор». Иван Спиридонович остановился и, шевеля губами, перечитал табличку. На этот раз вслух. И тут же в голове пронеслось: «Наконец-то вывели!»

Он всегда с издевкой относился к кремлевским идеологам, которые пытались из всех наций, населявших Советский Союз, вывести единую общность – советский народ. Словно новую породу овец или свиней. Теперь, прочитав табличку, понял: такое, оказывается, возможно. Но в душе сразу возник холодок, потому что показалось – этому человеку ни он, ни Рудногорск с его заботами не нужны. Потому что у него не может быть своего родного уголка. Он – инкубаторский.

Иван Спиридонович, поднатужившись, открыл тяжелую дверь и оказался в огромной светлой комнате со сверкающим паркетным полом. Прямо напротив двери на стене висел большой цветной портрет Ельцина, одутловатого, с выпяченной нижней губой и звероподобным взглядом маленьких заплывших глаз. Впечатление было такое, что президент попал в объектив фотоаппарата с большого перепоя. Но именно таким он всегда появлялся на экранах телевизоров, и Иван Спиридонович подумал, что, очевидно, не зря Ельцина прозвали в народе упырем. На фотографии он им и выглядел. «Словно нарочно повесили», – невольно подумалось Ивану Спиридоновичу.

Под портретом стоял стол с несколькими телефонами, за которым сидела красивая женщина в голубой кофточке с коротким рукавом. Иван Спиридонович шагнул к ней и на одном выдохе спросил:

– Жан Евсеевич Магометалиев у себя?

Он все боялся, что не сможет выговорить эти три слова. Уж слишком отторгали они друг друга. Создавалось впечатление, что кто-то специально, в насмешку над здравым смыслом и людьми, связал их с одним человеком. «Кто это существо, от которого зависит жизнь всей области? Какой национальности? Какому Богу оно может служить?» – еще раз подумал Иван Спиридонович, не сводя настороженных глаз с красивой секретарши.

– У губернатора сейчас совещание, – негромко, словно боясь нарушить устоявшуюся тишину, ответила секретарша. – А вы, извините, по какому вопросу?

– Я из Рудногорска, – ответил Иван Спиридонович таким уверенным тоном, будто губернатор вот уже несколько дней с нетерпением ждал его появления у себя в кабинете.

– Вы же знаете, что есть приемные дни. Записывайтесь в общественной приемной и ждите своего времени, – секретарша подняла на него большие серые глаза.

– Я подожду сейчас, – глядя на секретаршу и чувствуя, что к нему вернулась уверенность, произнес Иван Спиридонович.

– Это бесполезно, – тут же отпарировала секретарша. Ее влажные, чуть припухшие губы слегка скривились, а одна бровка еле заметно поднялась вверх.

Иван Спиридонович понял, что она потеряла к нему всякий интерес. Он повернулся, чтобы найти свободный стул, и только тут заметил, что вдоль стены сидит немало людей. Не было сомнений, все они тоже надеялись встретиться с губернатором. Он пересчитал сидящих – их было восемь. Ничего, подождем, решил Иван Спиридонович. Главное было сделано – в приемную губернатора он попал. У стены было еще несколько свободных стульев, и он сел на один из них. Секретарша посмотрела на него внимательным взглядом и опустила голову к столу, где лежали бумаги.

Время тянулось невероятно медленно. Иван Спиридонович изредка поглядывал на губернаторскую дверь, но за ней не раздавалось ни одного звука. Он стал разглядывать посетителей. Все они были при галстуках, с папками в руках или дипломатами, стоявшими у ножек стульев. Старенький потертый портфель Ивана Спиридоновича выглядел в этой приемной архаическим пережитком. Это не смущало его. Он смотрел на людей, сидевших рядом, и пытался по внешнему виду определить, что они из себя представляют. Но их лица, походившие на маски, были непроницаемы. Иван Спиридонович понял, что это одно из важнейших качеств чиновника.

В это время губернаторская дверь отворилась и из нее один за другим вышли три человека. Сидевшие в приемной, застучав стульями, торопливо поднялись. Иван Спиридонович тоже вскочил со своего места. Но секретарша тут же осадила всех.

– У него еще полный кабинет народа, – сказала она, приподняв тонкие бровки. – А в два часа встреча с американцами. Он едет с ними в ракетную часть, где будут взрывать пусковые шахты.

Последняя фраза обдала Ивана Спиридоновича жаром. «Столько лет жили впроголодь, создавая ракеты, чтобы защитить себя, – подумал он, – а теперь взрываем шахты. Что же это делается в нашей стране?» Еще собираясь к губернатору, он долго думал о том, как начать свой нелегкий разговор. И решил – первая его фраза будет такой: «Недавно вы были в Рудногорске и хорошо знаете, в каком положении оказались его жители…» Но теперь понял, что в ответ на нее может встретить только удивленный взгляд.

Он сел на стул, все еще надеясь попасть к губернатору, но что-то в его душе надломилось. Еле слышимый внутренний голос начал вдруг говорить, что ни до Рудногорска, ни до всей области здесь действительно никому нет дела. Как нет его и Клюкину, затеявшему устроить праздник на похоронах города.

Часа через два губернаторская дверь снова распахнулась, и на ее пороге показались люди. Вслед за ними вышел сам губернатор. Сидевшие в приемной опять вскочили. Иван Спиридонович впился в губернатора глазами. Он уже мысленно составил его портрет, на котором тот выглядел смуглолицым человеком с большим горбатым носом, раскосыми, черными навыкате глазами и короткими, вьющимися, как у негра, волосами. Этакая смесь рас и вероисповеданий. Но портрет никак не вязался с оригиналом. Губернатор оказался высоким широкоплечим человеком с темно-русыми волосами, пробитыми редкой сединой. Его удлиненное лицо с высоким лбом казалось сосредоточенным, но приветливым. Он задержался у двери, пропустив вперед посетителей, которые вышли вместе с ним, и, чуть улыбнувшись, сказал:

– Сегодня не принимаю никого. Со всеми вопросами к нему, – он кивнул головой на дверь в противоположном конце приемной и, резко повернувшись, заторопился к выходу.

– Откуда он у нас появился? – не удержавшись, полушепотом спросил Иван Спиридонович стоявшего рядом высокого мужчину с новеньким дипломатом в руке. Тот, не поворачивая головы, сухо произнес:

– Ельцин прислал.

Иван Спиридонович неожиданно почувствовал, как внутри него все ослабло, даже дышать стало труднее. Обшаривая комнату глазами, он снова уткнулся в висящий на стене портрет Ельцина. Он торопливо опустил голову, чтобы не встречаться с ним взглядом, и повернулся к двери, на которую кивнул Жан Есвеевич Магометалиев. На ней было написано: «Кузнецов Венедикт Иванович, помощник губернатора». Плохо соображая, Иван Спиридонович направился к помощнику. Потянув дверь, он увидел молодого узкоплечего парня с длинными волосами и красивым, ухоженным, почти бабьим лицом, сидевшего за широким столом, в одном углу которого лежала аккуратная стопка бумаги. Парень поднял на посетителя серые с поволокой глаза, отодвинулся на вращающемся кресле от стола и тихо спросил:

– Вы ко мне?

Еще секунду назад Иван Спиридонович не знал, зачем его потянуло в этот кабинет. Теперь понял. Венедикт Кузнецов был его боевым товарищем. Они прошли с ним фронтовой путь от Сталинграда до Вислы. Не может быть, чтобы этот парень случайно носил его имя и фамилию. И это показалось ему той соломинкой, за которую можно ухватиться.

– Вы извините, – переступив порог и внутренне подобравшись, сказал Иван Спиридонович. – У меня был друг Венедикт Кузнецов. Воевали вместе.

– Людей с такой фамилией много, – ответил помощник, не пряча доброй, располагающей улыбки. – Я родом из Красноярска.

– А друг мой из Курска, – опустив голову, тихо сказал Иван Спиридонович. – А жену его звали Полиной.

Помощник на мгновение замер, потом несколько раз моргнул длинными ресницами и произнес:

– Мою бабку звали Зинаидой.

Иван Спиридонович понял, что совершил ошибку. Помощник мог подумать, что всю историю с фронтовым другом он выдумал на пороге его кабинета. Решил купить на дешевую приманку. А это выглядело уже совсем непристойно. У Ивана Спиридоновича от волнения вспотели ладони.

– Да вы садитесь, – заметив, как изменился в лице посетитель, предложил помощник. – Я вас слушаю. Что вас сюда привело?

– Я, собственно, к этому и хотел приступить, – торопливо сказал Иван Спиридонович.

Он расстегнул портфель, достал оттуда бумаги. Венедикт взял их в руки, бегло пробежал газетную заметку, затем бросил быстрый профессиональный взгляд на подписи и протянул бумаги назад.

– Я их не возьму, – сказал Иван Спиридонович, загораживаясь ладонями. – Город бурлит. Жители не позволят открыть колонию.

Серые глаза Венедикта потемнели, брови сдвинулись к переносице.

– Нервные все мы стали, – медленно произнес он, протягивая руку к папке, лежавшей на краю стола. – Чуть что, сразу бурлить. Вопрос о колонии давно решенный. Отменять его никто не будет.

Он раскрыл папку, достал какую-то бумагу и уткнулся в нее.

– Как решенный? – Иван Спиридонович привстал и даже повысил голос. – Вы хотели бы жить с зэками в одном городе? Нам даже кладбище с ними отвели одно и то же.

– Ну и что? – на лице помощника снова появилась улыбка. – Зэки тоже умирают. Тем более что и туберкулез, и СПИД – болезни среди них самые распространенные.

– Что, и заразных там хоронить будут? – Иван Спиридонович почувствовал, как его снова затрясло.

– Ну а где же? – удивился помощник. – Они ведь тоже все россияне. Имеют такое же право, как и вы, быть похороненными согласно ритуалу.

– И даже памятник на могиле иметь? – не скрывая ехидства, заметил Иван Спиридонович.

– И даже памятник.

– Выходит, вы всех нас приравняли к зэкам.

– Для государства и вы, и они – одинаковые граждане.

– Спасибо, что просветили, – Иван Спиридонович резко встал. – А подписи эти я оставляю для губернатора. Пусть знает, что все эти люди на выборах проголосуют против него. И не только эти.

– Дело ваше, – произнес помощник, не скрывая желания побыстрее освободиться от посетителя. – А по поводу выборов замечу: я не уверен, что вам придется избирать губернатора.

– Все так же будут назначать? – уже взявшись за скобку двери, спросил Иван Спиридонович.

– Будут, не будут – не нам с вами решать, – помощник снова достал из папки какую-то бумагу.

Иван Спиридонович вышел, закрыв за собой дверь. Его бесило от чувства собственного бессилия. «Что же мы за народ? – думал он, торопливо спускаясь по ступенькам. – Одни творят, что хотят, другие безмолвствуют. Ведь если не очнемся от этого безумия, погибнем».

Он вышел из здания и сел на скамейку недалеко от чугунного памятника вождю мирового пролетариата. Поездка закончилась ничем, а возвратиться с пустыми руками он не мог. Не хотел сгорать со стыда перед теми, у кого брал подписи.

Он обвел глазами пространство вокруг себя, словно ища поддержки. По площади, понурив голову, брела женщина с пустой хозяйственной сумкой в руке. Равнодушно скользнув взглядом по сидевшему на скамейке Ивану Спиридоновичу, она тут же отвернулась. Куда она шла? Зачем? Что ждало ее впереди? Раньше такие безрадостные женщины на глаза не попадались.