Текст книги "Дикая вода"

Медведь привык к шуму машин и не обращал на них внимания, когда они проходили мимо. Он знал, что за высоким буртом, скрывающим от него трассу, его не видно. Крадясь вдоль него, он еще издали увидел могучий, раскидистый кедр с шишками. Высокий снежный бурт почти касался нижних ветвей. Некоторые шишки можно было достать, не поднимаясь на задние лапы. Рядом с кедром из глубокого снега торчали верхушки густого подроста. Медведь уже подходил к ним, когда услышал неожиданный скрежет автомобильных тормозов. Он кинулся в подрост и затаился. Понимал, что по глубокому снегу ему все равно далеко не уйти. Вскоре он услышал, как кто-то, тяжело дыша, стал забираться на бурт. Медведь вжался в снег, жадно следя глазами за неожиданной добычей. Вскоре над буртом появился человек.

Если бы он остановился там, медведь не решился бы напасть на него. Но, задержавшись на бурте всего на мгновение, человек шагнул к кедру. Медведь вылетел, словно пружина, обрушив на человека всю мощь своих лап и когтей. Шофер не выключал мотора, и ни Фил, ни Шумейко из-за его шума не слышали нападения. Они сидели в машине, время от времени оглядываясь назад. Но Ставриниди на трассе не показывался. Прошло минут пять, может, чуть больше.

– Я тоже пойду, – сказал Фил, открывая дверку машины. – Малый нужда справить. Так можно прафильно гофорить?

– Так, так, – закивал Шумейко.

Фил неторопливо прошел назад, поднялся на бурт снега и по следам Ставриниди направился к кедру. Стоявшие за ним тонкие деревца утонули в снегу по самые макушки. За их вершинами виднелось очертание огромного темного силуэта. Сначала Фил подумал, что это сидит на корточках Ставриниди. Но слишком уж внушительным был силуэт. Даже если Ставриниди распахнул полы шубы, он должен быть все равно намного меньше. Фил сделал несколько шагов и остолбенел от ужаса.

Огромное лохматое чудовище со вздыбленной шерстью, чавкая, пировало на шубе Ставриниди. Фил был настолько ошеломлен, что в первое мгновение не понял, что это за чудовище и с кем оно расправляется. На истоптанном, забрызганном кровью снегу лежала куча кровавого месива. Но вскоре он разглядел торчащие из него унты. Они лежали друг около друга, пятка к пятке, носками вверх. На подошвах унтов виднелись ошметки прилипшего снега. И Фил понял, что перед ним лежат останки Ставриниди. Его сразу прошиб холодный пот, волосы встали дыбом, зрачки расширились.

Чудовище подняло окровавленную морду и посмотрело на Фила ледяным беспощадным взглядом. От этого взгляда он начал сходить с ума. Закрыв лицо руками, Фил повернулся и побежал к машине. Свалившись с бурта на трассу, он упал и тут же в страхе вскочил, истошно закричав на чистом русском языке:

– Леший! Там леший! – он показывал рукой в ту сторону, куда ушел Ставриниди.

Шумейко с шофером выскочили из машины.

– Какой леший? – схватив Фила за отворот полушубка, тоже закричал Шумейко.

– Леший там… – прохрипел Фил, показывая рукой на кедр. Он схватился за горло, согнулся, прижав колени к груди, и повалился на снег.

Шумейко высочил на кромку трассы, в несколько прыжков добежал до молодого кедровника. Ставриниди там не было. Вместо него лежали клочья окровавленной одежды и куски человеческого тела. От них вглубь тайги уходил глубокий медвежий след. В двадцати шагах рядом со следом виднелось темное пятно. Шумейко пригляделся и узнал унты, которые он недавно давал Ставриниди. Медведь унес часть тела, и унты спали с одной ноги.

Пускаться в погоню за зверем было бессмысленно. У Шумейко не было ни лыж, ни оружия. Да он бы и не отважился на такое преследование. Медведь слишком опасен для неопытного охотника. Постояв немного, Шумейко понял, что надо вызывать милицию, чтобы оформить протокол гибели Ставриниди, и бригаду охотников.

Шумейко вернулся к машине. Фил, все так же лежа на снегу, что-то бессвязно бормотал. Из этого бормотания можно было разобрать только одно слово: «Леший». Шумейко догадался, что Фил от страха потерял рассудок. Вернувшись в городок, он отправил его на вертолете в районную больницу.

Охотники прилетели на трассу на следующий день, но медведя не нашли. Ночью поднялся буран, и снег замел все следы. Покружившись на вертолете над тайгой, охотники не исключили, что медведь снова залег в спячку. Запасов жира ему вполне хватит до самой весны.

В этот же день следы медведя и его старую лежку обнаружили у помойки, на которую Зина выносила отходы с кухни. Узнав об этом, она упала в обморок. Зина пролежала в постели два дня. Как только она поправилась, они вместе с Димкой уехали с трассы. Через две недели Панов получил от них открытку из Кулунды…

Конвой

1

Медицинская сестра лишь назвалась, а Иван Спиридонович уже все понял и почувствовал, как дрогнуло сердце и перехватило дыхание. Едва шевеля вдруг ставшим непослушным языком, он глухо выдавил только одно слово:

– Когда?

– Только что повезли в морг, – сказала сестра.

У Ивана Спиридоновича стали непослушными ноги, он сел на стул, тяжело опустив на колени руку с телефонной трубкой. Мир рухнул. Все, к чему стремился многие годы, стало ненужным. Словно из-под него выдернули опору и он, шаря слепыми руками, пытался схватиться за стену, вдоль которой скользил. Да так, собственно, и было. Варя всю жизнь была его единственной надежной опорой. Втянув голову в плечи и сразу став беспомощным и одряхлевшим, он сидел на стуле, словно человек, выброшенный после кораблекрушения на необитаемый остров. Жить остался, но от этого легче не стало.

В телефонной трубке все еще раздавались короткие гудки. Иван Спиридонович сначала не понял, откуда они идут, потом скосил глаза на колени и положил трубку на телефонный аппарат. Растерянным взглядом обвел комнату. Каждая вещь в ней напоминала о Варе. У порога стояли ее туфли, на спинке стула висела кофточка. Направляясь в больницу, она рассчитывала до обеда вернуться домой, а оказалось, что ушла навсегда. После врачебного осмотра Варю сразу уложили в палату и начали готовить к операции. У нее обнаружили сильное желудочное кровотечение.

Все эти дни Иван Спиридонович навещал ее утром и вечером. Последний раз был вчера сразу после операции. Варя едва шевелила губами, пытаясь говорить. Губы у нее были синие и неживые, словно чужие. Но он разобрал все слова. Варя спрашивала о дочери. Та тоже лежала в больнице со сломанной ногой. Он солгал, сказав, что Маша выписалась и чувствует себя нормально. Ниоткуда она не выписалась и на похороны матери приехать не сможет. «За что же мне все это под самый конец жизни? – с безысходным отчаянием думал Иван Спиридонович. – За что?..»

В Рудногорск они с Варей приехали сразу после войны. Иван Спиридонович, только что выписавшийся из госпиталя, был еще плох, и шофер ЗИС-5, возивший уголь со станции в город, взял его с собой в кабину. Варе вместе с другими пассажирами пришлось ехать в кузове прямо на угле. Автобусов тогда не было и в помине. Каждый подстелил под себя что мог, но когда добрались до города, все пассажиры походили на шахтеров, поднявшихся из забоя. У Вари белыми остались только зубы да белки глаз. Иван Спиридонович рассмеялся, увидев ее, а она, обидевшись, сказала:

– Хотела бы я посмотреть на тебя после того, как ты проехал на этом угле сорок пять километров.

Такой измазанной она и появилась перед младшим братом Ивана Спиридоновича Митей. Тот пришел с фронта два месяца назад, но уже начал приводить в порядок обветшавшее за время его отсутствия хозяйство. Поправил забор, отремонтировал крыльцо и баню, подновил крышу на повети. Митя, в отличие от старшего брата, всегда с удовольствием занимался хозяйственными работами. За годы войны он соскучился по ним и сейчас все делал с особым удовольствием и тщанием.

Митя ждал брата. Иван Спиридонович еще из госпиталя написал ему, что как только поправится, сразу поедет в Рудногорск. Больше ехать было некуда. Да, откровенно говоря, и не хотелось. Даже в огромной стране у каждого человека есть уголок, дороже которого нет ничего на свете. Душа Ивана Спиридоновича рвалась на родину. К сопкам, которые исходил своими ногами вдоль и поперек, синеватой, убегающей в бесконечность, словно морские волны, тайге, к неоглядным просторам. Когда машина подъезжала к городу, он почувствовал, как перехватывает дыхание и начинает пощипывать в сухих глазах. За четыре года войны ему ни разу не удалось увидеть гор. Его полк воевал то в снегах Подмосковья, то в болотах Белоруссии, а в конце войны перед самым ранением – на равнинах Польши. Вот почему при одном взгляде на сопки заходилось сердце.

Они уже порыжели от жаркого солнца, но в ложбинах и под скалами ярко зеленели кусты собачника и непролазного бело-розового от цветов шиповника, источавшего одуряющий пряный аромат. Все эти сопки Иван Спиридонович облазил еще пацаном и знал на них каждый ключ, каждый куст черемухи.

Митя был чем-то занят в ограде, когда Иван Спиридонович с Варей подошли к дому. Увидев их, он кинулся навстречу, схватил брата в объятия, пытаясь стиснуть, но Иван Спиридонович, закусив губу, тихо охнул, и Митя разжал руки.

– Извини, братка, забыл, что ты у нас хворый, – сказал, сияя радостной улыбкой, Митя и повернулся к Варе.

Она стояла в стороне, опустив на землю вещевой мешок. На ней была солдатская гимнастерка, зеленая, солдатская же юбка и коричневые парусиновые туфли на низком каблуке. Лицо Вари, ее руки и ноги были черными. Митя сразу догадался, что она ехала в кузове на угле, и, глядя на нее все с той же приветливой улыбкой, сказал:

– Сейчас излажу баню, и приведете себя в порядок. Все мигом будет.

Пока Иван Спиридонович с Варей мылись, в доме был накрыт стол, посередине его на чистой скатерти стояла заткнутая белой тряпочкой бутылка самогонки, в тарелках – вареные яйца, картошка, огурцы. За столом Митя, сияя озорными глазами, все время бросал взгляд на Варю, одобряя выбор брата. У Вари было хорошее чистое лицо, тонкие брови и добрый, сразу располагающий к себе взгляд.

С этого и началась их совместная жизнь в Рудногорске. Митя вскоре переселился на таежную заимку, где завел большую пасеку. А Иван Спиридонович с Варей остались в доме, который раньше принадлежал родителям братьев. Осенью Иван Спиридонович пошел работать в школу учителем истории, Варя – медсестрой в городскую больницу. Большую жизнь они прожили вместе. Большую и хорошую. И если бы не последние годы, ставшие настоящим адом, можно было бы умирать со спокойной душой. Последние годы и убили Варю.

Обо всем этом думал Иван Спиридонович, одиноко сидя за кухонным столом и время от времени бросая взгляд через окно на улицу. Надо было идти в больницу, а он не мог подняться, словно лишился последних сил. Боялся увидеть мертвую Варю. Потому и смотрел в окно, ожидая подмоги. Улица в этот сырой сумеречный день казалась вымершей. За последний час по ней пробежал только соседский мальчишка Санька Кузьмин. Он был в черных шортах с белыми лампасами и застиранной, неопределенного цвета футболке. Родители у Саньки пили, и он рос как бы сам по себе. Иногда не только недели по две не переодевался в чистую рубашку, но и куска хлеба не имел. В такие дни его кормила Варя.

Иван Спиридонович отвернулся от окна и тяжело вздохнул. И в это время услышал, как в сенях кто-то шаркнул ногами, затем в дверь постучали. Ответить он не успел. На пороге появился Николай Михеевич Долгопятов, его давний приятель с соседней улицы. Долгопятов был грузным человеком с круглыми плечами и переваливающимся через ремень животом. Может быть, именно поэтому удивительной была его необыкновенная подвижность. Он не шагал, а подпрыгивал, словно мячик. Иван Спиридонович никогда не мог угнаться за ним. Остановившись на пороге, Долгопятов, опустив голову, глухо произнес:

– Прими мои соболезнования. – Подошел к Ивану Спиридоновичу, стиснул его за плечи мягкими, сильными ладонями и добавил: – Теперь уж ничего не поделаешь, а жить еще надо…

Рудногорск – городок маленький, любая новость здесь распространяется тут же. Но Иван Спиридонович все равно удивился тому, как быстро узнал о смерти Вари Долгопятов. Он тяжело вздохнул, не ответив на соболезнование, и показал рукой на стул. Долгопятов сел, несколько мгновений помолчал, потом спросил, отведя взгляд в сторону:

– Когда хоронить-то будешь?

Иван Спиридонович вздрогнул, как от удара. О похоронах он еще даже не думал. Он еще не осознал, что Вари больше нет и в дом она никогда не вернется. Она до сих пор была для него живой. Острая боль резанула сердце, он не знал, что ответить.

Зазвонил телефон.

– Я возьму, – сказал Долгопятов, поднимаясь из-за стола. Прошел в комнату, снял телефонную трубку и тут же вернулся на кухню, сказал:

– Из школы звонили. Сейчас придут к тебе.

Минут через десять в дом вошли Михаил Кондратьевич Хомутов и Леночка Былинкина. Хомутов был суховатым, рассудительным человеком, как и подобает учителю физики. Серебристые виски и редкие сединки в бровях делали серьезным его, казавшееся еще молодым, лицо. Иван Спиридонович был уже давно на пенсии, а Хомутову предстояло до нее служить еще два года.

Леночка Былинкина преподавала биологию. В школу она пришла три года назад, сразу после института. И очень жалела об этом.

– Представляете, если бы я получила диплом не тогда, а сейчас, – закатывая глаза к потолку, мечтательно говорила Леночка. – В нем бы значился не какой-то занюханный институт, а педагогический университет.

Иван Спиридонович окинул Леночку с головы до ног и саркастически заметил:

– От перемены названий знаний в твоей голове все равно бы не прибавилось.

Он никак не мог понять, почему вдруг все институты враз переименовали в университеты. Количество профессоров там не увеличилось, академиков среди преподавателей как не было, так и нет, а вот название переменили. Уж слишком советским, наверно, оно было. Но Леночка никак не отреагировала на его замечание. Все пожилые люди казались ей ретроградами, а Иван Спиридонович даже среди них выглядел реликтом.

Сейчас у Леночки были испуганные глаза, стоя рядом с Хомутовым, она не могла найти места своим рукам.

– Проходите в комнату. Чего остановились у порога? – сказал Иван Спиридонович, поднимаясь из-за стола.

Он усадил их на диван, сам вместе с Долгопятовым сел за стол.

– Екатерина Ивановна еще не знает об этом, – сказал Хомутов, усаживаясь в угол дивана. – Она в районо. А мы с Леной как услышали, сразу решили пойти к тебе… – Хомутов чуть склонил голову и положил руки на колени. – Ты не суетись. Школа хоть и бедная, но похоронить человека сумеет. Екатерину Ивановну пошлем к главе администрации, чтобы выпросила место на старом кладбище. Ты же все-таки заслуженный человек. Чуть ли не последний живой участник Великой Отечественной войны в нашем городе.

Хомутов выпрямился и посмотрел на Леночку, словно спрашивал одобрения своим словам. Та промолчала, но все расценили ее молчание за согласие.

– Столяр-то у вас на месте? – спросил распорядительный Долгопятов, повернувшись к Хомутову.

– Только что видела его, – сказала Леночка. – Причем совершенно трезвого.

Иван Спиридонович понял, что они ведут речь о гробе. И как бы подтверждая догадку, Долгопятов спросил, уставившись на него:

– У Вари какой рост был? Ты же должен знать.

Иван Спиридонович пожал плечами. В молодости Варя была ростом сто шестьдесят пять сантиметров. С тех пор ни разу не измерялась. К старости люди становятся меньше. Долгопятов окинул взглядом Леночку и заметил:

– Пожалуй, с нее. У тебя сколько?

– Сто шестьдесят восемь, – ответила Леночка, явно смутившись неожиданным вопросом.

– Надо идти в школу, – сказал Долгопятов, поднимаясь со стула. – Если столяр напьется, гроб нам сегодня не сделать.

– Не суетись, – сказал Иван Спиридонович. Ему вдруг стало не по себе от того, что Варю собираются хоронить чужие люди. – Гроб надо сделать не какой попало, а… – Договорить он не смог. Горло перехватили спазмы, он опустил голову и замолчал. Потом медленно произнес: – Тес у меня за домом. Словно специально привез…

Во дворе лежало с десяток тесин, заготовленных для ремонта крыши. Иван Спиридонович стал перекладывать их, выбирая самые сухие и ровные.

– Машину бы надо, – сказал он, повернувшись к Долгопятову. – Я сейчас сбегаю к Генке Савельеву, он вроде недавно домой проехал.

– Мы с Кондратьичем и без Савельева обойдемся, – ответил Долгопятов. – Тут и взять-то надо по две тесины. До школы недалеко, а у тебя и без того забот хватит.

Иван Спиридонович подал им доски, подождал, пока выйдут на улицу, и направился в дом. Надо было решать, как сообщить о беде дочери.

Две недели назад Машу на тротуаре сбила машина. Пьяный шофер на иномарке решил обогнать неторопливо пыхтящий по улице грузовик. Слева сделать это было невозможно, и он попытался обойти его по тротуару. На ту беду там оказалась Маша. Машина зацепила ее бампером. У Маши оказался сломанным тазобедренный сустав и кость лодыжки. Она до сих пор лежала в больнице.

Муж Маши был офицером, служил в танковой части. И хотя он остался дома один с тремя ребятишками, может быть, и приехал бы на похороны тещи, если бы не было так далеко. От Смоленска до Рудногорска четыре тысячи километров, да еще две пересадки: в Москве и областном центре. К похоронам ему не успеть. Иван Спиридонович, взявший было ручку, чтобы составить текст телеграммы, понял это и положил ее на место. Решил, что телеграмму надо будет послать после похорон. Ее текст сложился сам собой: «Мать похоронил вчера. Поправишься, поставим памятник». Ивану Спиридоновичу показалось, что так будет лучше. Раз ни дочь, ни зять не могут приехать, зачем создавать им лишнюю мороку.

У него снова перехватило горло. Он не мог смотреть на Варины вещи. Утерев влажные глаза ладонью, он вышел на крыльцо. Из-за сопок на город надвигалась черная туча. Ее края шевелились, словно крылья медузы, она неторопливо переползала через долину от одной сопки к другой, таща за собой по земле черную тень. Со склона горы уже тянул сырой ветер, листья тополей шевелились, издавая бумажный шелест. Копошившиеся в палисаднике куры одна за другой кинулись в сарайку.

Из соседского дома вышел Санька Кузьмин и, размахивая хозяйственной сумкой, направился вдоль улицы. По всей видимости, пошел за хлебом. Поравнявшись с Иваном Спиридоновичем, поздоровался, спросил, как чувствует себя тетя Варя.

– Нету тети Вари, – проглотив спрятавшийся в горле комок, глухо сказал Иван Спиридонович. – Сегодня умерла.

– Как умерла? – сразу побледнел Санька и растерянно посмотрел на Ивана Спиридоновича. Ему не хотелось верить тому, что услышал.

– Как умирают люди, – ответил Иван Спиридонович, у которого снова запершило в горле.

Санька заморгал редкими белесыми ресницами, шмыгнув носом, втянул голову в плечи и, сгорбившись, понуро побрел дальше.

Саньке тринадцать лет. Всякий раз, когда запивали родители, он приходил к Ивану Спиридоновичу. Варя кормила его, освобождала стол для уроков, иногда оставляла ночевать. У Саньки было круглое веснушчатое лицо и вихор с правой стороны лба. Вихор мешал делать прическу, и Санька, послюнив пальцы, приглаживал его ладонью. На что Варя говорила:

– Вот и зализал ты его себе. Не приглаживал бы, не было бы вихра.

Когда Варю положили в больницу, Санька каждый день справлялся у Ивана Спиридоновича о ее здоровье. А позавчера сам навестил ее. Принес кулек клубники, которую специально насобирал на сопке, и маленький букетик мелких горных гвоздик. Есть Варя не могла, но была рада искреннему подарку. Она любила Саньку и все время жалела, что Бог не дал ему других родителей.

Санькины родители стали пить после того, как закрыли шахту и они потеряли работу. Его отец был взрывником, а мать лаборанткой на золотой фабрике. Сегодня утром Санькин отец то ли пьяный, то ли с похмелья поскандалил с соседями, жившими напротив. Соседская курица зашла к нему в огород и начала разгребать землю около огуречной грядки. Вместо того, чтобы шугануть ее оттуда, он схватил ружье и одним выстрелом уложил курицу на месте. Потом соседка и Санькина мать Рая кричали друг на друга так, что было слышно на всю улицу. «Откуда только у Степки ружье?» – подумал Иван Спиридонович, поворачиваясь к Санькиному дому. Там со двора снова раздавались громкие голоса. Степка что-то требовал от Раи, та отвечала ему грубостью.

По крыше стукнули первые крупные капли дождя. Туча переползла через сопку и сразу застила половину неба. На окраине города, ограниченной другой сопкой, еще светило солнце, а здесь вдруг все потемнело. Далеко за огородами полыхнула молния, с сухим треском громыхнул гром, и на крышу и крыльцо с глухим стуком посыпались дождевые капли. Иван Спиридонович зашел в дом и почувствовал, что в нем стало холодно. Он хотел было надеть пуловер, но в комнате опять зазвонил телефон. Он поднял трубку и по голосу сразу узнал Долгопятова.

– Нашли мы столяра-то, – сказал он. – Екатерина Ивановна тебе не звонила?

– Нет, не звонила, – ответил Иван Спиридонович.

– Ну, значит, позвонит. Она еще не вернулась из горкомхоза.

Иван Спиридонович понял, что директор школы пошла договариваться о месте на старом кладбище. Территорию под него отводили еще до войны. За прошедшие полвека кладбище уплотнили так, что между могилками иногда было трудно протиснуться. Но для покойников такого небольшого городка, как Рудногорск, место там все-таки находилось. Здешние люди никогда не обижались на здоровье и жили долго.

Мор на них напал после распада державы и прихода к власти Ельцина. Первый президент России стал на полгода, а то и на год задерживать пенсии и зарплату, большинство предприятий как-то незаметно умерли сами собой, закрылись детские сады и пионерские лагеря, перестали существовать ремесленные училища, выброшенными на улицу оказались не только дети, но и их родители. Вот тогда-то и начался в городе мор. Ни одного дня не обходилось без похорон. Кладбище настолько переуплотнилось, что его решили закрыть и организовать новое. На старом по особому распоряжению хоронили только самых заслуженных людей. Екатерина Ивановна и пошла просить за Варю, хотя та никакой заслуженной не была и в школе никогда не работала. Екатерина Ивановна понимала, что если Варю похоронить на новом кладбище, к которому можно добраться только на собственной машине, Ивану Спиридоновичу будет трудно навещать могилу жены. Машины у него нет, а на своих двоих этот путь для старика просто непосилен. Вот и предложила начальству уважить Ивана Спиридоновича. Все-таки заслуженный учитель России, отдавший школе сорок лет жизни. Почти все городские чиновники – его бывшие ученики.

Екатерина Ивановна позвонила поздно вечером. Говорила она сдержанно и только то, что требовалось. Выразила соболезнование, и хоть слова эти были, по сути, протокольными, Иван Спиридонович почувствовал в них искренность, которой не было даже у Хомутова и Долгопятова. Душой они соболезновали, может быть, больше, чем она, а вот слов, чтобы выразить это, найти не могли. После этого Екатерина Ивановна сказала, что гроб готов, завтра она распорядится, чтобы его обили красной материей и забрали из морга Варю. Ивану Спиридоновичу ходить туда не надо, он только должен будет передать утром Леночке Былинкиной одежду, в которой похоронят Варю. О том, где будут хоронить, Екатерина Ивановна не сказала ни слова. И у него возникло предчувствие, что в месте на старом кладбище директору школы отказали. Но спрашивать об этом он не стал.

Все, что происходило в этот день, проходило как бы мимо его сознания. Ему до сих пор казалось, что Варя еще жива, что все разговоры о ее смерти придуманы. Он никак не мог понять, почему так легко поверил им и до сих пор не сходил в больницу. Одним движением он снял с полки кепку, надел ее на голову и вышел из избы. На улице лил дождь, порывы ветра охапками швыряли его в лицо. Иван Спиридонович еще не дошел до калитки, а уже насквозь промок. Ему стало холодно. Открыв калитку, он сразу попал ногой в лужу, зачерпнул полный башмак воды. Он остановился и безвольно опустил плечи. И понял: никуда идти не надо, Варя действительно умерла и теперь ее уже не вернешь. Подержавшись рукой за калитку, он вернулся назад, переоделся в сухое и только тогда вспомнил, что с самого утра ничего не ел. Он налил в чайник воды и поставил его на газовую плиту.

Когда он стал снимать закипевший чайник, в сенях раздался топот, дверь распахнулась и на пороге появился запыхавшийся Санька Кузьмин. Он был в тех же шортах и футболке с коротким рукавом, что и днем.

– Ты откуда бежишь? – удивившись тому, как тяжело дышит Санька, спросил Иван Спиридонович.

– Из дому, – Санька вздохнул полной грудью, переводя дух.

– А почему так запыхался?

– За девять секунд добежал, – сказал Санька.

– По секундомеру засекал, что ли? – недоверчиво спросил Иван Спиридонович.

– Нет, считал, – Санька снова перевел дух. – Чем быстрее бежишь, тем меньше струек дождя на тебя попадает.

– Почему меньше? – удивился Иван Спиридонович. – На каждом квадратном метре их одинаковое количество. Как ни беги, ни одну не минуешь.

– Но чем быстрее бежишь, тем меньше из каждой струйки выльется на тебя, – сказал Санька.

– Проходи, математик. – Иван Спиридонович показал рукой на стул около стола. – Зачем пришел-то?

– Мамка послала. Иди, говорит, к Ивану Спиридоновичу, переночуй у него. А то у него сегодня стены воют. Это правда, что воют? – Санька обвел взглядом стены кухни.

– Стены – что, – ответил Иван Спиридонович. – Душа воет. Это страшнее.

Он поставил на стол хлеб, достал из холодильника и нарезал на тонкие пластики колбасу.

– Будешь? – спросил Иван Спиридонович, кивнув на колбасу.

– Да вообще-то я уже поел, – неуверенно произнес Санька и протянул руку к тарелке.

Иван Спиридонович налил в чашки чай, достал сахар. Санька неторопливо ел колбасу с хлебом. Потом неожиданно спросил:

– А почему люди умирают? Вот жил бы человек вечно, разве от этого было бы плохо?

– Вечного ничего нет, – сказал Иван Спиридонович. – Все стареет, всему приходит свой конец. Ты тоже когда-нибудь станешь старым. Вечной, говорят, бывает только любовь.

– Я хочу прожить тысячу лет, – мечтательно сказал Санька, протягивая руку за очередным пластиком колбасы. – Чтобы посмотреть, какой станет земля и какими будут люди.

– Через тысячу лет людей на земле уже может не быть, – заметил Иван Спиридонович.

– Это почему же? – насторожился Санька.

– Все съедят, добудут все полезные ископаемые. Перебьют друг друга из-за последнего куска хлеба.

– К тому времени никаких войн уже не будет, – уверенно сказал Санька.

– И я когда-то так думал, – грустно вздохнул Иван Спиридонович. – Когда мы возвращались с войны, всем нам казалось, что это было последнее побоище на земле. Но человечество ничему не учится.

– А где будут хоронить тетю Варю? – спросил Санька.

– Наверное, на новом кладбище, – ответил Иван Спиридонович.

– Это плохо, – Санька опустил голову.

– Почему плохо? – не понял Иван Спиридонович.

– Не знаю, – Санька встал из-за стола, прошел в комнату и включил телевизор…

Утром первой пришла Леночка Былинкина. Иван Спиридонович уже приготовил платье, чулки и туфли, в которых предстояло похоронить Варю. Сложив вещи в пакет, Леночка ушла в больницу. Иван Спиридонович постоял посреди комнаты, прикидывая, куда и что из нее перенести. Надо было освободить место для гроба. Санька помог ему разобрать стол, принести табуретки. Иван Спиридонович поставил их посреди комнаты.

С этой минуты он не мог найти себе места. Ходил взад-вперед из комнаты в кухню, каждую минуту выглядывал в окна, несколько раз выходил на крыльцо. Когда увидел, как с главной улицы в их переулок заворачивает «газель», напрягся, словно одеревенел, и уставился на машину неподвижными глазами. «Газель» остановилась около калитки. Из него вышли Хомутов, Долгопятов, еще несколько мужиков и Леночка Былинкина вместе с директором школы Екатериной Ивановной.

Иван Спиридонович выскочил на крыльцо. Варя лежала в гробу бледная и неподвижная, словно каменная. Ее глаза, прикрытые веками, провалились и казались плоскими. Плотно сжатые фиолетовые губы были чужими. Это была не Варя, это было холодное, непохожее на нее изваяние.

Гроб занесли в комнату и поставили на табуретки. Крышку стоймя прислонили в сенях около двери. Иван Спиридонович опустился перед гробом на колени и коснулся лбом холодных, скрещенных на груди Вариных рук. Горло сжимали спазмы, глаза щипало, но слезы не шли. Если бы они пролились, может быть, стало легче. Он содрогнулся всем телом и еще сильнее припал к ее рукам. Стоявшая рядом Екатерина Ивановна положила ладонь на его плечо. Иван Спиридонович поднял голову, встал на ноги. И все увидели, как по его щекам к подбородку скатываются слезы.

Он отошел от гроба, вышел на кухню и вытер глаза ладонью. Вслед за ним вышла Екатерина Ивановна. Ее глаза тоже блестели.

– Вот такая жизнь, – сказала она, шмыгнув носом. – Живешь, строишь планы и не знаешь, когда это случится…

Екатерина Ивановна достала платок, промокнула глаза и осторожно высморкалась.

– Прости, Иван Спиридонович…

– За что прощать-то? – удивился он. – Наоборот, спасибо за помощь.

– Место-то на старом кладбище мне выхлопотать не удалось. – Екатерина Ивановна всхлипнула, опустив глаза.

– Какая теперь разница, где лежать, – махнул рукой Иван Спиридонович. – Это при жизни человеку нужны красота и удобства.

Екатерина Ивановна молча посмотрела на него и отвернулась.

Провожать Варю на кладбище поехало не так уж много людей. В основном школьные учителя, бывшие товарищи по работе Ивана Спиридоновича. Вместе с ними в открытый кузов машины залезли родители Саньки Кузьмина. Рая суетилась, готовая прийти на помощь по первому зову. Степан, наоборот, был нетороплив и обстоятелен. Он сам положил в кузов лопаты, а потом помогал мужикам выносить из дома гроб. Иван Спиридонович понимал, что участвуют они в похоронах ради того, чтобы попасть на поминки, но все равно был рад их заботе. К соседям, хотя и пьющим, он относился хорошо.

Когда все уселись в кузов, Иван Спиридонович увидел у калитки маленькую, сгорбленную фигурку Саньки. О нем забыли, и он с сиротской тоской смотрел на машину, которая должна вот-вот отъехать.

– А ты чего стоишь? – спросил Иван Спиридонович, подвигаясь в сторону, чтобы освободить около себя место. – Давай сюда.

Санька махом заскочил в кузов, и машина тронулась.

На старом кладбище Иван Спиридонович был много раз, а посмотреть новое еще не успел. Да и нужды в этом не было. Помирать ни он, ни Варя не собирались, место себе приглядывать загодя у них не было и в уме. Но когда машина выехала за город и, тяжело подвывая мотором, стала кряхтеть и переваливаться на каждой кочке с борта на борт, он пожалел, что Варю повезли туда. Надо было самому сходить к главе городской администрации, а не надеяться на Екатерину Ивановну. Ей отказали, а ему, может быть, и не посмели бы. Два квадратных метра незанятой земли можно было найти и на старом кладбище. Но дело сделано – и что-либо исправлять было уже поздно.