Текст книги "В поисках шестого океана. Часть первая. Безмятежность"

31. Приемная семья

Харди жили на другой от Астории стороне залива Янгс в городишке Уоррентон. С Асторией его соединяло 101 шоссе, мост Орегон Кост – Хайуэй. Они жили в большом доме в два этажа недалеко от мемориального кладбища. Меня поселили в комнате с видом на гараж, и это было неплохо. Потому что остальные окна второго этажа выходили на кладбище.

Гостиная Харди была большой, но казалась лабиринтом из-за нагромождения различных вещей. На стене висел огромный крест, на двух журнальных столиках лежали новенькие библии и разноцветные журналы. Два дивана содержали бесчисленное количество подушек в кружевных чехлах. Кроме того, кружевные салфеточки лежали повсюду: на комодах, полочках, под разными статуэтками, коробочками и вазочками.

А еще на стенах висели картины: «Иисус у колодца», «Иисус моет ноги ученикам», «Иисус делит рыбу и хлеба» и еще несколько картин такой же тематики. Я поняла, что попала в музей Иисуса, и мне стало не по себе.

– Наверху – три спальни и две ванные комнаты. Третья ванная – внизу.

Мы поднимались по лестнице, проходя мимо портретов в рамах. Это были уже не картины, а фотографии детей. На одной застенчиво улыбалась голубоглазая малышка с ежиком белых волос на голове, с другой испуганно глядела девочка лет десяти с бантами в тугих косичках, на третьей красовался толстый прыщавый подросток в мантии выпускника школы. На последней фотографии грустно улыбалась девушка, похожая на Грейс Келли. Около ее портрета висела траурная ленточка. Все, кроме последней девушки, были пухлыми, и сразу напрашивался вывод, что в этом доме выживают только толстые дети, а худые, вроде меня, разделяют участь этой неизвестной мне девушки.

Я начала разбирать вещи, но заметила, что за мной следят.

– Заходи, – сказала я громко, – будем знакомиться.

Вслед за голубым глазом, что подсматривал за мной в дверную щель, показались румяные щечки, золотые, как солома, волосы и розовые пухлые губы. Мне показалось, что ко мне в комнату впорхнул ангел. Я сразу узнала ее. Только на портрете волосы у нее были значительно короче.

– Я Стейси, – представился ангел. – А ты моя новая сестра София-Фланна?

– Называй меня Софи, – улыбнулась я. – Если я новая, то где-то должна быть старая? – я пыталась шутить.

Стейси вздохнула.

– Мы теперь не знаем, где она. Салли стала взрослой, уехала и больше не звонит и не пишет. Ты тоже уедешь?

Я пожала плечами.

– Мне пока некуда ехать.

– Вот и хорошо, – просияла Стейси и обняла меня. Она прижималась ко мне так доверчиво и трогательно, и в ее объятиях сделалось так спокойно, что я вдруг поняла, никуда не хочу уходить от этого маленького чуда с сияющими голубыми глазками. Не смогу оставить ее.

Когда позже я услышала историю Стейси, то поняла, что ничего не знаю о жизни и все мои беды лишь часть того, что выпало на долю этого неземного создания.

На новом месте я долго не могла заснуть и все размышляла: повезло мне с опекунами или это очередное испытание. Стейси мне понравилась, а вот Виктория, моя мачеха, не очень. Она обнимала меня, как в рекламе майонеза, но я не чувствовала в этом сердечной теплоты. Даже сдержанный Том понравился мне больше. В его словах: «Располагайся. Теперь это твоя комната!» – было куда больше участия, чем во всем щебете Виктории.

В таких размышлениях я провела всю ночь, заснув только под утро. А утром меня ждала очередная новость. Вики объявила мне:

– Сегодня Том отвезет тебя в новую школу, а завтра ты будешь ездить сама, на школьном автобусе.

– Разве я не буду учиться в Астории? – сердце у меня упало.

– Здесь, в Уоррентоне, прекрасная школа. Ее окончил наш сын Виктор, и теперь он учится в колледже. Я знаю всех учителей и смогу контролировать твои занятия.

У меня пересохло в горле. «Контролировать!» Меня никогда никто не контролировал. Папа и мама подписывали мои табели с отметками, приходили на родительские собрания, а на Аляске и вовсе были в школьном совете, но никогда меня не «контролировали».

– У тебя были когда-нибудь проблемы с дисциплиной?

Я отрицательно покачала головой и подумала: теперь-то они у меня точно будут.

– Вот список дел по дому, – продолжала Вики. – Там отмечено, в какие дни и что именно ты должна делать.

Я взяла список. Вики продолжала говорить, поправляя нелепые завитки, из которых состояла ее прическа:

– Говорят, ты посещала художественную студию в Астории? Теперь ты сможешь заниматься в танцевальной студии вместе со Cтейси. Будешь развита разносторонне.

Тут из своей комнаты вынырнула Стейси с двумя аккуратными косичками и прижалась к костлявому боку Виктории.

– Доброе утро, мамочка!

Меня передернуло.

– А теперь – завтракать. И не забудьте ваши школьные обеды!

На завтрак были хрустящие хлопья, остро пахнущие каким-то фруктовым ароматизатором, и стакан молока. Молоко я выпила.

Школа показалась мне гадкой. Может быть, оттого что я была голодна, может, потому что хотела учиться в Астории, со своими друзьями и любую иную школу воспринимала в штыки.

На меня смотрели как на неандертальца: в школе Уоррентона новички были большой редкостью. Меня представили во всем многообразии моих имен:

– София Фланна Бертон-Харди.

– Короче, очередной приемыш Харди, – раздался голос с последней парты, и прозвище «Приемыш» прилипло ко мне намертво.

Когда я проходила к указанному мне месту, долговязый бритый парень резко вытянул ногу в проходе. Я не ожидала, запнулась и упала между рядами, рассыпав содержимое сумки. Все загоготали, а учитель постучал указкой о стол и сказал:

– Садитесь на место, Бертон. Соберете все в перерыве.

И в этой школе мне предстояло учиться еще два года.

Я вспомнила, что в моей прежней школе, в Астории, со мной учились ребята из Уоррентона, и они не были такими, как эти. Их привозили родители или они приезжали сами, на машинах… Вот ключевое слово! А у меня нет машины. И учиться теперь я буду среди этих «юмористов».

На уроке биологии я была рассеянна, перепутала значение клетки и ядра и получила свою первую плохую отметку. Дальше череда их продолжилась. Я получила замечание на уроке английской литературы потому, что, слушая учителя, водила карандашом в своем блокноте и у меня выходили не буквы, а летящие птицы. На французском было откровенно скучно: я перевела весь текст минуты за три и дальше просто глядела в окно. Пробовала рисовать, но мне снова поставили замечание.

Я возразила, что никому не мешаю, что я уже выполнила задание…

Мне записали еще одно замечание за пререкание с преподавателем.

И это все в первый день.

В обед оказалось, что Вики положила мне с собой сэндвич с куском жареного мяса. Меня чуть не стошнило. Я уже хотела выбросить его, как вдруг перехватила взгляд толстой девочки. Она сидела на скамейке, и в руках у нее сиротливо маячила морковка.

– Ты хочешь выкинуть? – спросила она. – Целый сэндвич?

– Я не ем мяса, – оправдывалась я и вдруг догадалась. – Хочешь?

Толстуха радостно закивала.

– Обмен, – деловито предложила я. Время бескорыстия закончилось еще в приюте.

– Только я откусила…

– Пойдет.

Я совершила обмен и, отойдя подальше, чтобы не чувствовать запах мяса, с удовольствием съела морковку. Организм бунтовал и требовал еще еды, но больше ничего не было.

Оказалось, что мясо в разных его проявлениях Виктория готовит каждый день, а рыбу вообще не покупает. Я питалась салатами, фасолью и молоком, пока Вики не стала поливать мои порции мясным соусом с кусками разваренной плоти. Меня тошнило. Я просила Вики не делать так, на что она сказала, что мясо есть в моем возрасте – обязательно, а вегетарианство – это просто болезнь, нарушение пищевого восприятия, и меня надо лечить. «Лечение» заключалось в том, что теперь в обед я часами сидела над тарелкой с чем-то мясным, медитируя на прожилки и волокна. Салата я не получала и таким образом ела только два раза в день: утром выпивала стакан молока, а в ланч – обменивалась пакетами с толстой девочкой. Ее звали Дина, и мне было ужасно стыдно, что я ем тунца в листьях салата, а она – картошку фри или гамбургер со свининой. Это было плохо для ее здоровья. Но почти постоянное чувство голода притупляло мою совесть.

В конце концов, Тому надоело мое постоянное сидение за обеденным столом, и он отвез меня к психологу.

Доктор Келли оказалась тем самым психиатром, кто делал по мне заключение прежде, еще в приюте. Она была сдержанная и очень милая.

– У тебя проблемы в приемной семье? – прямо спросила она.

– Я не знаю. Наверное.

– Твоя мачеха говорит, что у тебя проблемы с учебой и дисциплиной. Тебе трудно сосредоточиться? Голова не болит? Головокружения?

– Головокружения у меня бывают только от голода, – зло сказала я.

– Да, миссис Харди упоминала, что ты привередлива в еде…

– Привередлива!? – возмутилась я. – Ведь невозможно есть, что она готовит! Да по мне лучше водоросли и планктон, чем это гов…

– Остановись, Софи! – быстро сказала доктор Келли. – Не надо употреблять слова, за которые тебе потом будет стыдно.

Мне и правда сделалось неловко. Доктор Келли покачала головой.

– Я тебя понимаю, Софи, но боюсь, что твои претензии безосновательны. Если ты скажешь это службе опеки – тебя вернут в приют, а там… Кто знает, какая семья возьмет тебя в следующий раз. Я видела много детей. – Доктор Келли вздохнула. – По сравнению с ними ты живешь очень и очень хорошо. Харди добросовестно выполняют все предписания, а вот любить… Любить они тебя не обязаны.

Я тихонько заплакала. Доктор Келли попала в самую точку. Любви! Так просто: мне не хватает любви!

Доктор Келли помолчала, потом продолжила:

– Тебе осталось всего три года. Может быть, потерпишь? А с едой мы что-нибудь придумаем…

Доктор Келли придумала, но мне пришлось врать.

Я сказала Виктории, что у меня аллергия на мясо, но я никому этого не говорила, потому что боялась, что никто меня из приюта не заберет. А доктор Келли уговорила сказать правду. И теперь я прошу прощения и у Тома, и у Вики за то, что так себя вела…

Вики поверила и даже растрогалась. Она сама составила мне диету. Мне пришлось два раза в день пить отвратительный протеиновый коктейль, но вообще я стала питаться сносно. Теперь даже в Макдональдсе, куда Том возил нас раз в месяц, мне покупали не гамбургер, а филе-о-фиш.

Еще одна проблема, с которой я столкнулась в приемной семье, это деньги. Вернее, полное их отсутствие. Раньше я никогда не задумывалась, откуда они берутся и куда уходят. У нас с родителями всегда было все, что необходимо. Теперь оказалось, что мне нужны деньги. Карманных мне не давали, а работать после школы Вики не разрешала. Правда, она предлагала ездить с ней и продавать Библию и «божественные журналы», но я сказала, что этой ересью не буду заниматься никогда в жизни.

Безденежье томило и угнетало меня. Когда я жила с мамой и папой, мои мелкие нужды не подвергались никаким сомнениям. Родители лишь советовали, где лучше совершить покупку или приобрести более качественную вещь. В семье Харди все решения выставлялись на семейный совет: будь то покупка новых кроссовок для Стейси, оплата очередного семестра для Виктора, покупка моторного масла для машины Тома или бумаги и красок для меня. Мы все по очереди должны были высказывать свое мнение, и потом Вики подводила итог. Часто полностью противоположный высказанному.

Про мои краски и карандаши Вики сразу сказала: «Сначала израсходуй те, что есть, а потом уже проси новые». А так как мои краски расходовались неравномерно, я поняла, что мне еще долгое время придется рисовать лишь желтым, красным и коричневым цветами.

Что касается бумаги, то на одном из таких «семейных» советов Вики настояла на том, чтобы я расходовала не более тридцати листов в месяц, по одному листу в день, и торжественно выдала мне пару долларов.

– Твои родители слишком избаловали тебя! – говорила она. – Мы живем не так богато, чтобы тратить деньги на всякую ерунду, вроде твоих рисунков. Кстати, у каждого листа есть еще и оборотная сторона, верно? Так что тридцать листов в месяц – это еще слишком много!

В тот же вечер я не пожалела бумаги и коричневым мелком набросала рисунок: женщина с Библией под мышкой, с губами, сложенными в «куриную гузку», источает вокруг себя поцелуйчики и сердечки. Я старалась, чтобы было похоже на Вики. А в зеркале, в которое она смотрится, отражается страшная медуза Горгона, с черепом вместо Библии и змеями вместо локонов. Вместо поцелуйчиков и сердечек я пририсовала молнии и перекрещенные кости.

Меня в ней раздражало все: и костлявое телосложение, и завитые в мелкие колечки волосы, и тонкие губы, которые она складывала, как ей казалось, в приветливую улыбку. А больше всего меня бесила ее двуличность. Она могла часами щебетать со своими «божественными» подружками, а потом запросто нелицеприятно обсуждать их с Томом, едва за ними закрывалась дверь. На людях она обращалась со мной совсем не так, как дома, она источала патоку, и казалось, что я прямо липну в ее благожелательности. Я не могла и не хотела притворяться, и по всему выходило, что я – неблагодарная дрянь, которая разбивает сердце приемной матери, которая костьми готова лечь, чтобы воспитать из своих приемышей высоконравственных и достойных граждан.

32. Тайны

Кстати, в новой школе ко мне так и приклеилась кличка «Приемыш». Лучше бы звали Аляска. Но в этой школе всем было все равно: кто я, откуда и где жила раньше. Никому не было до меня никакого дела. Лишь однажды у школы меня окликнули:

– Эй, Приемыш, травки хочешь?

Я обернулась. У стены стояли двое парней и девчонка. Все они были моего возраста, я вроде даже видела их на занятиях. Девчонка была вся утыкана шипами, колечками и прочим пирсингом, смотреть на нее было больно.

– Травки? – переспросила я.

– Ты что, с неба упала? – засмеялись парни, а девчонка сказала:

– Это же Харди. Они всегда берут себе чокнутых.

Я не обиделась, напротив, мне показалось, что я смогу что-то узнать о своей приемной семье, поэтому я как можно вежливее спросила:

– А что вы знаете о Харди?

– А тебе зачем?

– Хотелось бы знать, куда я попала…

– Ты попала конкретно, детка. С Харди так: либо лижешь им зад, либо сдохнешь. С двумя девчонками так и случилось.

Я вспомнила портрет с траурной ленточкой.

– А что с ней произошло?

– Утонула. Такой вот несчастный случай. Думаешь, Харди ни при чем?

Мне стало не по себе.

– А со второй девочкой что? Она вроде жива…

– А ты ее живой видела? Вот и не говори. Она просто исчезла.

– А Стейси? Маленькая девочка? – у меня вдруг заныло сердце, так захотелось, чтобы все было неправдой…

Парни заржали.

– Вот она и лижет!

– И не только зад!

Мне стало так гнусно, что, не окончив расспросов, я пошла прочь. Все неправда! Стейси чиста, как ангел. А эти парни – просто обкуренные ублюдки.

– Эй, Приемыш, травку-то берешь?

Я вспомнила своих одноклассников из Астории, и мне захотелось плакать от досады. Концерты, школьная газета, передача на местной радиостанции, интернет-портал, спортивный клуб – молодежь в Астории постоянно была чем-то занята. И даже география полуострова, на котором стоял город, была прекрасна: с трех сторон Асторию окружали воды залива, а с четвертой – был лес. География Уоррентона была не так разнообразна. Он протянулся вдоль 104 шоссе, одним концом упираясь в кладбище (добро пожаловать в семейство Харди!), вторым концом – в мою новую школу, и терялся у озера Смит. Интересно, где утонула приемная дочь Харди? Не в этом ли озере? Тогда все ясно: кладбище – дом Харди – школа – озеро Смит – и снова кладбище. Круг замкнулся. Как бы узнать об этих девочках побольше?

После школы я позвонила Марианне, и она приехала на отцовском фургоне. Понятное дело – летом она получила права и теперь могла разъезжать куда угодно. Они с Вики жеманно поприветствовали друг друга сахарными улыбочками, обсуждая наступающий День благодарения и рецепты индейки. Потом мы с Марианной поднялись ко мне в комнату.

Когда я изложила ей суть, она только усмехнулась.

– Это не по моей части. Расследования! Тайные делишки семейства Харди! – Марианна растянулась на моей кровати. – Такими вещами у нас занимаются только два человека: Джи-Эйч и Би-Би.

Би-Би – Брайн Браун – раньше учился на одном потоке с Джо, но уже получил аттестат и теперь стажировался как помощник шерифа. Я помнила, что в школе он был капитаном футбольной команды и девчонки на нем висели просто гроздьями. Брайн был высоким и светловолосым, а его голубые глаза глядели всегда доброжелательно.

– Ну, ты же знаешь Брайна. Может, попросишь его помочь? – попросила я.

Марианна потянулась, по ее губам скользнула фривольная улыбка.

– Я слишком хорошо знаю его.

Она перешла на французский.

– …все ложбинки и выпуклости его тела, все потаенные уголки его души…

Я смутилась.

– У вас что-то было?

Марианна засмеялась и села.

– Тебе надо больше читать женских романов, иначе так и останешься дремучей старой девой. А Брайн вполне был бы хорош, но только как любовник. Без перспектив. Всю жизнь безупречно прослужит в полиции, охраняя штат Орегон от подвыпивших туристов и местных хулиганов, выйдет на пенсию и получит золотые часы. Вот предел его мечтаний: беззаветное служение Родине! Скучно, примитивно. Нет. Меня влекут политики и бизнесмены!

– С тобой все ясно, – перебила я Марианну. – Скажи, Браун сможет мне помочь? Разузнать о том, что случилось с девочками Харди.

– Не знаю, не знаю… – Она смерила меня взглядом. – А ты-то чем сможешь его заинтересовать? Обратись лучше к Джи-Эйч. Он такой же проныра, как и Брайн. К тому же они – приятели.

– Я не хочу обращаться к Джо.

– Он же к тебе неровно дышит…

– Вот поэтому и не хочу.

– Твои дела, – сказала Марианна равнодушно. Телефон Брайна я тебе оставлю, только он допоздна ошивается в полицейском участке и его трудно встретить. А теперь рассказывай! – Марианна устроилась поудобнее, поджав под себя ноги. – Ну, как тебе новая школа?

Я не стала рассказывать Марианне школьные события в подробностях. Честно признаться, мне вообще не хотелось о них вспоминать. В новой школе я уже несколько раз сидела в дисциплинарной комнате, а ведь раньше я даже не задумывалась, есть ли такое наказание в школе Астории. В «нарушиловку» – так ее здесь звали – отправляли за все: начиная от яркого макияжа и заканчивая алкогольным опьянением. Я попадалась за споры с учителями, за опоздания на уроки, за то, что дала сдачи одному задире, за не вовремя возвращенные книги… Обучение в новой школе казалось хождением по минному полю: неловкий шаг – и в «нарушиловку».

Виктории не нравились мои табели. Она поджимала губы, а потом болтала обо мне по телефону со своими многочисленными подругами:

– Она совсем не старается! И по дому ведь ничего не делает!

Это была неправда. Я делала ровно то, что было написано в списке, но в отличие от Стейси не выбегала навстречу Вики, радуясь и ласкаясь, как щенок. Я никогда не помогала своей мачехе ни на кухне, ни с покупками. Все домашние дела я предпочитала делать одна, без компаньонов и надзора.

– Как можно жить такой праздной жизнью? Это все потому, что она не ходит молиться вместе с нами. Да, она ездила пару раз куда-то на велосипеде, но откуда я знаю, что именно в свою церковь? Она могла в это время заниматься чем угодно!

Мне было совершенно гнусно от этих разговоров, которые я слышала в силу пронзительности голоса Вики и тонких стен дома Харди. По воскресеньям я действительно ездила на велосипеде к исповеди и к мессе. В тот храм, что был так близок к нашему прежнему дому и так далек теперь.

– Из школы мне донесли, что ее видели в компании наркоманов! Представляешь? Неизвестно, чем она с ними занималась! А ведь я читала в ее медицинской карте: она еще девственница. Была, по крайней мере. Что? Ты права. Надо будет сводить ее к гинекологу.

Я сидела в своей комнате, бессильно скрипя зубами от гнева, и думала: если меня действительно поведут к женскому врачу, я просто ласточкой выпрыгну из окна клиники. Там высоко. И не будет больше в моей жизни ни унижений, ни сплетен.

33. В отрыв

После того, что наговорила Вики обо мне окружающим, глупо было утверждать «нет, я не такая». Да и чем докажешь свою невиновность? И я решила попробовать все те вещи, в которых меня обвиняла Вики. Кроме секса и наркотиков. С наркотиками нашу семью связывала давняя неприязнь. Я хорошо помню слова папы: «Я никогда не имел дела с наркотой», и то, как нас преследовал наркокартель. Я навсегда запомнила, что наркотики – самое отвратительное на свете. Что касается секса – он просто пугал меня. Я не представляла, что кто-то чужой будет прикасаться ко мне. Да я просто умру на месте!

Что касалось табака и алкоголя, тут я решила вовсю предаться пороку. Все должно было происходить у Марианны. Вики была против наших встреч, но я все равно после школы приезжала к своей подруге.

Мои родители никогда не курили, поэтому я решила начать с алкоголя, оставив табак напоследок, как более отвратительный порок.

Марианна выставила передо мной несколько бутылок. Здесь были виски, ром, коньяк, текила и ликер. Сама она, вооружившись блокнотом и хронометром, расположилась в кресле. Она решила совместить мой первый опыт со своей исследовательской деятельностью в области психологии.

– Ну, с чего начнешь? – подбодрила она меня.

Я с сомнением посмотрела на бутылки. Почти все они, за исключением ликера, были полны. Я вспомнила мой любимый роман и то, сколько утешения он мне принес, и решилась.

– Пусть это будет ром.

– Я так и думала, – воскликнула Марианна и черканула что-то в блокноте. – Кровь пиратов бурлит в тебе?

– Не поэтому, – вздохнула я, но объяснять ничего не стала, просто спросила:

– Как это делается?

Мне казалось, что ром должен быть тягуч, как мед, прозрачен и искрист. На самом деле он был совершенно жидкий и темный, остро пахнущий алкоголем. Я долго рассматривала его, потом вздохнула и глотнула.

Горло обожгло огнем, на глазах выступили слезы, словно я откусила перец чили.

– Ого! – тихо констатировала Марианна. – Две унции за один раз!

Я с трудом отдышалась:

– Что дальше?

– Дальше должно наступить опьянение, ты почувствуешь легкость и веселость.

Я сидела на стуле перед журнальным столиком, на котором стояли бутылки, и силилась почувствовать опьянение. Сказочного чувства легкости не наступало. Я выпила еще и вспомнила, что темный ром обязательно закусывают кусочками апельсинов, посыпанными корицей.

– У тебя есть корица? – спросила я Марианну.

– Нет, – ответила она, методично записывая что-то в свой блокнот.

– Тогда и апельсинов не надо, – возразила я сама себе.

Подождав еще немного, я выпила третий стаканчик. Ром уже не обжигал, а лишь согревал меня, живительным огнем пробегая по горлу и падая в пустой желудок. От этого в животе делалось горячо и тяжело, обещанное Марианной чувство легкости и веселости так и не наступило. Только заболела голова.

Ром больше не лез в меня, а другого алкоголя я не хотела.

Я вспомнила слова старинной морской баллады и то, как ее пел папа:

«Когда бродяга ветер

мой разметает прах —

не пить мне больше рома

в ямайских кабаках…»

и заплакала пьяными слезами.

На следующее утро мне было очень и очень скверно, и это никак не относилось к моему физическому самочувствию. Меня мучила совесть. Я думала о маме и папе, мне казалось, что такой выходкой я предала их. Ни алкоголь, ни табак не принесли мне забвения или хотя бы временного облегчения, только чувство досады и стыда.

Вики хотела, чтобы я пошла вместе с ними в молельный дом и «приняла Иисуса». Я сказала, что их молельный дом – Содом и Гоморра, что я католичка и пойду к мессе. Вики задохнулась от негодования, а я за это время вывела велосипед из гаража и поехала прочь от дома. На самом деле мне совсем не хотелось ехать к мессе. На велосипеде это было слишком далеко, к тому же идти на исповедь после попойки было так стыдно! Я подумала, что можно отсидеться у Марианны, но вдруг вспомнила, что они по воскресеньям ездят в Портленд. Я ехала по направлению к Астории, но на половине пути свернула в Джефферсон Гарден. У дома Харперов остановилась. Не знаю, что привело меня к нему.

Дом был по-прежнему темный и мрачный, несмотря на солнечный день. Меня посетило дежавю, и я вдруг вспомнила: ровно год назад я приезжала сюда, видела Нуа и Аннабель. В тот день еще выпал снег. А Джо колол дрова… При мысли о нем у меня заколотилось сердце, но я решила списать это на последствия вчерашнего опыта с ромом. Помнится, мы тогда проговорили с Джо до самого вечера, и папа с мамой очень беспокоились, что я не вернулась из школы вовремя…

Я постояла еще, предаваясь светлым воспоминаниям о своей семье, и уже хотела ехать, как вдруг меня окликнули.

– Привет, София! – это был Джо. Я каждый раз поражалась, как незаметно он мог появляться. Наверное, это свойство у него от предков – индейских следопытов.

– Привет, – смутилась я. – Мы теперь учимся в разных школах….

– …И не встречаемся, – продолжил за меня Джо.

– Я не это хотела сказать, – окончательно смутилась я.

– А я – именно это. Я очень скучал по тебе. Я так рад увидеть тебя.

– А я хотела сказать тебе спасибо за то, что приезжал ко мне в приют. Ты меня очень поддержал тогда…

Джо опустил голову, смущенная, но самодовольная улыбка играла на его губах.

– И не только… – продолжил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, что это я нашел тебе опекунов именно здесь, рядом с Асторией.

– Так это сделал ты? Как?

– Я написал несколько статей в местные газеты и обклеил листовками половину Астории, – Джо весь прямо излучал самодовольство.

Во мне вспыхнул гнев. Так вот из-за кого я прозябаю в этом Уоррентоне!

– Да если бы не эти дурацкие Харди, я бы жила сейчас на Аляске или в Южной Африке.

– Ага! Или в фостерной семье где-нибудь на другом конце штата. И мы никогда бы больше не увиделись!

– Да не хочу я с тобой видеться! – заорала я. – На опекунство подавали люди, которым я дорога и которые мне не безразличны! А что теперь? Я живу в семействе чокнутых еретиков в крошечном городке с видом на кладбище! И меня здесь никто не любит! Понимаешь? Никто!

– Я люблю тебя! – Джо шагнул ближе и взял меня за руку. – Я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Чтобы ты была счастлива!

– Мое счастье – быть вдали от тебя! – проорала я, выдергивая руку. – И не приближайся ко мне больше! Ненавижу!

Я вскочила на велосипед и тут же чуть не упала с него. Джо хотел поддержать, но я только рыкнула на него и помчалась обратно к дому Харди.