Текст книги "В поисках шестого океана. Часть первая. Безмятежность"

34. Друзья

Я все-таки выловила Брайна Брауна. Это оказалось просто: приехала на велосипеде в полицейский участок, и Би как раз оказался там. Я сразу узнала его – помнила еще по школе. За полгода, что мы не виделись, он здорово вырос, стал шире в плечах и сделался совсем взрослым. Только лицо у него оставалось детским, каким я его запомнила в школе. Поговаривали, что он собирается поступать в школу полицейских. Он меня тоже узнал и обрадовался.

– Ты же – Аляска! Мечта Джи-Эйча.

– Спасибо, что все еще помнишь. Вообще-то я – София Бертон.

– Джи-Эйч говорил, что ты теперь учишься в другой школе. И у тебя теперь… – он запнулся, подбирая слова.

– …приемная семья, – я закончила за него. – Вот поэтому я и пришла к тебе.

Я решила не вилять, а сразу выложить правду.

– Понимаешь, эти Харди. Я ничего не знаю о них.

– А что ты хочешь узнать? Никаких правонарушений у них нет, это точно. Иначе им бы не разрешили брать под опеку детей.

– Вот в этом-то и вопрос. Что стало с их детьми? Где они теперь?

– Ты приемных имеешь в виду?

– Ну да. С их сынком Виктором я уже познакомилась.

Наверное, мое лицо выдало эмоции, потому, что Би хохотнул.

– Да, он умеет нагнать тоску.

Потом Брайн сделался серьезным и спросил:

– София, ты хочешь сделать официальный запрос?

Я смутилась.

– Наверное, нет. У меня ведь нет оснований… Так ведь?

Брайн задумался.

– Оснований действительно нет. Дело о смерти Лоры закрыто, дело о пропаже Салли не возбуждали. Это я точно знаю. У нас тут мало криминала бывает.

– А как они умерли?

– Да Салли-то не умирала. Она уехала за день до своего совершеннолетия. Собрала вещички и смылась. Говорят, что ее видели в Сайлеме. Странно, конечно, что она не позвонила и не написала ни родителям, ни друзьям. Но она вообще странная была. Да и друзей-то у нее не было.

– А другая девушка?

– Лора?

Вот оказывается, как звали ту, красивую девушку на фотографии.

– Вот Лора и правда умерла. Ей лет шестнадцать было или вроде чуть больше.

– Ее убили? – спросила я с замиранием сердца.

– Нет. Она разбилась на машине. Лет шесть уже прошло, но я помню. Таких страшных аварий у нас еще не было. Скорость превысила и занесло ее на повороте… Машина пробила ограждение и упала в воду. Достали быстро, а откачать не успели. Вот так. Девчонкам вообще права надо выдавать с восемнадцати, не раньше.

Меня это зацепило.

– А парни разве не бьются?

– У парней другое, – вздохнул Брайн. – Мотоциклы. Тоже аварий хватает.

Он сидел и рассуждал, совсем как взрослый, а ведь был старше меня всего на три года.

– Тебя подвезти? Я как раз в Уоррентон сейчас еду.

Брайн подумал, что наш разговор окончен, но меня интересовал еще один вопрос:

– Би… то есть Брайн, а полиция не выясняла, почему она разбилась?

На лице Би отразилось непонимание.

– Я же тебе только что сказал: Лора превысила скорость, и автомобиль занесло…

– Я не о том. Но это только следствие. А должна быть еще и причина: почему она превысила скорость? Она была пьяна?

Брайн задумчиво покачал головой:

– Да вроде нет… Надо посмотреть дело, но такое я бы запомнил. Да и отец бы мне весь мозг выел таким примером.

Я вспомнила, что отец Би – полицейский. И дед тоже. Мне кажется, что со времен Льюиса и Кларка Брауны всегда были шерифами.

– Может быть, наркотики? – предположила я.

– Точно нет.

Брайн задумался.

– Лора была просто идеальной. В нашей школе, кстати, училась, только старше нас. Красивая… И училась хорошо… Причина…

Казалось, он бормочет сам себе. Потом Би усмехнулся и обратился ко мне.

– А ты, Аляска, умеешь мозги загрузить. Не зря Джи-Эйч по тебе сохнет.

Я фыркнула и отвернулась. Но мне было приятно от этих слов.

– Так тебя подвезти, Аляска?

– Я на велосипеде…

– У меня пикап, положим в багажник.

Мы ехали медленно, казалось, Би что-то хочет спросить у меня, но никак не решается. Наконец, мы остановились у дома Харди, он заглушил двигатель и сказал, глядя куда-то в сторону:

– Знаешь, мне так жаль твоих родителей… И тебя тоже.

Он помолчал. Я тоже молчала.

– Если что-то будет нужно – обращайся. А про Салли я постараюсь узнать больше.

– Почему ты мне решил помогать? – спросила я его.

Брайн почему-то смутился, как школьник, которого застали со шпаргалкой.

– Ты – девушка моего друга. А друзьям надо помогать.

Я фыркнула.

– С чего ты решил, что я – его девушка?

– По-моему, это всем известно. Джо только о тебе и говорит. Да и вообще… Он столько сделал для тебя.

– Да, нашел мне опекунов, – сказала я раздраженно.

– Тебе не нравятся? Приличная с виду семья.

– Вот именно, что с виду. Пожалуйста, Брайн, узнай побольше о Лоре. Откуда она? Как попала к Харди? И почему она превысила скорость, раз была такая правильная? Мне кажется, это очень важно.

– А про Салли?

– И про Салли тоже. Где она сейчас? У нее были друзья в Астории или в Уоррентоне? Может, она с кем-то общается?

– Ну, и дотошная же ты… Ладно, Софи. Постараюсь узнать.

Через несколько дней разговор с Би потерял свою актуальность, и собственная судьба стала занимать меня куда больше, чем участь Лоры и Салли.

В школе на перерыве меня окликнули:

– София Бертон! Тебя там спрашивает какой-то мужик. Яхтсмен. Он – у директора.

Сердце забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди. Папа?!

Я побежала в крыло администрации, перепрыгивая через ступеньки и расталкивая всех встречных, ворвалась в кабинет директора без стука. В кресле посетителя сидел мужчина в светлых брюках и куртке: черные волосы, широкие плечи, загорелая кожа…

Когда он стал поворачивать голову, я узнала его, и сердце у меня замерло. Я провалилась в глубокий обморок.

Конечно, я узнала его. Последний раз мы виделись на Гавайях, гуляли по пляжу и купались. И он говорил папе:

– Ник, ты живешь в раю!

Это был Чак Талер, друг моего отца.

Я не знаю, почему я упала в обморок: от радости, что увидела хоть одно родное лицо, или от отчаянья, что это не папа. А почему я решила, что это папа?

Потому, что «яхтсмен»? Да здесь рядом, в Астории, их полным-полно. Это же портовый городок. Нет. Потому, что я просто его жду. Каждый день, каждую минутку. Он же сказал тогда: «Мы обязательно вернемся за тобой». А папа никогда не врет. И теперь я жду его, ищу его лицо в толпе, силюсь увидеть хотя бы во сне. И его, и маму…

Я очнулась от обморока в медкабинете на кушетке. Лежала и плакала. Чак Талер сидел рядом. Потом помог мне подняться.

– Ты узнала меня?

– Да, дядя Чак.

Я вспомнила, как на Маврикии, после попойки, он привез папу из больницы и притащил огромный букет цветов для мамы. А мама бегала за Чаком с этим букетом и лупила по чему попало. А мне тогда так жалко было цветов! Как они ломались и падали на палубу «Ники» никчемным мусором…

Теперь я смотрела на Чака и не могла понять, что за перемена произошла в нем за это время? Он изменился неуловимо. Такой же крепкий и загорелый, как раньше, но что-то поменялось в его глазах. Словно другой человек. Словно лишь оболочка от прежнего Чака Талера.

– Как тебе живется, деточка? – спросил меня Чак.

«Деточка». Так звал меня папа.

– Мне живется плохо, – сказала я. – Папа и мама…

Я не могла больше сказать ни слова. Чак обнял меня и погладил по голове.

– Я знаю, деточка. «Ника» пропала. Мне рассказал Роберт Крамм. Знаешь его?

Я кивнула.

– Роберт говорил, что подавал на опекунство, но ему отказали.

Я снова кивнула.

– Я в это время был… – Чак не договорил, вздохнул. – Теперь это не важно.

Он замолчал, потом спросил:

– У тебя хорошие опекуны?

Я покачала головой. Чак вздохнул.

– Теперь с этим ничего не поделаешь. Как ты учишься? Будешь поступать в колледж?

– Никакого колледжа не получится. У меня нет денег.

– Ты разве ничего не получила после… После того как они пропали?

Я была благодарна Чаку, что он ничего не сказал о смерти.

– Нет. Ничего. У папы и мамы ничего не было. Они все, что было, потратили на ремонт «Ники» после крушения. Там, на Аляске. Я слышала их разговор.

– А твоя приемная семья? Они не могут помочь тебе?

– Да я никому не нужна здесь! А приемной семье – тем более. Дядя Чак! Помогите мне! Надо найти «Нику»! И родителей…

Чак прижал меня к себе и заговорил тихо-тихо:

– Мы искали их. И Крамм, и Попрыгун, и все наши. Ты знаешь, что «Нику» ищем не только мы?

У меня воздух застрял в горле, я отпрянула от Чака.

– Они?! Эти люди? Наркокартель?

Чак приложил палец к губам.

– Да. Ник здорово насолил им, когда дал показания. Теперь… Мы ищем «Нику», а они следят за нами и просто дышат нам в спину.

Мне стало холодно. И страшно. Пусть лучше я буду одна, но только пусть мама и папа будут живы! Пусть их никто и никогда не найдет!

– Я так рад, что тебя никто из них не тронул, Софи. Хотя, возможно, они оставили тебя как козырь…

Мы проговорили целый час. Потом приехали Том и Вики. Чак отвел их в сторону и долго о чем-то разговаривал. Потом вернулся ко мне.

– На счет своих опекунов ты права, Софи. Противные. Но тут уж ничего не поделаешь. – Чак вздохнул. – Мне надо ехать, деточка.

У меня упало сердце.

– Дядя Чак! Пожалуйста! Неужели вы уедете сейчас и бросите меня?! Я же здесь совсем одна! И никого из прежней жизни у меня не осталось!

– Мне надо ехать, Софи, – тихо сказал Чак. – Но я не брошу тебя, деточка. Обещаю.

35. Февраль

Через неделю после встречи с Чаком к дому Харди подъехала полицейская машина. Мы все были в гостиной, и Вики накинулась на меня:

– Это ты? Ты что-то натворила?

Я растерянно покачала головой. За последнее время я даже в «нарушиловку» не попадала. Нас со Стейси отправили в свои комнаты, но мы пошли в одну. В комнату Стейси. Ее комната напоминала девичий отдел в магазине игрушек: на шкафах, полках, столе, кровати и подоконнике стояли и сидели куклы в пышных платьях. Стейси никогда их не ломала, и я даже не видела, чтобы она в них играла. Просто ставила перед собой одну или несколько и любовалась ими, положив голову на пухлые ладошки.

На стене в золотых рамочках были грамоты и дипломы за победы в разных конкурсах, начиная от «Веселых стартов» начальной школы и заканчивая танцевальными конкурсами в Астории.

Мы сидели со Стейси в ее комнате и болтали, когда меня позвал Том. Его голос мне сразу не понравился. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия, и мне стало не хватать воздуха. Я взглянула на Викторию. Та сидела присмиревшая, приложив скомканный платок ко рту. У меня подкосились ноги. Я села на ступеньки и только после этого спросила:

– Что случилось?

Мне ответил один из полицейских.

– Софи, девочка, только не волнуйся. Тебе придется поехать с нами. Нашли одно тело… Возможно, ты его опознаешь.

– Почему вы решили, что это имеет отношение ко мне? – я отказывалась верить и старалась говорить спокойно.

Тогда один из полицейских протянул мне конверт.

– Посмотри. Тогда решишь: ехать тебе или нет.

В конверте была всего одна фотография. Черно-белая, но я увидела изображение на ней в красках. Потому что память сразу услужливо подставила все нужные цвета и оттенки: ярко-оранжевый спасательный круг с белой надписью «Ника» наверху и белым отпечатком моей ладошки внизу. Ладошка была маленькой – мы сделали это хулиганство с мамой, когда мне было пять лет, а папочка не стал перекрашивать и только подновлял время от времени.

Я схватилась за горло, там что-то клокотало и душило меня. Виктория сунула мне под нос нашатырь, а Стейси – стакан с водой. Я машинально понюхала воду, встала и спросила:

– Куда надо ехать?

Тем же вечером мы летели на самолете. Вместе с Томом. Вики и Стейси остались дома. Мне сообщили, что тело мужчины было привязано к спасательному кругу. Его выловили на границе Аляски с Канадой, оно вмерзло в лед, и определить время смерти можно весьма приблизительно. Это долетало до меня словно во сне. Все было будто бы в вате: и звуки, и краски, и мысли. Только запахи вторгались в мое сознание то резкостью нашатыря, то какой-то едой, то потом, то бензином. Я настолько оцепенела, что не могла ни есть, ни пить, ни даже думать. И, может быть, это было даже хорошо, потому что запахи становились все резче и отвратительнее. Мне что-то говорили, подсовывали какие-то бумаги, и я подписывала их, не читая. Том читал и тоже подписывал.

Наконец нас с Томом повели по длинному белому коридору и завели в комнату без окон. Там на столе лежало тело, накрытое пластиком. Мне что-то говорили и все время подносили к лицу ватный ком, но я уже не чувствовала никаких запахов. Я смотрела на тело. Оно было страшным. А еще оно было очень холодным. Холод от этого тела чувствовался на расстоянии, и он пронизывал меня до самых костей. У меня даже сердце сводило от этого холода.

– Это не он, – сказала я и не узнала свой голос. – Это не может быть он.

– Может быть, какие-то приметы…

Я подошла ближе и сдернула пластик на пол. Зрелище было отвратительным. Если бы в моем желудке было хоть что-то, я бы уделала весь пол. Но я уже давно ничего не ела и потому только смотрела, исследуя каждый сантиметр этого вздутого, изъеденного рыбами тела. Голова была разбита, как пустой орех, поэтому лицо у мертвеца отсутствовало полностью. А моя голова вдруг заработала:

– У моего отца не было волос на груди.

Я обошла стол и остановилась у ног.

– У папы должна быть совсем другая форма ступни. Как у меня. – Я сбросила кроссовку, стянула носок и подняла ногу на уровень стола. – Посмотрите. Это же совершенно разные ноги.

Том где-то у меня за спиной грохнулся в обморок. Кто-то из мужчин сказал:

– Это уже невыносимо! Уведите девочку. Она же не в себе…

– Нет! – я вцепилась в край стола. – Постойте! Это не он! Вы вскрывали его? Смотрите, у него же нет шрама!

Меня уже уводили, а я продолжала кричать:

– У моего папы нет селезенки! Ему вырезали в Пуэрто-Рико! И остался шрам! Толстый белый шрам! Это не он! Не он!

Я продолжала повторять: «Не он… Не он…» – всю дорогу, что мы двигались обратно в Уоррентон. Повторяла это и обнимала оранжевый спасательный круг.

Круг я повесила у себя в комнате, и это не обсуждалось.

Зато Вики с Томом, а потом и Вики со своими подругами долго мусолили тему опознания и то, как это отразится на моей жизни. Все выходило так, что если бы моего отца признали мертвым, мне бы досталось почти полмиллиона. Оказывается, он был застрахован. По мнению Харди, я поступила глупо.

Я перестала рисовать и стала много читать. Я проглатывала по книжке в день, и мне было все равно, о чем она. Январь я провела с Джеком Лондоном на Аляске, а февраль – с Драйзером. Потом я и вовсе перестала читать и только глядела в окно, наблюдая, как капли, словно слезы, стекают по стеклу, оставляя прозрачные следы.

«От меня тоже ничего не останется, только такой же прозрачный след…»

Февраль оказался самым тяжелым месяцем. Все время шли дожди, и на меня временами накатывала такая тоска, что хотелось выйти на берег, войти в холодную воду и плыть, плыть, плыть до самого горизонта. И после, обессилев от усталости и холода, нырнуть в черную глубину, все глубже и глубже, навстречу темноте. И разом покончить со всем, как Мартин Иден.

В то время я часто думала о смерти. Я ее совсем не боялась, меня страшило другое: я больше никогда не встречу своих родителей. Потому что буду в аду.

Я начинала понимать, что такое ад. Раньше он представлялся мне в картинах Иеронима Босха: голые грешники подвергаются мучительным пыткам чертей. И я пугалась тогда. Какая же я была недалекая! Теперь я понимала, что ад – это не пытки. Ад – это безысходность и отчаянье. И если по своей воле прервать ниточку жизни, то эта безысходность будет уже навсегда. Самоубийцы попадают в ад.

Никогда, навсегда – я слишком рано столкнулась с этими понятиями.

Постепенно боль одиночества и тоска вытеснили из меня все остальные чувства. И даже месса не приносила мне успокоения. Однажды, возвращаясь из храма, на середине моста я остановилась, слезла с велосипеда и подошла краю. Сильный ветер гнал волны. Мне представилось, как я быстро падаю вниз, стремительно погружаюсь в холодную глубину, чтобы больше никогда не увидеть этого туманного неба, не вдохнуть влажного воздуха, не почувствовать ветра в своих волосах… Я перегнулась через парапет и вгляделась в волны. И вдруг почувствовала взгляд. Прямо из воды на меня смотрела огромная касатка. Я могла бы поклясться, что это была та самая касатка, которая была возле Алеутских островов. Она смотрела на меня, казалось, бесконечно долго. Потом пронзительно вскрикнула и ушла в воду так резко, что меня настигли капли с ее хвоста. От неожиданности я отпрыгнула назад и упала на дорогу. Машина начала тормозить с диким визгом, а я, обернувшись, смотрела на ее приближение, не в силах шелохнуться, и думала: «Ну, вот и все…»

Я закрыла глаза и всем телом чувствовала приближение. Время растянулось до бесконечности…

Удар был, но это оказалась всего лишь волна горячего воздуха и паленой резины. Хлопнули двери машины, послышались голоса. Я открыла глаза, но увидела лишь свет в узком, стремительно исчезающем тоннеле, и голоса тоже удалялись. Последнее, что я запомнила, – сильные руки, которые подхватили меня и стали поднимать все выше и выше. Прямо в небо…

Из больницы меня выписали в тот же день. Полицейские, доктор Келли и еще один психиатр еще долго расспрашивали меня, что я делала на мосту и почему оказалась на дороге, но я молчала. И про касатку, и про свои мысли о смерти. Иначе я бы так и осталась в этой больнице, в отделении для психов. А у меня были другие планы на жизнь.

Да. Теперь я была уверена в том, что мне надо жить. Я еще не поняла зачем, еще не нашла в ней смысла, но желание жить возродилось во мне. Я вспоминала то ощущение, как меня поднимают сильные руки, казалось, прямо в небо и свой старый сон про айсберги. И мамины слова: «Ты полетишь, детка. За нас всех. Обязательно полетишь».

Я жалела только об одном, что так и не увидела того парня, который фантастично остановил машину в нескольких сантиметрах от моего тела.

– У него поразительная реакция и выдержка. «Ну и подфартило ему, конечно», – говорили о нем полицейские, а я даже не запомнила его имя.

36. Первый поцелуй

С этим желанием жить я и встретила весну. Я снова стала рисовать, стала общаться с Марианной и даже снова попадать в «нарушиловку». Жизнь медленно возвращалась в прежнее русло. Проблемы с Викторией тоже вернулись.

Однажды я зашла к Марианне без предупреждения, мне хотелось поговорить хоть с кем-то о своих проблемах. Социальным работникам я не доверяла. Вот Марианна – другое дело. С ней можно было поговорить обо всем не свете.

Дверь открыла сама Марианна.

– О, ты как раз вовремя. Мы только что о тебе говорили.

– С кем?

– Догадайся с одного раза. Не тупи, Аляска!

– А что он здесь делает? – удивилась я.

– Совместный проект по социологии, – ответил за нее Джо, выходя из гостиной. – Привет, Софи.

– Тогда я не вовремя, – я повернулась, собираясь уходить.

– Останься, – попросил Джо. – Пожалуйста.

– Выпьем кофе, – предложила Марианна. – Проект все равно какой-то дебильный. Из Интернета его можно скачать. А ты у нас – птица редкая. Особенно теперь. Идите в мою комнату, а я пока сварю кофе. Только не убейте друг друга, у меня родители скоро придут!

Мы поднялись в комнату Марианны, здесь ничего не изменилось. Разве что плакат с каким-то рок-музыкантом, прежде висевший на стене, исчез и вместо него висели портреты Энштейна и Фрейда.

Мы стояли посреди комнаты, как пассажиры в вагоне метро, молча, отводя друг от друга глаза. Раздражение, которое вызывал во мне Джо, куда-то прошло. На фоне последних событий моей жизни все наши прежние яростные перепалки стали забываться.

Джо вдруг заговорил.

– Прости, что я все время цепляю тебя, но я не могу иначе. Не могу оставить тебя. Если бы я верил в переселение душ, то с уверенностью сказал бы, что в прошлой жизни мы были знакомы. И мы были вместе. Поэтому нас так тянет друг к другу.

Я хотела возразить, но Джо поднял ладонь, предупреждая, что он еще не закончил.

– Знаешь, я когда-то читал одну китайскую легенду. В ней рассказывается о двух птицах. Они любили друг друга и жили семьей. Когда у них вылупились птенцы, они ухаживали за ними. Но вот однажды охотники подожгли лес и дерево, на котором было гнездо, загорелось. Тогда самка накрыла птенцов своими крыльями, спасая их от жара. Самец тоже прикрыл своими крыльями и самку, и птенцов. Их ожидала страшная смерть. Но когда жар стал смертельным, самец не выдержал и вылетел из гнезда. И в ту же минуту языком пламени смело все, что ему было дорого: и его любимую, и птенцов. Он предал их, и ему не было прощения. В следующей жизни он родился уродливым нищим плешивцем, а его подруга – прекрасной принцессой. Она смеялась над ним и гнала от себя прочь, а он преданно служил ей. Так он искупал тот грех, что совершил, будучи птицей. И он погиб за свою принцессу – в той жизни им не суждено было быть вместе.

Джо помолчал. Потом заговорил снова, но гораздо тише.

– Я сразу понял, что ты – моя птица. Самая прекрасная в этом мире. Может быть, в прошлой жизни я совершил предательство, поэтому ты гонишь меня теперь, но я так хочу искупить свою вину перед тобой еще в этом существовании…

Марианны все еще не было. Она возилась на кухне, пытаясь сварить кофе. Время от времени там что-то падало. Вероятно, процесс был в разгаре. Я молчала, разглядывая ковер на полу. Мы с Джо стояли рядом, совсем близко, но в этот раз он даже не рискнул взять меня за руку.

– За один твой поцелуй я готов отдать свою жизнь, – произнес он, и голос его был хриплым и одновременно с этим почему-то дрожал.

Я вдруг почувствовала кураж и торжество одновременно.

– Так ты готов умереть прямо сейчас? – усмехнулась я, сделала шаг вперед и, прильнув к нему, поцеловала в губы долгим, жадным поцелуем. Его губы оказались мягкими и теплыми. Целовать их было приятно. Когда я уже отрывалась от них, Джо вдруг без единого звука обмяк и рухнул на пол, с грохотом опрокинув журнальный столик.

Мое сердце заколотилось бешено и первой мыслью было: «Он умер! Поцеловал меня и умер», но рациональная часть меня внушала: «Держи себя в руках, это просто обморок».

Я отошла к окну и стала смотреть на улицу. Вошла Марианна с кофейником в одной руке и сахарницей в другой. Я думала, что будет как в фильмах – ах! – и все на полу, но Марианна не потеряла самообладания. Увидев, что столик опрокинут, она поставила все на свой письменный стол и обратилась ко мне.

– Это ты сделала? – спросила она, кивнув на валяющегося Джо.

Я пожала плечами:

– Отчасти.

– Ты убила его? – в глазах Марианны вспыхнул интерес.

– Еще не знаю. Посмотри ты.

Я отвернулась к окну. А вдруг я и правда убила его? Я слышала, как Марианна возится с Джо, шлепает его по щекам.

– В моей комнате! Только трупов мне здесь не хватало. Давай, очухивайся уже.

Я обернулась. Джо уже сидел, опершись рукой об пол, и смотрел вокруг осоловевшими глазами. Марианна толкала его в спину, пытаясь поднять. Я подошла, присела рядом с ними на корточки.

– Как ты?

Джо увидел меня, и лицо его расплылось в блаженной улыбке идиота.

– Хорошо, – сказал он и, несмотря на все усилия Марианны, снова повалился на пол.

Мы не стали пить кофе, которое приготовила нам Марианна. Когда Джо окончательно пришел в себя, он взял меня за руку, заявил, что ему надо на свежий воздух, и ушел, увлекая меня за собой. Мою руку из своей он уже не выпускал.

Мы шли вниз по Ирвинг-авеню, миновали лютеранскую церковь, и я не понимала, куда Джо тянет меня. Наконец, показались деревья, и мы свернули с дороги в лес. Идти было труднее, но Джо не выпускал моей руки.

– Постой, – наконец сказала я, уже задыхаясь. – Куда мы идем?

Джо обернулся ко мне.

– Мы уже пришли.

– И что здесь?

– Непорядочно подкидывать трупы своих поклонников в комнату подруги. А если я умру здесь, ты легко сможешь избавиться от тела.

Я тупила.

– Почему ты должен умереть?

– Потому, что я не намерен останавливаться, – Джо сбросил куртку и подошел ко мне так близко, что я почувствовала жар его тела. – Я попробую еще раз…

Я не успела ничего сообразить, как он уже целовал меня. В этот раз губы его показались мне нежнее и жарче. Теперь уже у меня закружилась голова, и сердце, и без того взбудораженное внезапной пробежкой, заколотилось еще сильнее. Я обняла Джо за плечи и ответила на поцелуй.

Мы с Джо начали встречаться. Поначалу это были чинные прогулки по парку или около озер, и в этих прогулках нас неизменно сопровождала Стейси. При всей ее открытости и простодушии она ничего не рассказывала Вики, и я была благодарна моей маленькой сестренке за это. Наступило лето, со школой было покончено, но Джо работал без выходных. То есть выходные у него, наверное, были, но тратил он их на еще одну работу. Но вторую половину воскресенья Джо неизменно посвящал нам со Стейси. Мы все вместе ходили в кино или гуляли по парку, бродили по набережной или ели мороженое в кафе. В кино или в парке, Джо держал меня за руку и украдкой целовал меня. Стейси делала вид, что не замечает, но ей это нравилось.

– У вас – отношения, – говорила она мне, когда мы оставались одни, и вздыхала. В такие моменты она еще больше становилась похожа на ангела.

Стейси была дочерью польских эмигрантов и родилась на ферме. Она помнила, как бегала босиком по траве и ходила с мамой доить коров. Мама называла ее Стася. А папа брал ее на руки и кружил. Папу Стейси помнила плохо. Только то, что он был большой и усатый.

– Потом папа куда-то уехал, а мы с мамой переехали в город. Папа писал нам письма, и мама очень радовалась, когда получала их. А потом всегда плакала и говорила мне, что папа очень любит нас и что он обязательно скоро вернется. Мы жили хорошо, потому что я всегда была с мамой. А потом нас сбила машина и мама умерла. А я осталась. Вот, гляди!

Сейси откинула волосы, я увидела толстый белый шрам.

– После больницы меня забрали к себе тетя и дядя. Они были очень добрые, веселые и кормили конфетами. У тети Эльжбеты были такие же красивые белые волосы, как у мамы. Она была очень похожа на маму. – Стейси вздохнула. – И тоже умерла. У нее сделалась передозировка. Я осталась с дядей, но он стал такой рассеянный. Все время пил водку и плакал. Потом он отдал меня другому дяде.

Почти скороговоркой Стейси перечислила имена тех, у кого жила до приюта. Некоторые имена были очень странные, шипящие. Похожие на клубок змей. И все имена были мужские.

Стейси рассказывала, что жила в большом городе и совершенно спокойно рассуждала о том, где лучше устраиваться на ночлег, когда холодно, и в каких мусорных баках можно найти хорошую еду.

– Блохи и клопы больно кусают, но у людей они не водятся. А вот от вшей очень чешется голова.

Увидев мое испуганное лицо, Стейси успокоила меня:

– Вши – это не больно! Мне вывели их в приюте. Там мне и волосы отрезали очень коротко, но теперь они уже отросли. И они теперь такие же белые и красивые, как у мамы.

Стейси помолчала.

– Вики говорит, что моя мамочка попала в рай, и учит меня молиться за нее.

– Тебе она нравится?

– Вики добрая. И мне здесь очень хорошо. У меня своя комната. И куклы. Я хожу в школу. И в церковь. Почему ты не ходишь с нами, Софи?

– Потому, что я – католичка, – ответила я, а сама подумала, что с Вики я не пошла бы даже в католический храм.

Стейси словно прочитала мои мысли.

– Ты не любишь ее?

Я отрицательно покачала головой, а Стейси с жаром принялась меня переубеждать:

– Вики – хорошая! Она никогда не делала мне больно. Она заботится обо мне.

– А ты не хочешь найти своего папу? Может быть, он жив…

Стейси неопределенно пожала плечами:

– Я его не помню.

Потом выдала фразу, от которой я чуть не поперхнулась:

– Все мужики – скоты и ублюдки.

Меня разом обдало атмосферой приюта. А Стейси сказала это так спокойно и буднично, словно говорила о погоде.

– А Том? – спросила я про отчима.

– Он тоже. Только Джо Харпер другой. Он очень, очень хороший! – глаза Стейси засветились нежностью. – Не прогоняй его! А то он сразу делается похож на потерянного щеночка.

Я представила себе эту картину и засмеялась.

Стейси привязалась к Джо, она его просто обожала.

– Я очень люблю, когда любовь, – говорила она. – Когда вы вместе, вы делаетесь просто волшебные и светитесь.

Не знаю, что имела в виду Стейси, она была несколько странная для девочки своего возраста. В школе моя сестренка училась хорошо, а дома до сих пор возилась с куклами и совсем не интересовалась мальчиками. Когда я спросила ее об этом, она совершенно ошеломила меня своим ответом:

– Знаешь, Софи, я, наверное, лесбиянка.

– Почему ты так решила? – испугалась я.

– Потому, что женщины гораздо лучше мужчин.

Я не знала, как переубедить ее, у меня не было обширного опыта общения с мужчинами. Только Джо, к которому я привязывалась с каждым днем все больше и больше. Теперь я уже ждала его осторожных поцелуев в темноте кинотеатра, мне нравилось прижиматься к его теплому и сильному плечу. Мне было хорошо и спокойно с ним.

Я не могла сказать с уверенностью, люблю я его или нет. С Сэмом все было понятно, он был для меня словно крыло для птицы, с ним было интересно болтать и воплощать самые безумные идеи. И даже его письма – поток сознания без знаков препинания – были мне интересны.

С Джо все было сложно. Разговаривать с ним не хотелось. Почти все наши разговоры перерастали в споры, а после – в ссоры. У нас были очень разные взгляды: я – католичка, он – агностик, я поддерживала демократов, он – республиканцев. Раньше, когда мы учились в одной школе и на уроках заходила дискуссия, мы с Джо неизменно были самыми яростными оппонентами, иногда вовлекая в состояние войны весь класс.

И только в одном мы были едины: наши тела понимали друг друга без слов. Даже, когда соприкасались наши руки, по ним словно пробегало электричество. Каждый раз, расставаясь с Джо на целую неделю, я совсем не думала о нем, но моя кожа помнила его прикосновения, а губы хранили его прощальный поцелуй все семь дней.