Текст книги "Маятник птиц"

Мимолетно вспомнился тот сон – вересковая поляна, лебединое перо, медленно опускающееся к моим ногам – и на сей раз он не вызвал никаких эмоций. Это был уже просто сон и больше ничего. Еще мимолетнее вспомнился пассаж Сонечки, произнесенный ею странным лилипутским голосом, буквально час назад, когда из-за дождя мы перебрались из сада в дом: «Кто умер – тот жив, а я живу вечно, я вечная как река!». Кто-то произнес, вздохнув: «Сонечка, Сонечка…» Все это сейчас казалось чужим и полузабытым, сродни внезапным воспоминаниям из далекого прошлого, хоть и было совсем недавно.

Я проехала не больше двух километров, когда почувствовала что-то неладное. Машина, с которой я обычно сливаюсь в одно целое, стоит мне только сесть в водительское кресло, невидимо, но ощутимо отделилась от меня. Словно лопнула натянутая между нами струна. Через несколько секунд рыжий зверек – кошка или белка – метнулся через дорогу прямо передо мной, я резко нажала педаль тормоза, но ничего не произошло. Машина продолжала свой ход.

Мне повезло. Обычно я сразу давлю на газ и еду хоть и в пределах дозволенной скорости, но именно что лишь в пределах, ближе к верхнему. Но в этот раз, погруженная в мысли и непозволительные чувства, окруженная безлюдным простором, я ехала довольно медленно, как будто прежде чем сорваться с места и полететь к дому, мне надо было прийти в себя, очнуться.

Я приметила впереди низкое небольшое дерево, даже, скорее, куст, с толстым стволом и множеством переплетенных между собой кривых веток, пробившийся сквозь песок, выползший почти на обочину, и направила машину к нему. Удар все равно получился сильным. Меня основательно тряхнуло, но главное было сделано – врезавшись в куст, машина остановилась.

Только через пару минут я заметила, что сердце так и прыгает, колотится изнутри, словно хочет пробить дыру в грудине и выскочить наружу. Перед глазами мелькали звездочки, пальцы рук стали холодными.

Нащупав в кармане ветровки телефон, я достала его и уставилась в темный экран, стараясь собраться с мыслями. Так… Что я должна сейчас сделать? Позвонить, да, но кому? Моторика пальцев включилась прежде мозга. Я нажала на контакт «Байер».

Он молча выслушал меня. Повисла короткая пауза, потом он сказал:

– Вызовите эвакуатор, пусть отвезут машину в автомастерскую. Ту, которая в конце улицы Ленина. Механик Андрей, он сегодня работает до десяти. А я сейчас приеду за вами.

– Не надо. Доберусь на такси. Эдгар Максимович… Это наверняка он. Я уже не верю в случайность.

– В случайность я, естественно, тоже не верю. Мобилизуемся. Расширим поиск, пройдем частым гребнем по всем делам, проверим всех возможных недоброжелателей, на этот раз даже самых маловероятных. Ему, похоже, надоело играть, начал атаковать всерьез. Так что… Будьте осторожнее, Анна. Настолько, насколько это вообще возможно.

– Я и так скоро стану параноиком.

– Я был бы не против. В нашем случае это даже полезно.

***

«‒ Олег, как бодипозитивный мужчина, вы…

– Бодипозитивный? Что за чушь? Я просто толстый».

После того как эвакуатор увез мою машину в автомастерскую, я на такси уехала домой. Там, вкратце рассказав Леве, что произошло, я позвонила человеку, который без проблем мог одолжить мне хорошую машину, а главное – был нашим с братом лучшим другом. Оперный певец Олег Орловский, или попросту Олли, еще в июне вернулся с гастролей по Европе и с тех пор безвылазно сидел в своем огромном загородном доме, репетируя партию Эскамильо для новой европейской постановки «Кармен».

Дважды над ним нависала угроза отстранения от участия в этой опере. Его пытались загнать в рамки, за пределы которых подавляющее большинство с некоторых пор опасалось даже высунуть нос. Но Орловского унять было невозможно. Он всегда говорил то, что думает. И только «колдовской баритон» (так писали в западной прессе) пока еще удерживал его на прежних позициях, завоеванных трудом и талантом.

Он имел фееричную биографию, хорошие журналисты обожали его за то, что интервью с ним всегда были интересными, но при этом – всегда на грани ныне дозволенного. А чаще – за гранью. Плохие журналисты по тем же причинам избегали встреч с ним.

«Не создавайте новой морали, – говорил он, – старой вполне достаточно. Будьте честны, не называйте „особенным“ больного, от этого ему не станет лучше. Если вам жаль его – помогите, если нет – не надо лицемерия, просто пройдите мимо».

Бывший автогонщик, боец без правил, путешественник, к двадцати четырем годам Орловский решил осуществить давнюю мечту и начал петь. Он за три года окончил консерваторию и сразу был принят в городской оперный театр. С этого времени его карьера быстро пошла в гору.

По местному телевидению несколько раз показывали отрывок из его интервью с американским журналистом.

– У вас интересная биография, Олег. Вы хотели бы, чтобы о вас сняли фильм?

– Ну, если только в России. Потому что в Штатах меня наверняка сыграет черный.

– Или из вас сделают гея.

Так пошутил интервьюер и на следующий день был уволен.

Саморазрушительные установки друга всегда беспокоили нас с братом. Оторванность от большинства карается. Тем более здесь, в этом мире. Но в ответ Олли только смеялся. И продолжал рубить свою правду.

«Прививать равно насаждать равно насилие, – говорил он. – А насилие, как известно, аморально. Поэтому нельзя прививать взрослым людям новые установки, созданные искусственно. Каждый имеет свое мнение и оно должно быть неприкасаемо». Его последнее заявление – «То, что раньше считалось позором, сейчас называют свободой» – вызвало полемику в интернете. Разумные высказывания были погребены под лавиной воплей неистовствующих хейтеров, вполне ожидаемо, поскольку присуще нынешнему времени. Вернее, нынешнему безвременью.

Наш философ и правдоруб уже несколько раз пострадал из-за того, что не желал прогибаться под новые мировые установки. С ним разрывали контракт, его освистывали на концертах и спектаклях, а в соцсетях устроили травлю. Олли по натуре был стоиком, поэтому всегда сохранял ровное оптимистическое настроение, хоть порой и разражался гневными тирадами в адрес создателей новейшей морали. «Рушат мир, падлы! – возмущался он. – Он и так уже еле стоит, этот колосс на глиняных ногах, а они пытаются его повалить, не понимая, что сами же будут раздавлены обломками!»

Рослый и от природы плотный, с возрастом Олли прибавил в весе. Сейчас он имел около тридцати лишних килограммов, однако все так же легко и энергично двигался, периодически вступал в схватку с пневматической боксерской грушей, висящей в подвале его загородного дома, отжимался, плавал, и в общем, находился в прекрасной физической форме. Его красивое полное лицо было гладким, синие глаза яркими, а темные брови ровными, словно нарисованными.

– Твою ж мать, – проговорил он, когда я закончила рассказ о своих проблемах. – Какая стерлядь устраивает этот бардак?

– Если б мы знали…

– Ань, давай так: ты сейчас же берешь такси и едешь ко мне. Или нет… Я сам за тобой приеду.

– Зачем? Я только хотела одолжить у тебя машину.

– Получишь машину. Все, что надо, получишь. Но тебе лучше скрыться на какое-то время. Все это выглядит довольно опасно. Поживешь немного у меня, места полно, а за это время Байер, может, выяснит, кто это беспредельничает.

– Олли, у меня нет времени прятаться.

– У вас с Акимом всегда есть время только на «Феникс». Но когда-то и о себе надо позаботиться. Все, разговор окончен, жди меня. Буду через час.

И Олли нажал отбой.

Я взяла дорожную сумку, сунула в нее ноутбук, чистую футболку, пару белья, пижаму, крем для лица и зубную щетку. Все сборы заняли не больше пяти минут. Потом я по-турецки села на диване и стала смотреть в потемневшее сумрачное небо, затянутое тучами.

В юности Орловский увлекся автогонками. Там он получил свое прозвище, там познакомился с моим братом. Красивые, бравые, восемнадцатилетние, они балансировали на краю и наслаждались этим. Оба любили скорость и автомобили. Но если Аким просто бездумно гнал машину на пределе по загородным дорогам, то Олли еще любил копаться в автомобильном нутре, изучая его и размышляя, что там можно усовершенствовать. В последние годы в его гараже всегда стояли три-четыре машины, затюнингованные до уровня космического корабля. Когда вся начинка была перебрана и частично заменена, Олли продавал машину и покупал другую.

Мою «ауди» брат купил мне на тридцатилетие именно у Орловского, заплатив половину стоимости. Вторая половина стала подарком от Олли. И ни разу за пять лет эта машина не потребовала даже минимального ремонта.

В комнату заглянул Лева.

– Я свежий чай заварил, будете?

Я кивнула, не оборачиваясь. Я уже погрузилась в прострацию, мой взгляд блуждал в темнеющем пространстве небес, в нагромождениях туч. «Где Аким? – вернулась навязчивая мысль. – Где он? Где? Где?..»

***

Олли прибыл на «Роллс-Ройсе Призраке» – новой игрушке. Мы обнялись и так постояли немного молча, потом он взял мою сумку, забросил ее на заднее сиденье машины и сказал: «Поехали».

По дороге он расспрашивал о поисках Акима, качал головой, время от времени умолкал надолго, явно занятый своими мыслями. Выглядел он так себе. Буйная грива каштановых волос как-то поблекла, кое-где в ней уже посверкивали серебристые нити. Лицо осунулось и побледнело.

– Олли, у тебя все в порядке? – спросила я.

Он неопределенно пожал плечами.

– Как сказать… Бывшие требуют денег.

– Это не новость.

Олли был женат четыре раза. Со всеми женами он расходился мирно, оставляя им квартиры, машины и солидные суммы, но каждая из них продолжала тянуть из него деньги, а он не мог отказать.

– Инга беременна.

– От тебя?

– Нет, конечно. Мы с ней три года в разводе и за это время я ее видел только раз, в ресторане, случайно. Нет… От какого-то перца… который сейчас в сложном жизненном периоде. Ищет себя.

– То есть у него нет денег?

– В точку.

– Много просит?

– Ежемесячное пособие.

– Надеюсь, ты отказал?

– Кто бы говорил! Карманы вашего «Феникса» открыты для всех.

– Для всех нуждающихся.

– Ну вот, Инга тоже… Типа того…

– Господи, Олли, ты так по миру пойдешь.

– Сомневаюсь. – Он посмотрел на меня и засмеялся. – У меня же есть вы, ребята.

До его загородного дома мы доехали за сорок минут. Роскошная аляповатая громадина в три этажа торчала за солидным высоким забором, вдоль которого тянулся ряд пышных непролазных кустов.

Кроме Орловского в доме постоянно жила его престарелая тетка, которая была так мала и тиха, что ее словно и не было. Хотя на самом деле тетя Полина являлась любимой – и единственной – родственницей Олли. Она занимала небольшую комнату около кухни, в правом крыле.

Меня он поселил на втором этаже, в огромной спальне с балконом. Оттуда открывался вид на поселок и лес.

Я бросила сумку на двуспальную кровать, застеленную шелковым покрывалом, и пошла вниз, в гостиную, где Олли уже накрывал на стол.

Поесть он любил, а потому почти каждый день ему привозили еду из ресторана «Поваренок Мишенька», чей логотип с толстым, явно подвыпившим медведем в фартуке и с поварешкой в лапе красовался на баннере у самого въезда в город.

Мы поужинали, затем пересели в кресла у камина и выпили вина. Олли бодрился, рассказывал анекдоты, но иногда вдруг умолкал, замирал, глядя рассеянным взглядом в одну точку. Я знала, что он очень переживает исчезновение моего брата, но видела ясно: тут есть что-то еще.

– Как твой Эскамильо? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Поет «Тореадора», я полагаю.

– Олли, что случилось?

Он помолчал, потом, не глядя на меня, сказал:

– Ничего особенного. По крайней мере, ничего такого, что я не мог бы предвидеть. Эскамильо теперь будет петь Бильдерлинг.

– Тебя сняли с роли?

Олли кивнул.

– Из-за того интервью?

– Мир, Аня, быстро катится в глубокую… как бы это помягче… В глубокую задницу. Очень глубокую. Я не знаю, можно ли будет оттуда выбраться. Во всяком случае, при нас – вряд ли. – Олли наклонился, взял небольшое полено из лежавшей на полу кучки, бросил в огонь. – Сейчас мне видится будущее в довольно-таки мрачном свете. Все больше и больше правил, все меньше и меньше порядка. Ну что это за мир, скажи, в котором тебя репрессируют, если ты называешь вещи своими именами? Мы погрязли в эвфемизмах, наш девиз – «Осторожность и еще раз осторожность, держи язык за зубами и всем улыбайся»…

– Ну, ты-то никогда не был осторожен.

– И впредь не собираюсь изменять себе. Или Орловский будет уже не Орловский, а… Какой-нибудь Воробьинский. Или Голубовский. Нет, – он хмыкнул. – Уж точно не Голубовский…

– Бильдерлинг тебе в подметки не годится.

– Спасибо. Но он хорош, на самом деле. Я уже позвонил ему, поздравил. Сказал: «Мориц, старина, вот твой шанс раскрыть наконец свой потенциал». И я не лукавил. Ему нет еще и тридцати, голос мощный, малость не хватает только глубины чувства, но это придет со временем. Я действительно рад, что у него появится реальная возможность показать себя.

– А ты что собираешься делать?

– Все не так уж плохо. Буду репетировать в нашем театре Фальстафа. Да и вообще… Я еще не старый, вполне здоровый мужик, не пропаду в любом случае… Слушай, Ань, ну куда же мог деться Аким, а? Я уже мозг сломал, но так и не придумал никакой годной версии.

– Аналогично. Мы с Байером перебрали с десяток вариантов и все их проверили, ни один не подтвердился.

– А по объявлениям кто-нибудь звонил?

– Несколько ложных свидетелей и пара сумасшедших.

Олли вздохнул.

Мы еще немного поговорили о «Фениксе», о пандемии, которая вроде бы начинала затухать, но это было похоже на затишье перед бурей. «Помяни мое слово, – сказал Олли со значением, – эта фигня надолго». Я дернула плечом. Кто знает, что ждет нас впереди. Ощущение зыбкости, неустойчивости давно не оставляло меня. Иногда, казалось, вся планета покачивается под ногами как палуба корабля в начале шторма.

Допив бутылку Barbaresco, мы пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по своим комнатам.

***

Я долго лежала без сна, глядя в темное небо, видневшееся в проеме штор. Все мы как-то пытались выжить в этом мире. Большинство проигрывало свой личный бой, соглашаясь на малое – тихое существование, часть погибала, часть побеждала. Но эта побеждающая часть была столь малочисленна, что надежды остальных таяли, навсегда оставляя горький привкус неминуемого поражения. Самые счастливые довольствовались тем, что есть.

Я вернулась мыслями к сегодняшнему вечеру. Хотя Олли поделился со мной своими проблемами, но меня так и не оставило ощущение недоговоренности. Было что-то еще, было. О чем-то он умолчал. Но о чем? А главное, почему?

Незаметно я задремала. Во сне моем Абдо шел рядом с Акимом, по дороге, уходящей ввысь. Я смотрела в их спины – одинаковые, остроплечие, – различая все складки на черных плащах, и не могла пошевелиться. Они уходили, забыв меня здесь. Не оглядываясь. Не…

В два часа я проснулась. Полная тишина окутывала пространство, черное, лишь чуть подсвеченное частичкой луны, видневшейся в крошечном проеме между темных туч. «Я так больше не могу», – вдруг подумала я, сама не зная, о чем.

Вдалеке раздался гулкий и одновременно пронзительный свист поезда. В следующий момент где-то мяукнула кошка. Титаны и пигмеи. Люди, звери, машины. Мир, существующий вокруг каждого живущего на этой Земле. И каждый живущий – частичка этого мира. Мысли, многажды передуманные когда-то, а сейчас смешавшиеся в невнятный сумбур, преследовали меня еще некоторое время – в ванной, затем в кровати под легким и теплым пуховым одеялом. Несмотря на то, что моя жизнь на данный момент была похожа на унылые руины некогда добротного здания, мне вдруг стало хорошо и спокойно. «Я больше не могу», – сонно подумала я, снова непонятно о чем, и крепко уснула. На сей раз до утра.

***

Эклектичная обстановка убранства дома Олли наводила на мысль о том, что он так и не определился со своими предпочтениями. Модерн? Пусть будет модерн. А может, ретро? И ретро пусть будет тоже. Хай-тек? Почему нет? В его собственной тридцатиметровой спальне стояла широкая кровать под балдахином, у окна – широкое офисное кожаное кресло на колесиках и огромный антикварный дубовый стол, а на нем макбук и белый с золотом телефонный аппарат в американском стиле пятидесятых, у двери до угла – глубокий шкаф-купе.

Лет шесть назад Олли возвел этот особняк, рассчитывая, что в будущем здесь разместится вся его большая семья. Дети (не меньше пяти). Жена. Тетя Полина. Потом, когда-нибудь, – внуки. Но кроме тети Полины, самого Олли и череды его временных жен в доме так никто и не жил. Большой семьи не случилось. То сам Орловский увлекался очередной красавицей и расставался с женой, щедро одаривая ее на прощание, то очередная красавица находила себе кого-то побогаче.

Поэтому почти все комнаты в доме пустовали. Ежедневно Олли занимал только спальню и кабинет, где стояло фортепиано C.Bechstein. Также каждое утро он спускался в подвал, оборудованный как небольшой спортивный зал: беговая дорожка, велотренажер, кроссовер, на полу несколько гирь и гантелей разного веса; на стене там висел старый большой постер с Мохаммедом Али, которого Олли обожал с детства, а справа от него висела боксерская груша.

После душа я натянула джинсы и футболку и вышла в холл второго этажа. Еле слышно от кабинета сюда доносились звуки красивого гибкого баритона Орловского. Он пел «Раскинулось море широко», медленнее, чем обычно, словно пробуя голос. С минуту я стояла, прислушиваясь и отчасти наслаждаясь, потом спустилась вниз, в кухню, где тетя Полина, милая тихая старушка, уже готовила для нас сырники.

Мы поговорили. Она была немногословна – скорее, от природной застенчивости, – и предпочитала односложные предложения и мягкую улыбку вместо некоторых ответов. «Да», «Конечно», «Хорошо». Никогда – «нет». Вообще никаких отрицаний. Олли любил ее. Он выкладывал ей все – все свои мысли, рассказывал о своих отношениях, о своих проблемах, твердо зная, что не услышит осуждения или сомнения. Для нее он был самый лучший, самый замечательный мальчик, оставшийся на жестком диске долговременной памяти пятилетний крепыш, которого она однажды вытащила из озера, куда он свалился и сразу камнем пошел ко дну, а она, не умеющая плавать, прыгнула следом и каким-то чудом спасла его. По-моему, тетя Полина была то ли двоюродной, то ли троюродной сестрой отца Олли, бездетной и рано овдовевшей.

Вскоре Олли присоединился к нам. Мы позавтракали – в таком мирном уютном покое, что я словно выпала на время из череды проблемных, тяжелых дней, наполненных мрачными мыслями, с перманентным ощущением стремления к нулю, и переместилась в прошлое, лет на двадцать с лишним назад, когда еще была жива и здорова мама, когда нас было четверо, когда я еще не плавилась в своем вакууме в полном одиночестве.

За окном, в сером утреннем мареве, замерли деревья, а меж ними постепенно проявлялся первый солнечный свет. Было около восьми.

– Ань, я порепетирую немного, а потом прогуляемся и машинку посмотрим, ладно? – спросил Олли, заглядывая мне в лицо.

Я похлопала его по плечу.

– Иди.

Мне тоже надо было заняться делом – продолжить поиск вероятного недоброжелателя. Вчера около десяти вечера пришла смс от механика Андрея из автомастерской: Тормозной шланг подрезан, торм. жидкость вылилась, решу вопрос через неделю. Значит, кто-то намеренно повредил тормозной шланг моей машины… Я так и думала. У меня даже не было других вариантов. Медлить больше было нельзя. Тот, кто охотился на меня, подобрался слишком близко. Но я так расслабилась в этом дачном уюте, в почти идиллической тишине, что решила не спешить возвращаться к своим проблемам. Еще минут пять. Еще один сырник с малиновым вареньем. Или лучше с яблочным джемом.

Но и через пятнадцать минут я все еще сидела на кухне, вяло свесив правую руку за спинку стула. Тетя Полина ушла за свежим хлебом и творогом – к восьми в поселок приезжала автолавка с фермы. Голос Орловского гудел, доносясь сверху словно через несколько ватных слоев.

Я зевнула, затем нехотя поднялась, подлила в свою чашку кофе из большого, уже почти остывшего кофейника, и пошла наверх.

***

Сайт интернет-журнала «ФАК’ты». 3 ноября 2018 г.

«Беспрецедентный случай! На стороне уличного кота выступил адвокат „Феникса“! Вчера в суде состоялось слушание дела по обвинению 18-летнего Р. и 16-летнего Б. в издевательстве над животным. Живодеры сначала бросались в него камнями, а потом облили клеем. Вмешательство прохожих помешало им завершить расправу. На суде помимо ветеринара и адвоката присутствовал и сам пострадавший – кот Тиша. Вид животного, с тремя лапами в гипсе, с лысой головой, произвел на присутствующих тягостное впечатление. А речь адвоката несчастного котофея заставила многих прослезиться. Суд приговорил живодеров к реальному сроку. А у Тиши, возможно, наконец начнется светлая полоса: его забрал домой ветеринар».

Сколько им дали? В статье не написано. Но не больше двух, я думаю. Значит, они могли уже выйти из колонии. Но… Нет, это не они. Нападение в подъезде – готова допустить. Их стиль. Но не внедрение Дениса. И не повреждение тормозного шланга. А главное – у них ума не хватило бы обвинить в своих проблемах меня. Адвоката – да, судью – да, кота – да. Но не меня. Они просто не смогли бы выстроить эту логическую цепочку.

Я со вздохом закрыла ноутбук. Вся затея с поиском моего врага начинала казаться бессмысленной. Таких судов за годы работы «Феникса» было не меньше двух десятков. Как найти среди осужденных того, кто был обижен настолько, чтобы решиться на убийство? Кто способен на то, чтобы разработать целую схему уничтожения – меня, Акима? И вообще – там ли мы ищем? Ведь мы до сих пор не знаем ни мотива, ни цели преследователя. У нас очень мало информации. Одна надежда на Дениса. Только он – связующее звено между мной и преступником. Если Байер найдет Дениса, тогда, возможно, поиск сдвинется с мертвой точки. А пока…

В дверь тихо постучали.

***

– Ну смотри, Ань, что могу предложить… Вот «Тойота». Машина хорошая, я над ней поколдовал, так она теперь не просто авто, а зверюга укрощенная! Возьмешь?

– Нет, Олли, слишком большая. – Я осмотрелась. В гараже помимо «Тойоты» и «Призрака» стояли еще две машины. Одна из них – абрикосовый «Фиат» – сразу привлекла мое внимание: это была компактная, хотя явно не новая модель. – А вот эта как? Приличная?

– Пятисотый фиатик тринадцатого года. Старенькая, но, само собой, приличная. У меня все машины – высший класс, ты же знаешь. Краску обновил, начинку перебрал, не ездит, а летает. Не тесновата тебе будет?

– В самый раз.

– Ну так бери и езди сколько надо. Всё, решили вопрос. Я через пару часов в театр поеду, на репетицию, а пока, может, прогуляемся? И к ручью сходим.

У ручья мы в юности подолгу сидели втроем, на пологом берегу, постелив на траву куртки. Вид с этого места открывался невероятный: бескрайнее поле, в теплое время года покрытое разноцветьем трав, просторное небо, темно-зеленая полоса леса вдали. Сколько всего там было сказано, познано и понято… Именно там Олли – тогда еще не импозантный оперный певец, а плечистый крепкий задира, нахальный с другими и открытый, чувствительный, даже нежный с нами – первый и последний раз взял меня за руку и посмотрел в глаза так, что даже я, далекая от романтики, сразу все поняла, помотала головой и отняла свою руку. Олли, помолчав, кивнул. Больше эта тема между нами не возникала.

– Там сейчас шикарно. Я летом на берегу скамеечку поставил, простую, но удобную. Пойдем, друг мой, посидим, полюбуемся на природу. Тебе-то в твоей городской суете, наверно, даже глаза к небу поднять некогда.

Я приобняла его за талию, изрядно заплывшую жирком, он мягко положил мне на плечо большую теплую ладонь.

Мы медленно гуляли по саду, по гравийным дорожкам, по необозначенным тропинкам, видимым лишь благодаря примятой траве, негромко и неспешно разговаривали о том о сем. Я наслаждалась светлым, позабытым уже ощущением душевного покоя.

Серое небо в белых облаках словно застыло над нами. Вдруг замолчали птицы. Тишина была такая ясная, звонкая, что казалось, вот-вот грянет гром или внезапная молния пронзит пасмурное пространство.

У ручья это ощущение усилилось настолько, что перехватывало дыхание. Мы минут пять молчали, сидя на скамье в полукружье густых кустов, погрузившись в необъятный, космический простор природы.

Ручей, заключенный в поросшие травой низкие берега, шириной был не больше двух метров. Его чистые прозрачные воды, в которых порой можно было заметить небольших рыбешек, размеренно текли вдоль кромки поля, потом натыкались на невысокий каменистый уступ и падали вниз. Километра через два начинался лес, заросший папоротником, совершенно непроходимый. В этих дебрях, постепенно истончаясь, исчезала полоса ручья, и уже где-то там, далеко, впадала в озеро.

– Помнишь, – наконец сказал Олли, – как-то давно сидели тут… – Он махнул рукой чуть в сторону. – В начале зимы. Холодина была – жуть. Вода у берегов уже тонким льдом покрылась, по поверхности маленькие льдинки плыли. Я ловил их и ломал в руках. Я был зол, здорово зол. Нелька устроила очередной скандал, собрала вещи и исчезла в предрассветном тумане… Ты сказала – ну и что? Опять вернется. Аким спросил – а ты хочешь, чтобы она вернулась? Я не знал, что ответить. Дело-то было не в том, что моя жена, моя любовь, закатила истерику на ровном месте. Нет… Дело было в том, что она за пару дней до этого сделала аборт.

– Что? – Я ошарашенно посмотрела на него. – Первый раз слышу…

– Ну да… – проговорил Олли, глядя вдаль, в серое небо, покрытое обрывками облаков. – И заявила она мне об этом ровно перед уходом… Я не хотел тогда обсуждать эту тему… Вот и сидел тут на корточках, молчал как дурак, ловил льдинки и ломал их. Как-то тот день больше других запомнился. Еще и потому, что тогда же Аким сообщил про «Феникс». Помнишь?

Я покачала головой. Я не помнила.

– Говорит – мы все решили, оформили документы, покупаем здание, там будет начало. Я говорю – начало чего? А он: другого идеального мира. Это была такая новость… такая крутейшая на самом деле новость, что я онемел! Другой идеальный мир! Надо же! Начинает сбываться, а ведь никто кроме вас и не верил, наверное. Это же была путеводная звезда, мечта, и утопия, да, но классная утопия!

– Пока ничего не вышло.

– Да вышло, Ань, вышло. За десять лет вы целую систему создали, какой еще нигде не было и нет, я-то знаю, интересовался этим вопросом. У вас же не только приюты, столовки и шелтеры, у вас все пронизано идеей «каждый человек – вселенная, любой рожденный на свет важен миру и несет свою миссию» и тэ дэ. Ваша психологическая служба пашет в полный рост, возвращает людей в жизнь, кого-то за месяц, кого-то за годы. Ни с кого не потребуют справки о доходах или подписи на каком-нибудь документе. Нужна помощь – вот, бери. И главное – ну, это для меня главное – никого не принуждают, никому не навязывают. Принцип – живи как хочешь, но знай, здесь тебе могут помочь. Без пафоса, без саморекламы, без сборов денег, тихо идет работа. Вот это очень круто – когда просто тихо идет работа. Еще когда вы с Акимом мне рассказывали про другой идеальный мир, я реально хотел с вами, рвался прямо, но не говорил об этом, потому что была и своя, личная мечта – пение, опера. Это мое, я для этого предназначен, что уж себя-то обманывать. Душа желает великих дел, а природа дала только вот… – Олли сложил ладонь пригоршней. – Вот столько, не больше не меньше. И все разговоры о том, что кто хочет тот добьется – фигня. Если всерьез упереться, добиться можно, конечно, многого, но по-любому не больше своего потолка. Ну я и смолчал, понимал, что не смогу совместить эти две работы, просто не хватит меня, ведь и там и там вкладываться надо было по полной, до капли, чтобы ничего от тебя не осталось, всё что есть в тебе, всё – туда, в дело. Вот как вы.

Он замолчал.

Я смотрела на воду, плавно вздымающую маленькие волны, бегущую по единственно возможному пути. Олли, ссутулившись, уставился себе под ноги. Метрах в пятидесяти от нас, в кущах трех деревьев, стая ворон устроила гвалт, потом разом вспорхнула черным всплеском и унеслась вдаль. Снова наступила тишина, в которой слышалось лишь тихое журчание ручья.

– Аня… – наконец сказал Олли. – Что вообще происходит?

– Ты мне скажи.

– Я? – Он отклонился, удивленно посмотрел на меня. – А мне-то откуда знать?

– Слушай, пожалуйста, если у тебя есть хоть что-то, хоть какие-то догадки или идеи – где Аким, что с ним случилось…

– Стоп-стоп, Аня. – Олли поднял ладони, мотая головой. – Я тебя и Акима последний раз видел в январе, на Рождество. А потом вместе с тобой в феврале мы были… Ну, ты помнишь… Я понятия не имею, где он!

– Но я чувствую – ты что-то не договариваешь.

– Тебе показалось, – после паузы сказал Олли.

Мне не показалось. Но я не стала настаивать. В чем я была уверена – если бы Орловский действительно имел какую-то информацию об Акиме, он давно бы все мне выложил. Но он ничего не знал. Дело, видимо, было в чем-то другом.

– Механик вчера написал. Тормозной шланг на моей «ауди» был подрезан.

Олли бросил на меня косой взгляд.

– Честно говоря, я так и думал.

Я кивнула.

– Я тоже.

– Ты же не будешь сидеть и ждать, когда этот сукин сын сделает следующий шаг?

– Мы его ищем. Пока, правда, не очень получается.

– Оставайся здесь. Серьезно, Аня, сюда он не доберется. Я ж человек только на вид открытый, а на самом деле еще тот дикарь, никого чужого близко не подпущу.

– Нет, Олли, спасибо, но нет. Некогда мне прятаться.

– Опять двадцать пять…

– Честно, некогда. Без Акима все дела «Феникса» на мне. Ты не представляешь, какая это гора. Да еще на этого типа отвлекаюсь, ищу – куи боно… Но, по-моему, никому не выгодно. Вот, к примеру, нашла тут статью двухлетней давности про суд над живодерами…

– Это которые с котом? Сын директора рынка и внук судьи?

Я кивнула.

– Все это слишком мелко. И рыба мелкая, и вода. Но даже если брать случаи повесомее – типа Микрюка, – все равно картина не складывается. Ну при чем тут Аким? Или я? Жена Микрюка сбежала от него с детьми, мы им дали приют. Обычное дело. Мы в этих историях всегда в стороне, никого бежать и прятаться не уговариваем, все кому надо сами к нам обращаются, так что главные фигуранты – агрессор и жертва, они кроме друг друга никого другого не видят, они в своей клетке, их никто вне ее не интересует. По крайней мере, на период конфликта. Да и потом, в общем, тоже.

– Не скажи, какой-нибудь абьюзер вполне может винить вас в том, что вы вмешались в его личную жизнь и защищаете его жертву.

– Такой человек действовал бы проще. Как уже бывало – поджог машины, удар ножом, угрозы… Нет, Олли, тут что-то другое. Но что?