Текст книги "Маятник птиц"

Так и было. Она пришла к нему и заявила, что хочет развода. «Аким Николаевич, – язвительно сказала Лана мужу, – посоветуйте, как мне развестись с вами и получить часть вашего наследства?»

Он отдал ей все, что мог: квартиру. 2015 год. Пять лет, как нет отца. Пять лет, как работает «Феникс» и все средства уходят туда. Вместо алиментов брат отдавал бывшей жене половину ренты, которую получал ежемесячно от сдачи в аренду участка земли в городе. Сумма была немалая: на этом месте ныне стояла шестиэтажная гостиница.

Сам Аким переехал сначала в съемную квартиру, а затем я уговорила его купить себе новую.

Развод, из-за которого переживал он и переживала я, оказался к лучшему. Денег Лане вполне хватало. Она успокоилась, занялась собой, получила второе образование, а в гимназии продолжала работать потому, что ей это нравилось. Никуда не делось одно: недовольство. Оно проросло в ней, пустило корни, и постоянно поджатые губы уже обеспечили ей, красивой тридцатишестилетней женщине, мимические морщины.

Николаю на момент развода родителей было пять лет. Я помню его как печального большеглазого ребенка, уставшего от криков и рыданий матери. Сейчас это был открытый, дружелюбный, добрый мальчик. Несмотря на недовольство Ланы, он постоянно приносил в дом то больного котенка, то придавленного машиной щенка, а однажды принес подыхающую от какой-то болезни крысу, так что потом вместе с мамой ему пришлось ходить по врачам и несколько раз сдавать кровь на анализ. Вылечив животного (кроме крысы, которая все-таки скончалась), Николай начинал активно заниматься его пристройством в добрые руки. Себе он никого оставить не мог – у Ланы была аллергия на животных.

Это был наш мальчик. Николай Д. Будущий продолжатель нашего дела, будущий владелец «Феникса». Пока что ему было всего десять и брат лишь время от времени, дозированно, рассказывал ему о другом идеальном мире. «Представь себе парус…»

***

Я нажала кнопку дверного звонка. Открыла мне Лана. Уже с поджатыми губами.

– Аня, ты приехала на пять минут раньше, – сказала она, отходя в сторону, чтобы дать мне войти. – Николай еще не готов.

– Я готов, мам, я готов! – крикнул он, выбегая в коридор.

Стройный, подвижный, с копной светлых прямых волос, с ясными голубыми глазами и белозубой улыбкой, он был похож на мальчика из старого американского фильма. В прошлом августе мы с ним на неделю летали в Сочи, он носил там соломенную шляпу и коричневые шорты с большими накладными карманами, огромные темные очки и шлепанцы. Наша соседка по шезлонгам, пожилая москвичка, называла его «Том Сойер», а он, делая серьезное лицо, отвечал ей: «M’m?». А потом смеялся.

Это были прекрасные дни, светлые от яркого солнца и нашего смеха, полные воздуха и простора. Помню, как Николай нашел у берега морскую звезду и немедленно начал ее спасать. Он заплыл подальше (я упустила этот момент, и когда увидела его светловолосую голову вдалеке, размером не больше точки, сердце мое провалилось и застряло где-то под желудком) и там ее выпустил. Помню наш поход в горы. Палящее солнце, рюкзаки за плечами, наш молодой загорелый проводник. «Кажется, мы заблудились… (испуганный взгляд) Давайте проверим запасы воды, хватит ли нам на несколько дней…» Николай расхохотался, уловив шутку. Я улыбнулась – сыграно было плохо, но ладно, зачтено.

Жаль, что эмоции нельзя возобновить по желанию. Сейчас я уже не могла дать Николаю тех ощущений – свободы, тепла, жизни. Ныне я была просто его теткой, наполовину утопленной в болотном чувстве тоски и безнадежности. И все же, надеюсь, мы по-прежнему нужны друг другу, мы по-прежнему друзья.

Он швырнул на пол рюкзак, подбежал ко мне и порывисто обнял, уткнувшись подбородком мне в плечо.

– Николай, иди на кухню и съешь суп! – сказала Лана.

На этот раз она сдвинула брови. Хоть какое-то разнообразие…

Николай коротко улыбнулся мне и унесся на кухню. Лана проводила его взглядом. Затем, сложив руки на груди, прислонилась плечом к стене и критически оглядела меня с ног до головы.

– У тебя рыжие волосы, тебе не идет красный цвет.

– Вообще-то каштановые.

– Нет, серьезно, Аня, пора обновить гардероб. Нельзя же каждый день ходить в одной гамме.

Я улыбнулась и не ответила. Лана права. Вот уже несколько лет я одеваюсь одинаково: красный верх и голубые джинсы. В моем шкафу рядком висят на вешалках шесть красных футболок и блузок, а также три пары джинсов. И больше ничего. Джинсы раньше были только одни, но я похудела и пришлось купить новые. Сейчас и третьи – еще на размер меньше предыдущих – стали мне немного велики. Но я не иду в магазин, я просто проделала в ремне очередную дырку, так проще.

– Хочешь, я съезжу с тобой? Пройдемся по магазинам, я помогу тебе подобрать вещи. Вместо этих лоферов купим тебе приличные туфли, а еще…

– Спасибо, Лана. Мне ничего не надо.

Краткое поджатие губ. Затем тяжелый вздох.

– Аня, я все понимаю, но…

Как же я не люблю такое «но», обесценивающее первую часть предложения.

– … тебе не помешает поговорить с психотерапевтом. Аким говорил, у вас в «Фениксе» есть какая-то невероятная мессингша.

– Роза Ковалик. Она умерла в конце марта. Слушай, Лана…

– Умерла? Я не знала. Жаль. Но я могу спросить у одной знакомой, она…

– Лана, ты не будешь против, если Николай сегодня останется у меня?

– Я на это даже рассчитываю. Вечером я иду на свидание.

– Отлично. Я привезу его завтра после обеда.

– Пора что-то поменять в своей жизни, Аня. Ты же красивая. Тебе бы одеться поярче и помоднее и будешь как кинозвезда. Вот Аким…

И опять она права. Аким любит и умеет хорошо одеваться. Когда-то и я была такой.

Николай выбежал в коридор.

– Мам, Ань, я всё!

– Идем.

Он поднял свой рюкзак. Лана подставила ему щеку для поцелуя. Он смачно чмокнул ее, и тут же, закрепляя, еще раз. В этот момент Лана многозначительно смотрела на меня, не обращая внимания на сыновнюю нежность, и взгляд ее ясно говорил: «Купи новую одежду и пойди в ней к психотерапевту».

Я чуть улыбнулась ей, приобняла Николая за плечи, и мы вышли.

***

Когда мне было лет семь или восемь, я узнала, что у меня был еще один брат. Первый ребенок родителей, появившийся на свет за четыре года до Акима и проживший всего несколько часов.

Я много думала тогда о нем, представляла, каким бы он был сейчас, и однажды пришла к мысли, что надо дать ему имя. Несправедливо, что он умер безымянным. Ведь он был живой, хотя и совсем недолго; он дышал, двигался и, наверное, хотел жить. Как бы родители назвали его? Артём, Антон, Андрей? Я выбрала имя Антон.

«Почему Антон?» – спросил Аким. Я ответила: «Потому что наши имена тоже начинаются на «А». – «А-а-а… – сказал брат. – Не думаю, что это так уж принципиально. Я бы назвал его Борис».

Спустя некоторое время, в одной из бесед с родителями, мы узнали, что мама хотела назвать своего первенца Олегом, а папа – Дмитрием. Я как сейчас помню тот вечер. Желтый тусклый свет лампы, ужин из гречки с ржаным хлебом, жидкий чай. Из приемника доносится «Мне стали сли-ишком малы Твои тёртые джинсы…» Брат сидит, подвернув под себя одну ногу, – привычка, от которой его долго пытались отучить родители. Папа читает газету, качая головой и время от времени вслух зачитывая абзацы текстов с абсолютно непонятной мне тогда терминологией. Мама коротко комментирует. И я, которой стало скучно.

«Я назвала его Антон», – сообщила я своей семье. «Кого?» – одновременно спросили родители. «Его. Вашего первого ребенка».

Они помрачнели. «Да, – сказал папа, – надо было все-таки записать его». Мама вздохнула. «Когда? Мы же просто не успели…»

Вот тут и выяснилось, что каждый из них про себя придумал для него имя.

Несколько дней спустя я сидела за столом и рисовала. Его. Большого красивого старшего брата. Того, кто защитил Акима, когда шестиклассники избили его за то, что он не давал им повесить щенка. Того, кто остановил меня, когда я протянула руку монстру и собралась отправиться в роковое путешествие.

Рисовала я неважно. Красавец брат получился кривобоким, с квадратным лицом и глазами разного размера. Отложив в сторону этот портрет, я взяла другой лист бумаги и сверху написала большими буквами: АНТОН. Подумала и ниже вывела: БОРИС. Затем, ниже, – ДМИТРИЙ. И под ним – ОЛЕГ. Мне показалось несправедливым взять для брата какое-то одно из этих имен. И я взяла все – по одной, первой букве, от каждого. Получилось: АБДО.

Так в моих мыслях поселился брат, друг – А́бдо. Он рос и взрослел вместе со мной. Природная скрытность порой мешала мне поделиться чем-то сокровенным даже с Акимом, но Абдо я могла рассказать все.

До сих пор я иногда мысленно обращаюсь к нему. Советуюсь с ним. Рассказываю, что произошло. Он появляется то в углу комнаты, то на пассажирском сиденье моей машины, рядом со мной, то сидит на широком подоконнике в кухне, то стоит перед зеркалом трюмо, пытаясь в нем отобразиться.

Да, это пресловутый «воображаемый друг». И нет, я не злоупотребляю общением с ним, я понимаю, что его нет, как нет его отражения в зеркале, как нет вообще ничего, оставшегося от него. Разве что горстка праха в земле. Ведь прошло уже более сорока лет со дня его смерти.

***

Мне вдруг показалось, что кроме нас с Николаем в комнате кто-то есть. Может быть, тут незримо присутствует брат Абдо? Один? Или уже с Акимом?

Меня передернуло.

– Что с тобой? – спросил Николай, встревоженно посмотрев на меня.

– Все в порядке, милый. Просто вдруг стало зябко.

Он вскочил, схватил со спинки стула мою теплую вязаную кофту и подал мне. Я с улыбкой посмотрела на него. А на стуле, закинув ногу на ногу, сидел Абдо, с улыбкой глядя на нас. Возможно… «Ничего нельзя исключать, правда, дядя Арик?»

Я перевернула страницу старого фотоальбома.

– А это кто? – поинтересовался Николай, ткнув пальцем в фотографию цвета сепии, на которой был запечатлен крупный мужчина, одетый в костюм в мелкую клетку; с тростью, в круглых очках, с аккуратно подстриженными усами и небольшой бородкой.

– Это прадед Аким. Тебе он – прапра.

– А, я знаю, он был врачом. В его честь назвали моего папу.

– Верно.

– Ты его видела?

– Нет, он умер за семнадцать лет до моего рождения. Удивительный был человек. Знаешь, как его называли? «Творец чудес и чудо Творца». Обычный сельский доктор, а лечиться к нему из всей округи приезжали. Даже из города.

– Из нашего города?

Я кивнула.

– Конечно, в те времена здесь было гораздо меньше народа…

– Семьсот тысяч?

– Меньше.

– Четыреста восемьдесят семь?

– Думаю, не больше тридцати.

– Все равно это очень много!

– Однажды мы с тобой съездим в деревню, откуда он родом. Там, наоборот, почти никого не осталось…

Из альбома выпала маленькая цветная фотография. Николай подхватил ее в сантиметре от пола. На ней светловолосый мальчик с ясными глазами крепко обнимал крошечную девочку в ее первом платьице – зеленом в маленьких желтых яблоках.

– Какие смешные.

– Это я и твой папа. Мне здесь, наверное, около года. А ему, значит, три.

Я помню себя лет с четырех, не раньше. И то – помню лишь мгновенными вспышками. Лето – бабочка – кот – солнце. Брат поливает из черепка цветок. Маленькая серебряная сережка в мамином ухе, а я, видимо, у мамы на руках. Красное пластмассовое ведерко с трещиной на боку. Снова брат – несется к реке позади толпы старших мальчишек; тощая фигура с выпирающими лопатками, грива давно нестриженых, выгоревших до белизны волос развевается по ветру. И снова он – протягивает мне ладони, сложенные лодочкой, а в них несколько больших красных ягод земляники.

Мы с братом не слишком похожи внешне, но в остальном всегда были как сиамские близнецы. Практически во всех моих воспоминаниях он присутствует рядом со мной. Где же он сейчас? Где он – все эти долгие, как целая жизнь, семь месяцев?

– Переверни страницу, – сказал Николай.

– Нет. Что?..

– Аня, ты держишь рукой страницу. Давай дальше смотреть!

– Извини…

Я перевернула страницу альбома.

– А это бабушка в молодости, я узнал!..

Потом мы долго сидели на диване, плечом к плечу, молчали и смотрели в сумеречное небо. Я пила чай, Николай – какао, сваренное Тамарой по ее «особому» рецепту.

– Как ты думаешь, – тихо спросил он, не отрывая взгляда от неба, – папа найдется?

***

5.30 утра. Я с трудом проснулась по звонку будильника в моем телефоне.

Два дня мы с Николаем бродили по городу, наслаждаясь солнечной тихой погодой. Мы гуляли в парке, лежали на пледе у реки, слушали музыку в его айфоне – один наушник мне, а второй ему, ели мороженое в маленьких кафешках на набережной и ходили в кино на мульт про животных. Лишь к вечеру я отвезла его домой. Затем вернулась в свою машину. Свет, которым племянник озарял мою жизнь, погас. Я сидела в машине, в легком оцепенении, смотрела перед собой, ничего не видя. Силы вдруг кончились. Я снова была одна, в полумраке своих мыслей, в полусвете своих надежд.

Ночью я долго не могла уснуть и задремала лишь ближе к утру. Тем не менее по звонку будильника я проснулась и встала. Утренняя пробежка – то, с чего я начинаю выстраивать день. Это моя зацепка, мой жизненный стержень. Мне кажется, не будь ее, вся моя жизнь сразу начнет разрушаться и очень скоро превратится в руины.

Я бегаю без музыкального сопровождения. Только редкие звуки пробуждающегося города, только чириканье птиц, спрятавшихся в кронах деревьев, только ритмичный мягкий топ моих кроссовок. Метр за метром. Улица, проспект, переулок, двор, улица, проспект…

В половине седьмого я уже стояла под душем. А ровно в семь мой смартфон разразился зажигательной итальянской песней.

– Анна… Извините, что так рано. Это следователь Тамраев.

Мое сердце остановилось. Несколько секунд я не могла произнести ни звука. Я словно вся развалилась на части. Как человечек из плохо скрепленных между собой спичек и желудей.

– Д-да… – осипшим голосом выдавила я. – Вы нашли его?

***

В морг я приехала на такси. Самообладание, покинувшее меня во время звонка следователя, так и не вернулось. Голова кружилась, а руки так дрожали, что я с трудом сумела закрыть квартиру на ключ. Конечно, в таком состоянии я не могла сесть за руль.

Тамраев ждал меня у входа.

– Может, сначала кофе? – спросил он, озабоченно глядя на меня.

Я отрицательно покачала головой.

– Ну, пойдемте…

Он взял меня под руку и мы вошли в здание морга Первой городской больницы.

Как в тумане я преодолела путь длиною в два белых коридора, освещенных тусклыми мигающими лампами дневного света. Тамраев шел рядом.

Мы вошли в зал. Патологоанатом – мужчина лет пятидесяти, полный, в очках на мясистом носу, – вопросительно посмотрел на следователя. Тот кивнул и тогда патологоанатом откинул некогда белую, а теперь сероватую, в желтых разводах, простыню, открыв лицо молодого мужчины, неподвижно лежащего на металлической каталке. Светлые волосы, широкие плечи, родинка у ключицы… Прямой нос, четко очерченные губы, брови полумесяцем, бледные веки и – глубокая рваная рана на виске.

Я почувствовала, как к горлу подкатил комок и вот-вот вырвется наружу хриплым как карканье звуком – отчаянного рыдания.

Не отрывая взгляда от мертвеца, я собралась, загнала комок обратно, вглубь своего тела, кашлянула и хрипло произнесла:

– Это не он.

Последующие полчаса я помню как в тумане. Тамраев волок меня – снова по тем же коридорам, затем на площадку у больницы и дальше, по улице, – а я висела беспомощным кулем на его локте и не понимала, что он говорит.

Это был не Аким. Нет. Это был не мой брат. Похож на него, но не он. Облегчение, смешанное с пережитым стрессом ожидания худшего и с болью от того, что еще одна жизнь закончилась, постепенно заполняло меня.

Мы вошли в кафе. Тамраев опустил свою ношу (меня) на стул у окна, сам сел напротив.

– Простите, Анна… Наверное, я мог бы и сам определить по фотографии, что это не он, но я обязан, понимаете? обязан вызвать родственника на опознание в случае такого внешнего сходства. Будете кофе?

Я не отреагировала и он решил за меня.

– Так, значит, кофе и… И что еще? Бутерброд? Пирожное?

Я молчала, ссутулившись на стуле и вперив взгляд в стол. В мыслях моих кружилась отчетливая мысль: «Надо взять себя в руки». За прошедшие месяцы я уже трижды приезжала в морг на опознание. Но каждый раз я была уверена заранее: это не мой брат. В этот раз все было иначе. Тамраев сразу произвел на меня впечатление человека ответственного и внимательного к деталям, так что, когда он позвонил ранним утром, я вдруг поверила: все кончено, брата нашли, его больше нет…

– Анна, я понимаю, как вы испугались… Боже мой, я тоже человек, я знаю, что такое потеря близкого. Но, честно говоря, этот парень вылитый Аким.

– Типаж такой же, да, – сказала я и с усилием подняла взгляд на следователя. – Возраст, светлые волосы… Тем не менее Аким совсем другой. Лицо у него более худое и узкое, скулы высокие, щеки ровные, даже чуть впалые, брови с изломом, как у меня, а не полукруглые, рот широкий… И на шее у него не продолговатая родинка, а сердцевидная.

– Родинка другая, точно…

Официант поставил на стол две чашки кофе, две тарелки с пирожными и вазочку с мороженым. Тамраев поблагодарил его и подвинул мне мороженое. Я покачала головой.

– Я не хочу, спасибо.

– Анна, вы слишком бледная, вам необходимо подкрепиться.

– Кофе будет достаточно.

– Да вы на грани обморока. Прошу вас, съешьте хоть что-нибудь.

Я взяла вилку и отломила кусочек пирожного. Потом второй… Неожиданно для себя я довольно быстро все съела, и, кажется, бросила взгляд на пирожное Тамраева. Во всяком случае, он молча подвинул ко мне свою тарелку и я так же молча принялась за его пирожное. Я не смотрела на следователя, но чувствовала, что он смотрит на меня.

– Ну как? Полегче? – спросил он, когда я положила вилку на пустую тарелку.

Вместо ответа я кивнула. Мне в самом деле стало легче.

– Анна, а вы искали его в Невинске?

Я снова кивнула. На следующий день после исчезновения брата Байер и его сотрудники обзвонили невинские больницы и морги. Естественно, безрезультатно. К моменту аварии мы отъехали от Невинска почти на сто сорок километров.

– Так… Его телефон остался в машине. Бесполезная штука, если не привязана к человеку. В его квартире вы были… Вы же были в квартире Акима после его исчезновения?

– Конечно. Я даже прожила там неделю, надеясь… Не знаю, на что я надеялась…

На самом деле я надеялась на то, что Аким, возможно, потеряв память, на автомате вернется к себе – в свою квартиру.

– Ясно… А о чем вы говорили в дороге?

– В основном о приюте для стариков, который мы собирались открыть в Невинске.

– Кто-нибудь ехал за вами?

– Я не обратила внимания. А что, вы подозреваете чей-то умысел?

– Честно говоря, нет, но мое дело – продумать все варианты. Понимаете, я пока что не могу даже предположить, что произошло. Ну, побег мы исключаем?..

– Как и похищение инопланетянами.

– Или не инопланетянами… Только зачем кому-то его похищать? Выкупа не требовали… Не требовали?

Я покачала головой.

– Значит, это не похищение. Ну, предположим, кто-то случайно сбил его, когда он вышел из машины. Этот человек или отвез бы его в город…

– Но тогда мы бы вскоре нашли его.

– … или увез подальше и спрятал тело.

– И тогда мы его никогда не найдем.

– Печальный исход, который я предлагаю пока не брать в расчет. Будете мороженое?

– Нет, спасибо, Роман Петрович.

– Просто Роман.

Тамраев пару секунд смотрел прямо на меня, словно хотел что-то сказать. Затем опустил взгляд и аккуратно положил несколько ложек мороженого в свой кофе. Я смотрела, как он неспешно помешивает ложечкой кофе, притапливает горку мороженого и ждет, когда она подтает.

– Роман…

Он поднял глаза.

– Прошу вас, ищите. Не останавливайтесь. Он где-то есть. Он не мог раствориться в воздухе. Переверните этот город вверх дном, но найдите его.

– Анна, я буду искать вашего брата столько, сколько потребуется. Не только потому, что вы – это вы. Мне самому хочется выяснить, что произошло. Я хороший следователь. И с детства люблю загадки.

«Не только потому, что вы – это вы». Что он имел в виду?

***

На самом деле мой первый визитор имел инициалы А. Н. Д. Или AND, как я с девяти лет, до умопомрачения увлеченная рассказами о Шерлоке Холмсе, подписывала тетради со своими записями, попутно зашифровывая все, что вообще можно было зашифровать, включая школьные упражнения по русскому письменному. Другими словами, первым визитором была я сама.

Брат наверняка бы внес поправку: «Ты не можешь быть собственным визитором. Это логически неверно. Визитор – тот, кто приходит. Ты же не можешь прийти сама к себе». Но он ничего не знал об истории, подвигнувшей меня однажды взять тетрадь в клетку и написать: «Что случилось с AND». А не зная о ней, он не мог и внести поправку. Так что по умолчанию, никем не поправляемая, я начинала отсчет визиторов с себя.

Мне было шесть лет, когда произошло это. Я обладала открыточной внешностью – узкое светлое личико, большие темно-голубые глаза, золотистые волнистые волосы – и при этом была вежливой, тихой и послушной. Просто героиня святочного рассказа о хорошей девочке.

В ожидании брата, с которым мы собирались пойти в магазин за хлебом, я сидела в песочнице – палочкой рыла нору для пластмассового зайца, забытого кем-то из детей. Во дворе было пусто и тихо.

Вдруг на рыхлый, темный после недавнего дождя песок легла длинная тень. Я подняла голову. Около песочницы стоял парень («большой мальчик», как я определила его тогда про себя) и улыбался. Он предложил пойти к нему, посмотреть на котенка, которого его мама принесла с работы. И я пошла.

По дороге он много и оживленно говорил о себе. О том, что он мастер спорта по боксу. Что однажды на него напала стая собак, но он перегрыз вожаку горло и стая позорно бежала. Что он летчик и летает в основном на истребителе, но иногда соглашается сесть за штурвал пассажирского самолета. И что-то еще. Я почти ничего не запомнила, потому что шла рядом с ним и чувствовала, как нечто незнакомое, тревожное, разрастается во мне. Хотелось развернуться и убежать, но это было бы невежливо, и я продолжала идти рядом с ним, потом позволила взять себя за руку. Его ладонь оказалась влажной, хотелось выдернуть руку, но я боялась обидеть его и терпела.

Мы вошли в подъезд. Поднялись на третий этаж пешком. Он начал шарить по карманам в поисках ключа, не отпуская мою руку и продолжая говорить. К этому времени речь его была уже довольно бессвязной и я ничего не понимала. Он нашел ключ, вставил его в замочную скважину. Не знаю, каким образом, но я уже поняла, что у него нет никакого котенка. А если бы и был, я уже не хотела на него смотреть. Да и что мне чужой котенок, когда у меня был свой, рыжий, пушистый, подобранный братом на помойке несколько дней назад. Сердце мое колотилось так сильно, что было трудно дышать. Я понимала: надо вырвать руку и бежать. Но ноги мои стали словно ватные, все тело стало словно ватное, я была ватной Снегурочкой под елкой, комочком тополиного пуха. И каким-то атавистическим чутьем этот комочек чувствовал, что вот-вот вспыхнет и сгорит дотла, исчезнет, стоит только оказаться за порогом двери, обитой черным, давно облезшим дерматином.

В этот момент позади возникло молниеносное, почти бесшумное движение. Я смутно помню, что было дальше, все произошло слишком быстро. Помню разъяренное шипение ангела в виде крупного бородатого мужчины. Помню звуки ударов и жалобный стон моего спутника. Он выпустил мою руку. Я попятилась, споткнулась, упала. Бородач нагнулся, помог мне встать и ласково сказал: «Ну что же ты, крошка, пошла с ним… Тебе мама не говорила, что нельзя никуда уходить с незнакомыми людьми?».

Он довел меня до моего подъезда, где стоял брат, внимательно и сосредоточенно озиравший двор, и ушел. Брат взял меня за руку. «Кто это был?» – спросил он. «Человек», – ответила я. В тот момент я была словно ожившая кукла – ни мыслей, ни чувств. Все это вернулось ко мне потом.

Некоторое время спустя я узнала, что «большому мальчику» было около двадцати. В наших краях он появился второй раз за год – приехал из пригорода к тетке. Именно его все считали виновным в исчезновении пятилетней девочки несколько месяцев назад, но доказательств милиция не обнаружила, как не нашла и пропавшую.

Забегая вперед – ее так и не нашли. Я видела ее маму, за годы она ничуть не изменилась. Бледная, худая и потерянная. Время не излечило ее. Оно вообще не лечит. Просто с годами становится менее невыносимо жить.

Моя же короткая история с хэппи-эндом произвела на меня колоссальное, удушающее, потрясающее впечатление. Я думала: если бы не тот бородач, спаситель, я наверное была бы давно мертва. Я тоже стала бы Девочкой, Которая Не Вернулась. ДКНВ. И никто б не знал, что произошло. От меня не осталось бы и следа. Это не давало мне покоя.

Прошло несколько лет. Моя память все еще хранила эти события. Были ночи, когда я внезапно просыпалась – сразу с ощущением абсолютного отчаяния и, кажется, с температурой. Воспоминания о том, что было, но главное – фантазии о том, чего не было, но могло бы быть, терзали меня. Я не знала, как с этим справиться. Брат уже был занят своей первой любовью – Наташей из восьмого «Б». И мучился тем, что он младше нее и, конечно, незамечаем ею. А еще мне было неловко описывать свои фантазии даже ему. Тогда, лет в девять-десять, я представляла себе смерть в квартире того чудовища как взмахи огромного ножа, с лезвия которого моя кровь брызгами летит во все стороны, оставляя ярко-красные кляксы на грязных обоях в цветочек.

Вспоминая об этом спустя годы, я понимаю: как хорошо, что я не знала, не представляла себе, что могло случиться до момента, как нож либо что-то иное оборвало бы маленькую жизнь. Мою жизнь. Однако и тех картин, возникавших в моем детском воображении, было достаточно для того, чтобы не ощущать твердой почвы под ногами. Чтобы порой просыпаться в отчаянии и ужасе. И все еще помнить его голос, и все еще ощущать в руке его влажную ладонь.

Как-то раз, вернувшись из школы в пустую квартиру, я снова почувствовала тот ужас, сопровождающийся нехваткой воздуха. Воспоминания и эмоции переполняли меня. Каким-то шестым чувством я вдруг поняла, что если сейчас же не избавлюсь от избыточной части этих ощущений, то потеряю сознание. Я попыталась призвать брата Абдо, но мозг отказывался воспроизводить что-либо. На дрожащих ногах я прошла в комнату, достала из ящика стола чистую тетрадь, открыла ее и написала вверху первой страницы: «Что случилось…». И затем быстро, довольно коряво, сбивчиво, описала события четырехлетней давности. Словно выдохнула облако едкого дыма.

Сеанс самоизобретенной терапии прошел успешно. Я не исцелилась полностью, но мне определенно стало легче. Тетрадь я спрятала. И больше никогда не доставала ее. Так что да, я и есть свой первый визитор. То, что случилось, не исчезнет вместе со мной. Оно зафиксировано, и это свидетельство моей личной драмы до сих пор лежит в нижнем ящике комода. Возможно, когда-нибудь его прочитает Николай, как наш наследник. Возможно, никто не прочитает никогда. Но в наших с братом завещаниях третьим пунктом идет общий: «Сохранить в бумажном и оцифрованном виде все истории визиторов». Все – значит, и мою…

***

Во второй половине дня я приехала в «Феникс» и столкнулась на лестнице с Настей Скрипкой, младшей из двух моих кузин. Как обычно, она хмуро буркнула себе под нос несколько букв, которые я обычно трактую как «Привет», и собралась уже идти дальше, но я остановила ее.

– Как дела?

В ответ еще несколько букв, похоже на «Нормально».

Я внимательно посмотрела на ее вытянутое и с давних пор унылое лицо.

– Настя, что-то не так? Только скажи внятно. Я не понимаю твоего бурчания.

– Виталик, сволочь, – отчетливо выговорила Настя.

Второй муж Насти, Виталий Скрипка, невысокий, щуплый, с маленьким острым носом, торчащем на бледном лице со смазанными чертами, два года назад бросил работу менеджера в большом сетевом магазине бытовой техники и начал петь в группе. Вокалист Скрипка – звучало вполне по-звездному, однако ни сам Виталик, ни его группа – трое неряшливо одетых мужчин под сорок – успеха не имели. Самое большее, что им удалось достичь, – выступления в торговых центрах перед розыгрышем призов для покупателей. Соответственно, денег в семью Виталик не приносил. Жили на зарплату Насти, – а получала она довольно скромную сумму, – и алименты на Илью, Настиного сына от первого брака. Все еще осложнялось тем, что Виталик повадился таскать у Насти деньги.

«Разводись! – говорила Лена, старшая сестра. – Тебе уже тридцать восемь, последний шанс найти себе нормального мужа вместо этой землеройки!» Настя огрызалась. Она сама решит, что ей делать. И ничего не делала.

Последний скандал разразился на дне рождения их отца – моего дяди Арика, в конце апреля. Настя купила подарок – красивую рубашку. Перед тем, как одеть в новый костюмчик семилетнего Илью и отправиться на автобусную остановку, Настя решила завернуть рубашку в золотистую упаковочную бумагу, остатки которой нашла при уборке на антресолях; открыла свою сумку и обнаружила, что подарка там нет. Она позвонила Виталику. Он небрежно ответил, что взял рубашку, потому что у него не осталось своих чистых.

Лена кипела от возмущения. Дядя Арик хмурился и вздыхал. Я молчала. Пять лет назад Настя развелась с моим бывшим однокурсником Макаром Сиротиным, заподозрив его в измене. Никакой измены не было, вот только Настя узнала об этом лишь после того, как сама в отместку изменила мужу. Она попыталась отменить развод, но тут уже Макар сказал «нет». В итоге эти двое влюбленных друг в друга как в первый день разошлись. Настя выскочила за Скрипку и переехала с сыном к нему, в крошечную однокомнатную на окраине. Макар остался в своей студии – на другой окраине. Между их жилищами на карте можно было провести прямую, которая разделила бы город на две почти равных части.

– Что он сделал на этот раз? – спросила я.

– Илюшкин телефон забрал. Свой он, видите ли, потерял.

Я не могла сказать кузине как Лена: «Разводись!» – она не просила у меня совета. Но я могла узнать, нужна ли ей моя помощь.

– Не надо ничего, – мрачно ответила Настя. – У тебя своих забот по горло. А телефон я у него вечером отберу.

***

Макар Сиротин был первым, с кем я познакомилась при поступлении в наш университет на факультет компьютерных технологий. Это был высокий худой парень, замкнутый и не слишком разговорчивый. Около недели мы ходили вдвоем по коридорам университета, обедали в кафе на первом этаже, сидели на ступеньках, обложенные тетрадками и учебниками, готовясь к первому экзамену. Потом к нашей маленькой компании присоединились другие абитуриенты.