Текст книги "Маятник птиц"

– О!.. – сказала я.

– Вот-вот.

– Я поняла, но это не тот случай, с какой стороны ни посмотри. Мы сами тогда пострадали. Я физически, Аким морально. Ведь он тоже был там, танцевал со своей девушкой и обернулся на крик в тот момент, когда мы с Ксенией уже были за пределами окна. Он не мог себе простить, что не почувствовал, что не посмотрел в ту сторону на несколько секунд раньше… Он вообще очень тяжело перенес всю эту историю, обвинял себя. И совершенно напрасно. Он не мог предотвратить эту трагедию. Он понятия не имел, что сделает Ксения. Да и никто не имел понятия… Потом же было расследование, всем задавали вопросы, ее родственникам в том числе. Она была веселая, порой несколько эксцентричная, но в целом вполне уравновешенная. Я думаю – и следствие пришло к тому же выводу, – что мысль о самоубийстве периодически мелькала в ее голове, не становясь основной. «На задворках сознания», как выразился психиатр… И вот ситуация, представьте: замкнутое пространство, приглушенный свет, красивая музыка, тот, в кого ты влюблена, танцует с другой… Внезапное решение, Эдгар Максимович. Так бывает.

– Я не отрицаю. Бывает и не такое. И все же.

– Опять вы со своим «и все же»… Я вам говорю: нет смысла тратить время на проверку этой версии.

– Как скажете. Вот ваш кофе. Только одна маленькая просьба…

– Выкладывайте.

– У меня есть шоколадное печенье. Съешьте хотя бы пару штук.

– Ну, раз шоколадное…

***

– На улице льет как из ведра. А я был на месте происшествия, вымок там насквозь. Заехал домой переодеться. Теперь вот опять на работу, но решил сначала к вам заглянуть – вдруг вы дома. Все равно сегодня хотел звонить и просить о встрече.

Тамраев пришел без звонка, с тремя розочками. Я взяла их и положила на стол, но под его печальным взглядом все же налила воды в высокий пивной стакан и сунула туда цветы.

– Есть новости? – без особого интереса спросила я, доставая чашки.

Лева нарезал хлеб и сыр, всё – не по-мужски тонкими ломтями.

Тамраев взял стул, присел к столу.

– Кое-что, – ответил он и слегка улыбнулся.

Мое сердце замерло, а потом подпрыгнуло сумасшедшим рывком. До меня дошло – как-то сразу, в одно краткое мгновение, осенило кристально ясно, без тени сомнения: на этот раз Тамраев действительно добыл нечто стоящее.

Я села, прямо глядя на него.

– Выкладывайте, Роман.

Он кивнул.

– Помните, я вам показывал фото, ваши фото, с той дорогой, машинами?..

– Зеленая «нива» свидетеля?

– Цвет у нее хаки оказался, владелец отставной полковник, служака, машине уже почти тридцать лет и он ее красит только в хаки. Маленькая придурь, так-то он вполне разумный мужик. Он вспомнил тот случай на шоссе. Говорит, ехал в Невинск, к матери. Он работает посменно и к ней ездит раз или два в неделю. Перед заправкой его обогнал джип на бешеной скорости. Отставник наш ему вслед сигналил, разозлился очень. Потом на заправке он заметил такую же «ниву», как у него, только действительно зеленую, неухоженную, с пятнами ржавчины. Перекинулся парой слов с владельцем. Тот был дядька постарше его, с жуткими мешками под глазами, на вид совсем больной. Уехал он минут на пять раньше, а отставник еще в туалет заходил. Километра через три, говорит, какая-то красная машина навстречу промчалась, тоже на огромной скорости. А несколько минут спустя он увидел припаркованную на обочине эту зеленую консервную банку. Владелец копошился у задней дверцы, со стороны обочины. Отставник сначала хотел притормозить, поделиться негодованием – ездят лихачи как хотят, надо таких прав лишать, – но передумал, поехал дальше.

– А наш «мерседес» он видел?

– Видел. Как он сказал, краем глаза.

– Так…

Я встала, потом опять села.

– Это реальный свидетель, Анна.

Да, это был реальный свидетель. Первый за все эти месяцы. Я снова встала, прошлась по кухне. Мне надо было уложить в голове этот факт: мы вышли на след. Наконец-то… Наконец-то в этой сплошной стене проявились очертания двери. И мы, возможно, сумеем ее открыть…

– Сейчас мы ищем этого дядьку, владельца зеленой «нивы». Потому что очевидно, что я тогда попал в точку – он увез Акима.

– А это значит, что Аким был жив…

– Точно жив, мертвое тело забирать с дороги нет никакого смысла. А вот если человек только ранен, а дядька, предположим, по какой-то причине не мог вызвать «скорую», то логично было просто довезти пострадавшего до больницы.

– Мы проверяли больницы.

– Невинские? Он-то ехал по направлению к Невинску.

– И невинские тоже.

– Значит, будем искать в округе. Может, он не довез его до Невинска. Или свернул, к примеру, к какому-нибудь ближайшему населенному пункту.

– Да-а, вот это работа, – восхищенно сказал Лева. – Поздравляю, Роман Петрович.

– Спасибо. Э-э, Анна, как насчет кофе? Я с утра не успел выпить, выдернули на убийство в семь утра…

– О, извините. Конечно…

Я открыла шкафчик, достала пачку кофе… Оказалось, что теперь это пачка из-под кофе. Я потрясла ее.

– Пусто.

Тамраев посмотрел на Леву.

– Самсонов, не в службу, а в дружбу… – бодро произнес он и достал из заднего кармана брюк бумажник, а из него две купюры по пятьсот рублей. – Купи кофе и… брикет мороженого. – Он перевел взгляд на меня. – Пломбир или крем-брюле?

– Крем-брюле, – ответила я.

Лева кивнул, взял деньги и ушел в магазин.

– Я знал, чувствовал, что в этой истории должна быть какая-то зацепка. А теперь это дело времени, Анна. Мы найдем его. Сначала этого дядьку, а потом Акима, точно найдем.

– Роман, я не могу прийти в себя, правда. Это потрясающе. Благодарю вас и…

– Не надо, Анна, не надо, вы меня совсем засмущаете сейчас. Для вас, само собой, я бы горы свернул, но это не тот случай. Это просто моя работа и я ее сделал, всё. Я любую работу так делаю. Любую следственную, я имею в виду… А, и кстати, есть еще кое-что… Не уверен, что вас это может заинтересовать, но так, в качестве любопытного факта… У нас на днях одного следователя на пенсию провожали… Мощный старик. До шестидесяти восьми отпахал и дальше бы пахал, но его банально выжили. Место понадобилось для одного «золотого мальчика», выпускника юрфака. Ну, а я этого следователя, Жилин его фамилия, знаю давно, учился по его делам, раскрытым, естественно. Какое-то время, пока молодым был, работал под его началом. Короче, на проводы он меня позвал. А потом я его домой вез. Он подвыпил, конечно, да еще эмоции – активная фаза жизни кончилась, начинается скучная пенсионерская… Пустился в воспоминания. И к слову припомнил один старый случай. Я почему вам рассказываю, Анна… Вы как-то упомянули фамилию – Бодоян…

Я вздрогнула от неожиданности.

– Жилин мне выложил ту жуткую историю, он возмущался, что Бодоян в итоге легко отделался. Но, говорит, есть на Земле справедливость. Потому что однажды этого мерзавца здорово избили, так избили, что он стал инвалидом. Жилину досталось то дело об избиении, он пришел в больницу на следующий день, Бодоян только-только в себя пришел и Жилину сквозь расквашенные губы и дырки на месте выбитых зубов просипел, что на него напал Аким и с ним какой-то здоровяк. На этом месте рассказа Жилина я слегка насторожился: если Аким причастен к избиению, то, может, Бодоян вам и мстит теперь? Тем более вы же мне сразу его фамилию тогда назвали… Слушаю дальше… Жилин из больницы – сразу к Акиму, а его нет, повез какого-то больного старика на обследование в Москву. На другой день Жилин снова к Бодояну, а тот… Не помню, мол, кто на меня напал. Жилин ему: Аким и здоровяк? Бодоян: нет, мол, какой еще Аким, я его знать не знаю. Кто-то напал, а кто – не видел, не помню. Врач сказал, что Бодоян головой пострадал серьезно, есть вероятность, что память у него теперь будет как у антилопы гну – знаете, да, что у антилопы гну очень короткая память, буквально сразу забывает, где только что была, попьет воды из реки, а через несколько минут уже забыла, где вода… Вот так примерно у Бодояна, по словам лечащего врача, могло стать после этого избиения. Я, если честно, зная, какой Аким, – по слухам, естественно, – не верю, что это он напал на Бодояна. Да и зачем бы ему? Жилин так же считает. Но история эта полезна тем, что Бодоян – теперь это уже подтверждено – действительно не мог ни спланировать все эти покушения на вас, ни, тем более, осуществить их самостоятельно. На всякий случай я проверил, он жив, но нельзя сказать, что здоров. Инвалид, и физически, и умственно. Хотя я думаю, умственно он инвалидом был с рождения… Ну где там Самсонов? До магазина две минуты идти…

В этот момент щелкнул замок входной двери.

Лева принес пачку кофе и брикет крем-брюле. Я достала пакет с сушками, пересыпала их в вазу и поставила на стол.

Мы просидели втроем еще около часа, разговаривая о разном. Тамраев рассказывал что-то смешное из своей практики следователя, я смеялась вместе с ним и с Левой, почти не понимая, чему – мои улыбки, мой смех, мои реплики («Серьезно? А она что?», «Не может быть…») были фальшью от и до. Я думала только об одном: это правда? Это правда? Как там он говорил Лике… Если бороться со злом его методами, то рано или поздно ты окажешься на его стороне. Когда-то я думал иначе. И действовал тоже иначе. Аким?.. Нет, этого не может быть. Этого просто не может быть.

– В «Новостях» сказали, завтра лето вернется на один день, будет около шестнадцати градусов и солнечно, – прорвался сквозь мои мысли голос Левы. – Если синоптики не врут… У вас какие планы на завтра, Анна?

– А что ты хотел? – спросил его Тамраев.

– Да подруга материна просила отвезти их на озеро. Хочется тётушкам побыть на свежем воздухе, ну и в целом – природа и солнце, все-таки последний, наверное, теплый день перед наступлением холодов.

– Конечно, Лева, – сказала я. – Никаких проблем.

– А вы что будете делать? – поинтересовался Тамраев, невинно глядя на меня синими глазами. Я только сейчас заметила, что глаза у него красивые, не только цветом, но и формой – миндалевидной, а ресницы темные, стрельчатые.

– Работать, – коротко ответила я.

– Жаль… Я хотел вас на пикник пригласить. У меня есть пара отгулов…

Я покачала головой.

– Простите, Роман, не получится.

– Да я понимаю…

Мои мысли снова блуждали далеко отсюда и Тамраев, наконец, это заметил, вдруг вспомнил про работу, распрощался и ушел. А я еще несколько минут сидела в прострации, не замечая Леву, который убирал со стола и мыл чашки.

Что это было? Вот это всё – случай с Волзиковым, рассказ Опарина, воспоминания старого следователя… Что это? Какое отношение это имеет к моей жизни? Но с каждой секундой все больше меня жгло изнутри постепенное, неумолимое постижение факта: да, имеет. Это имеет прямое отношение к моей жизни.

***

Утром, после пробежки и двух чашек крепкого кофе, я все еще пребывала в подавленном настроении, чувствуя себя расколотой на множество кусков. Я уже не я. Пока не я. Пока нет сил собрать все эти куски воедино и склеить их. Потому что я начинаю понимать ситуацию, начинаю видеть уже не разрозненные фрагменты большой картины, а всю картину целиком. От меня еще многое скрыто, но в основном я на правильном пути.

Звякнул мобильник – смс от механика Андрея: Машинка готова, можно забирать. Хорошая новость. И главное – вовремя.

Синоптики не обманули, день действительно сиял и искрился ярким солнцем.

Я съездила на совещание акционеров завода, а к трем вернулась домой.

Вскоре пришел визитор, я проводила его в большую комнату, несмотря на укоризненные взгляды Левы («Договаривались, что вы их будете в „Фениксе“ принимать», – шепнул он мне. Я не ответила). Мысли по-прежнему крутились вокруг одной темы: неужели все это правда? Вспышки воспоминаний из разных лет не давали ответа. Я не видела в прошлом ничего, что могло бы подтвердить подозрения. Разве я знала человека лучше моего брата? Разве мог мой интеллигентный умный отец совершить настоящее зло? Что было скрыто от меня? Почему? И так минута за минутой – Да? Нет? Верю? Каждый раз отвечая самой себе: Не знаю…

История визитора, к счастью, была не тяжелой. Скорее, человек просто ошибся, но имел еще шанс все исправить. Так что хотя бы его боль почти не коснулась меня.

Через полтора часа я вышла из дома, мрачно кивнула Вадиму, села в такси и поехала в автомастерскую.

На обратном пути небо вдруг потемнело, затянулось тучами; пролился небольшой дождь, но затем снова выглянуло солнце, осветило пространство ясным чистым светом.

«Ауди» катилась по дороге, послушно откликаясь на движения моих рук. Брат Абдо, появившись на соседнем сидении, поглядывал на меня с тревогой. Что? Закрыть глаза, уши и рот, как те мартышки – «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»? Сделать вид, что все в порядке? Продолжать жить как раньше? Но все изменилось. Мы не можем – я не могу – позволить себе и дальше сидеть по горло в блаженном болоте неведения. Правда все равно настигнет. Я не готова ее узнать и тем более не готова принять, но и прятаться от нее не буду. Ты сам это знаешь. Он отвернулся к окну. Если б я могла, я бы тоже от него отвернулась. Но я должна была смотреть прямо перед собой, на дорогу.

Подъехав к дому, я вышла из машины. Возле своего «BMW» стоял Вадим, с хмурым видом глядя в экран смартфона.

– Поезжай домой, – сказала я ему. – Я сейчас уеду и вернусь поздно.

Он молча покачал головой.

– Давай-давай, отдохни немного, к вечеру вернешься. А Байеру я позвоню, предупрежу.

– Сам позвоню, – вымолвил Вадим.

– Сам так сам.

Я села в «фиат». Голова вдруг закружилась и пару минут я сидела, не двигаясь. Никаких дельных мыслей, никакой рефлексии, только тянущее ощущение вакуума, только жгучее тление внутри, возле сердца.

«Надо постоянно двигаться, – говорил мне Аким в период моего восстановления после переломов. – Ночью спи сколько хочешь, а утром вставай и начинай двигаться. Так ты быстрее избавишься от костылей, начнешь ходить своими ногами, а потом будешь бегать!» Я смеялась: «Да зачем тебе нужно, чтобы я бегала?». Он улыбался в ответ: «Мне нужно, чтобы ты была здорова, и душой и телом. И чтобы ты знала, что можешь бегать. Можешь делать что угодно. Бегать, прыгать… А для этого надо двигаться. Ну, не стой, не стой же, уже целых две минуты стоишь, идем дальше!»

Аким… Я не могу поверить…

Слева возникла большая тень. Я повернула голову. Вадим, наклонившись, внимательно смотрел на меня сквозь стекло. Я улыбнулась ему и завела машину.

Хватит стоять, пора двигаться дальше.

***

Орловский встретил меня широким медвежьим объятием. На нем был бежевый вязаный пуловер и коричневые мягкие вельветовые брюки. На кроссовках цвета хаки темнели влажные пятна от мокрой травы.

– Пойдем, перекусим, – сказал он, увлекая меня к дому.

Я притормозила, рукой придержав и его.

– Погоди… Давай лучше в беседке посидим.

– А и то верно. Погода шикарная. Золото! Последний теплый денек, полагаю. А уж воздух после дождя!.. Иди, садись, а я сейчас принесу чего-нито выпить да закусить.

Он устремился к крыльцу, а я медленно пошла к беседке – красивому белому павильону с резными перилами и опорами. Вокруг и на крыше россыпью лежали влажные зеленые, красные и желтые листья. На скворечнике, прикрепленном к высокой березе, сидела неопознанная мной птица и спорадически щебетала.

Я вошла в беседку и присела на скамью у прямоугольного стола. С другой стороны стоял большой старый стул – скорее, полукресло – широкий, с выгнутой спинкой и низкими полукруглыми подлокотниками. Стул совсем не подходил сюда по стилю, но Олли любил сидеть именно на нем.

Смеркалось, но закатные всполохи еще освещали небо, уже не достигая этого тихого уголка в глубине сада, в окружении деревьев. Где-то здесь было место, возле которого когда-то мы втроем – Аким и я, а Олли за компанию – пролили несколько слез, стоя над крошечным холмиком, увенчанным синим бантом.

Через полгода после смерти мамы вдруг заболел и вскоре умер наш кот Рыженька, лощеный упитанный красавец с голубыми глазами. Ему было уже одиннадцать, но он обладал прекрасным здоровьем и к ветеринару его возили только на плановые осмотры, так что никто не ожидал однажды найти его бездыханным после короткого недомогания. Олли в тот день с утра как раз зашел к брату, чтобы позвать его на дачу. Он и предложил похоронить Рыженьку на своем участке. Тогда, конечно, здесь не было всех этих гектаров и особняка, а были всего лишь шесть соток и старая деревянная одноэтажная конура – единственное наследство Орловского от его родственников. На участке росли несколько елок и берез, вот под одной из них, в самом дальнем углу, у забора, мы и закопали коробку с Рыженькой. Сейчас здесь был огромный сад, за которым расстилалось поле. Среди старых деревьев росли и плодоносили молодые груши, сливы и яблони; небольшой ручей протекал по краю сада, потом вдоль поля, исчезая потом в лесу.

Из дома быстрым шагом вышел Олли, неся в одной руке бутылку, а в другой плетеную корзину.

– Аня, тебе кофту принести?

Я покачала головой. Было довольно тепло.

– Если замерзнешь – скажешь. Да сейчас портвешка глотнём – по-любому согреешься. Хороший, португальский.

– Я не буду.

– А за баловня удачи?

Он начал выкладывать из корзины на стол упаковки с хамоном, сыром, баночки с паштетом и оливками, французский багет, плетеные коробочки с ягодами, две бутылки лимонада, салфетки и низкие широкие стаканы богемского стекла.

– Что? Тебе вернули Эскамильо?

Олли мотнул головой.

– С Эскамильо я уже попрощался. Ади́ос, дружище! – Он сел на стул, отломил большой кусок багета и положил на него сразу несколько ломтиков сыра. – А вот декабрьские гастроли в Москве и Петербурге мне обеспечены.

– О, вот это лучшая новость за последние месяцы. Поздравляю!

– Спасибо. Конечно, тут прежде всего заслуга Кати, это она договорилась. Помнишь Катю, моего агента?

Я кивнула.

– Девица не промах! Она даже умудрилась чего-то там стрясти с устроителей «Кармен» после того как они нарушили договор и вышвырнули меня из состава исполнителей. И правильно, пусть платят. И вообще, насколько бы мир стал лучше, если б все расплачивались за свои поступки, и главное, если б каждый был уверен на все сто, что придется расплачиваться. Как думаешь?

Я не ответила.

– А гастроли я люблю. Отели, рестораны, новые сцены, новые люди…

– Что будешь петь?

– А-а, обычный репертуар. Ну так как, отметим?

– Прости, Олли, я воздержусь.

– А чего так?

– Просто не хочу.

– Ладно, пей ситро тогда. Малиновое, как ты любишь. А я приму пару капель горячительного. – Он налил себе полный стакан. – Машинка как? Понравилась?

– Отличная.

– Так забирай насовсем. В подарок на день рождения. Опять зажала, кстати…

– Я не люблю отмечать, ты же знаешь.

– Знаю… Ну, берешь машину?

– Нет. Моя уже готова, забрала утром из мастерской. А от тебя на такси уеду.

– Ну, как скажешь… За Орловского, его агента и этот удивительный мир, который порой преподносит нам сюрпризы! – Олли отсалютовал мне стаканом, сделал небольшой глоток, причмокнул, сам себе довольно кивнул и отпил сразу половину. – Не то чтобы прямо нектар, но пить можно.

Я молча смотрела на него.

Он бросил на меня косой взгляд, помрачнел, потом вздохнул и поставил стакан на стол.

– Ох, Ань… Я понял уже, что ты приехала сегодня не просто потрендеть со старичком Орловским. Чую неприятный разговор. Еще когда ты утром звонила, я по голосу твоему догадался: будет буря. Может, обойдемся без этого, а? Ты же знаешь, я тебя люблю, зачем нам ругаться?

Я и не собиралась ходить вокруг да около.

– Тамраев, следователь, который теперь ведет дело Акима, кое-что нарыл…

– Ну-ка, ну-ка…

– Помнишь Бодояна?

Взгляд и выражение лица Олли ничуть не изменились. Но он ничего не ответил.

– Его избили до полусмерти вскоре после того, как он освободился. Когда смог говорить – дал показания. Сказал, что это был Аким и с ним какой-то здоровяк.

И снова Орловский не дрогнул, а взгляд его остался непроницаемым.

– Правда, потом от своих слов отказался.

– И прекрасно. Я за это выпью. Может, все же налить тебе?

Он взял бутылку.

– Не переводи разговор. Насчет Бодояна… Это же вы с Акимом его избили? Я правильно понимаю?

Олли, наливая в стакан портвейн, молчал.

– Слушай, Орловский, рано или поздно наступает время правды. Для тебя это время пришло. Прямо сейчас.

– Ты что, прокурор?

– Для тебя я хуже, чем прокурор. Он простит ложь, я нет. И не тяни время, я сейчас не в том настроении.

Он сделал глоток портвейна и поставил стакан на стол.

– Да понял я. Правды хочешь… В общем-то, у меня уже была мысль признаться… Когда ты сказала, что вы с Байером в прошлом роетесь, ищете того, кто мог сейчас устроить охоту на тебя и Акима. Потом прикинул – нет, это не связано с Бодояном, однозначно. Сам он мстить не в состоянии, а родственники от него отказались после всего… – Олли помолчал, глядя в пол, потом хмыкнул, поднял на меня глаза. – А я, кстати, думал, что ты однажды узнаешь. Не знаю, почему. Я не собирался рассказывать, Аким тоже. Но так мне казалось – однажды ты узнаешь. Как видишь, чутье меня не подвело. Ладно… Раз уж всё так повернулось… Да, это сделали мы с Акимом.

Сердце дрогнуло. Я была уверена, что не ошиблась, но все же надеялась услышать «нет».

– А поподробнее?

– Да пожалуйста. Я хорошо помню всё до деталей. Наверное, от волнения. Если уж ты так хочешь знать…

– Хочу.

– Ну, была осень. Кажется, октябрь. Почти ночь. Дождь тогда зарядил как из ведра. Мы с Акимом сидели в моей машине и ждали эту гниду Бодояна около его дома. Знали, что он в баре, он каждый вечер там нажирался или наркотой закидывался, это уж я не знаю и плевать на это хотел что тогда, что теперь. Сидели, молчали. Дождь просто бешено лупил по стёклам, по крыше машины… Похоже на историю визитора?

– Не отвлекайся, – сумрачно глядя на него, сказала я.

– Окей… Ну, картину представляешь себе… В такой час и в такую погоду, естественно, везде было пусто, ни души. Собачники отгуляли уже, время к полуночи подошло, даже почти все окна в домах погасли. Мы сидим. И вдруг подъезжает такси и оттуда вываливается с какими-то тупыми репликами Бодоян.

Олли вдруг резко встал, сжал губы.

– Гнусная свинья… – процедил он. – Как сейчас вижу его рожу… Что-то он таксисту кричал матом, тот не стал нарываться, развернулся и уехал, а этот к подъезду поплелся. Идет, шатается. – Олли заговорил быстрее, не глядя на меня. – Мы с Акимом даже не посмотрели друг на друга. Просто он открыл дверцу и вышел. И я свою открыл и вышел. Мой удар был первым. Хук справа. – Он сжал правую руку в кулак. – Бодоян сразу как куль свалился на асфальт. Аким его за шкирку поднял и врезал. Тот снова упал. Дальше дело техники. Минуты три, не больше… Потом мы так же молча сели в машину и уехали. Я довез Акима до дома и поехал к себе. Вся история.

Олли снова взглянул на меня. Вся его вальяжность и легкость исчезли. Он стоял передо мной напряженный, злой, и смотрел прямо, с жестким прищуром. Такого Орловского я прежде не знала.

– Ну, теперь ты в курсе. Суди, прокурор.

– Почему Бодоян потом отказался от первоначальных показаний?

– А это у Байера своего спроси.

Олли сунул кулаки в карманы своих широких вельветовых штанов, качнулся с пятки на носок и обратно. Сейчас он смотрел в черную глубину сада, дергая щекой.

– Меня Бодоян узнать не мог – не видел никогда, а Акима видел на суде. Ну, Байер ради Акима горы свернет. Как и ради тебя. Он, по-моему, даже дышит ради вас, еще с тех давних времен, когда вы оба были полумладенцами, вступившими в бой со злом… Аня… – Олли резко повернулся ко мне. – Аня… Пожалуйста, не смотри на меня так… Мне больно от твоего такого взгляда. Ты на меня никогда еще так не смотрела и не надо начинать, прошу тебя. Я твою позицию знаю от и до, согласен с ней от и до, но и свое мнение тоже имею.

– А что ты хотел? Чтобы я сказала: «Ты мой герой?» – зло произнесла я. Он был прав, я действительно смотрела на него как никогда прежде. Мы сейчас оба словно заново узнавали друг друга. Тот ли это Орловский, с которым когда-то мы с братом вместе лихо катались на старом джипе по крутым ухабистым лесным дорогам под дикий грохот его любимой Iced Earth, пили шампанское, обливаясь и хохоча, потом купались в озере, прыгая с высокого скалистого берега в темную толщу воды? Тот ли это друг, который крепко держал меня за руку в коридоре морга в конце февраля, когда мы приехали на опознание? Я помню слезы в его глазах, когда он понял, что на каталке перед нами не Аким, не его мертвое тело. Я всегда знала, что при располагающей добродушной внешности Олли вовсе не плюшевый медвежонок. Добрая широкая душа – да, но в основании он кремень, порой резкий и крутой. И все же сейчас я видела еще одного Олли – чужого, незнакомого прежде. – Вы не боги! С чего вдруг вы решили, что вам, именно вам позволено решать чужие судьбы? Люди не в вашей юрисдикции. Каждому – свое.

– Возьми свое и отойди в сторону? – перебил он. – Что за позиция? И вообще, Аня, это же не люди, это твари! Ну скажи, разве Бодоян – человек? А Микрюк? А Сысоев? А Павлихин? А Терещенко? Разве это – люди?! – Он говорил все громче, заводясь. – Что сотворил Бодоян? Помнишь? Да помнишь, это невозможно забыть! Это на смертном одре в глубокой старости будешь вспоминать и содрогаться!

Мне было девятнадцать, когда Бодоян нашел и убил Кристину, свою бывшую невесту, которую мы прятали от него в одной из съемных квартир. Она сбежала от него после трех дней заточения в ванной, сумев вытащить запястье правой руки из стяжки, и пришла к нам, синяя от гематом и ссадин, с выбитыми зубами и сломанным носом. Отец нам денег не дал, и чтобы вылечить Кристину и привести ее в порядок, мы с братом продали свои самые ценные вещи: итальянскую куртку и новый мобильный телефон Акима и мой компьютер. Через три месяца Кристина снова стала собой – изящной красавицей с белокурыми локонами. Ей тоже было девятнадцать. Только мне потом исполнилось двадцать, а ей нет. Еще через месяц она лежала в морге – вся изрезанная и истыканная ножом. Эксперт насчитал сорок шесть ранений, семь из которых были смертельными.

После убийства Кристины Бодоян поехал к ней домой и зарезал ее дедушку, больного старика, передвигающегося с помощью ходунков.

Потом нам с братом пришлось пережить еще две насильственных смерти наших подопечных, но этот, первый случай, потряс нас настолько, что мы всерьез хотели оставить идею об идеальном мире, закрыть тему навсегда и вернуться в обычную жизнь: институт – работа – семья – выезды на дачу – чтение – встречи с друзьями.

Отец отправил нас на неделю в Москву к своему школьному приятелю, который жил один в двухкомнатной квартире на окраине Серебряного Бора и с утра до вечера пропадал на работе. Стояла поздняя осень. Колкий холодный воздух пах палой листвой. Мы часами гуляли в парке, сидели на скамейке на берегу реки, в основном молча. Казалось, все уже сказано и новые слова будут лишними на фоне того, что произошло.

За день до нашего отъезда домой позвонил Байер: по вызову он ездил в больницу к старушке, избитой сыном-алкоголиком; после выписки деться ей некуда, надо решать вопрос. Мы вернулись и решили. «Поздно отступать», – сказал мне Аким, пока ехали в такси на вокзал. Я кивнула. Отступать было поздно уже после того, как начали, а сейчас тем более.

Бодояна поймали быстро. Он даже не думал скрываться, убийствами гордился, сидел в баре и рассказывал о них всем вокруг, пока кто-то не додумался позвонить в милицию.

– Бодоян, здоровенная мразь с золотой цепью на шее, воткнул в нее нож сорок шесть раз! Сорок шесть! В эту птичку хрупкую! А потом взял ключи из ее сумочки, поехал к ней домой и перерезал горло деду! Это ЧТО, Аня?! – Орловский уже орал. Лицо его покраснело. – Это КАК? А?! Разве это – человек?!

Я опустила голову.

– А потом самый гуманный суд в мире пожалел урода и дал ему шесть лет! И каким-то волшебным образом даже эти шесть лет ему скостили и выпустили уже через одиннадцать месяцев!

Олли замолчал, тяжело дыша. Руки его дрожали. Он сделал шаг к столу, плеснул портвейна в свой стакан, выпил залпом.

– Я не мог тогда жить, понимаешь? Я каждую минуту чувствовал, как пепел Кристины стучит в мое сердце. Сходил в церковь. Батюшка мне про терновник и кипарис задвинул. Здо́рово, конечно, вот только в любом правиле есть исключения. И не всегда из терновника вырастет кипарис, и не всегда вместо крапивы возрастёт мирт, хоть ты что делай. Я так ему и сказал тогда: «Некоторые чудовища никогда не станут людьми, а безнаказанность порождает беззаконие». Уехал на Алтай, давно собирался… Забился в крошечный дешевый номерок в гостиничке у подножья горы, пытался что-то сочинить типа «Шумит Катунь, идет волна…». И там тоже – не могу жить. Ну не-мо-гу… – Он помолчал. – Знаешь, какая фотография все эти годы стоит у меня перед глазами?

– Кристины с конкурса красоты?

Эту фотографию она носила в бумажнике, словно напоминание самой себе о том, какой она была всего лишь за год до встречи с Бодояном.

Олли отрицательно покачал головой.

– Фото ее дедушки из газеты. Тринадцатилетний мальчик в солдатской форме. Он же во время войны был сыном полка. На груди медаль. В руках автомат. Участвовал в боях, в том числе под Сталинградом. А через шестьдесят лет его убил выродок.

Олли подошел к перилам беседки, тяжело оперся на поручень обеими руками.

Сад едва слышно шелестел под слабым ветерком еще густыми кронами деревьев. Вокруг была такая оглушительная тишина, что на несколько мгновений мне показалось, будто мы перенеслись в другой мир, где нет никого, ни одной живой души, кроме нас. Тихо дышащий сад. Необозримая высь. В этой картине лишним был только дом: темная махина вгрызалась в небо своими грубыми пропорциями, поблескивая под заходящим солнцем сланцевой кровлей.

– Я тогда словно раздвоился. Внешне – был почти постоянно без движения, когда не спал и не работал – сидел в кресле, курил. А внутренне метался как дикий зверь по тесной клетке. С единственным вопросом в голове: что делать? Вернулся домой – всё в том же тумане. И вдруг Аким приехал. Я ему все и выложил. Оказалось, его те же мысли грызли. Грызли как гризли…

– И вы вдвоем решили выследить Бодояна и избить его?

– Решили и сделали это. Уверен, что когда он пришел в себя в больнице, его не осенила светлая мысль: «Надо жить правильно». Главный плюс был в том, что неправильно он уже просто не мог. Пойми…

Он оторвался от перил, приблизился ко мне, положил руку мне на плечо.

Я отстранилась.

– Еще и вдвоем на одного…

– Что значит «вдвоем на одного»? Это же была не драка. Это было… как сказать… и возмездие, и попытка убрать подонка из социума хотя бы на время. А так-то и мне, и Акиму не раз приходилось драться один на один. По молодости, конечно. Аня, послушай… Мы сделали это с Бодояном, да. И впоследствии повторили то же самое пару раз.