Текст книги "Маятник птиц"

Прошло совсем немного времени, и я лишилась того покоя. И с тех пор уже не обрела его. Все проходит, все меняется. Сейчас я сидела одна в большой квартире, в самой маленькой из комнат – моей бывшей детской, – в тишине, смотрела в темное небо и думала: «Но однажды…» Конечно, человек – песчинка во Вселенной, но с другой стороны, жизнь и душа каждого человека – это тоже Вселенная. Ныне моя личная Вселенная опустела. И все же я ни на миг не сомневалась, что однажды снова увижу своего брата. Однажды…

2.

Вскоре после смерти моей подруги Оли произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на нас с братом. В классе нашей мамы был ученик, Саша Проводников. Я и сейчас отлично его помню. Маленький, щуплый, ушастый альбинос с большими карими глазами. С такой внешностью он был обречен на внимание окружающих, чаще – нежелаемое. В свои восемь он еще смотрел на мир с надеждой, которую последовательно и практически ежедневно разрушали люди. Он был такой трогательный в ореоле своей совершенной белизны, словно появился на свет из цветка и был вскормлен росой. В действительности Саша жил с матерью, работавшей уборщицей в булочной, болезненной женщиной, худой, бледной и молчаливой, и бабушкой, пропивающей свою мизерную пенсию в первые же дни после получения. Сам Саша был тихим мальчиком, нежным и, по словам нашей мамы, мечтательным.

Можно ли было обидеть это существо? А можно ли обидеть котенка? Или стрижа, упавшего на землю? Вопрос, на который ответ должен быть однозначным – «нет». И все же ответ на него однозначный – «да». Первый ответ вписывается в правила морали, второй в правила реальности – реальности неидеального мира.

Один из Сашиных обидчиков учился в одном классе со мной – восьмом «А». Опарин, хамоватый прыщавый детина, ненавидел второклассника Проводникова как революционный матрос – мичмана. Тычки, щипки, удары и плевки – всем этим Опарин снабжал Сашу без устали. Дошло до того, что на переменах малыша охраняла наша мама. Иногда ее подменял мой брат. Я как сейчас вижу эту картинку далекого прошлого: прислонившийся спиной к стене высокий, тонкий как струна десятиклассник Аким, а рядом с ним хрупкий мальчик, из-под белых бровей наблюдающий глазами нерпёнка за бурной школьной жизнью.

Противостояние, в которое, помимо нашей мамы как классного руководителя, постепенно были втянуты родители с обеих сторон, директор школы, завуч и инспектор по делам несовершеннолетних, приняло характер затяжной войны. Правда была на стороне мамы и маленького Саши, сила – на противоположной.

Урезонить Опарина было невозможно. Его отец был не богаче нашего, но капитал заработал не столько головой, сколько обычными в те годы криминальными методами. Устоять против таких людей можно было лишь выставив на передний фланг цепь медоедов.

Кончилось все внезапно: после уроков мама увидела, как Опарин напал на Сашу в гардеробе, повалил его на пол и пинает. Она подскочила к ним, оттолкнула Опарина и дала ему пощечину.

Ни мы, ни наш отец так и не поняли, почему больше всего мама переживала из-за этой пощечины. Ее уволили из школы, Саша Проводников остался без защиты и вскоре куда-то исчез, а Надежда Ивановна кляла себя за то, что ударила «ребенка». И бесполезно было говорить, что «ребенок» выше ее на голову и намного здоровее, что она против него как балерина против боксера, что он в ответ толкнул ее и обматерил, – она твердила одно: «Я не должна была этого делать».

И тогда, и сейчас я считаю, что эта история стала катализатором развития раковой опухоли, зародившейся в мамином организме в тот период и сожравшей ее за полтора года.

То, что ныне у нас на службе состоят несколько медоедов, можно сказать, «заслуга» семьи Опариных. Именно тогда мы все поняли, как это работает: силу побеждает только сила.

***

Да, это явно был не идеальный мир. И мы с братом решили создать другой, идеальный.

Представьте большой белый парус. Он сверкает на солнце серебром, ветер надувает его и судно летит по волнам. Но вот его оставили без присмотра и на нем подрались коты и собаки (моя версия) или его прогрызли мыши (версия Акима). Теперь он весь в дырах и грязный. Выстирать его можно, но починить нельзя. Легче купить новый. Так мы с братом собрались «купить» (создать самостоятельно) новый мир – идеальный.

Для начала следовало определить, что глобально неправильно в этом. Мы решили выписать все дефекты по пунктам. Первый пункт был – несправедливость. Следовательно, в нашем мире должна была царить справедливость. Затем, насколько я помню, шли клевета, предательство, насилие. Зло венчало список дефектов, объединяя их. Зло, которое надо окоротить, остановить, и – продолжал брат, «при помощи этого подняться над собой». Тут я выразила протест. «Это, – сказала я, – отдает эксплуатацией того, что нужно попросту истребить». Брат согласился: «Да, это – зло/употребление». Мы потратили какое-то время на обсуждение зла и каким образом с ним надо взаимодействовать. Но к согласию не пришли и отложили этот вопрос на потом.

Далее мы перешли к самому сложному – к обсуждению реализации нашей идеи.

Основная проблема была очевидна: мы не боги. Мы не могли создать с нуля новый мир. Все, на что мы были способны, – это попытаться создать свой мир внутри уже имеющегося. Вариант два, облегченный: сделать все для того, чтобы улучшить микромир, в котором мы живем. В общем, другой идеальный мир являлся, конечно, утопией. Мы это знали. Но оба согласились с тем – сначала по умолчанию, а однажды поговорив на эту тему, – что будем жить и работать так, словно имеем силы, которых на самом деле нет, и возможности, которых на самом деле нет.

Начало бесед о создании идеального мира я отношу примерно к двухтысячному году. Возможно, это произошло чуть раньше, но ненамного, и точно не позже. Мы оба были еще школьниками. Впоследствии все наши разговоры на эту тему были вариациями того исходника, с обсуждениями, предложениями и порой спорами. Ни на миг мы не отказались от своей идеи. Это было константой, которую мы собирались сохранить на всю нашу жизнь.

После окончания школы брат поступил на юридический факультет. Его первым вкладом в создание другого идеального мира были бесплатные консультации для нуждающихся в правовой помощи. Я же все чаще принимала визиторов, каждый из которых мог рассчитывать на мое молчаливое внимание и на чашку чая с домашним печеньем, которое пекла Тамара. Затем мы с братом вскладчину (и половину суммы выпросив у отца) сняли квартиру, куда поселили двух женщин с двумя детьми. Одна была из моих визиторов. Ее родители-сектанты пытались отобрать у нее ребенка, а саму каждый день избивали. Вторую привел к Акиму Байер – тогда он служил в районном отделе милиции и знал моего брата благодаря слухам, ходившим между задержанными. Муж-тиран довел эту женщину до состояния полуживой иссохшей мумии, а ее трехлетний сын весил восемь килограммов и был покрыт синяками. Спустя полгода эти четверо покинули квартиру и переехали в общежитие. Женщины устроились на работу, дети пошли в детский сад. С родителями первой и с мужем второй поговорил тот же Байер – наш первый медоед. А в квартиру заселились новые жильцы, которым требовалась помощь.

Все это была капля в море. В море неидеального мира. Но понемногу работало.

Наш отец, часть жизни проживший в честной бедности, понимал, что наследники не преумножат его капитал, а отдадут чужим людям, и уходил удрученный. Но ни разу не сказал ни мне, ни брату, что ждал от нас иного. Через восемь месяцев после его смерти мы вернулись к проекту идеального мира, решив, что пришла пора действовать.

Что у нас было? Можно составить целый список. Помимо денег от отца к нам перешел контрольный пакет акций завода в нашем городе и двух предприятий в Красноярском крае, акции концернов в России и за рубежом. Также мы получили недвижимость в разных странах мира, огромную квартиру в центре Москвы, яхту на причале в Греции, два отеля в Праге и многое другое, что долго и нудно перечислял адвокат Заславский, старый приятель отца, зачитывая завещание.

Прежде все это должно было достаться одному Акиму, потому что он, в отличие от меня, никогда не говорил родителям «Мне ничего не надо». Но вышло иначе. Брат решил, что нельзя строить идеальный мир, обладая богатством. Я же к тому времени пришла к противоположному выводу: строить идеальный мир легче, обладая богатством. Отец не стал разбираться в наших взглядах на жизнь и все завещал нам поровну.

После всех манипуляций с наследством у брата осталась ежемесячная рента от сдаваемого в аренду большого участка земли в хорошем районе города, трехкомнатная квартира в центре, недалеко от родительской, и загородный дом, который он вскоре превратил в приют для стариков. У меня – акции металлургического комбината на Дальнем Востоке.

Все остальное стало работать на создание идеального мира.

Мы продали все зарубежное имущество и часть российского и открыли еще два приюта для стариков, один приют для женщин, нуждающихся в помощи или укрытии, общежитие для бывших заключенных, бесплатную столовую, отдел по трудоустройству. Наняли сотрудников. Все, что принадлежало нам, было предназначено всем, кто нуждался.

Первым подал голос дядя Арик. «Это не идеальный мир, а обычная благотворительность», – сказал он и попросил взять его на работу. «Назови как хочешь, – ответил Аким. – Мы не боги, мы можем построить идеальный мир только в ограниченном пространстве. Будешь замдиректора основного фонда?» Дядя Арик замялся, и получил должность директора.

Основной фонд вскоре разросся до основного офиса, в котором находились все отделы, обслуживающие наши заведения.

Это и был «Феникс» – офис, фонды, общежития, приюты и прочее, созданное за первые два года. «Феникс? Банально», – сказал дядя Арик. «Не имеет значения, – ответил Аким. – Главное – суть».

Помимо того, что мы оба на равных управляли «Фениксом», брат продолжал давать бесплатные юридические консультации, а я продолжала принимать визиторов.

Другой идеальный мир строился намного труднее, чем мы предполагали, хотя и никогда не ожидали, что будет легко. Нам приходилось (и временами приходится до сих пор) противостоять, преодолевать, защищаться. На третьем году мы создали небольшую охранную фирму и, недолго думая, назвали ее «Феникс-1». Поначалу она занимала десятиметровую комнату в полуподвальном помещении. Там стояли три стола, за которыми сидели Байер – тогда только что изгнанный из полиции и сразу явившийся к нам, пожилой юрист и бывший десантник. Сейчас офис «Феникса-1» находится в центре города, недалеко от основного офиса, и занимает половину первого этажа. В основном там работают юристы, а также есть «силовой отдел» (как нарек его Байер). Эта небольшая армия сразу выступает вперед, когда надо встать на защиту «Феникса». И, надо сказать, еще ни разу она не проиграла бой.

***

– Аня! Аннушка! Проснись!

Я не проснулась, а очнулась. Голова была словно набита ватой и приклеена к подушке, веки налились свинцовой тяжестью. Я не могла пошевелиться.

– Аннушка!

Тамара трясла меня за плечо. В ее срывающемся голосе я расслышала ноту «си» – звук страха. Когда Тамара схватила меня за руку и стала стаскивать с дивана, мне наконец удалось открыть глаза. Я с трудом разлепила губы, однако не смогла произнести того, что собиралась: «Ты с ума сошла?». Слова застряли в пересохшем горле.

Все мое тело было будто наспех слеплено из ватных комков. С помощью Тамары я преодолела путь в несколько метров – до коридора, а потом до входной двери и лестничной площадки. Тут только я сумела сделать полноценный вдох. И сразу закашлялась. Тамара смотрела на меня со слезами на глазах и быстрыми короткими движениями гладила меня по волосам.

– Ты что, забыла вчера газ выключить? – выговорила я осипшим голосом.

– Я? – Тамара округлила глаза. – Что ты, солнышко. Я думала, это ты…

Я покачала головой. После ее ухода я не заходила на кухню. Посидев с полчаса в прострации на диване, я пошла в ванную, приняла душ, а потом легла спать.

– Сколько времени? – спросила я.

– Около девяти.

– Мне надо в «Феникс»…

– Тебе к врачу надо! Сколько ты газом дышала? Я только к двери подошла, сразу запах учуяла. Сердце чуть из груди не выскочило! Первая мысль: жива она там? Руки как затряслись – еле ключом в замок попала… Захожу – ужас! Газа – полная квартира! Не вздохнуть. Еще бы! На плите конфорка открыта на полную мощь, а огня нет! Давно говорила, надо эту старую плиту поменять… Есть же прекрасные плиты нового поколения, там газ сам отключается, если без огня!..

Тамаре в апреле исполнилось шестьдесят пять. Вроде бы, рановато для провалов в памяти. Кто, кроме нее, мог в моей кухне включить газ?

Мы открыли настежь все окна, оставили открытой входную дверь и ушли в квартиру Тамары. Котик уже проснулся и сидел на кухне, взъерошенный, в желтой футболке, одетой наизнанку, ел йогурт из большой пиалы.

– Ану́ска! – выкрикнул он, увидев меня.

– Здравствуй, Котик.

Я подошла, чмокнула его в лоб, погладила по макушке. Он смущенно засмеялся, отвернувшись и опустив глаза в пол, и локтем легонько оттолкнул меня.

Тамара принесла мне свой халат. Я накинула его поверх пижамы, села на стул, подвернув под себя ногу.

– Кофейку моя ласточка хочет?

Я кивнула.

– Сейчас сварю быстренько. А пока поешь. Вот, йогурт, булочка…

Она подвинула ко мне поближе блюдо с плюшками, поставила передо мной маленькую кофейную чашку. «Мою» чашку. Среди Тамариной посуды было несколько предметов, купленных специально для меня и брата. Затем на столе появилась «моя» тарелка.

Руки Тамары еще дрожали от перенесенного стресса. Мне внезапно стало жаль ее. Я взяла ее за мягкое пухлое запястье.

– Ты знаешь, что ты мой источник света?

– Я? – растерянно переспросила она.

– Ты. Родители. Аким. Источник света и тепла для меня.

– Света! – выкрикнул Котик. – Света Иванова!

– Что-то вроде… – не могла не согласиться я.

Света Иванова – соцработник, приходящая заниматься с Котиком два раза в неделю. Приветливая милая женщина примерно моих лет. Он ее очень любил.

Тамара погладила меня по голове.

– Спасибо, золотинка моя…

Я вздохнула и выпустила ее руку. Без этих «золотинок» было бы, несомненно, лучше, но и так хорошо. В обществе Тамары и Котика я всегда чувствовала себя спокойно, почти как в семье.

– Ануска, Ануска, Ануска, – зачастил Котик, задрав двойной подбородок и лукаво глядя на меня.

Я улыбнулась. Он так шутит.

Снаружи уже разгорался новый солнечный день. В голубом небе медленно плыли рваные клочки белых облаков. Голуби ворковали на широком козырьке окна, периодически заглядывая через стекло в помещение.

Я подумала, что мне надо поторопиться, иначе дядя Арик снова уедет куда-нибудь по делам «Феникса» и я не увижусь с ним. А мне надо было обязательно обсудить с ним несколько важных моментов.

И все же странно, что Тамара включила газ. Зачем?

***

– Что она собиралась делать? Может, чайник поставить?

– У меня электрический. А курицу она в духовке готовила.

– Тогда я совсем ничего не понимаю.

Дядя Арик сердито хлопнул ладонью по столу.

– Что могло произойти, Анют? А?

– Да не знаю я.

Он встал и начал прохаживаться по кабинету, хмуря брови и время от времени качая головой.

Дядя Арик имел простительную склонность к хорошим вещам, а потому его кабинет (вдвое больше того, что делили мы с братом) был уставлен довольно дорогой мебелью. Массивный стол из красного дерева, винтажный шкаф-сервант, несколько мягких кресел. У стены должен был стоять диван за сто пятьдесят тысяч, но Аким вычеркнул его из списка, поданного дядей. Теперь на этом месте стоял диван за двенадцать, вполне удобный. На нем я сейчас и сидела.

Дядя остановился посреди кабинета, посмотрел на меня.

– Слушай, а что, если…

– Что?

– Ты же тогда головой ударилась…

– Ты считаешь, у меня могут быть провалы в памяти?

– Никогда ничего нельзя исключать. Это мой девиз.

– Я не лунатик.

– Ну, может, не лунатик…

Он подошел к окну, приоткрыл двумя пальцами жалюзи и посмотрел на улицу.

– Дядя Арик, со мной все в порядке. Я уже жалею, что рассказала тебе об этом незначительном инциденте.

– Незначительном?! – Дядя вернулся за свой стол, с размаху уселся в свое кресло. – Если б Тамара не явилась к тебе с утра пораньше, ты могла бы вовсе не проснуться!

– Давай вернемся к делу.

– Дела никакого нет. Надо поставить в комнаты для одиночек по второй койке и все.

Дядя вечно пытался сэкономить на наших подопечных. Иногда открыто, иногда втихую. Деньги, уходящие со счетов «Феникса», были его непреходящей болью.

– Я не буду уплотнять жильцов.

– А какой выход, Анют? У нас одиннадцать новых заявлений, а мест в приюте не хватает! Новый только строится. Купить готовое здание сейчас нереально, нет свободных средств. Эти ковидные месяцы потрепали нас не меньше других! Только сейчас на счета начинают поступать почти те же суммы, что раньше! При этом с нашей стороны мы никого не ущемили ни на копейку! А происшествие в Невинске? Сколько мы там потеряли? Уйму денег! Уйму!

Я помолчала. Знает ли он, что в «Фениксе» пропадали деньги? Или Зоя Новикова все же ошиблась?

– Значит, возьмешь из резервного фонда и снимешь еще несколько квартир.

– Анюта, это неверное решение.

– Мы же договаривались: пока не достроен новый приют, будем снимать квартиры.

– В хорошие времена – без проблем. Но сейчас непростой период, ты же знаешь сама. Пойдем по пути оптимизации – и все останутся довольны! Вот смотри… – Он быстро разворошил стопку бумаг, лежащих на столе, взял один листок. – Петровских трое, а живут в двушке! И еще, к примеру… Черникины! Мать и ребенок детсадовского возраста. Четвертый месяц занимают шикарную тридцатиметровую однушку в центре! Почему бы им не потесниться?

– Мы зря тратим время.

– Прошу тебя, подумай. Ты совершаешь ошибку. Резервный фонд создавался исключительно для форс-мажорных обстоятельств. Нельзя же лезть в него без весомых причин!

– Я знаю, для чего мы с братом создали резервный фонд. Пожалуйста, просто сделай так, как я сказала.

– Черт знает что…

Дядя Арик – Аристарх Иванович Трофимов – старший и единственный брат мамы. Недавно ему исполнилось шестьдесят восемь. Невысокий, крепко сбитый, с венчиком темных с проседью волос вокруг обширной блестящей лысины, балагур и шутник, он управлял нашим «Фениксом» железной рукой вот уже почти десять лет. Я доверяла ему. Когда-то он дарил мне книжки и рассказывал смешные истории. А когда умерла мама, он прижимал мою голову к своей груди и шептал что-то утешающее. Я не помню слов, но помню стук его сердца.

И вот сейчас я смотрела на дядю Арика, расстроенного моим решением, и думала о маленьком предательстве, которое уже совершила по отношению к нему, допустив мысль о том, что он может быть причастен к пропаже денег. Мало того, отсюда я собиралась поехать в «Феникс-1» и обсудить с Байером сложившуюся ситуацию. В моей большой сумке лежала папка с документами, добытыми Зоей Новиковой. И я даже не думала показать их дяде.

Я встала.

– Не затягивай с этим. Люди ждут.

– Ладно… – ворчливо отозвался он. – А ты будь осторожна, Анюта!.. Слушай, а может, поставить тебе в квартиру рацию?

– Какую рацию?

– Ну такую, типа «радионяни», чтобы слышать все, что происходит?

Я махнула рукой и вышла из кабинета.

***

Иногда меня настигала апатия. Зачем строить дом, если рано или поздно ты покинешь его? И все твои близкие покинут его рано или поздно. Разрушится все. Ничто не останется неизменным. Никто не может рассчитывать на то, что будет жить вечно и таким образом сможет тщательно и продуманно создать свой идеальный мир.

В отличие от меня брат не имел никаких дефектов личности, а потому его взгляд на вещи был четким, логичным и не подверженным перепадам. Свой идеальный мир – считал он – надо выстраивать даже в том случае, если знаешь, что вскоре тебе придется его покинуть. Потому что каждый миг своей жизни надо жить в идеальном мире. Лишь так можно достигнуть гармонии. И лишь будучи в гармонии можно уйти навсегда без страха и сожаления.

Я же (в те самые минуты апатии) говорила, что по мне, на создание идеала и достижения гармонии, пусть даже лично для себя, уйдут многие годы и все силы, которые даны человеку вселенной. То есть или ты создаешь свой идеальный мир только к старости, у порога смерти, или попросту не успеваешь его создать. И стоит ли тогда пытаться? «Ну и логика», – качая головой, говорил Аким.

Не могу сказать, что я думаю об этом сейчас. В моей голове в последние годы роится множество странных мыслей, возможно, вообще не имеющих отношения к логике. Но, что бы мы с братом не думали по поводу создания личного идеального мира, мы были солидарны во всем, что касалось создания идеального мира для других.

Так мы образовали «Феникс». Для нас двоих – более широкое и более объемное понятие, нежели просто крупная благотворительная организация. «Феникс», по нашей версии, включал в себя не только офис, приюты, общежития с бесплатными буфетами, медпунктами и охраной, но и людей – всех, кому мы оказывали посильную помощь, всех, кто жил в наших пристанищах и кто приходил к нам, чтобы просто поделиться своей болью. Они четко вписывались в нашу картину идеального мира: анти-Босх, человек как венец Творения, сбросивший узы бедности, одиночества, обиды. Конечно, в идеале мы хотели бы, чтобы все эти люди, избавившись от основных проблем, обрели свободу духа, ту высшую свободу, которая позволяет жить в полную силу, при этом не ущемляя даже в малой степени никого из существующих рядом. Но мы хорошо понимали, что это утопия. Мечты, не имеющие шанса воплотиться в реальность. Эдем, к которому все идут по дороге, ведущей в обратную сторону…

Сейчас я осталась одна. Семь месяцев дела «Феникса» я решала без участия брата. В чем-то мне помогал Байер, но он и так был занят работой «Феникса-1», а дядя Арик все-таки был больше управленцем, его мало занимали люди и их проблемы. Приюты он видел как здания, принадлежащие «Фениксу», и беспокоился лишь о том, чтобы все работало бесперебойно. То, что там жили люди, ради которых все и создавалось, его интересовало лишь в связке с отчетами и подведением итогов в конце месяца. Так что новость, которую обрушила на мою голову бухгалтер Зоя Новикова, привела меня к простой мысли: пора мобилизоваться. Все эти месяцы я делила свое время между «Фениксом» и поисками брата. И я уже приблизилась к тому порогу, за которым мне предстояло вновь сгореть дотла, а после этого вновь возродиться. К порогу, обычно венчавшему мои периоды апатии, плавно переходящей в депрессию. Теперь на это не оставалось времени.

***

Байер молча выслушал мой короткий рассказ об утреннем происшествии с газом. Он хмуро смотрел мимо меня, постукивая пальцами по столу.

– Странная ситуация, – наконец сказал он.

Я покачала головой.

– И вы туда же… Эдгар Максимович, это была случайность.

– Возможно, кем-то спланированная случайность.

– Сомневаюсь. Вы же знаете, на двери моей квартиры уникальные замки, специально для отца на нашем заводе делали. А ключей кроме меня, Акима и Тамары ни у кого больше нет. Ключи Акима вы забрали. Мои запасные лежат в комоде. Так что, скорее всего, Тамара зашла, собиралась что-то приготовить, потом отвлеклась и ушла, оставив конфорку включенной… И вообще, я не понимаю, почему дядя решил позвонить вам. Вы оба должны заниматься своими делами, а не обстоятельствами моей жизни. Как часто вы меня обсуждаете?

Он вперил в меня свои темные медоедские глазки. Их взгляд ничего не выражал. Так Байер обычно реагировал на все, что ему не нравилось. Но со мной этот номер не проходил и он это отлично знал. Я спокойно смотрела на него, ожидая ответа.

Через несколько секунд взгляд его смягчился.

– Простите, Анна, это случилось в первый раз. Аристарх Иванович был очень обеспокоен.

– И напрасно.

Я достала из сумки папку с документами Зои и положила ее на стол.

– Вот то, чем действительно важно заняться.

Байер открыл папку, бегло просмотрел бумаги.

– Я скопирую это и отдам независимому бухгалтеру. А как вы сами думаете, Анна, можно доверять этой девушке?

Я пожала плечами.

– Я с ней не знакома. Видела несколько раз в «Фениксе». Она работает у нас первый год.

Байер встал, подошел к металлическому шкафу с ящиками, выдвинул один из них и достал тонкую прозрачную папку. Его массивная фигура почти перекрыла свет из окна.

– Пришла после окончания бухгалтерских курсов, – зачитал он, не вынимая листа из папки. – До этого дважды проваливалась в финансово-экономический, работала кассиром в сетевом продуктовом магазине. Не замужем. Живет с матерью…

– Необязательно было собирать на нее досье.

– Простая формальность. – Он убрал папку в ящик и вернулся на свое место. – Я привык понимать, с кем имею дело.

Я кивнула. Байер всегда был недоверчив и предельно осторожен. Все будущие сотрудники «Феникса-1» проходили тщательную проверку, прежде чем он подписывал с ними трудовой договор.

– Есть еще кое-что, Эдгар Максимович…

Он настороженно и внимательно посмотрел на меня.

– В тот день… когда Аким пропал. За минуту до аварии… Он упомянул о каких-то проблемах.

– Что конкретно он сказал?

– Больше ничего. Я не хотела переводить тему разговора и поэтому не стала спрашивать.

– Понятно…

Он пригладил ладонью поредевший ежик своих светлых, с серебристыми блестками седины волос, задумчиво пожевал губами.

– Так что, – сказала я, – возможно, Зоя Новикова права.

– Если Аким имел в виду финансовые проблемы… Но я в любом случае все проверю. А пока… Анна, пожалуйста, будьте осторожны.

– Не вижу причины.

***

«И. Н.

В семнадцать она влюбилась. До окончания школы оставалось два месяца, она ходила на подготовительные курсы в институт и там встретила его. Ему было уже почти двадцать. Он недавно пришел из армии. Ей нравилось в нем все: залихватская манера курить, перекидывая сигарету из одного угла рта в другой, насмешливый взгляд, темные кудри, белозубая улыбка, его руки – длинные, крепкие, с твердыми мышцами. Она тоже была ничего. Русые длинные волосы, хорошая фигура… И она любила пошутить, посмеяться. Так они и начали – с шутки. Так и смеялись потом все часы встреч. Над голубем, ходящем кругами вокруг голубки, надувшись и растопырив перья. Над собой – споткнулись и чуть не упали. Над одногруппником – «А помнишь, как он на лекцию в носках пришел?». Это была та самая любовь, о которой пишут поэты.

Через полгода он женился на другой, а она хотела сделать аборт, но было уже поздно. Родила мальчика и сразу, в роддоме, написала отказ от ребенка.

После окончания института вышла замуж. С мужем жили скучно. Да, это единственное слово, которым можно было обозначить их совместную жизнь, – скука. Даже вспомнить сейчас не о чем. И не смеялись ни разу. Пять лет прожили без смеха, без улыбок. И все эти годы она думала о нем. Не о том, кто вдруг сказал ей: «Слушай, извини, но она мне больше подходит». А о сыне.

И. Н. в то время работала на хорошей должности. Не по специальности, которая ей в жизни так и не пригодилась, а просто устроилась администратором в стоматологическую клинику и там уже доросла до замдиректора. Через знакомых с огромным трудом, заплатив тем и этим, выяснила: сын до шести лет был в детдоме, а потом его забрали. Кто? Пришлось снова искать, снова платить. Нашла. Хорошая семья. Такие же хохотуны, какими были когда-то она сама и ее любимый. И сын такой же. И почему-то на приемных родителей похож. Но и на нее похож тоже. Красивый мальчик.

Она стала следить за ним. Тайком делала фото, потом распечатывала и развешивала на доске, которую поставила в комнате. Она уже давно к тому времени развелась с мужем и жила одна, так что никто не мешал ей кнопками с разноцветными головками пришпиливать к доске фотографии сына и часами сидеть перед ними, рассматривать его, изучать его улыбку, смех, взгляд, его тонкую фигурку, его темные кудряшки. Когда-нибудь – мечтала она – сын будет идти из школы, а она остановит его, как бы случайно – например, уронит мобильник, а он поможет ей и поднимет его. Они разговорятся. Начнут дружить. И однажды она признается ему во всем. Покается. Попросит прощения. И он поймет ее. Он умный мальчик. Умный и душевный.

Когда ему было двенадцать, произошел какой-то несчастный случай в летнем детском лагере. И вскоре он умер от заражения крови. Ей больше ничего не удалось узнать об этом, да и не было сил. Все кончилось тогда, после похорон. Все остановилось. Восемь лет прошло, а так и не изменилось ничего с того дня – дня после похорон. Дня, когда она поняла: больше ничего не будет, все потеряла, что было дано судьбой, отмеряно и выдано лично ей. В сухом остатке – боль и непреходящее чувство вины. Появилось оно в тот момент, когда написала отказ от сына. И ни на минуту не исчезало с тех пор. Пустая жизнь – наказание за ошибки и грехи? Или все проще – взяла, что дали, не смогла воспользоваться, оценить не смогла, потеряла, а теперь ничего не осталось…»

***

Мы не боги. У нас нет рая для хороших людей и ада для плохих. Мы хотим создать идеальный мир здесь и сейчас, в течение нашей жизни, которая слишком коротка. И даже если она продлится до ста лет, этого все равно очень мало. Глобальные цели требуют времени, которого нет ни у кого из живущих на этой планете. Возможно, поэтому так важна тема потомства – оно продолжит наше дело, оно получит то, что не получили мы и скажет то, что не успели сказать мы.

Что касается меня и брата, у нас имелся лишь один потомок – сын Акима, мой племянник, десятилетний Николай.

Брат женился на последнем курсе института на студентке педагогического, хорошенькой тоненькой девушке с большими голубыми глазами. Сейчас Светлана – элегантная дама, преподает английский в гимназии, каждый день посещает фитнес-клуб, лихо водит машину и приобрела привычку поджимать губы, если чем-то недовольна. А недовольна она часто. Я не виню ее в этом. И брат никогда не винил. Он винил себя. Именно с ним в душе милой, немного наивной девушки вдруг проклюнулось оно: недовольство. И стало расти, расти, пока не превратилось в основу ее мировоззрения и отношения ко всему окружающему.

Она выходила замуж за наследника одного из самых богатых людей в городе. И, по ее же словам, ожидала, что у нее будет роскошная жизнь – поездки на дорогие курорты, дизайнерская одежда, загородный особняк и прочее. «Любая девушка хочет того же!» – в запале крикнула она, когда я пыталась отговорить ее от развода с моим братом. «Лана, но ты же знала, какой он…» – ответила тогда я.

Вместо ожидаемого эксклюзива она получила обычную жизнь. Они жили в трехкомнатной квартире, ездили на старом «мерседесе», а на курорты Лана летала или с подружками, или с ребенком, потому что Акиму было некогда. «Он даже личные средства постоянно тратит на „Феникс“!.. На всех этих бедных-несчастных… И он всегда, всегда занят! – говорила она мне и губы ее дрожали. – Он свободен для других, а для меня – занят. Знаешь, когда я в последний раз смогла откровенно поговорить с ним? Когда пришла на его бесплатную юридическую консультацию».