Текст книги "Маятник птиц"

– То есть, Лева следил за нами?

Байер ел не спеша, время от времени прихлебывая кофе из поллитровой кружки, которую я когда-то купила специально для него.

– Пока мы можем только предполагать, но да, скорее всего, следил. И тут удобный случай – пустая дорога, свидетелей нет, Аким как на ладони…

Сердце сжалось от картины, которую я вдруг представила, не желая того, – Аким выбирается из машины и в этот момент его сбивает красная «хонда» Левы Самсонова. Я поморщилась. Мне стоило усилия выключить экран фантазий и не смотреть, что последовало за этим мощным ударом.

– Его поймали?

– Самсонова? Нет. Улизнул из города сразу после своего каминг-аута. Тамраев вне себя от стыда и злости, боится вам на глаза теперь показываться. Мало того, что подселил к вам врага, так еще и упустил его.

Я пожала плечами.

– Откуда ему было знать…

– Я и сам дал маху, так что критику придержу, хотя есть что сказать. У меня к вам такое предложение, Анна: давайте съездим вместе на квартиру Самсонова. Тамраев пока посыпает голову пеплом и на все согласен, дал ключи, разрешил осмотр. Он там, правда, уже порылся со своими коллегами, говорит, вычищено все до блеска, шкафы пустые, нет вообще ничего. Естественно, парень подготовился, не просто так он вам сделал это программное заявление… Но, я считаю, лишним не будет взглянуть на его лежбище своими глазами.

– Вы верите, что он убил Акима?

Байер вздохнул, отложил вилку, взял кружку с кофе, но пить не стал, подержал ее в руках и снова поставил на стол.

– Верю, – наконец сказал он. – Я от вас скрывать ничего не хочу, в вас силы достаточно, чтобы неприятную информацию достойно принять. Я верю, потому что есть в этом мире подлецы, для которых такие люди как вы с Акимом словно кость в горле. Выдерни ее – только тогда он начнет дышать спокойно. Ресентимент никто не отменял. Он был, есть и будет. А убить несложно, тут все дело в совести. Если она есть – дня спокойного не даст до конца жизни. А если ее нет, то все нормально. Потенциальный убийца отлично знает, есть у него совесть или нет. У большинства она есть, потому в мире кое-какой баланс все же соблюдается – боятся люди мук совести, и правильно боятся, она же удавит потом, медленно и жестоко. А вот те, у кого ее нет… Их ничего не остановит. И если вот такой субъект без совести задумал убийство, да еще у него на это причины имеются – веские, на его взгляд, – то он своего так или иначе добьется. – Байер снова взял кружку, допил кофе, вздохнул, потом поднял на меня красные от недосыпа глаза. – Тип этот, Самсонов, идейный, так считаю. Что-то у него есть на вас и Акима. Охотился на вас без спешки, месяц за месяцем. Нанял актера этого… Не пойму только, почему он вас за эти недели не тронул. Он же жил с вами в одной квартире. И как он нашел Акима после того, как его увез с места происшествия тот неизвестный старик?.. Мы не нашли, а он нашел. Но это выясним, когда поймаем его. Теперь это дело времени.

– Тамраев при нем рассказывал про свидетеля и зеленую «ниву».

– Еще один повод для печали… Для Тамраева, я имею в виду. Лейтенант послушал, на ус намотал и опередил следователя. Что ж… Судить не буду, всё бывает. Ну так что, Анна, поедете со мной на квартиру Самсонова?

***

Девятиэтажка, в которой жил Лева Самсонов, находилась в спальном районе, в окружении своих многочисленных близнецов.

Пока мы ехали сюда, мои смартфоны трезвонили без перерыва. Лишь минут за пятнадцать до того, как Байер припарковал машину напротив подъезда с деревянной дверью, выкрашенной в темно-коричневый, я выключила звук обоих мобильников и сказала то, что давно собиралась.

– Эдгар Максимович, почему вы скрыли от меня историю с Бодояном? Вы же знали, что его избили Аким с Орловским.

Байер скосил на меня глаза, пожевал губами, потом ответил:

– Как я мог? Это была тайна Акима, не моя.

– Он просил вас не говорить мне?

Байер кивнул.

– Да я и сам узнал случайно. Просматривал дело Бодояна, думал, на чем еще его можно зацепить, чтобы хоть в психушку животное заперли. И как раз Аким пришел. Взглянул и говорит: «Этим можно больше не заниматься». Но мне, естественно, понадобились подробности. Вы же помните, мы изначально договаривались, что доверяем друг другу. Никаких тайн.

Я усмехнулась.

– Не вышло, да?

– Вышло, Анна. Не было никаких тайн. А эта… Аким всегда жил с оглядкой на вас. Ему всегда было важно, что вы думаете. И в этом случае, полагаю, он не хотел, чтобы вы о нем подумали… как-нибудь не так. Его сильно мучило то, что они с Орловским сделали. Аким был…

– Не говорите о нем в прошедшем времени.

– Он как и вы – открытая кровоточащая рана, даже без всяких Бодоянов. Я видел, как он изменился тогда. Стал молчаливым, часто задумывался о чем-то. Мне казалось, я понимаю, о чем. – Байер бросил на меня короткий взгляд. – Это всё не его – месть, жестокость… Вот я бы мог, это вмещается в мою картину мира. Зло должно быть наказано. Я на этом всю жизнь стоял и буду стоять до своей последней минуты. Но Аким совсем другой. В нем есть нормальная мужская жесткость, та, что всегда имеет границы. А жестокости нет. Только вот, видимо, в истории с Бодояном боль Акима оказалась сильнее всех его природных качеств. Ну и… Случилось то, что случилось. Я только жалею… – Он на секунду запнулся. – Я только жалею, что это Аким сделал, а не я. Ему нельзя было такое на себя брать, а мне можно.

– Это вы Бодояна потом застращали, чтобы он «забыл» о том, кто на него напал?

Он кивнул.

Несколько минут мы молчали.

– Да… – наконец сказала я, глядя вперед, на дорогу между домами, усеянную осенней листвой. – Может, и не надо было мне этого знать.

Байер пожал плечами.

***

В маленькой двушке с простым ремонтом было чисто и довольно пусто – никаких лишних вещей, минимум мебели. Спальня матери – унылая комната с устоявшимся запахом лекарств и больного тела. Продавленный диван в пятнах, такое же продавленное глубокое кресло с истертыми до дыр подлокотниками; двустворчатое, давно не мытое окно занавешено вылинявшими зелеными занавесками в мелкий цветочек. На тумбе – телевизор с большим, уже запыленным экраном. На подоконнике поникло всеми стеблями какое-то растение в горшке. Комната для умирания. Самое то…

Комната Левы была больше и светлее. Здесь стояло всего четыре предмета мебели: полутораспальная кровать, стул, письменный стол и полированный шкаф родом из семидесятых. Все ящики стола и шкафа были выдвинуты и пусты.

Да, Лева основательно подчистил за собой. Здесь не было ровным счетом ничего, если не считать небольшой черно-белой фотографии, прикрепленной над столом обычной канцелярской кнопкой.

Из кухни послышался грохот. Я оглянулась. В дверном проеме появился Байер.

– Табурет уронил, – мрачно сообщил он. – И еще об угол стола ударился. Кухня крохотная, что кошачья переноска. Ну, все равно там осматривать нечего.

– Да и тут ничего интересного.

Я подошла к столу и наклонилась, чтобы рассмотреть фото. Оно было сделано лет тридцать назад. На опушке зимнего леса трое смеющихся мужчин, одетых по-походному, позировали с котелком, банкой тушенки и буханкой хлеба. Сбоку в кадр попал край палатки.

– Хотя…

Байер приблизился.

– Что? – спросил он, разглядывая фотографию.

– Такое ощущение, что вот этого я где-то видела… – Я показала пальцем на бородача в ушанке, держащего в руке котелок. – Или нет… – Присмотревшись, я покачала головой. – Нет, все же вряд ли.

Байер достал телефон и сфотографировал снимок.

– М-да… – сказал он, отходя. – Если тут что-то и было, Тамраев уже прибрал к рукам.

***

Уже в лифте Байер спросил:

– Кстати, Анна, вы вспомнили, кто на вас пытался напасть тогда, у подъезда?

Я помолчала. Широкое лицо в черной маске с принтом – оскаленные зубы – на миг проявилось в моей памяти.

– Мне показалось, что вспомнила, но это, вероятно, игра воображения.

– Попробую угадать. Грибанов?

Я удивленно посмотрела на него.

– Откуда вы?.. Он же сидит!

– Уже нет.

Мы вышли из лифта, спустились на несколько ступеней вниз. Байер открыл дверь подъезда, пропустил меня вперед.

На улице светило солнце, небо распростерлось и замерло в благодушной синеве, даже крошечные завитушки облачков почти не двигались, но все же заметно похолодало. Ноябрь, последний шаг к зиме. Без моего брата, мелькнула в голове уже привычная мысль. Без него.

– Куда вас подвезти? – Байер открыл дверь доджа. – Домой?

– В больницу. Надо дядю проведать. Надеюсь, ему не сказали?..

Байер помотал головой.

– Я просил Лену никому не говорить, в том числе Аристарху Иванычу.

Он сел в машину, а я на миг увидела невдалеке худую фигуру брата Абдо. Он стоял и молча смотрел на меня. Я сдвинула брови. Хватит с меня. Хватит. Не приходи больше.

Я забралась в додж и вопросительно взглянула на Байера.

– В общем, так, – кашлянув в кулак, сказал он. – Грибанова-старшего, прокурора, я проверял, он к нашим делам отношения не имеет. А этот… Хоть и не с чистой совестью, но уже на свободе. Перевели его месяц назад из колонии в четвертую городскую…

– В психиатрическую?

Байер кивнул.

– И он?..

– Сбежал на прошлой неделе.

– Откуда вы знаете?

– Можно сказать, стечение обстоятельств. Позвонил бывший сослуживец. Давно не виделись. Зашел ко мне, поговорили. Он несколько месяцев назад перевелся на другую работу – в прокуратуру.

– Так-так…

– И его прямой начальник – главный прокурор города.

– Грибанов-старший…

– Так точно. У него с моим сослуживцем нашлись точки соприкосновения, познакомили друг друга с женами, съездили даже вместе на шашлыки… Я проявил интерес, вроде как ненароком, и выяснил, что у братьев Грибановых всем рулит мать, старушка возраста преклонного, что на ее атаманский характер никак не влияет. Младшего сына, этого идиота, любит безмерно. И весь год она давила на старшего, чтобы вытащил брата на волю. Он вытащил – в психбольницу. Я сразу стал проверять информацию и несколько дней назад узнал, что Грибанов-младший только три недели в психушке посидел, потом каким-то образом оттуда испарился.

– Покинул, значит, родную обитель и отправился меня убивать.

– Ну, похоже, что так. Да еще, вы говорите, шилом размахивал. В две тысячи шестнадцатом он соседу нанес пять проникающих. Шилом. Сосед выжил, из больницы вышел и пытался Грибанова задушить. Но это уже другая история. Есть факт: Грибанов не первый раз использует шило. Короче, вас точно подкарауливал он.

– Этого еще не хватало… Лева Самсонов плюс Грибанов – многовато на меня одну.

– Его уже ищут. Прокурор по своим каналам, я по своим. Найдется, куда денется… А пока будьте осторожнее, Анна. Этот псих бродит где-то по округе. Не факт, что он намерен убить именно вас, но рисковать не стоит. Грибанов опаснее Самсонова, потому что… – Байер нажал на клаксон, чтобы поторопить женщину, застывшую с мобильником у уха посреди пешеходного перехода. – Потому что невозможно предугадать маневры бешеной собаки.

***

Что есть у каждого человека? «Я». Каждое «я» имеет миллиарды смыслов, в том числе взаимоисключающих. Мои смыслы постоянно находятся в состоянии шторма. Я одновременно хочу жить и хочу умереть. Хочу запереться в квартире и лежать в тишине, не двигаясь, – и хочу действовать, с утра до ночи перемалывая дела и проблемы. Хочу, чтобы Николай вернулся как можно скорее – и хочу, чтобы он оставался в Москве до тех пор, пока в наших палестинах не станет спокойно. Да / нет / да / нет / нет / да / не знаю.

Я шла по длинным коридорам больницы, когда в мозгу вдруг вспыхнул ясный и бесполюсный смысл: хочу исчезнуть. Прямо сейчас. Испариться без следа. У меня нет свободных сил даже на процесс умирания. И тем более нет никаких сил на процесс жизни. Это ощущение, погруженное в холодный яркий свет больничных ламп, длилось всего несколько секунд. Но их хватило на то, чтобы дремлющая пустота внутри меня взметнулась волной.

«О, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя…»

Может быть, я предпочла бы именно тепло – тлеть в теплом месте, тихо, безмятежно… Не знаю. Миллиарды моих смыслов никогда не дадут одного ответа.

Я дважды стукнула согнутым пальцем в дверь палаты и сразу вошла.

Дядя Арик выглядел намного лучше. Он возлежал на горке из подушек, ел зеленое яблоко и через сдвинутые на кончик носа очки читал книжку – один из детективов, которые я принесла ему.

– О, Анют! – воскликнул дядя. – А я думаю – куда пропала?

Он положил на тумбочку очки и огрызок яблока, а книгу закрыл и сунул под подушку.

– Звонил тебе – без толку. Телефон отключила?

Дневной свет высветил все морщинки и пару коричневых пятнышек на лице дяди, но главное, что я сразу увидела, – жизнь уже окончательно взяла в нем верх над недугом, включила свой тихий постоянный свет. Он все еще был бледен, но уже не той тускло-серой бледностью, которая сигнализирует о проблемах со здоровьем, а ровной, матовой.

– Садись, садись. – Он одобрительно оглядел меня. – Опять красиво оделась, молодец! Слушай, Анют… Тут один врач есть… Интеллигентный, умный, разведенный. Чуток тебя постарше, сорок два года, козерог, если тебя это интересует.

Значит, Лена ничего ему не сказала. Это хорошо. Дядя Арик, оптимист по натуре, не сомневался, что однажды Аким найдется живым. Что бы с ним стало после только что перенесенного инфаркта, если б он узнал, что Акима больше нет?

Я поцеловала дядю в щеку и села на стул у кровати.

– Прости, ничего не принесла.

– И правильно. Лена два раза в день таскает кульки, – сказал он и подбородком показал на прикроватную тумбочку, где в два ряда стояли контейнеры и пакетики с едой. – Уже девать некуда. Ты только ей не говори, но я половину отдаю старику из третьей палаты. Ему, бедолаге, никто передачек не носит. – Дядя нахмурился, вздохнул. – У него там в квартире такая Гонерилья… Житья не дает. До выписки ему еще далеко, торопиться нужды нет, но потом я его определю в один из наших домов. Ты же не против?

Я улыбнулась.

– Анют, так что насчет врача?

– Если только поговорить с ним о твоем здоровье.

Дядя Арик махнул рукой.

– Нормально все. Только скучно. Хоть бы какой-нибудь отчет почитать… Или договор. А то у меня тут одни эти детективы!.. Уже говорил Лене: неси документы! Она ни в какую. И Ольга Сергеевна ей подпевает: «Вам нельзя работать, отдыхайте, Аристарх Иванович…» – Дядя закатил глаза. – Ох уж мне эта забота… Но я все равно изыскал возможность сделать хорошее дело. – Он довольно улыбнулся. – Созвонился снова с тем риелтором, ну, насчет дома в Невинске…

Я покачала головой.

– Ладно, ладно, Анют, помню я, что не хочешь бодаться с Гриневским. Так и не надо! Ему, по словам риелтора, государство еще одно здание предложило, и вот тут наше светило серьезно задумалось, ибо там аж целая усадьба в пригороде, когда-то принадлежала то ли графу, то ли князю, неважно. В общем, бывшая поликлиника вполне может оказаться свободной от всяческих притязаний. Я тебе вот что предлагаю: съезди-ка ты в Невинск. Лучше с Байером. Он пусть займется вопросами безопасности, а ты поговори с Гриневским. Убеди его, что ты тоже не просто мимо прогуливалась, а имеешь не менее благие устремления, чем он. А? Как тебе идея?

Я пожала плечами.

– Может сработать.

– Вот и отлично. Только не откладывай в долгий ящик, займись этим как можно скорее, пока на это здание кроме него и тебя никто не претендует.

– Ладно… Съезжу на днях.

Я вдруг почувствовала смутное беспокойство. Только на одно мгновение, не больше.

– Все, с этим разобрались. Теперь вот что… Ты насчет открытия второй столовой для малоимущих не передумала?

– Нет, но там такая организационная морока, что мне без тебя не справиться.

– А я по-прежнему считаю, что и первую надо закрыть. Ты посмотри, что делается, а? Людям бесплатную еду ежедневно выдаешь, а они на нас в суд подают, потому что им, видите ли, мало! Это что вообще?

Я снова пожала плечами. Эту тему мы уже обсуждали, она меня больше не интересовала.

– Мы же выиграли суд.

– Что стоило мне пучка нервов! Я на неблагодарность человеческую смотрю не так философски, как ты. Я бы взял да отлучил от халявной еды тех, кто тогда это дело затеял. А они ведь так и продолжают являться и поглощать наши супы и котлеты!

– Дядя, не жадничай, – проговорила я, улыбнувшись. – Пусть едят.

Мысль ускользнула в подсознание и вместо нее вдруг снова возникло его больше нет. И тут же – вспышкой – перед глазами возникла та вересковая поляна. Пустая.

Дядя внимательно посмотрел на меня.

– Чего-то ты бледная… И глаза больные… Все нормально?

Я хотела бодро засмеяться, но он меня слишком хорошо знал. Фальшивый смех насторожил бы его еще больше.

– Отлично. Не выспалась просто. Работы много.

Снова внимательный взгляд.

– Да, это верно. Ты ж совсем одна сейчас… Ну-ка, возьми яблочко. Лена хорошие купила, в меру кислые, в меру сладкие.

Я взяла из пакета на тумбочке большое яблоко, повертела его в руках.

– Ешь-ешь. Витамины тебе нужны. – Он улыбнулся удовлетворенно, когда я вгрызлась в тугой яблочный бок. – Вот так-то, молодец. Да, Анют, чуть не забыл спросить!.. По поводу конфликта психолога и директрисы приюта. Поговорила с ними?

Я кивнула, салфеткой вытирая с подбородка сок.

– Уволила психолога.

– О, даже так? В чем там было дело?

– Она внушала женщинам, что в проблемах с мужьями-агрессорами виноваты прежде всего они сами.

– Что-что? – Дядя Арик изумленно поднял брови.

– Надо быть всегда жизнерадостной и приветливой, терпеть, если муж не доволен, не жаловаться, хорошо готовить, детям запрещать шуметь при отце… Да что она только не плела…

– Враг в тылу, – помрачнев, сказал дядя.

– Стала мне объяснять, что в конфликте всегда виноваты обе стороны.

Дядя фыркнул.

– Чушь! Банальщина, не соответствующая действительности! Она что, не училась на психфаке?

– Где она училась – мне без разницы. Она у нас больше не работает. Дядя Арик…

– Надо было по статье уволить.

– Надо было. Послушай, мне уже пора…

Я положила ладонь на его руку. Он помотал головой, лицо его стало серьезным.

– Пара слов, Анют, ладно?

Я откинулась на спинку стула, сложила руки на груди.

– Что?

Дядя Арик глубоко вздохнул, поморщился.

– Я тут все думал… – сказал он, глядя в сторону. – Ждал тебя и думал, что скажу… Вернее, как скажу… Про дочь мою непутевую…

– Проехали.

– Да не проехали! – Он посмотрел мне в глаза. – Не проехали, Анюта! Стыдно мне. Как ту сцену вспомню… О-ох… Не ожидал я от нее. И если б знал, то… Ты же понимаешь, да? Что если б я знал или хотя бы догадывался, ничего бы этого не произошло. Понимаешь?

Я молча смотрела на него. За эти дни я ни разу не вспомнила о Насте. Она, в моем представлении, взяла пальто и вышла, как это было однажды, давным-давно, когда она обиделась на Лену, схватила свое пальто и убежала, только теперь я закрыла за ней дверь на все замки. Но дядя волновался и был серьезен, поэтому я слушала его, едва удерживаясь от того, чтобы не сжать зубы. Внутри неодолимо разрасталась пустота, щемила сердце, мелко трясущееся, вдруг замирающее на несколько секунд и потом ухающее вниз.

Его больше нет. Осознание этого доходило до меня как цунами: накроет с головой – отступит, затем минуты тишины и вновь идет нарастающий гул следующей волны…

– Ленка тоже… Могла бы мне сказать! Всю жизнь Настену покрывала. Это хорошо, конечно, семья – самое главное в жизни, своих защищать надо, только мы-то тоже свои. И такое понятие как «правда» тоже есть, и оно не менее важно, чем родственные узы. Выговор я сделал ей вчера. Уж не ведаю, поняла или нет. Вроде кивала, а там кто ее разберет? Я уже ни в чем не уверен. Раньше-то все просто было: да – да, нет – нет. А сейчас какие-то полутона появились, умалчивания, экивоки… Что, я б не купил внучке компьютер, если б мне сказали, что нужен? А Настя… Поделилась бы со мной, что опять с этим кренделем закрутила, что деньги нужны, что от Скрипки уйти хочет, разве б я не помог? Звонила тут, как ни в чем не бывало: «папуля, поправляйся»… А я вот чувствую, – дядя Арик приложил ладонь к сердцу, – неспокойно ей на душе.

– Назад не верну, даже не думай.

– Нет, Анюта, о том и не прошу, что ты! Хочу только сказать – прости. И меня, и ее, малахольную… Не держи зла.

– Слушай, дядя Арик… – Мне надо было уходить, вот что, пока он ничего не заметил. – Я пойду. Сам понимаешь, – я говорила, уже вставая. Огрызок яблока я положила на тумбочку, – дела… Сейчас в «Феникс», вечером на встречу с Бобышевой…

– Давай, Анют, конечно, о чем речь! – На лице дяди читалось облегчение. – Но в Невинск съезди в ближайшие дни!

Я сжала его сухие теплые пальцы.

– Обязательно.

– Беги, беги, девочка. Все данные я тебе сегодня же пришлю. И адрес больницы, где Гриневский сейчас работает, и номер риелтора…

Уже от двери я с улыбкой кивнула ему и быстро вышла.

***

Потом я с минуту приходила в себя в коридоре, прислонившись спиной и затылком к прохладной стене, под настороженным взглядом сидящей на посту медсестры лет пятидесяти, крупной женщины в накрахмаленном белом халате.

Все, что я сказала дяде, было правдой: сегодня мне предстояло поработать в «Фениксе» и вечером встретиться с Бобышевой, не для передачи денег, а для того, чтобы ее успокоить. У нее опять начались метания между реальностью и пропастью безумия. Иногда в такие моменты она звонила мне, иногда своему психиатру, иногда справлялась сама. Я пока не знала, как выдержу поток ее сумбурного невнятного бормотания с обрывками мыслей и слов, ее внезапное оцепенение на несколько минут, затем серию быстрых испуганных взглядов в разные стороны. Я сама-то болталась на ниточках жизни, ни здесь ни там, изо всех сил пытаясь вернуться на свою колею и продолжать работу, но Бобышевой отказать не могла. Ее колея вся была в тумане и малейшее отклонение от курса грозило срывом в ту пропасть, которой она так боялась и к которой – невольно, не желая того – так стремилась.

Я оторвалась от стены, кивнула медсестре, – она машинально кивнула в ответ, не отводя от меня подозрительного взгляда, – и пошла к выходу, по пути набирая номер такси.

***

– Аня, только не бросай трубку, пожалуйста!..

Я сразу узнала его голос. Значит, Байер был прав, он не утонул. Это было всего лишь «Действие второе, явление первое» из спектакля, который он разыграл для нас.

Хмурый таксист вез меня по улицам города под регтайм, чуть кивая в такт музыке. На мое резкое «Ну?» он повернул голову, но, увидев, что я говорю по мобильному, отвернулся.

– Аня, я пропал, пропал, мне конец, однозначно… – торопливо говорил Денис. – Если ты можешь мне помочь, прошу тебя, если ты… Снова пристань я найду… Помнишь?

– Что тебе надо? – спросила я. – Говори коротко и конкретно.

Он шумно вздохнул.

– Деньги. Сколько можешь, Ань. Я понимаю, у меня нет права просить, я сволочь, но… Аня, помоги… Кроме тебя некому.

Срывающийся голос, плохо скрываемая паника… Звучит достоверно, но, может быть, это его новая роль? Я даже не хотела разбираться и нажала «отбой».

Через минуту пришло смс. Я виноват перед тобой. Знаю, не простишь, сам бы не простил такое никогда. Но если можешь помочь, то помоги, прошу, Аня. Буду ждать сегодня с восьми вечера у старой фабрики. Заброшка, знаешь? На северо-западе, перед выездом из города, за лесополосой.

«Никаких церемоний с врагами» – девиз Байера. Я была с ним согласна, сегодня более, чем когда-либо.

Мы ехали по проспекту. Погода свернула свою идиллическую картинку, заменив ее на реалистичную, ноябрьскую: поднялся ветер, облака выглядели теперь не пушистыми ватными комочками, а ледяными обломками, зависшими в смурном, тяжелом, потемневшем небе. Перед продуктовым магазином елозила неповоротливая фура, пытаясь пристроиться у черного входа. Продавщица в зеленом фартуке махала водителю рукой и что-то кричала. Лавируя в редком потоке автомобилей, мимо нас с воем пронеслась красная пожарная машина. Привычная жизнь, продолжающая свое движение во времени несмотря ни на что.

Снова звонок. Лена.

– Аннуся, папа сказал, ты была у него… – осторожно произнесла она. – Значит, ты…

– Я в порядке. Через пять минут буду в «Фениксе».

***

Пока я поднималась по лестнице, останавливаясь каждую минуту, чтобы ответить на вопросы или прочитать и подписать документы, меня не оставляло ощущение, что я упустила нечто важное. Потом, уже в кабинете, когда посетители шли один за другим, я наконец отвлеклась от всех мыслей, погрузилась в дела, которых накопилось больше, чем ожидалось. Ни брата Абдо рядом, ни вересковой поляны в дрожащем мареве, ни лебединых перьев, – все это словно переместилось на время в параллельный мир, уступило место офисной рутине. И его больше нет растворилось там же.

Вскоре явилась Лена – с двумя стаканчиками кофе и горкой бутербродов на картонной тарелочке, с папкой под мышкой, – громко объявив всем: «Двадцать минут, друзья, двадцать минут перерыва, прошу вас!». В ее голосе явственно слышались интонации дяди Арика.

– Аннуся, – проговорила она, закрывая дверь ногой, – ты как? Держишься?

Я закатила глаза.

Лена поставила на мой стол кофе и бутерброды и села на стул для посетителя, положив папку на колени, а сверху примостив пухлые руки с ярко-красным маникюром.

– Лена, перерыв на пять минут, не больше. – Я сняла крышку со стаканчика кофе, отпила глоток. – Ты сама видишь, что творится. Мне надо успеть сделать максимум, иначе завтра я уже головы не смогу поднять от бумаг.

– Успеешь. Да и кто тебя гонит? Над тобой никого. – Она прерывисто вздохнула. – Слушай, я все думаю… Может, Тамара права?

– Я не буду сейчас это обсуждать.

– Ладно, ладно… – Лена заморгала. В глазах ее блеснули слезы. – Не выходит из головы, а поговорить не с кем… Егор, конечно, мое нытье терпит, только я же вижу: устал. Да я и сама устала от всех этих мыслей. Не хочу верить, что Аким…

– Лена!

– Да, понимаю… Но ты же знаешь, что всегда, всегда можешь прийти ко мне? Посидеть, поговорить…

Я вздохнула, взяла бутерброд с сыром, поправила на нем веточку укропа. Сыр по краям уже немного подсох, скукожился, и корочка на белом кусочке батона тоже подсохла и треснула, я хотела сковырнуть ее, но подумала мельком: сойдет и так. Только почему в нашем буфете в предобеденное время продают вчерашние бутерброды?

– Надо было с рыбой взять, – сказала Лена, озабоченно глядя на мой бутерброд. – Но когда я пришла, они еще только нареза́ли филе. Купила что было…

Я махнула рукой. Сыр оказался вкусный, а кофе у нас всегда был отличный.

– А, ты знаешь, Аннуся, я же что тебе рассказать хотела! – Лена вдруг встрепенулась, схватила бутерброд, скинула с него укроп и мигом откусила своими мелкими ровными белыми зубами почти треть. – Чуть не забыла ведь! Я вчера такой сон видела… Представь себе, там был Аким! – Она нервно хохотнула, потрясла головой, торопливо прожевывая кусок. – Ну надо же… В общем, то ли день, то ли утро, не знаю. Холмы какие-то, травой поросшие. И смотрю я – вдалеке Аким идет, живой и здоровый, с бородой. Помнишь, ты говорила, что не надо его фото на объявлениях печатать, потому что сейчас он может выглядеть по-другому, если, к примеру, борода у него отросла, усы?.. Наверное, мое подсознание этот разговор запомнило и вот такой сон выдало. А борода у него в моем сне была рыжая! – Лена взяла стаканчик кофе, а я потянулась за вторым бутербродом. – Я-то, Аннуся, на самом деле не знаю, какого цвета у Акима может быть борода, он же всегда гладко выбритый, но где-то читала, что у блондинов поросль на лице часто бывает рыжая.

Я хмыкнула. Миллиметровая щетина, которую мне иной раз доводилось видеть на подбородке моего брата, действительно была рыжеватая.

– Утром проснулась и думаю: что ж я не окликнула его? И какие-то мысли пошли, Аннуся… Странные. Очень странные… – Она положила корочку от бутерброда на тарелку. – Зачем я живу, например. Но я ведь знаю точно, зачем! Вот моя семья. Вот мой город. Моя работа. Я все это люблю. И ради этой любви я и живу. Я это всегда знала. И тут вдруг такой вопрос возник… И еще… Вот вы за справедливость, я тоже, только справедливость же не одинаковая для всех. Некоторые люди думают, что справедливость – когда у них все хорошо, а если хорошо у других – то это, в их понимании, наоборот, несправедливость. Поэтому даже в идеальном мире найдется множество недовольных, ведь так? И как быть? Неразрешимая задача. И знаешь, что… Я подумала вдруг… – Она запнулась, взгляд ее замер на невидимой точке на стене. – Господи, как же это всё… Как же всё не так.

– Что ты имеешь в виду?

Она не ответила, задумчиво глядя в ту же точку на стене.

– Лена, не впадай в прострацию. Мне работать надо, люди ждут.

– Всё, Аннуся. – Она перевела взгляд на меня. – Всё не так. Я это имею в виду.

Я вздохнула, придвинулась к столу, взяла документ, который не успела дочитать, когда пришла Лена.

– Перерыв окончен.

– Да, да, извини. – Лена поспешно встала, собрала со стола пустые стаканчики из-под кофе, салфетки, тарелку, выкинула в урну. – Я пойду. Мне тоже работать надо.

– Ты что, приходила только затем, чтобы рассказать мне свой сон?

– Я… – Она помолчала. Потом чуть улыбнулась мне, сделала шаг к двери, взялась за ручку. – Я приходила, потому что я твоя сестра.

Двоюродная, хотела сказать я, но не сказала.

***

Почти два часа я возила Бобышеву по городу, погружаясь в свои мысли под ее горячечный бред и снова возвращаясь в реальность, когда она начинала дергать меня за рукав (Анна, вы слышите этот тихий голос? Огромные темные глаза встревоженно ловят мой взгляд. Тихий, как шелест ветра в лесу. Тихий-тихий. Он шепчет вам о том, что есть возможность переселиться обратно на звезду из Большой Медведицы, надо только заплатить штраф за то, что сделали здесь неправильно. Но я всё здесь делала неправильно! У меня нет таких денег, Анна!).

Наконец она успокоилась, утихла, снова надела темные очки, нахохлилась, подняв воротник пальто. Несколько минут мы ехали молча, потом Бобышева вдруг вспомнила про своих некормленных кошек, занервничала. Я высадила ее у подъезда старого двухэтажного дома, давно требующего капитального ремонта, и уехала. Пока мы с ней катались туда-сюда, в холодных сумерках, расцвеченных огнями реклам, окон, фонарей и фар, я поняла, что именно упустила в сегодняшнем дне. Звонок Дениса. Важный момент. Денис был связан с Левой Самсоновым. Он должен что-то знать.

Развернувшись, я помчалась к выезду из города. Было начало десятого вечера. По пути я сделала короткую остановку у заправки, сняла в банкомате тридцать тысяч рублей, поскольку в кармашке моей сумки завалялось всего две или три купюры какого-то мелкого номинала.

Старая швейная фабрика однажды ночью, лет шесть назад, частично сгорела после взрыва газа. Троих ее владельцев и до этого уже многократно склоняли в прессе из-за плохих условий работы и устаревшего оборудования, так что после происшествия они просто закрыли предприятие, уволили сотрудников и через некоторое время, получив страховку, переехали за границу. Я что-то слышала о том, что было расследование, владельцев подозревали в намеренном поджоге фабрики, но чем кончилось дело – не знаю.