Текст книги "Детство и отрочество в Гиперборейске, или В поисках утраченного пространства и времени"

– Да, приехал сюда в тридцатые годы. Тогда в Америке тяжело было, и его привлекли сюда идеи, на которых пытались построить справедливое общество. Прижился здесь. Ну а потом в лагерь попал.

– А что лучше?

– Что ты имеешь в виду?

– Рабы – свои или чужие?

– Все хуже. Варварское использование дешевого труда всегда имело место на определенных этапах развития общества, во всех странах можно наблюдать те же закономерности. И все-таки использование чужих рабов хуже, потому что это связано с войнами, катастрофами, подчинением и ограблением других стран. Одно дело, когда страна расплачивается за грехи своей истории, другое – когда народы гибнут из-за жадности завоевателей. Порабощение части своего населения не так опасно для всего остального мира, а потребность в рабах и дешевых работниках из других стран неминуемо ведет к войнам. Страны как люди: когда человек привыкает жить за счет других и таким образом добивается успехов, аппетиты его растут, и он не может остановиться.

– Как в «Сказке о рыбаке и рыбке».

– Если бы это стало нормой, человечество в конце концов просто исчезло бы. Как у старухи в сказке, аппетит приходит во время еды, особенно когда метрополия отделена от колоний морями и океанами и не воюет на собственной территории. Никто не хочет воевать на своей земле. А потом, надо еще уметь жить за счет других. Русские плохо это умеют. Много примеров в истории, когда они в ущерб себе выполняли свои союзнические обязательства. Так было и в Первую мировую, и раньше. Сталин тоже по просьбе англичан и американцев ускорил наступление в 45-м году. А ведь они не открывали второй фронт, несмотря на все просьбы, пока не стало ясно, что Советский Союз победит гитлеровскую Германию и без их помощи. Но неумение заставить других на себя работать и за себя воевать, как это ни парадоксально, в долгосрочном плане перспективнее, потому что, если страна научится сама себя обеспечивать и защищать, это сделает ее сильной, заставит других с ней считаться. Клетка, которая думает только о себе, это раковая клетка. Люди и государства, которые поражает рак социального и геополитического эгоизма, опасны не только для других, а, в конечном счете, и для себя, потому что паразитизм бесперспективен: в конце концов наступит момент, когда не на ком будет паразитировать, а жить своими силами паразит не способен. Ну а теперь – быстро ужинать и спать. Да, и я думаю, ты понимаешь, что не нужно все это обсуждать с подругами. Излишняя откровенность может быть использована против тебя.

– Я знаю.

Аня не сказала ему, что вырабатывает походку скрытных людей, как у Печорина. Правда, трудно ходить, совсем не размахивая руками, поэтому она старается хотя бы не размахивать левой.

– Знаешь, как говорят: паны дерутся, у холопов чубы трещат. Советский Союз был молодым государством, и после смерти Ленина шла борьба за власть. Тогда было несколько лидеров, у каждого были свои сторонники, и тот, кто пришел к власти – в данном случае Сталин – начал противников арестовывать. После смерти Сталина, так как вся власть была у него, у тех, кто стремился к власти, не было массы последователей, так что «паны» между собой довольно быстро разобрались. Ты была маленькая, не помнишь.

– Помню! У нас мальчишки в садике песенку про Берию и Маленкова пели.

– Да ну! Наверно, дома от взрослых услышали. Тем более у вас ведь там, в районе Гиперборейска, много лагерей было, и ссыльных много.

41

В пионерлагере ничего не изменилось, все по-старому. Лес, поляна, столовая, ряд умывальников под деревьями, яма с песком для прыжков в длину… Аня сразу начала тренироваться, она обязательно снова будет участвовать в соревнованиях. Но главное – в старшем отряде оказалась Вера, соседка по парте Володи Сенковского! Теперь Аня все от нее узнает. Может быть, она поможет Ане после каникул поближе познакомиться с Володей.

И вот наконец у них выдалось свободное время, и Аня увлекает Веру на дальний конец поляны посекретничать. И первое, что она узнает, что она Володю больше не увидит! Его отца перевели в Сочи, и они, наверно, уже переехали. Вера рассказывает, что Володька ей сказал на прощанье, что Гиперборейск ему не понравился, и ребята не нравились, «кроме тебя и одной девочки из 6 “Б”». И эта девочка – Аня. Вера подтвердила, что ее фотографию с Доски почета действительно стащили мальчишки по его просьбе. Аня была безутешна. Зачем, зачем он вообще приезжал в их город? На один только год! А теперь он будет жить среди пальм, под шум прибоя, а она остается здесь одна, в снежном краю, где никто никогда не видел мимоз. И у нее даже нет его фотографии! Одно хорошо – она подружилась с Верой. Хорошая оказалась девчонка, веселая, и так здраво обо всем судит и умеет держать язык за зубами.

Как-то их повезли в город в краеведческий музей, а там была съемочная группа, которая снимала документальный фильм. Они обрадовались, увидев детей, и отобрали группу для съемок. Большинство изображало толпу, а несколько человек отобрали для крупных планов, чтобы они стояли ближе к директору музея Коновалову и задавали ему вопросы. Аня думала, что ее выберут – обычно ее всегда выделяли, но брали, как она заметила, сплошь черноглазых и курносых. Наверно, они лучше на пленке получаются. Вдруг воспитательница Кристина Робертовна сказала: «Возьмите эту девочку». И Аню тоже взяли. Они долго репетировали и снимали проходы по музею, останавливались у стендов и слушали рассказ Ивана Федоровича, потом несколько курносых мальчиков и девочек задавали отрепетированные вопросы. Вере и Равилю, стоявшим по сторонам от Коновалова, велели склонить головы к его плечу. Самую курносую маленькую девочку, кареглазую блондинку, очень долго снимали в профиль. Ане поручили во время рассказа Ивана Федоровича пошептать что-нибудь на ухо стоявшему перед ней третьеклашке, а тот должен был кивать головой. Это было так смешно, что под конец своего шептания Аня не могла сдержать улыбку.

Ане очень понравился Коновалов. Он совсем седой и очень симпатичный. А сколько он знает об истории их края! Оказывается, церковь в Орле на другом берегу Камы такая старая, что в ней служили молебен в честь Ермака, когда он шел покорять Сибирь. Интересно он рассказывал про династии Строгановых, Демидовых, которые много сделали для развития промышленности на Урале. На стенах висели портреты членов их семей. Урал богат полезными ископаемыми, и чего тут только нет! А еще он богат лесом. Сейчас вырубка ведется по плану, специальная авиация патрулирует, чтоб вовремя заметить пожар и быстро ликвидировать его. А до революции было время, когда прикамским лесам угрожало полное истребление. «Все скоро ляжет здесь под топором, – писал в книге “Кама и Урал” Василий Иванович Немирович-Данченко. – Да, когда вырубят леса и когда край совсем оголится, когда реки иссякнут, зимы станут нестерпимыми, земля заскучает и обесплодится, тогда только мы опомнимся и начнем по канцеляриям писать проекты о лесонасаждениях. Точно сосновые чащи так же легко развести, как клопов. И ведь указаний на зловредную и подлую деятельность монополистов и промышленников, изводящих леса, давно слышится немало». Смешно он написал про клопов!

42

Перед началом учебного года Аня ходила с папой на футбол. Играли на стадионе, где зимой заливают каток. Очень ей понравилось болеть, кричать вместе со всеми «судью на мыло!» Сын ее новой учительницы музыки Виктории Александровны футболист, он не учился в музыкальной школе, а ее муж возглавляет местное спортивное руководство. Для Ани это никак не сочетается с французскими словечками Виктории Александровны, ее изысканной одеждой и полным равнодушием к спорту. Как же она вышла за него замуж? После революции ее родители эмигрировали из России, и в детстве она жила в Шанхае, где девчонкой бегала на концерты приезжих русских пианистов. Непонятно, как она очутилась в Гиперборейске. Эта учительница нравилась ей больше предыдущих. Она пыталась освободить Анину правую руку, неправильно поставленную Софьей Израилевной, а то, если много заниматься, можно переиграть руку.

Осенью Аня ходила гулять к Машиному дому, и, пока было тепло, они с ребятами совершали вылазки, в которых Ане до сих пор не приходилось принимать участия. Например, они перелезли вечером через забор на пришкольный участок и попробовали какой-то невкусный овощ. В другой раз, забравшись по пожарной лестнице, бегали по крыше ДК калийщиков, что оказалось совсем не так страшно, как можно было подумать. Забрались на чердак, где было темно, тепло и тихо, рассказывали страшные истории про покойников. «Отдавай мое сердце!..Отдай мой палец!»

На уроке биологии в классе учительница сказала, что хотела принести показать им кольраби, но кто-то забрался на школьный участок и стащил его. Было стыдно сознавать, что Аня участвовала в этом разбойничьем набеге, но не очень – было и бесшабашное чувство удовлетворения собственной удалью, пренебрежения опасностью, своевольной свободы. Поэтому, когда Свистунов предложил ей снова полезть на крышу, она охотно согласилась. В прошлый раз по крыше носилась большая компания разновозрастной ребятни, а сегодня Свистунов позвал только ее, Нинку из своего дома и своего дружка Витьку на год старше их. В этот раз было не так интересно, под шагами четырех пар ног кровля не грохотала так впечатляюще. Вот они на чердаке. Аня все еще что-то говорила и смеялась, но остальные молчали. Она замолчала тоже. В почти полной темноте Аня видела сидящих на балке Витьку и Нинку. Она стояла, прижавшись спиной к стене, а перед ней стоял Свистунов, слегка касаясь спиной ее плеча. Было приятно ощущать его рядом, ведь он ей раньше нравился, приятно чувствовать кожей фланель нового платья с желудями, которое она сегодня первый раз надела. Нарушил тишину голос Свистунова: «Анька! Даешь? Нинка! Даете?» Аня молчала, она не понимала его, не знала, что надо говорить. Молчали Нинка с Витькой. Аня была спокойна, но возникло такое чувство, как будто она приблизилась к чему-то опасному. «Ладно, пошли», – хрипло сказал Свистунов. Спрыгнув на землю с пожарной лестницы, Аня сразу побежала домой. На этом ее вылазки с ребятами с Машиного двора прекратились.

43

В октябре прошел XXII съезд, где приняли третью программу партии, во всеуслышание осудили культ личности Сталина. Папа воодушевлен. Он теперь всем рассказывал, что дедушка сидел и был реабилитирован, и гордился этим. Мама рассказала про случай в кино времен ее молодости: однажды, когда перед фильмом показывали кинохронику, на экране появилась фигура Сталина, и весь зал встал. А мама не встала, почему-то не захотелось. Ее пожилой сосед наклонился к ней и тихо сказал: «Сочувствую, но не советую». А папа рассказал свой случай в кино. Какой-то человек сзади сказал ему: «Гражданин, снимите шляпу», а когда папа снял – «Нет, лучше наденьте». Тогда у папы была роскошная шевелюра (Аня в него пошла волосами), – а теперь она изрядно поредела и поседела.

Аня решила не афишировать дедушкин арест. Зачем? Это никого не касается. А вот о том, как папа воевал, рассказала на уроке истории, когда они взятие Варшавы проходили. Папа командовал ротой 2-й Гвардейской танковой армии генерала Богданова 1-го Белорусского фронта и рассказывал ей про трехдневную артподготовку с Сандомирского плацдарма, про само наступление. У папы сохранилась фотография Богданова, и Аня принесла ее в класс. Ребята очень внимательно слушали. Папа рассказывал, у них на фронте один шутник, бывало, скажет какую-нибудь глупость и добавляет: «Как сказал бы бывший Лев Давидович Троцкий». А потом вдруг их политрука вызывают: говорят, у вас там кто-то постоянно Троцкого цитирует. Еле спас его политрук от ареста, объяснил дураку, что надо быть поосторожнее с шутками. Об этом Аня, естественно, не рассказала.

К ним в класс приходил директор калийного комбината, который был делегатом XXII съезда, рассказывал о новой партийной программе, и они приняли его в почетные пионеры. Аня, встав на цыпочки, повязала ему галстук. В программе говорилось о мирном сосуществовании государств с различным общественным строем, о ликвидации всевластия монополий и гнета финансовой олигархии, о том, что главная цель – обеспечение мирных условий для построения коммунистического общества в СССР и избавление человечества от мировой термоядерной войны.

А чтобы построить коммунизм, сначала нужно было создать материально-техническую базу, чтобы обеспечить изобилие материальных и культурных благ для всего населения. Это было понятно. А потом государственная и кооперативно-колхозная собственности сольются в единую общенародную форму собственности, исчезнут различия между классами, между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Вот это уже труднее было себе представить. А еще труднее было понять, как можно будет перейти от социалистического принципа распределения – от каждого по способностям, каждому по труду – к распределению каждому по потребностям. А если у некоторых потребности такие, как у старухи из пушкинской сказки? Не останутся ли тогда все у разбитого корыта?

Но это все в будущем, правда, недалеком: Хрущев обещал, что через двадцать лет нынешнее поколение будет жить при коммунизме. А пока они учили в школе «Моральный кодекс строителя коммунизма». Там тоже были очевидные вещи – любовь к Родине, коллективизм и товарищеская взаимопомощь, каждый за всех, все за одного, человек человеку друг, товарищ и брат, честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни, взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей. Дружба народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни и к врагам коммунизма, братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, карьеризму, стяжательству, к нарушениям общественных интересов: кто не работает, тот не ест. Но дословно все двенадцать пунктов многим было трудно запомнить, а Александра Евлампиевна на уроках истории снова и снова вызывала нерадивых учеников, подсказывая им текст.

Вышел в прокат фильм «Гиперборейск – город химии». Его показывали в кинотеатрах перед началом сеанса вместо кинохроники. Аню стали узнавать на улице. «Это не южный город. Даже уральцы считают его северным», – говорил диктор, пока камера скользила вдоль рядов деревьев на улице Пятилетки и на проспекте Ленина. Город был вполне фотогеничен. Папа сказал, что, оказывается, когда-то Каганович посетил Гиперборейск. Его провезли ранним летним утром по чистым безлюдным улицам, после чего он назвал город «уральским Парижем». Из всего снятого в музее остались только проходы по музею с Коноваловым и эпизод, где Аня шепчет что-то третьекласснику. Многочисленные кадры с курносыми почему-то в фильм не вошли.

44

На калируднике построили новую школу, и со следующего учебного года Аня будет учиться в ней. Появилось много новых учеников и учителей. С Геркой Клюндом они играют на уроках в слова, с Борькой Арбузовым переписываются с помощью азбуки Морзе. Часто она ловит на себе взгляд высокого чернобрового Юрки Цвелограя, у которого уже пробиваются усики. Арбузов немногословен – может быть, потому что заикается, а записки его очень романтичны, написаны высоким штилем. На день рождения он подарил ей открытку с медвежонком в берете, где написал азбукой Морзе: «Яна (это Аня задом наперед), желаю быть наисчастливейшей изо всех мыслящих Вселенной». Присылал и стихи, тоже закодированные: «Благородны дела наших дней, необъятны просторы. На великое в жизни сумей обратить свои взоры и под стать ему станешь. Аня, напиши любимое высказывание».

В музыкальной школе тоже перемены: теперь теорию музыки и музыкальную литературу у них ведет Валентина Ивановна, которую снова бросили в прорыв: предыдущего учителя, красавца-брюнета Зайченко, посадили за растление малолетних. Его жена, преподаватель фортепьяно, которая раньше ходила с начесом и хвостиками и в девичьих платьях пастельных цветов с глухим воротом, стала делать замысловатую взрослую прическу и ярко красила губы на сразу повзрослевшем заплаканном лице. Все ее жалели. А девочки, оказывается, давно заметили, что когда Зайченко вызывал их к доске, всегда смотрел им на грудь. Но растлил он кого-то не в школе, а в музучилище, которое недавно открылось в городе, где он преподавал по совместительству.

Аня обожала оба предмета – она лучше всех писала музыкальные диктанты, безошибочно определяла любые аккорды и интервалы, хорошо читала с листа, отлично знала музлитературу – и Зайченко, как и его предшественник, всегда ставил ей пятерки. А Валентина Ивановна каждый раз говорила, что Аня не совсем чисто поет. Но ведь если бы она не чисто пела, ей бы не давали сольные альтовые партии на уроках по хору! И чистая радость от походов в музыкальную школу омрачилась от сознания несправедливости, с которой Аня ничего не могла поделать. Ведь с диктантами или слушанием интервалов двух мнений быть не может – ты или правильно выполнил задание, или нет. А при чтении с листа, как бы Аня ни старалась петь, в конце Валентина Ивановна будет стучать по клавише, качая головой: «Все-таки чуть-чуть съехала, даже не на четверть тона, совсем немножко».

Аня ходит в музыкальную школу пешком, пересекая наискосок большое поле, отделяющее калирудник от города, чтоб было быстрее. Под ритмичный скрип снега под ногами хочется читать стихи, а иногда они сами придумываются – просто так, без начала и конца:

 
Первый ноябрьский мороз.
Солнце – ярче, чем летом.
Щиплет лицо до слез
Юго-восточным ветром.
 
 
Город сжался в комок
Возле уснувшей Камы…
 

Мама с папой ушли вечером в гости, и Аня перед сном решила сделать уборку, пока никто не мешает. Когда она мыла пол в передней, открылась дверь, вошла мама, а за ней папа. Тряпка упала на пол, Аня ахнула и в ужасе прижала руки к щекам. Папино лицо было залито кровью. Оказалось, когда они возвращались домой напрямик через снежное поле, к ним подошли хулиганы и стали приставать к маме, и папа им врезал. Они полезли в драку, но потом ушли. Молодец папочка! Но все это очень страшно, и могло кончиться хуже. Отныне Аня будет ездить на музыку на троллейбусе, который недавно начал курсировать между городом и калирудником.

18 декабря 1961 г.

Решила опять вести дневник. Сегодня в музыкальной получила по хору 4. В. И. опять придралась, что я низко пою. Что же мне, визжать, что ли, как недорезанному поросенку? В такой школе получила 5 по контрольной по алгебре и за изложение «Станционного смотрителя». Чего только у нас не писали ребята! Клюндт – «помер» (и многие другие), Борознов – «дрозжащий», «куму-то», Смирнова узнала Минского в одной из лошадей, главное действующее лицо у Керносовой – Минин, у Мухатаева – Маша (вместо Дуни), у Цвелограя «Минский сидел на ручке кресла, облокотясь на Дуню», Вика Кузнецова написала вместо «гусар» – «гусляр». Дежурим по школе сейчас мы. Бедные мы, несчастные! Я дежурю у 7 «В». Хотела поменяться с Сашкой К. (он в б «А»), но оказалось, что он – вот ненасытная натура! – дежурит уже в буфете. По-моему, Галя В. сказала мне про них с Юркой неправду. Сегодня специально наблюдала. Сашка-то еще может быть, а вот Юрка… Почему только меня это так интересует? Не знаю. Да, еще вызывали сегодня по истории. Больше ничего примечательного. Сидоров все еще, кажется, ведет себя по-старому. Ну что ж! Ничего не поделаешь. Очень не хочется учить уроки. «Война и мир» так и манит. Сегодня в ДК Ленина концерт произведений Шопена, а я не пойду, не пойду, не пойду…

Как и все, Аня мир читала, войну пропускала. Честно пыталась одолеть и ее, но так хотелось скорей узнать, что же будет с Наташей Ростовой и князем Андреем, с Соней, Пьером, Элен, Долоховым. Было до слез обидно за Соню – мало того что Толстой отобрал у нее Николеньку, он еще и не дал ей выйти замуж за Долохова, который Ане очень понравился! Наташа, уже богатая графиня Безухова, сказала в конце книги Марье – имущему дастся, у неимущего отнимется; Соня неимущая, вот у нее все и отнялось. Что же Ростовы не отдали ее за Долохова? Нет, не отнялось у нее, а они отняли ее счастье по воле автора. Герои Толстого, как казалось Ане, делали иногда что-то только потому, что ему так хотелось. Он придумал княжне Марье красивые глаза, чтобы Николенька, из семьи его любимых Ростовых, материальные дела которых Толстому хотелось поправить, не женился на совсем уж уродине. Вряд ли Николай мог действительно влюбиться в некрасивую девушку, у которой глаза все время на мокром месте, пусть и красивые. Это после красавицы и умницы Сони! А то, что Толстой писал о Вере Ростовой, наводило на грустные размышления: Вера получилась такая, ну, что ли, недоделанная, потому что ее родители воспитывали, а младших детей просто любили. Что, если и Аню родители тоже все время воспитывают вместо того, чтобы просто любить? С другой стороны, это Толстой изображает ее с такой неприязнью, а Вера никому не делает зла, нашла мужа себе под стать и довольна жизнью…

«Что делать?» Чернышевского было не так интересно читать, роман казался ей надуманным, немного искусственным. Но вот неожиданная мысль «жертва – это сапоги всмятку» – запомнилась.

Читала Аня чаще всего стоя на коленях на стуле, локти на столе, ладони поддерживают голову, склоненную над книгой. «Ну кто так читает?» – говорит мама, если это книга или журнал, или: «Как можно так заниматься?» – если это учебник. Мама жаловалась приятельницам, что Аня слишком много читает и слишком рациональна. Сергеевна, которая по-прежнему делала у них время от времени генеральную уборку, как-то услышала и сказала: «Ну! Вот я у одних работала, так там старшая дочка всё книжки читала, ну и меньшая перескочила через сноп». – «Через какой сноп?» – «Ну, вперед старшей замуж вышла». Один дедушка понимал Анину внутреннюю эмоциональность и был рад ее многочисленным интеллектуальным увлечениям, которые, он надеялся, удержат ее от глупостей, не дадут слишком рано разгореться пожару. «Так она никогда не выйдет замуж! Для женщины самое главное – семья», – расстраивалась мама. «Выйдет. Она хорошенькая, – возражал дедушка. – А если дураков будет отпугивать, так и слава Богу».

Аня мечтает о настоящей любви, но иногда ее гложет мысль – а вдруг ее никто не полюбит? Ей нравится Татьяна Ларина, маме – Ольга. Что если этой разницей во вкусах предопределяется судьба – будет или не будет у тебя счастливая, разделенная любовь? Но, как Аня ни старалась вызвать в себе симпатию к Ольге, душе ее была ближе Татьяна.