Текст книги "Детство и отрочество в Гиперборейске, или В поисках утраченного пространства и времени"

56

Ане повезло: у нее прекрасная выпускная программа в музыкальной школе. Вполне приличный этюд, а пьеса – «Весной» Грига. Обычно страстный, здесь он легкий и спокойный, хотя музыка бурлит, искрится, как и положено весной. Несмотря на бурление, в ней есть покой души – состояние, которое она узнала не так давно, пожалуй, на теплоходе, когда Георгий Петрович играл на рояле, – и иногда оно к ней приходит. Наверно, это связано с взрослением. Когда-нибудь, она чувствует, этого будет больше. Пока у Грига ей ближе первая «Поэтическая картинка» con fuoco и начало Первого концерта, но эту пьесу она играет с удовольствием, тем более что та контрастирует по настроению с двумя другими вещами в ее программе, обе в ре миноре: крупная форма – «Фантазия» Моцарта, в которую Аня влюбилась еще в «Артеке», полифония – «Прелюдия и фугетта» Баха, в которые влюбилась сейчас. Все они ее любимые композиторы, но самые любимые у нее – Шуберт и Шопен, в музыке которых больше всего жизни души, а не только духа и ума. Больше всех превозносят обычно Бетховена, и Аня его тоже любит, но любить его по-настоящему ей мешают пафос и дидактика, которые она чувствует во многих его произведениях. Музыка в ре миноре – особенная. Вот и «Реквием» Моцарта тоже написан в ре миноре. Может быть, эта тональность лучше всего позволяет передать трагедию жизни? А вот Шопен избегал ре минора. Почему? Потому что еле жил? Туберкулезный, кашлял все время, жил вдали от родины…

На экзамене Ане поставили пятерку. Она научилась почти полностью контролировать дрожание рук и ног перед концертом. Хорошо сыграла. В комиссии сидели педагоги из музучилища. Ане передали, что завуч фортепьянного отделения при обсуждении спросила, собирается ли Хазанова поступать в училище. И узнав, что нет, сказала «жаль». Девочки, которые собирались поступать, считали Аню дурой: ведь мнение завуча гарантировало поступление. Аня была увлечена музыкой и не возражала бы продолжить обучение, потом поступить в консерваторию. «Ну, и кем ты будешь? Учительницей музыки?» – говорили родители. Они считали, что лучший вариант – это научный работник или инженер.

А вот на выпускном экзамене по теории музыки ее ждал сюрприз. Окончательный балл определялся по сумме трех отметок: диктант, чтение с листа и определение на слух аккордов и интервалов. После экзамена всех позвали в класс, и Валентина Ивановна зачитала им отметки. Аня в самом конце, перед ней Люда Трунова, с которой она играла ансамбль последние годы. «Трунова – за диктант “5”, чтение с листа “5”, аккорды и интервалы “4”, общая “5”. Хазанова – за диктант “5”, чтение с листа “4”, аккорды и интервалы “5”, общая “4”. Как же так? Ведь у нее, как у Люды, две пятерки из трех, почему же у нее общая “5”, а у Ани “4”? Да и не может быть у нее четверки за чтение с листа – ведь ей досталось петь «Гулял по Уралу Чапаев-герой», Аня с первых же нот узнала и легко все пропела. Валентина Ивановна, как всегда, сказала «съехала немного», но это ее обычная придирка. Но все равно, как она могла вывести ей четверку, когда две другие отметки были пятерки! Имеет ли Аня право спорить с учительницей? Может быть, та даже ждет вопроса? Валентина Ивановна избегала смотреть на нее. Спросить? При всех, наверно, неудобно. А потом? Ведь отметки уже оглашены… Пойти пожаловаться директору? Он не музыкант, но вроде бы неплохой человек.

Дома не было никакой реакции – мама молчит, папа молчит. Попросить кого-то из них пойти с ней в школу к директору или к завучу и поговорить она не решилась, раз не предложили, ведь она сама должна уметь за себя отвечать. Так что же– бороться? Ведь она все семь лет лучше всех училась по теории музыки, а тут поставили четыре, и эта отметка пойдет в свидетельство об окончании школы. Викторию Александровну попросить? Но любимая учительница музыки тоже не предложила ей помочь. Аня думала пойти к директору одна, но нельзя же совсем без поддержки. Вдруг в разговоре с ним возникнут проблемы? Эта издевательская четверка занозой сидела в душе. Почему никто из учителей ничего не сказал этой выдре? Ведь наверняка кто-то еще проверял протоколы экзаменов!

57

Сидя у открытой форточки на подоконнике в гостиной, в узкой части эркера, где когда-то сидела с Мурзиком, Аня слушала дождь за окном и Эдиту Пьеху: «В нашем городе дождь, он идет днем и ночью. Слов моих ты не ждешь, ты не ждешь, я люблю тебя молча». Это на стихи Евтушенко. У него столько хороших стихов в сборнике «Взмах руки». «Ко мне подходит та, с которой в ссоре. Как много мы не виделись – три дня!.. Такси, и снег в лицо, и лепет милый: “Люблю… Как благодарна я судьбе! Смотри – я туфли новые купила. Ты не заметил – нравятся тебе?”» Так больше никто не пишет. Простая жизнь входит в его стихи и оказывается, что в ней столько поэзии!

А особенно Ане нравится «Вальс на палубе», где ритм вальса прячется в рваных строчках – даже папа не заметил, пока Аня не прочитала ему эти стихи вслух. Они спорят иногда на шоколадку, кто автор стихов, или на точность цитаты, и последнее время Аня всегда выигрывает. И папа радуется, как будто это он выиграл.

За окном темно от дождя, а в голове сами собой складываются слова в строчки: «Сегодня снова дождь идет, и тихо грусть плывет. И низкий голос женщины мне о любви поет. И волны тех далеких слов несутся за окно, и повисают в воздухе – как капли все равно. И песня та, как грусть, плывет, как капли с высоты. И дождь, как женщина поет, как грусть, слова чисты». Ей хорошо, хотя и немного грустно. Необязательно, чтобы было весело, чтоб тебе было хорошо. И хорошо, что есть и такие стихи, и такая музыка. И все время появляется что-то новое. Например, «Песня петушка» Флореса, ее часто передают по радио, и папа привез Ане пластинку. А Эдит Пиаф и ее чудесный вальс «Падам»! Или романтичные и немножко пошловатые в своей нарочитой сентиментальности «Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой, все для тебя – и любовь, и мечты» и «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна, тайна – это ты». Но, наверно, у земной человеческой любви есть и этот привкус тоже, и люди эти песни любят и любят танцевать под них, потому что они созвучны томлению внутри, когда тело становится гибким и свободным, из души уходит напряжение, и сердце тает, и кружится голова…

58

На каникулы Аня сначала поехала в Москву. Она остановилась у бабушкиной старой подруги, которая и сейчас дружна с дедушкой и Симой, в огромной квартире в районе Песчаных улиц. Вера Дмитриевна наслышана про Анину косу и заранее накипятила ведро воды. Такие замечательные волосы надо мыть только дождевой или кипяченой водой! Когда-то у нее самой была роскошная коса, и вообще она была красавица, да и сейчас еще высокая и статная. В молодости ее портрет писал художник Коровин, но, смеется Вера Дмитриевна, лучше всего у него получилась рука. Аня ездит по всей Москве одна, ходит куда глаза глядят, наслаждается городом. Ленинградцы обычно свысока относятся к Москве, а ей Москва нравилась. Да, нет в ней европейской стройности и соразмерности Петрова творенья, и понятно, почему ее называют большой деревней, но все это и делает ее неповторимо русским городом. Кремль, не похожий ни на одно другое строение в мире, знакомый ей особняк Морозова, Китай-город… А какие названия улиц в Москве – Сретенка, Таганка, Волхонка, Ленивка, Пречистенка… На Ленивке маленькая пельменная, куда она несколько раз уже ходила обедать. Недалеко музей-квартира Пушкина в Хрущевском переулке, Музей изящных искусств имени Пушкина, бассейн «Москва» на том месте, где когда-то стоял большой храм. А еще Аня слушала у Веры Дмитриевны пластинки. У нее большая коллекция, в том числе старые, довоенные. Например, комплект в бордовых с золотом конвертах, где Рахманинов сам играет свои произведения. Первая часть Второго концерта Рахманинова совершенно покоряет ее и в списке любимой музыки отныне будет добавлена к Шопену и Шуберту. Она не так много их играла, но того, что она слышала, достаточно, чтобы понять, что это «ее» композитиры. Когда их слушаешь, свершается таинство: вроде бы простая мелодия, и вдруг – включается сердце, и тогда все поет в унисон: музыка, душа, тело. К Рахманинову такого чувства нет, но начало его Второго концерта такое русское, неповторимое, как лицо Москвы, которое она разглядела в этот свой приезд.

Из Москвы она поехала в Ленинград, а там – на дачу, как обычно. У Сони появились новые знакомые. Один из них, Юра, жил на даче своего деда-профессора, в большом деревянном доме с башенкой, где Аня с Соней часто бывали. Друзья Юры говорили на жаргоне, который был Ане не знаком: клёво, герла, хаза. «Мой папан с твоим батоном опять почапали за пойлом», – сообщил Юре его дружок Костя, войдя на круглую застекленную веранду второго этажа и подсев на диван к девочкам. Вскоре внизу хлопнула входная дверь, Юра насторожился, резко поднялся и пошел к лестнице. Внизу послышался шум передвигаемых стульев, грохот падения, громкий голос Юры «где жрешь, там и срешь» и невнятное мычание его отца. Костя поднялся. «Опять накирялись. Ну, я похилял, мой фазер мог и по дороге отключиться. Чао, бамбины».

Соня рассказала Ане, что Юрин папа был очень красивый, и после войны в институте девушки ему проходу не давали. Юрина мама, некрасивая дочка заведующего кафедрой, влюбилась в него, но он ее не любил, и она забеременела от него, чтобы заставить на себе жениться. Когда он стал напиваться с тоски, говорила: «Пусть лучше пьет, чем ходит по бабам». А теперь у нее есть любовник-доцент, и она хочет с дядей Сашей развестись. Жалко его все-таки. Один раз, когда он был трезвый, он ходил с ними на пляж, и Аню поразила его спина с вырванным куском мяса на боку – след фронтового ранения. Аня знала, что отец помогает Юре с русским и литературой, по которым Юра с трудом тянет на четверку, а мечтает о медали. Однажды Юра должен был переписывать сочинение по Маяковскому, за которое получил двойку, и отец предложил написать за него, чтобы показать, как надо. Юра переписал отцовский текст, сдал и получил пятерку. Способный, видимо, был дядя Саша. Он с пятнадцати лет жил один: его отец, «братишечка», после революции достиг больших высот и был в тридцать седьмом арестован. Забрали и его жену «из бывших». Она вернулась из лагеря и жила с семьей сына. Эта высокая угрюмая женщина совсем не походила на дворянку в Анином представлении. Юра с трудом терпел ее, как и всё, связанное с отцом. Вот тебе и «пусть пьет, чем ходит по бабам!». И все страдают в этом большом, старом дачном доме.

В Ленинграде Аня сходила в Малый оперный на «Летучую мышь», которая так ей понравилась в постановке Свердловского театра оперетты, гастролировавшего недавно в Гиперборейске. «Ах, до чего же, боже, боже, выйти замужя хочу», – пела молодая девица со смешными хвостиками, подпрыгивая от нетерпения. Умора! Но в ленинградском варианте этого эпизода не было, и вообще эта «Мышь» была вся какая-то голубая и стерильная по сравнению со свердловской.

59

Музыкальная школа осталась в прошлом, и у Ани появилось свободное время. Она записалась в волейбольную секцию ДСШ при спортзале титано-магниевого комбината, больше участвовала в художественной самодеятельности. Они организовали в классе ансамбль – Аня играла на пианино, Вова Тараканов на баяне (он тоже окончил музыкальную школу), шесть человек пели. Еще ей предложили петь в школьном женском квартете, что очень ей нравилось. «Зеленою краской в семнадцатый раз окрасила клены весна, и двор, где росли мы, стал тесен для нас, и улица стала тесна. Свой путь прокладывать пора ребятам с нашего двора, пора, пора, пора». Казалось, они пели о себе.

В ноябре у 10 «Б» была вечеринка в школе. Открыв дверь своим ключом, Аня заглянула из прихожей в спальню родителей, которые, лежа на кроватях, молча смотрели на нее. «Что случилось?» И тут папа стал кричать страшно, грубо. Он говорил, что она распущенная, что позволяет садиться себе на голову, что-то еще – обидное, несправедливое. Аня стояла в дверях в пальто, с упавшим сердцем и ничего не понимала. Мама пыталась, но не не смогла остановить извержение брани. Папа продолжал бушевать. В конце концов Аня услышала, что, оказывается, кто-то позвонил из школы, что она попала под машину. Родители в панике позвонили в милицию и в «скорую помощь». Как они, должно быть, перепугались!

Кто бы это мог быть? Зачем? За что? Кто у них в классе на такое способен? А папа тоже хорош – вместо того чтобы обрадоваться, что она жива и невредима, так на нее набросился. «Надо уметь показывать зубы не только в улыбке», – повторил он свою коронку. Вообще-то папа прав, нужно уметь постоять за себя, и она все время этому учится. Нельзя позволять подлецам брать верх, нужно делать все, что можно, чтобы справедливость восторжествовала. Но что она могла сделать в этом случае, непонятно. А вот то, что она не стала оспаривать несправедливую четверку на экзамене в музыкальной школе, она себе никогда не простит. И тогда, кстати, родители ее ничем не поддержали.

На следующий день Аня узнала, что позвонил к ней домой Рэбер, и в учительской с ним был Фихте. Ане говорили раньше, что Рэбер чувствует себя оскорбленным, что он, ариец, должен находиться в одном классе с еврейкой. Но у него мать цыганка, какой же он ариец?! Он и похож больше на мать. Но главное не в этом – пусть сколько угодно считает себя арийцем – а в жестокости, проявленной по отношению к ее родителям. Папа узнал в справочном телефон Рэбера. Мужчина, снявший трубку, выслушал папу и сказал, что у него нет сына. Соврал, или это другой Рэбер, непонятно.

Дедушка предложил отправить Аню в Ленинград, чтобы она там окончила школу. Они рассказывали про английскую школу, где училась Соня, про замечательную туристическую секцию во Дворце пионеров, в которую она записалась, какие у нее там хорошие товарищи. Они ходили с палатками в зимний поход на лыжах (им сделали на заказ специальные палатки с печками), а летом пойдут в поход по Южному Уралу, где Аня никогда не была. Дед и раньше предлагал ей переехать, но Аня не захотела уезжать от родителей, расставаться с Гиперборейском, а теперь, когда всего полтора года осталось до окончания школы… В следующем полугодии у них будет практика по КИПу на калийном комбинате, как с этим быть, непонятно. Ясно, что здесь она сможет получить золотую медаль, а там будут новые учителя – как то они к ней отнесутся? В знаниях своих она была уверена, но уже убеждалась не раз, как много зависит от учителей. Попадется какая-нибудь Курица или Валентина Ивановна, а времени остается так мало… И ведь не все ребята такие, как Рэбер и Динарка. Вот недавно Астахова, взяв Анину худую кисть своей пухлой ручкой, сказала: «Фу, Анька, какие у тебя рабочие руки! И подбородок двойной». «А у тебя тройной», – сказал стоявший рядом Гришка. Аня была рада заступничеству, пусть и по мелочи, ведь сама бы она ничего подобного сказать не могла, говорить людям неприятное противно ее натуре. Гришка хороший и очень независимый, единственный в классе в комсомол не вступил. Аня комсомолка и хотела этого, но Гришку уважает за то, что он поступает так, как считает нужным, хоть это и непросто – идти против большинства.

60

Еще в начале года было решено в зимние каникулы поехать всем классом в Ленинград. Те ребята, которым родители разрешили поехать, несколько раз ходили на железнодорожную станцию разгружать товарные вагоны, чтобы заработать на поездку. Аня работала вместе со всеми – она обязательно поедет тоже. Они будут ночевать в спортзале на матах в одной из ленинградских школ, и Аня сходит на пару дней к деду с Симой, повидается с ними и с Соней. Их сопровождали Эвелина Семеновна и Сергей Прокофьевич. Настроение от поездки было окрашено «Рыжей девочкой» – ее пели везде по радио, и они сами ее напевали: пам-па-ру-ра, па-ра-ру-ра-ру-ра. Аня рада была, что поехала с ребятами, но зимой в Ленинграде было не так хорошо, как летом. Дни короткие, утром и вечером темно, и город обдавал холодом и отчуждением. Может быть, это груз истории, чужих судеб, который летом на свету улетучивается? Интересно, может ли такой город стать для кого-то совсем-совсем своим? В Гиперборейске все по-другому, хотя он на той же широте. Там рядом могучая природа, у которой современность отвоевала себе небольшую площадку. Природа вечная, поражает своей огромностью, но груза ее не ощущаешь – наоборот, она утешает, лечит. Груз вечности не так тяжел, как груз истории.

Их поездкой заинтересовалось местное гиперборейское телевидение, предложили сделать передачу. В студию отправили Аню. Она взяла с собой акварели города, которые нарисовал после поездки Серега Иванов, и показала их, рассказывая о путешествии. Родители смотрели передачу у знакомых, дома у них телевизора не было – они специально не покупали, чтобы Аня не тратила время на сидение перед ящиком, хотя почти у всех в классе телевизор был. Аня выступала в форме с белым передником, наверно, в последний раз: в одиннадцатом классе им разрешат вместо формы носить в школу темные платья, и Аня уже заказала свое в ателье. Последний раз она уложила косы сложной корзиночкой, прикрепив сбоку большой белый бант: в конце учебного года она неожиданно для всех подстриглась. «Раньше ты ходила, как королева, а теперь – обыкновенная девочка», – сказала, встретив ее на улице, учительница литературы Марья Макаровна. В ответ на Анин рассказ об этом мама вспомнила своего школьного военрука по фамилии Сирота-Казанский, который сказал ей: «Вместо того чтобы подавать пример другим, вы плететесь за расхлябанной толпой». Почему учителя любят делать такие заявления, как будто они на сцене? А на уроке военного дела он диктовал им определения: «Человек, посоженный на лошадь, – конница. Человек, ссоженный с лошади, – пехота». А у Ани в школе все учителя к ученикам обращаются на ты, и у них нет военного дела, как в тридцатые годы, – интересно почему? Зато у мамы в школе не было домоводства.

Учебный год уже закончился, и 10 «Б» договорился встретиться у лодочной станции в парке на пруду. Войдя в парк, Аня издали увидела шедшую навстречу Марью Макаровну рядом с молодым мужчиной. Они быстро свернули в сторону, сделав вид, что не заметили Аню. Значит, это правда, что Макара гуляет со своим бывшим учеником? Ей уже под сорок, замужем никогда не была. Если бывают некрасивые женщины, то это она: круглые очки на квадратном лице, чуть сутулая, плоская сзади фигура без талии, почти никогда не улыбается. Маленький воробышек на высоченных каблуках. Очень внимательно смотрит. Но что-то в ней привлекает, и дело не в том, что Аня любит ее предмет. Макара их учит думать, требует «свои мысли» в сочинениях. Недавно она задала им учить наизусть «Деревню» Пушкина. Накануне в школе был концерт, и никто не успел выучить. Это ведь не «Зима! Крестьянин, торжествуя…», которая сама запоминается.

– Жданов!

– Я не успел выучить, после концерта поздно пришел.

– Это не отговорка! Третьякова!

– Не выучила. Трудно очень запоминается, Марья Макаровна.

– Клюнд!

– Не учил.

– Да вы что, сговорились? Хазанова!

Видно, надеялась на Аню, как на палочку-выручалочку, зная, что она легко стихи запоминает. Но она полностью стихотворение не помнила. Могла бы, конечно, начать читать, Макара бы подсказала. Но Аня, как и все, не учила его, и потому не знала его целиком.

– Я тоже не выучила.

– Садись! Единица! – Лицо Марьи Макаровны стало багровым. – Поднимите руки, кто выучил?

Ни одной руки.

– Всем до одного ставлю единицы!

А на следующий день, подойдя к Ане в коридоре, сказала, что была не права, просит простить ее и говорит, что единицы в журнале стерла. Вот это да! Кажется, никогда еще учителя не просили у учеников прощения. Это требует смелости, как и то, что она на виду у всего города встречается с бывшим учеником на пятнадцать лет моложе ее.

Все уже собрались на берегу, когда подошла Аня. Тут реакция была совсем другая, чем у Макары или у встретившего ее школьного завхоза, который даже прослезился: «Такая коса была!» Девочки трогают Анины волосы, говорят, что ей очень идет, мальчики в состоянии восхищенного шока. В прошлый раз, когда они катались на лодках, Аня была в лодке с Коротких и Крымовым, и она ждала, что они снова ее позовут, но они не позвали, и когда Рэбер крикнул «Аня, давай со мной!», она села с ним, хотя он ей не нравился своим недобрым нахальством и конфетной красотой. Он извинился тогда перед ней за свой дурацкий звонок, но забыть такое невозможно. На середине пруда все лодки сошлись, стукаясь носами и бортами, ребята начали обливать друг друга водой. Все веселились, но было немного не по себе: а вдруг лодка перевернется? Аня встала, чтобы перейти на корму, и со всех сторон в нее полетели брызги, белое платье с мелкими розочками и длинным рядом пуговиц в тон цветам, застегнутых на воздушные петли, совершенно промокло. «Ева», – громко сказал Рэбер.

На другом берегу к ним присоединился Леша Ковалев, приплывший на своей лодке с Зырянки, где жила его семья в собственном доме. Было непонятно, что делать – купаться еще холодно, в лес идти не хотелось – и Белова предложила вернуться и пойти к ней домой потанцевать. Лодки стали отплывать одна за другой, и вдруг Аня поняла, что остается одна. Проситься в лодку к Рэберу она не хотела и окликнула Крымова с Коротких, но они молча продолжали грести, удаляясь от берега. В чем дело? Обиделись, что она поехала с Рэбером, а не с ними, как в прошлый раз? Но какая разница, с кем плыть? Нет, разница, конечно, есть, ну так почему же они ее не позвали? Ковалев, увидев, что Аню оставили на берегу, вернулся и предложил ее отвезти. Она села в его тяжелую лодку с высокими бортами. Леша сказал, что отвезет ее в парк, а потом вернется домой. Она не так хорошо знала Лешу – он пришел в класс недавно, редко участвовал во внеклассных мероприятиях, но хорошо учился, много знал, а главное, хорошо соображал. Явно был самым толковым среди мальчиков в классе и казался взрослее других, хоть и был на год моложе всех. Вот и сейчас он повел себя как взрослый, как настоящий товарищ, а другие… Ей было обидно до слез, но она сдержалась при Леше.

На берегу ее ждала Галка.

– Ты вся мокрая, пойдем, переоденешься – и к Лидке. Все уже ушли.

– Не пойду я, после того что они устроили. Как так можно? Что это, месть за то, что я с Рэбером поехала? Нужен мне этот Рэбер! Мы же все в одном классе!

– Не обращай внимания, они просто все с ума посходили. Когда тебя увидели сегодня, дар речи потеряли.

– А я чем виновата?

– Ты ни в чем не виновата. Дураки влюбленные. Пойдем, Анютка, все будет хорошо.

На застекленной веранде коттеджа, где жила Лида Белова, играла музыка, но никто не танцевал. Долгих вскочил, уступая Ане место. Она села, повернула голову и увидела три пары карих глаз, уставившихся на нее – Крымов, Коротких и Фихте смотрели на нее так откровенно, как никогда раньше не смотрели. Долгих пригласил ее танцевать. Когда закончился танец, ее пригласил Крымов, потом Фихте, потом маленький Жданов. Больше никто не танцевал. Мальчишки наперебой приглашали Аню, как будто заглаживая то, что произошло на пруду. Кроме нее приглашали только Галку и Лиду, и как будто не замечали остальных девочек. Это принимало такой демонстративный характер, что, когда кто-то пригласил Аню в очередной раз, она отказалась: «Пригласи кого-нибудь, я устала». После этого начали приглашать и других, и это немного заземлило атмосферу, в которой Аня впервые в общении с одноклассниками ощутила заряд чего-то, с чем раньше не сталкивалась, – взрослого, темного, что они не умели контролировать.