Текст книги "Тощие ножки и не только"

– Рябь исчезла с поверхности пруда сознания, – произнес вибратор с нескрываемым одобрением.

А вот на поверхности Атлантики рябь была очень даже бурной, то и дело грозя выплеснуть Жестянку Бобов из его(ее) перламутрового будуара посреди завитков Раковины. Рябь же, возникшая в ресторане «И+И», грозила разрушить заведенный порядок вещей.

* * *

Было четыре часа пополудни, день недели – понедельник, месяц – сентябрь. Вернее, конец сентября. То есть уже самый-самый конец, так что, чтобы отличить его от октября, приходится напрягать зрение. Окуните ломтик хлеба во взбитое яйцо. Это сентябрь – золотистый, мягкий и липкий. Пожарьте хлеб – и вы получите октябрь. Он вкусней, суше, с румяной корочкой. Так вот день, о котором идет речь, пришелся как раз на середину поджаривания тоста. В воздухе слегка попахивает холодным джемом.

В понедельник вечером в баре ресторана «И+И» постоянные посетители собрались, чтобы посмотреть на гигантском телеэкране футбольный матч. Однако до вбрасывания было еще несколько часов, и разговор в зале зашел о других вещах. Вернее, о другой вещи.

– У нее такой вид, будто ей все осточертело.

– Вряд ли. Скорее она чем-то напугана.

– Ну, не знаю.

– А по мне, и то, и другое. Ей все осточертело, и она напугана. С ума можно сойти. Такое впечатление, что, если затащить эту пигалицу в постель, она и там будет смотреть на тебя с кислым видом с начала и до конца.

– Это точно.

– Лучше не скажешь.

– Э нет. Думаешь, она так тебе и будет спокойно лежать? Да она устроит тебе скачки на дикой кобылице. Но все равно будет смотреть на тебя так, будто ей все надоело или она чем-то напугана. Не знаю, как вы, а я от этого еще больше распаляюсь. Только и делаю, что представляю себя с ней, даже спать по ночам перестал.

– Это ты верно. В кино, когда зенсины занимаются любовью, у них такой вид, как это говорится, головокрузительный. Головокрузительный и благодарный. Вот в этом-то и осибка. Музсин куда сильней возбуздает, когда у зенсин такой вид, словно им все надоело и они сем-то напуганы. Тогда музсины прыгают с мест и сметают сирму. Ну как тут устоис?

– Все дело в ее возрасте.

– Это точно. Она смотрит на тебя, будто ты ей надоел или ее напугал, потому что она еще ребенок и годится нам в дочери.

– Будь она моей дочерью, я бы уже давно угодил за решетку.

– Это извращение. Но и я за себя не ручаюсь.

После чего слышится взрыв напряженного смеха. А тут и официант с подносом фалафеля – это по крайней мере единственное блюдо в меню, о котором не скажешь, что, судя по его вкусу, его соскребли с фитиля лампы Аладдина.

– В любом случае лицо, а тем более выражение лица, тут ни при чем. Все дело в теле, как она им двигает.

– Oui. Да. Эти маленькие сисечки, как красиво они у нее подрагивают!

– Я повидал сотни исполнительниц танца живота, В буквальном смысле сотни. Моя двоюродная сестра исполняла этот танец лучше, чем любая другая женщина в Стамбуле. Но эта девчонка Саломея, что танцует здесь…

– До нее всем им далеко. Ее движения мягче и нежнее и в то же время, они такие страстные, такие сильные… Ее танец, он такой…

– Никакой.

Это в разговор вступил детектив Шафто. До сих пор он держал нос опущенным в пивную кружку, и это первое слово, какое он проронил с того момента, как забрел сюда. Все уставились на него, не веря собственным ушам.

– Не понял?

– Что значит никакой?

– То, что он никакой. То, что она исполняет здесь, – это пустышка, а не танец. Детская ерунда. Причем во многих отношениях.

– Что вы этим хотите сказать? – Мужчины с уважением относились к мнению мускулистого чернокожего человека. В конце концов, когда-то он сам играл в футбол. И часто знал про Саломею такие вещи, каких, кроме него, не знал никто.

– То, что, если, по-вашему, танец, который она исполняет здесь, это такая классная вещь, интересно, что вы скажете, когда увидите, как она исполняет Танец Семи Покрывал.

Когда на него обрушился мощный залп вопросов, детектив вынужден был признать, что лично сам он танца этого никогда не видел, а только слышал отзывы. Однако согласно неназванным источникам, если бы Саломея исполнила его – а она, скорее всего наотрез откажется, – то все другие танцы, которые она исполняла до этого, показались бы по сравнению с ним пресными, бесцветными, заурядными.

Зал притих и оставался таким на протяжении почти всего футбольного матча.

Слух распространился, подобно кожному заболеванию в колонии иезуитов. Наверно, не нашлось ни одного посетителя, старого или молодого, который при входе в ресторан не поинтересовался бы у Спайка:

– Когда она исполнит Танец Семи Покрывал?

Во время выступления Саломеи в перерывах между номерами посетители то и дело выкрикивали «Даешь Танец Семи Покрывал!», словно требовали отрок-звезды исполнить полюбившуюся им мелодию. Когда это случилось первую пару раз, девушка заметно испугалась, словно кто-то приставил ей к виску пистолет, однако впоследствии вроде бы как привыкла к этим выкрикам и всякий раз, заслышав: «Хотим Танец Семи Покрывал!», на губах ее начинала играть легкая улыбка, и Саломея едва заметно качала головой.

Этот легкий отрицательный кивок – вот и все, чего смогли добиться от нее Спайк и Абу. Они бросились уговаривать руководителя ансамбля, но тот вел себя так, словно дефицит зубов каким-то образом отразился на его слухе.

– Как-нибудь в другой раз, – отвечал он с задумчивым видом, глядя куда-то вдаль, – когда зацветут абрикосы.

Абу был знаком с арабским выражением и поэтому знал, что фраза эта означает примерно то же самое, что и «когда рак на горе свистнет».

– Скажи ей, что, если она станцует Танец Семи Покрывал, я удвою ей жалованье! – Он схватил старика за лацканы потертого синего костюма.

– Тоже? – постучал себя по груди руководитель ансамбля.

– Когда зацветут абрикосы! – ответил ему Абу. – Вам и без того платят больше положенного.

Старик ушел, а Абу остался скворчать, как кусок шаурмы. Затем он посовещался со Спайком. Оба были заинтригованы легендарным танцем ничуть не меньше других.

Неделю спустя Абу сделал новое предложение.

– Если Саломея исполнит Танец Семи Покрывал хотя бы один-единственный раз, мы заплатим ей в тройном размере, а тебе – в двойном, но только учти – всего за один вечер.

Продемонстрировав десны, такие же розовые и гладкие, что и отверстие морской раковины, руководитель музыкантов пообещал сделать все, что в его силах. Однако на следующий день старый хрыч отвел Абу в сторону, чтобы сообщить ему – мол, увы, бесполезно.

– Даже за тройную плату?

– Дело не в деньгах, мой щедрый благодетель. Все дело в традиции. В женских секретах, хотя мы, мужчины, и делаем вид, что они нам неинтересны. Дело в личном настроении. Эта девушка не по годам умна. Она самая младшая из студенток, что учатся на медсестер при больнице «Бельвью». А еще она мечтает вернуться на родину, чтобы ухаживать за своим народом. Прошу меня извинить, достопочтенный господин, но она никогда не согласится исполнить этот танец.

– Никогда?

– Не знаю, может, в один прекрасный день, когда…

– Зацветут абрикосы, – закончил его фразу Абу и выставил старика из офиса.

* * *

Как-то раз в октябре во второй половине дня Эллен Черри сняла на столике администратора телефонную трубку и впервые за много месяцев услышала, что в ресторан подложено взрывное устройство. Прежде чем вместе с остальными покинуть помещение, она позвонила хозяевам в теннисный клуб. Те, даже не переодевшись, прибыли на место происшествия – в белых полотняных шортах и белых хлопчатобумажных свитерах. Правда, на Спайке были белые теннисные кроссовки, а вот Абу успел сменить свои «найки» на кожаные черные ботинки. В их начищенных до блеска носах отражалась мигалка микроавтобуса, в котором прибыли саперы.

– Просто кому-то захотелось вспомнить старые времена, – улыбнулся Абу. – Ну, кто бы мог подумать, что религиозные экстремисты не лишены сентиментальности!

– Э нет, – возразил Спайк. – По-моему, на сей раз это подстроили сами легавые. Не иначе как у них намечается вечеринка, а спиртного явно не хватает. Вот и решили поживиться за наш счет.

– Как, однако, вы все легкомысленно воспринимаете! – произнесла Эллен Черри с легкой укоризной в голосе.

Спайк потрогал шрам у себя на лбу.

– Уж кто-кто, а я все воспринимаю серьезно, – возразил он. – Просто мне подумалось, что это какой-то шиккер[x]  [x] не-еврей (идиш).


[Закрыть] разозлился и решил отомстить нам за то, что наша маленькая леди отказывается исполнить Танец Семи Покрывал.

– Неужели это имеет какое-то отношение к танцу? – удивилось Эллен Черри. – Все только и знают, что говорят о нем, словно это бесплатный секс с мороженым, хотя никто толком не знает, что это такое.

– А все этот сыщик. Это он заварил эту кашу, – проворчал Спайк, имея в виду детектива Шафто.

– Э нет, все дело в самом танце, – вмешался Абу. – Судя по всему, такой действительно имеется в ее репертуаре.

– И что в нем такого особенного? О нем что, упоминается в Библии или что-то в этом роде?

Было всего три часа дня, но на выезде с автострады им. Дж. Кеннеди на Сорок девятую улицу уже образовалась пробка. Клаксоны пронзительно сигналили, словно пытаясь перекричать друг друга, моторы натужно урчали, и Эллен Черри то и дело приходилось напрягать слух, чтобы расслышать объяснения Абу. У нее даже слегка заболели уши.

– Нет, в Библии о нем нет прямого упоминания. Правда, Иосиф Флавий пишет, что этот танец исполняла библейская Саломея на пиру в честь дня рождения ее отчима, царя Ирода.

– На том самом, на котором из торта выскочила голова Иоанна Крестителя?

– В некотором роде. Кстати, имя Саломея того же самого семитского корня, что и слово «шалом», или «салям». То есть «мир». Так что наш любимый город Иерусалим – это не только обитель мира, но и обитель танцующей девушки.

– Чего-чего?

– Танцующей девушки.

– Как мило, – заметила Эллен Черри.

– Лично мне нравится, – добавил Спайк.

– Но сам танец будет подревнее царя Ирода и этой самой его падчерицы, Саломеи, – продолжал Абу. – Собственно говоря, он ужасно древний и очень-очень языческий. Он связан с мифом об умирании и новом рождении солнечного божества. Убитая горем супруга, богиня луны, отправляется в подземное царство спасать любимого мужа, но чтобы вызволить солнце из его подземной темницы, ей приходится у каждых ворот – одно за другим – сбрасывать с себя что-то из одежд.

– Но зачем?

– Понятия не имею. Однако танцевальное воплощение этого мифа дожило до времен римского владычества. И пользовалось популярностью у евреев. Танцовщицы, одно за другим, роняли каждое из семи покрывал у семи ворот Иерусалимского Храма. Так что у седьмых ворот они уже стояли в костюме праматери Евы, хотя я бы не стал изображать это так, будто Ирод попросил падчерицу исполнить для него на пиру этот танец именно по этой причине. Я где-то читал, будто покрывала эти символизируют наши заблуждения. По мере того как с танцовщицы падает очередное покрывало, рушится очередная наша иллюзия – и так до тех пор, пока взору нашему не откроется главная загадка жизни.

– Что-что? – переспросила Эллен Черри. – Я не расслышала.

Не успел Абу повторить сказанное, как с другой стороны площади ООН пришла весть, что полицейские действительно обнаружили взрывное устройство. Оно было заложено за бамбуковую обшивку рядом с эстрадой. Спайк и Абу не знали, что на это сказать. Эллен Черри моментально подумала про Бадди Винклера.

Ложная тревога. Бомба оказалась магнитофоном с дистанционным управлением. Наверно, кто-то, может, даже официант, спрятал его там, чтобы втихаря записать выступление ансамбля или бубен Саломеи.

– Наверно, хотел заработать себе лишнюю сотню зеленых, продавая пиратские записи, – предположил Спайк.

– Это что, старая американская мечта или уже новая? – поинтересовалась у него Эллен Черри.

– Уж лучше разбойный капитализм, чем бомба. Для двух старых редисок, как мы с тобой, жизнь стала чересчур уж спокойной. Похоже, что религиозные фанатики действительно начитают понимать толк в религии.

– Знаете, – заявила Эллен Черри, – никак не могу понять, откуда у этих сект такая популярность. Ну, ладно, допустим, люди не хотят думать сами. Им легче жить, когда за них думает кто-то другой. Но неужели так оно и есть? Неужели они и впрямь такие ленивые либо ловят тайный кайф от того, что кто-то вечно промывает им мозги?

– Лично я сомневаюсь, что удовольствие играет здесь какую-то роль, – произнес Абу. – Степень упорядоченности, какую ищут для себя в жизни люди, всегда находится в прямой зависимости от количества хаоса, царящего у них внутри.

– Тогда старина Бумер должен быть спокоен как ведро с дверными ручками.

Эллен Черри улыбнулась, задумавшись на мгновение об антипатии Бумера к обладателям правильных, зашоренных и закоснелых взглядов.

– Жаль, что вы с ним никогда не встречались, мистер Хади. У меня такое чувство, что вы бы с ним здорово поладили.

Абу и Спайк странно переглянулись. Настолько странно, что Эллен Черри прониклась подозрением. И умоляюще посмотрела на них обоих.

– Так скажем ей или нет? – спросил Спайка Абу.

– Давай, – отозвался тот. – Она это заслужила.

– В чем дело? На что вы намекаете?

– Только не волнуйся, дорогая. Просто в ближайшем будущем нам с Абу представится возможность познакомиться с твоим Бумером.

– Видишь ли, Эллен Черри, в прошлом году мы со Спайком решили подарить Иерусалиму скульптуру. Ее предполагалось установить у Яффских ворот в пострадавшем от военных действий квартале. Там сейчас ведутся восстановительные работы. Мы держали свою роль в секрете, ведь у нас и без того хватало неприятностей с рестораном, и наше партнерство вызывает у многих противоречивые чувства. Через посредников мы сделали заказ израильскому скульптору по имени Амос Зиф.

– Ага! – воскликнула Эллен Черри, словно у нее в мозгу вспыхнула лампочка.

– Верно, ага. Вскоре мы узнали, что Зиф взял себе в напарники не-израильтянина, что нас вполне устраивало, потому что нам хотелось, чтобы памятник являл собой синтез самых разных культур. Кроме того, до нас дошли слухи, что твой драгоценный Бумер Петуэй принимает участие в создании скульптуры в Иерусалиме. Но лишь недавно мы, что называется, сложили все вместе и…

– Черт возьми! – вырвалось у Эллен Черри. – Если мир станет еще меньше, нам всем придется сесть на диету.

– Ты, как всегда, права. Но у нас возникла проблема. Говорят, твой Бумер производит гигантских цыплят.

– Индеек. Гигантских индеек.

– Индеек, брюки-небоскребы, налоговые декларации для шпионов, работающих на две разведки. А это, согласись, отнюдь не то, что мы хотели бы видеть.

– Понятно.

– Так что мы слегка озабочены, – добавил Абу. – Озабочены как формой, так и содержанием. И мы потребовали, чтобы, прежде чем работа над памятником пойдет дальше, нам показали макет скульптуры.

– Там или здесь?

Спайк и Абу в одно и то же мгновение пожали плечами – Абу на арабский манер, Спайк – на еврейский. Казалось бы, совершенно одинаковые жесты, однако столь же отличные друг от друга, как отличны друг от друга феска и ермолка.

– Ответ мы еще не получили, – пояснил Спайк, после чего переключил внимание на бамбуковую обшивку. Полицейские отодрали ее от стен, и она осталась болтаться клочьями, словно рваная блузка на отлупцованной мужем неверной жене. – Интересно, во сколько обойдутся нам штукатурные работы?

Было принято решение оштукатурить внутренность ресторана, а для этого закрыться на три дня до и после Дня Благодарения, чтобы рабочим никто не мешал.

– Работники получат небольшой оплачиваемый отпуск, – объявил Абу.

Как и следовало ожидать, новость эта была воспринята на ура – той осенью условия работы были в высшей степени лихорадочными. Однако кое-кто из постоянных клиентов возмутился. Ведь им не только целую неделю придется обходиться без Саломеи, но и, что так же немаловажно, без футбола. А ведь согласитесь, хорошая игра на День Благодарения – это примерно из тон же оперы, что и виски на день святого Патрика.

– Теперь мне придется сидя дома смотреть футбол на экране размером с десятицентовик! – пытался разжалобить хозяев представитель Греции. – А вдобавок в самый разгар игры еще оказывать знаки внимания дражайшей супруге!

– Дураков работа любит, – зевнув, заметила Эллен Черри.

– Осмелюсь заметить, что сказанная вами фраза несет в себе противоречие.

– Идите вы в жопу! – огрызнулась Эллен Черри. На нее вновь нашла меланхолия несостоявшейся художницы.

– Оксюморон! – воскликнул доктор и принялся объяснять почему. – Как можно пойти в жопу, ибо это то самое место, откуда растут ноги. То есть они идут из жопы, но никак не в нее. Разве я неправильно говорю?

Эллен Черри вздохнула. До Дня Благодарения оставалось ждать еще несколько недель.

Тем временем изорванную в клочья бамбуковую обшивку на скорую руку временно прилепили назад к стенам, отчего могло показаться, будто на них нанесли слой каких-то особо питательных хлопьев для завтрака. И в этой богатой клетчаткой обстановке Саломея продолжала исполнять свои старые номера, упорно отказываясь вынести на суд зрителей Танец Семи Покрывал – отказывалась и все тут, сколько бы человек ни умоляли ее снизойти к их просьбам.

Ноябрь. Саломея плясала, Эллен Черри выполняла обязанности администратора, а израильтяне участвовали в выборах. Бумер писал об этом в письме Эллен Черри. Грязные уловки, липовые атаки террористов, наглая ложь, угрозы и беспардонное запугивание со стороны политиков всех мастей. Естественно, что победа досталась правым консерваторам. Им близок и понятен только Хэллоуин. Либералам – только Рождество. Вам хочется население держать под контролем? К чему обещать ему разные блага? Создайте для него врага пострашнее. Коммунизм как страшилка давно устарел, зато на смену ему пришли такие ужастики, как терроризм и наркотики. Ими запугивают и держат в узде не склонные к собственному мнению массы.

«Я это узнал, читая шпионские романы, – писал Бумер. – Если вам хочется, чтобы ваши дети знали, как устроен мир, отберите у них учебники истории и обществознания, зато дайте в руки несколько хороших шпионских романов. Кстати, ты бы не могла прислать мне новую книжицу Тома Клэнси? Здесь их не купить».

Далее Бумер писал, что после того, как правые окончательно закрепятся у власти – официально они возьмут в руки ее кормило в январе (кстати, на этот месяц запланировано открытие их с Зифом творения), – можно как пить дать ожидать, что из стана правых раздадутся возмущенные голоса.

Затем под нацарапанным печатными буквами заголовком «ТОЛЬКО ДЛЯ ТВОИХ ГЛАЗ» следовало пространное описание памятника, которым Бумер, надо сказать, немало ее удивил.

Бумер описывал скульптуру в мельчайших деталях. Он не только живописал ее формальные особенности, но и делал по ходу комментарии из области мифологии, истории и культуры, источником которых ему вряд ли могли служить шпионские романы. Что бы ни думала Эллен Черри об этом Бумеровом творении с эстетической точки зрения, она искренне восхитилась словесным его портретом – и это несмотря на кошмарные каракули, в которых тот был выполнен. Она закрыла глаза и моментально представила себе – нет, не скульптуру, которая была столь живописно и убедительно изображена Бумером, а его собственную голову, которую растительность покидала со скоростью примерно равной той, с какой озоновый слой покидает Арктику. Злость на бывшего мужа постепенно уступила место тоске по нему, призрачной бессознательной тоске, что шла дальше, чем чисто физическое влечение, – она страшно скучала по нему как личности, как человеческому существу… скучала по его остроумию?

Эллен Черри стряхнула с себя эти дурацкие грезы и вернулась к письму. Ей показалось, что Бумер угодил в какие-то неприятности с властями, а причиной тому – содержимое ящика, который отправил в его адрес Бадди Винклер. Таможенники в Тель-Авиве наложили на посылку арест, сочтя ее содержимое подозрительным.

«Сейчас ведется расследование, и у меня такое предчувствие, что впервые в жизни я буду вынужден воспользоваться услугами адвоката. А это конец всему чистому и возвышенному. Как только человек опускается на грешную землю и впервые нанимает себе адвоката, то все, капец, – можно сказать, он уже зарезервировал себе место на посудине в ад».

Послание завершала фраза веселого и фривольного характера. По мере написания письма каракули Бумера стали почти неразборчивыми, и хотя Эллен Черри не до конца поняла заключительную ремарку, она могла поклясться, что было в этих словах нечто фривольно-игривое. Подпись Бумера напоминала усы преподавателя латиноамериканских танцев. В самом низу страницы был добавлен постскриптум, сделанный едва ли не каллиграфическим почерком. Наверно, Бумер дописал эту строчку утром, на свежую голову. В ней говорилось: «Ладно, про Клэнси это я просто так, к слову. Не бери в голову».

Ноябрь выбросил карты – двух черных тузов, парочку трясущихся троек и тыквенного валета. Саломея плясала, Эллен Черри выполняла обязанности администратора, и когда пришли штукатуры, их обеих отправили домой.

В среду, накануне Дня Благодарения, Саломея проснулась утром (по-видимому) для того, чтобы зубрить химию, менять повязки и утирать губкой пену с губ свихнувшихся и наркоманов. Эллен Черри (с большей долей вероятности) проснулась для того, чтобы поваляться в постели и попредаваться грустным мыслям. Какое-то время спустя ей наскучило страдать. Она поднялась, совершила утренний туалет и разогрела себе на завтрак сковородку шаурмы. Сам факт, что ей придется завтракать разогретыми остатками шаурмы, поверг ее в еще большее уныние. Хотя, сказать по правде, шаурма оказалась не так уж и плоха. Ее по крайней мере можно было нарезать кусочками – в отличие от такого блюда, как баба-гануг. Однажды Эллен Черри уже пробовала есть на завтрак баба-гануг и даже сумела проглотить несколько ложек, однако вкусовые анализаторы моментально направили ей ноту протеста, заявив, что-де подобное поведение идет вразрез с Женевской конвенцией.

Эллен Черри стало жалко себя, любимую, что ей придется провести такой важный праздник в одиночестве. И все потому, что Пэтси улетела на неделю во Флориду. Правда, она обещала к Рождеству переехать в Нью-Йорк и даже собиралась какое-то время пожить удочери, пока не подыщет себе квартиру. Поиски наверняка затянутся: искать в Нью-Йорке квартиру – это все равно что пытаться изобрести универсальное средство от насморка. Из чего Эллен Черри сделала вывод, что будет весьма разумно, если она проведет этот последний месяц свободы и одиночества с пользой для себя. Кроме того, на День Благодарения ее пригласили Абу с Набилой. Так что жалость к себе можно на время задвинуть куда-нибудь подальше, и ничего страшного, что теперь у нее нет ни мужа, ни любовника, ни отца. Это еще не повод, чтобы страдать.

Эллен Черри снова задолжала за квартиру и в который раз предавалась размышлениям о финансах. Однако в дополнение к оплаченному мини-отпуску Спайк вручил ей по случаю праздника премию в тысячу двести долларов. Что ж, это временно поправит ее дела. В более же длительной перспективе ей надо что-то придумать, чтобы свести концы с концами. До сих пор это ей удавалось. Но ясно было одно – ни за что на свете она не станет создавать картины для Ультимы Соммервель лишь затем, чтобы разжиться наличностью. Как сама Эллен Черри не раз выражалась насчет живописи: «Заниматься этим ради денег – это совсем не одно и то же, что заниматься этим потому, что ты не можешь этим не заниматься». Что ведет нас к четвертому участнику блюзового квартета – извечному конфликту между жизнью и искусством. Каждый второй прохожий на улице – это несостоявшийся супруг той или иной музы. Их можно встретить повсюду: подававшие надежды гитаристы, у которых не нашлось времени, чтобы упражняться в игре; подававшие надежды писатели, у которых развилась аллергия на одиночество; подававшие надежды актрисы, которым не хватило силы воли противостоять материнским инстинктам; несостоявшиеся поэты, которые обнаружили, что спиртное пьянит куда сильнее; чем поэзия; несостоявшиеся кинорежиссеры, которые по причине недостатка упорства закончили свою карьеру в рекламе; певцы, горшечники, танцоры – все эти бывшие юные дарования, что по причине недостатка всего одного вольта настойчивости, одного-единственного фермента целеустремленности, лишнего ватта стойкости были обречены клеить стены своих жизней пустыми фантазиями и тайным разочарованием. Эллен Черри поклялась себе, что скорее станет завтракать живыми тараканами, чем уподобится этой компании!

Внезапно она встала и развернула к себе один из приставленных к стене холстов. Даже не потрудившись переодеть кимоно, она схватила банку белил и принялась густо забеливать картину. Узнай об этом Жестянка Бобов, что сейчас дрожал(а) за свою жизнь на неспокойных просторах Атлантики, он(а) бы наверняка вывалился(ась) из своего розового вместилища за борт, пополнив груды мусора, к которым на дне морском крепятся морские звезды.

На изображение постепенно опускался сивый туман белил, и вскоре верхняя часть картины уже скрылась за его плотной завесой. Так что Жестянку Бобов вряд ли утешило бы, что ниже белесого облака все еще проступала надпись «Бобы… в томатном соусе».

– Представьте себе, что Гилберт Стюарт, набравшись нахальства, в одно прекрасное утро взял и замазал белилами верхнюю половину портрета Джорджа Вашингтона? – наверняка задал(а) бы вопрос Жестянка Бобов. – Смогли бы тогда дети, глядя на двойной подбородок и круглый белый воротник, узнать в них того, кто был первым в сражениях, первым в мирных начинаниях, первым в сердцах своих соотечественников? Что, если бы Леонардо…

Нет, Жестянка Бобов наверняка бы обиделся(ась), хотя ему(ей) и показалось бы любопытным, что половина портрета осталась нетронутой.

Объясняется это тем, что в тот момент, когда процесс забеливания картины шел полным ходом, в дверь постучали.

– Кто там? – крикнула Эллен Черри.

– Посыльный.

– Посыльный?

– Вам цветы.

Хм… более чем странно. Все посылки, в том числе и цветы, было принято оставлять у швейцара. Нет, что-то здесь не так. Более того, голос (мужской) имел странный акцент, словно южанин пытался говорить по-французски. На ум тотчас пришел Бадди Винклер, однако голос явно принадлежал кому-то другому, и Эллен Черри ощутила нечто, весьма близко напоминающее мандраж.

Не снимая цепочки, она слегка приоткрыла дверь – чуть-чуть, на самую щелочку. Там стоял посыльный в униформе – словно только что переместившийся сюда из двадцатых годов. На нем был сизоватый мундирчик с двумя рядами медных пуговиц, брюки-галифе, заправленные в высокие зашнурованные ботинки, и офицерская фуражка с блестящим черным козырьком – ни дать ни взять шофер Великого Гэтсби. И хотя Эллен Черри сочла его ходячим анахронизмом, вместе с тем она была вынуждена признать, что в принципе любому из дорогих цветочных магазинов не стоило большого труда заставить своего рассыльного напялить столь дурацкий наряд. Более того, отметила она про себя, загадочный визитер действительно держал в руках длинную зеленую коробку, в какие обычно упаковывали розы. А еще у него был с собой коричневатый конверт с эмблемой книжного магазина. Это поначалу показалось Эллен Черри подозрительным, хотя если он работал в агентстве, то, кроме цветов, вполне мог разносить и книги. И все равно, что-то в нем ей не нравилось. Было в его облике нечто фальшивое. Например, темные очки и небольшая бородка, которые куда уместнее смотрелись бы где-нибудь на бразильском пляже. Как странно он смотрит на нее, как нервно облизывает губы…

Свободной рукой она поплотнее, под самую шею, запахнула на груди кимоно. Если этому клоуну хочется поглазеть на голое женское тело, то на это есть стриптиз. Эллен Черри подумала, не открыть ли ей дверь пошире, чтобы принять цветы. В конце концов, в его галифе ширинка на старинный манер, на пуговицах. Не слишком удобная вещь для насильника. С другой стороны, а вдруг эта коробка от Дядюшки Бадди и в ней вовсе не розы, а что-то другое? Да и этот тип в клоунском наряде все таращит на нее глаза и облизывает губы. Эллен Черри почему-то стало не по себе.

– Оставьте цветы у администратора в вестибюле, – сказала она и захлопнула дверь, а захлопнув, приложилась к ней ухом, прислушиваясь. Прошло несколько минут, прежде чем она услышала, как утренний гость направился по коридору в сторону лифта. Затем Эллен Черри выглянула в окно, чтобы проследить, как он выходит из «Ансонии». Зеленой коробки в руках у него уже не было, только пакет. Значит, все нормально, решила она, но в следующее мгновение он обернулся и бросил взгляд вверх, в ее сторону. Эллен Черри отскочила от окна как раз в тот момент, когда он помахал ей рукой.

Она торопливо оделась. Кстати, она сама не могла сказать почему. Пара трусов была выхвачена из ящика комода с такой неожиданностью, что у Дарумы от столь резкого движения закружилась голова и все поплыло перед глазами.

– Сатори, неуловимое сатори. Ясный свет проникает в наше сознание подобно руке карманника. Ом вуга нам, – принялась напевать его батарейка.

Эллен Черри вытащила пару колготок, надела шерстяную юбку и свободный хлопчатобумажный свитер. И лишь только когда выбрала туфли – из тех, что еще не были испачканы соусом «Спайк», – до нее вдруг дошло, что она оделась скорее для улицы, чем для мольберта.

Так что процесс забеливания не возобновился. Как, впрочем, и картина не была повернута назад лицом к стене. На протяжении всего утра Эллен Черри то с замиранием сердца смотрела в окно, то разглядывала нижнюю половину консервной банки.

«Наверно, я не готова, – размышляла она. – Не готова снова взяться за кисть. Будь я готова, у меня было бы соответствующее настроение. Меня ни за что не остановил бы случай вроде этого. Меня вообще ничего бы не остановило. Стой там за дверью сам дядя Бад – без штанов и во всеоружии, – я все равно занималась бы живописью. Мне казалось, что я готова. Но увы, я ошиблась».

Вскоре после полудня зазвенел телефон. Звонил Абу. Они со Спайком в ресторане и хотели бы знать, не согласится ли она приехать. Срочно требуется ее мнение. Нет-нет, ресторан тут ни при чем, пояснил Абу. Нечто из другой оперы. Эллен Черри было в принципе все равно.

– Буду у вас сию же секунду, – сказала она и бросилась из квартиры с такой поспешностью, что забыла жакет и была вынуждена вернуться.

Проходя через вестибюль, она вспомнила про коробку с цветами. Якобы с цветами. Захвачу ее с собой, подумала она. Спайк и мистер Хади подскажут, что с ней делать.

Коробка оказалась совсем легкой. В ней ничего не тикало. Пахло же от нее холодильником.