Текст книги "Держи это в тайне"

Тем не менее, мне кажется, что все-таки меня направили туда не для того, чтобы убивать людей. Почему народ Афганистана видел в нас врагов, хотя, мы и не были ими? Я помню, как их дети стояли босиком на снегу и льду, а мы раздавали им еду и обувь. А ёще я вспоминаю одного маленького мальчика, который подбежал к нашему бронетранспортеру, но не для того, чтобы попрошайничать, как они обычно это делали, а просто, чтоб поглазеть на нас. У меня было с собой в кармане моего жилета пятьдесят афгани, я отдал их ему. Он ничего не сказал, а просто неподвижно стоял на песке, у обочины дороги, пока мы не скрылись из вида.

С другой стороны, я слышал о том, как некоторых из наших солдат, обманывали детей, обкрадывая их на те несколько копеек за принесенную ими воду. Никто не вышел из Афганистана без потерь. Помню, как однажды наш взвод медленно продвигался через какую-то деревню. Я шел вместе с напарником. Он толкнул ногой дверь одного из домов и был застрелен в упор из автомата. В него выпустили всю обойму. В такой ситуации абсолютный страх и ненависть взяли верх над нами. Мы расстреляли всех там, даже кошек и собак. Всех, кто жил в этой деревне. Убийство животных, во всем этом, было самым худшим поступком. Я и сейчас сожалею, что мы так поступили. Я иногда не разрешал своим солдатам стрелять в собак. В чем они виноваты? Мы разрушили деревню, сравняли ее с землей, сожгли пшеничные поля, забили даже кур. Меня это очень расстроило. В душе я деревенский парень. И я не шел в Афганистан для того, чтобы убивать фермеров и их семьи. Но, я был там: если не я, то кто?

Проходя службу в Афганистане, я обнаружил, что помню только самые знаковые события своей жизни в СССР, особенно некоторые эпизоды из моего детства. Помню, как я лежал на траве, среди лютиков и ромашек, с моим братом и сестрой; вспоминаю, как осенью мы жарили каштаны на костре, а потом их ели. За весь мой афганский период жизни, мне лучше всего запомнилась та осень, когда мы сожгли пшеничные поля фермеров. На улице было настолько жарко, что плавились железные крыши на близлежащих зданиях. Пшеницу, в мгновение ока, охватило пламя и в воздухе запахло хлебом. Этот запах вернул меня на какой-то миг в мое детство.

В Афганистане ночь наступает резко и быстро, в мгновение ока, словно кто-то невидимый опускает на землю темный занавес. В один момент яркий и светлый день сменяется тьмою непроглядной ночи. Как и все, я был неопытным юнцом, когда приехал туда, но я очень быстро стал мужчиной, хлебнув горький вкус войны. В этой трансформации сознания вся ее суть. Я уверен, что такое перерождение коснулось не только меня одного. Это происходит со всеми воинами, снова и снова, на протяжении тысячелетий. По вечерам, мы обычно смотрели советские телевизионные программы через спутник, наблюдая за привычным течением жизни на нашей далекой Родине. Постепенно та жизнь, по ту сторону телевизионного экрана, становилась все более бессмысленной, вызывающей раздражение и абсолютно чужой.

Иногда мне хочется написать книгу своих воспоминаний. Обо всем том ужасе, что мне довелось увидеть, чтобы мой опыт стал в назидание будущим поколениям. Написать, хотя бы, ради того, чтобы они, отбросив легкомыслие, серьезнее воспринимали суровые реалии войны. Я мог бы написать, хотя бы о том молодом парне из Новосибирска, который потерял обе руки, обе ноги, яички. И своего лучшего друга. Но, тогда, сидя возле его кровати, я пытался написать письмо его матери. Я едва мог удержать ручку в руке, потому что весь дрожал от страха и безмерного чувства жалости. Слова. Слова. Слова. Какие слова я должен был подобрать для его матери? Какие слова, могли бы ее утешить? То, что он жив и если бы не он, то было бы некому?

А, может, мне надо было написать о той афганской девочке, которая взяла коробку конфет у советского солдата, и ей отрубили обе руки в ауле, в качестве наказания. Я хотел бы описать все, как было, без каких-либо комментариев и оценок. Просто так, как есть, не приукрашивая.

Когда все закончилось, и наша миссия была завершена, мы были готовы вернуться домой. Мы надеялись на теплый и восторженный прием, цветы и распростертые объятия, но нас ожидало только разочарование. Вдруг выяснилось, что всем наплевать выжили мы или нет. Это очень больно. Это действительно очень больно. Ложь. Дезинформация. Несправедливость. Все покрыто тайной.

Мне все так же больно в душе.

И так будет, до конца моей жизни.

Глава шестнадцатая: Томми VIII

Когда я вспоминаю тот день, мне кажется, что-то умерло тогда, но, я не совсем уверен, что это могло быть. Страну, в который раз, накрыла волна изнуряющей жары, но, все равно, этот великолепный и яркий июньский день в Англии был слишком хорош, для того чтобы оставить его навсегда. Тем не менее, что-то умерло в тот день.

Джек уговаривал меня, и продолжал уговаривать в течение нескольких недель, поехать с ним. Он говорил, что это наш долг. Он настаивал на том, что мы должны быть там, где сейчас «горячо», линия обороны, где наше участие имеет большое значение. Мы не должны быть инертными, иначе всем нам станет только хуже. Я согласился с ним, утешая себя ёще и эгоистичной мыслью, что эта поездка может также, каким-то необъяснимым образом, позитивно отобразиться на моей работе. Но, в чем тот позитив, я так пока не мог понять. Как по мне, все было слишком туманно.

Вот так и начался наш путь на север от города. Моя машина была напичкана едой, напитками, игрушками и сладостями. Все это купил Джек перед нашим выездом. Мы знали, что нам придется ехать, как минимум, окольными путями. Ходили всевозможные слухи о том, что весь автотранспорт, следующий на север, останавливает полиция для проверки, и даже некоторых арестовывали, предъявляя им надуманные подозрения. Именно по этой причине, мы решили держаться подальше от Блэкуоллского туннеля, хотя, через него проходит мною предпочитаемый и любимый маршрут под любимой мне Темзою (беги река спокойно, пока пою я песню эту). Я направился по Южной окружной дороге в западном направлении, и, вскоре, мы пересекли реку в районе Чизвика. Мы ехали в Южный Йоркшир, так что было бы логично свернуть на шоссе A1, но дядя Джек достаточно хорошо знал ту дорогу, чтобы понять, что участки с круговым движением дают полиции возможность для создания множества контрольно-пропускных пунктов, поэтому вместо нее мы выбрали автомагистраль M1. Через небольшой промежуток времени, мы оставили эту автомагистраль близ Дерби, а затем кружным маршрутом, по извилистым проселочным дорогам, наконец, добрались до места назначения – в небольшую деревню, расположенную между Донкастером и Шеффилдом. Я не буду называть ее. У полиции длинная память, как любит говорить дядя Джек.

В деревне мы сразу направились к зданию сельского совета. Идиллическая пасторальная атмосфера старой английской деревни, окруженной изобильными и плодородными пшеничными полями, гармонизировала с красотой летнего вечера, окутывающего нас мягким теплом, как легким напоминанием о зное ушедшего дня. Нам оказали искренний и теплый прием. Содержимое нашего автомобиля быстро, и с явным ликованием переправили в помещение совета, которое напоминало человеческий муравейник, наполненный гулом, отдельными выкриками, смехом, заговорщицким перешептыванием и неразборчивым бормотанием. Там собрались почти все жители деревни: и стар и млад.

Мы провели целый день в пути, и нас уже мучила жажда. Не было никакой необходимости уточнять, где находится местный паб, мы проезжали мимо него, по дороге сюда. Дядя Джек, и я неспешно направились в паб, под восторженные трели жаворонков, сопровождавшие триумфальными переливами, наше приближение к вожделенной пинте. Несмотря на жизненные трудности, которые переживала деревня, во время нашей прогулки нас зазывали в каждый дом. Чашка чая здесь, банка пива там – везде нас принимали, как старых друзей. Понадобилось больше часа, чтобы преодолеть меньше чем полмили, отделавшие нас от паба. А там нас встретили ёще восторженнее и теплее. Казалось, что дядя Джек всех знал, или, возможно, все знали дядю Джека. Он был в приподнятом настроении, поочередно приветствуя всех присутствующих. Посетители паба удивленно зашумели, когда он настоял, чтобы ему подали травяной чай, так как он утверждал, все остальные чаи – это подделка.

Конечно, я почувствовал себя как дома, в этой располагающей и товарищеской атмосфере. Мы не платили ни за один напиток, в тот вечер в пабе. Дядя Джек разрешил нас угощать, хотя, мы оба знали о стесненных обстоятельствах, в которых находились жители деревни. С нескрываемым восторгом дядя Джек приколол новый значок на мой потрепанный кожаный жакет.

– Думаю, что лучше тебе носить его на видном месте, солнце, чтобы все знали, на чьей стороне ты сейчас. Ты не всегда умело прячешь свой акцент, Томми, – сказал он мне, с задорной улыбкой.

Не стоит даже говорить, что я был в неописуемом восторге. Не стоит, но, все равно, скажу это!

Там где я вырос, было несложно поверить в то, что центр и есть единственное нормальное место в городе. Было легко поддаться влиянию стереотипов о том, что на Севере живут монстры. Я знал, что Север начинается в районе Уотфорд Гэп, это конечная станция северной линии метро, около Мраморной Арки. Джон Бакстер когда-то уверял меня, что Север начитается уже на полпути через Саутвок Бридж. Но я никогда не верил в монстров… Хотя, временами, делал вид, что верю. Но только для того, чтобы повеселить себя. Знаешь, те идеи, которые объединяют людей, независимо от их места рождения на этой славной планете, являются гораздо более важными, чем те – которые их разделают. Никогда не забывай об этом, мой дорогой. Поэтому я не буду намерено притворяться, рассказывая тебе, что я сложил свои вещи, взял кепку и справочник по голубиным гонкам только ради развлекательной поездки в самое сердце Англии, в этот паровой двигатель империи. В угольную область Южного Йоркшира. Я поехал туда потому, что следовал зову моего сердца. Я должен был стать свидетелем событий и увековечить их для потомков.

Дядю Джека и меня провели от паба к зданию сельской управы, где мы расположились на ночевку в одной из боковых комнат, уложив наши спальные мешки и матрасы на низкую платформу, которая, вероятно, служила в качестве сцены для различных выступлений и концертов. Мы очень быстро уснули, сильно устав за этот долгий радостный летний день, с оптимизмом и надеждой предвкушая удачное начало завтрашнего утра.

Сквозь очень глубокий сон, который мне и не вспомнить, я услышал звон бьющегося стекла. Что-то, кто-то и каким-то образом проломал нашу дверь, разбил в дребезги окна и в непроглядной ночной тьме ворвался в нашу комнату.

– Какого черта? – начал возмущаться дядя Джек. – Что здесь происходит? Томми! Томми? С тобой все в порядке?

– Со мной все хорошо, дядя Джек. Я в порядке, но я ничего не вижу.

Из глубины здания сельского совета доносился громкий шум. Внезапно наши глаза ослепил яркий свет. Меня охватил панический страх. Что на самом деле здесь происходит?

– Давайте! Давайте! Давайте! Подымайтесь, вы, ничтожные Северные мерзавцы!

Я все еще копался в поисках своих очков, когда зажегся свет, и я увидел, что сельская управа захвачена полицией. Меня и Джека подняли под руки и стащили с нашего помоста, а потом поволокли, не давая нам возможности встать на ноги, в главный зал, который полон синих мундиров. Полицейские, вооружившись дубинками, ломами и факелами, принялись растаскивать, все, что можно было унести, и громить, все, что нельзя было забрать с собой.

– Кто вы такие? Не видел вас раньше. Быстро! Ваши имена?

Когда они, наконец, отпустили нас, мы с Джеком укрылись в моей машине, но теперь сон ускользнул от нас, как когда-то Австралия выскальзывала от исследователей, пока они не изобрели новый способ подсчета географический координат. Дядя Джек был в ярости.

– Томми, я не могу в это поверить! Это просто полицейское государство. Мы не сделали ничего плохого. Все, что мы делали – это пытались задремать после нескольких кружек пива. Какой закон мы нарушили? Я скажу тебе, Томми, мы не нарушили ни одного закона. Мы просто занимались тем, что считаем правильным. С каких пор это считается преступлением в этой стране?

– Я знаю, дядя Джек, ты прав. Но, может, безопаснее будет вернуться домой, а? Я не могу пока сесть за руль, я весь на пределе, но через несколько часов со мной будет все в порядке. Давай, просто поедем домой.

– Ни в коем случае, Томми. Я приехал сюда, чтобы принять участие в пикете, и я не собираюсь возвращаться домой, только по той причине, что сюда заскочили несколько мальчиков в синих пижамах, которые не умеют даже отличить свою задницу от локтя. Чёрт подери, что происходит в этой стране.

– Дядя Джек, пожалуйста, успокойся. Какая разница, останемся мы или уедем? Нас всего только двое.

– Томми, я не верю своим ушам, что ты мог такое мне сказать. Нас всего двое? Предположим, что все так начнут думать? В таком случае, мы может вернуться домой и дальше гнуть наши спины всю оставшуюся часть жизни. Ты можешь ехать домой, если хочешь – я остаюсь, потому что каждый человек, каждая капля воды в океане, каждая песчинка, Томми, имеет огромное значение. И если ты не веришь в это, Томми, сынок, тогда и я не верю, что ты когда-либо прислушивался, хотя бы к одной чертовой мысли, которой я с тобой делился. К тому же, ты собираешься уехать на этой машине? Ты думаешь, что бобби позволят тебе покинуть деревню? Запомни, Томми, единственное, что необходимо для триумфа зла – это чтобы хорошие люди просто ничего не делали.

Я все еще сильно восхищался своим дядей, чтобы признаться ему, что мысль о ничегонеделании казалась мне не такой уж плохой в тот момент моей жизни. Я застыл в размышлениях на пару минут, но потом, взял себя в руки и сказал ему:

– Я останусь, дядя Джек. Чтобы убедиться, что с тобой все будет в порядке.

– Со мной и так все в порядке, Томми. А вот, что с тобой, я об этом волнуюсь. Что на тебя нашло? Возьми себя в руки, солнце. Иногда нужно показать свой внутренний стержень. Это один из тех случаев.

– Хорошо, дядя Джек. Я останусь. Ради тебя и ради общего дела.

И так, мы остались и смогли даже немного поспать, пока на рассвете нас не разбудил шумный писк стаи птиц.

Дядя Джек очень скрупулезно планировал нашу поездку, у нас даже было два места в автобусе, который прибыл в село вскоре после шести, чтобы забрать людей, собиравшихся участвовать в пикете. Небольшой сюрприз преподнес банковский счет дяди Джека. После нашего ночного приключения в здании сельской управы, он оказался заблокированным, но это уже становилось нормой.

– Такого рода вещи происходят в течение нескольких месяцев, но остальная часть страны ничего об этом не знает. Мы стали жить как в полицейском государстве. Копы постоянно у твоего порога, они не дают тебе выйти из дома, препятствуют твоему отъезду из деревни. Противодействуют всеми возможными способами. Но, никто не рассказывает об этом, ни на телевидении, ни в газетах. Кто расскажет о нас? Никто!

Но, как только автобус начал петлять по узким улицам в окрестностях коксохимических заводов, атмосфера в салоне стала праздничной, и почти ликующей. Все надеялись, что их ожидает впереди довольно успешный день. Очевидно, организаторы ожидали приезда тысяч людей со всей страны: из Шотландии и Уэльса, графства Дарем, Кента и Ноттингемшира. Все эти люди уже не раз принимали участие в успешных и мирных пикетах. Так что, не было никаких оснований предполагать, что в это безмятежное утро, под летним лазурным небом, что-то должно было «умереть». Нельзя было также предугадать, что это приветливое, ярко сияющее солнце, которое улыбалось людям из темных глубин далекой вселенной, станет в то утро свидетелем жестокой, беспощадной и варварской тирании.

Меня раздирали противоречивые чувства. Крав-мага учила, что я должен избегать конфликтов и благополучно вернуться домой, но, сейчас, я не видел ни одного пути, для достижения этих достойных целей. Как только мы вышли из автобуса, мы стразу ощутили, насколько вокруг накалена обстановка. Спешу добавить, это не было по вине демонстрантов. Мы просто хотели подойти поближе к водителям грузовиков, но у полиции были на счет этого, другие планы.

Нас согнали в поле, как стадо коров. Позади нас была железнодорожная колея. Атмосфера становилась все более напряженной. Мы шли через полицейский кордон, выслушивая на свой счет поток злословия, скабрезного песнопения и просто море оскорблений, которыми нас забрасывали, как кусками гравия, пока мы пробирались в назначенное место. Я хорошо был знаком с природой подобных конфликтных ситуаций ёще со времен маршей Национального фронта, которые мы пытались сорвать. Но, в этот раз, мне казалось, что порок и зло перехлестнули здесь через край. Окружающая атмосфера контрастно выделялась на фоне приятной погоды и нашего дружелюбия. Я захотел ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я, на самом деле, проснулся, а не умер.

Это и есть Англия, подумал я про себя.

Помимо железнодорожной линии, подпирающей нас сзади, мы были окружены со всех сторон, и к восьми утра поле стало похоже на место средневековой битвы, по крайней мере, в том виде, как я ее себе представляю. Две противоборствующие стороны выстроились друг против друга, обмениваясь оскорблениями, и одновременно подбадривая себя воинственными напевами. Основные силы полиции были сконцентрированы на севере. Мне это напомнило фильм «Зулус». Наши силы, как и в битве при Роркс-Дрифт, значительно уступали в количестве. К западу и востоку от нас, полицейские патрули с собаками контролировали нашу линию обороны. Собаки непрерывно лаяли и рычали, в какой-то мере этот лай был зеркальным отражением агрессии их хозяев.

День как-то сразу не сложился, подумал я про себя, но я до сих пор не догадывался, что что-то сегодня должно умереть.

Дядя Джек отдавал сполна свой долг полиции, что касалось язвительных оскорблений и провокационных нападок. Я подумал, что он, похоже, был рожден для этой борьбы. На меня тоже нахлынуло сильное чувство солидарности со всеми людьми. Они пришли туда, чтобы отстаивать свое право на жизнь, на жизнь их семей и общин; право на работу их потомков.

Со стороны полицейского оцепления доносилось ритмичное, но неразборчивое пение, на которое мы сразу ж давали симметричный ответ. В какой-то степени, ситуация стала напоминать напряженный футбольный матч. В ответ на наши действия, полицейские начали барабанить дубинками по своим щитам. Экипированные с ног до головы, они напоминали мне пришельцев и фильма «Доктор Кто». Их лица были скрыты за щитками. Я бы солгал, если бы сказал, что мне не было страшно. Но, дядя Джек все больше и больше распалялся в своем порыве к справедливости.

Первая стычка случилась около девяти утра, когда грузовик с коксом попытался заехать на территорию коксохимического завода. В конце концов, эта попытка ему удалась. Прибытие грузовиков вызвало массовые волнения в наших рядах. Первое из трех, в то утро. Полиция сумела сдержать наш напор. Повсюду были слышны гневные выкрики, оскорбления сыпались градом с обеих сторон, местами протестующие схлестнулись с полицией в рукопашном бою. Похоже, что в один условленный момент, ряды полицейского заслона расступились, и в нашу сторону направилось около шестидесяти всадников, размахивающих направо и налево дубинками. Демонстранты начали в панике разбегаться. У некоторых, кто был менее проворным, от полученных ударов лица заливала кровь. Использование кавалерии, не важно, по какой причине они на это решились, воспламенило и без того взрывоопасную ситуацию. Солнце взошло, и день становился жарче.

Дай этим ублюдкам мечи, подумал я, и этот митинг мог бы быстро превратиться в еще одно Питерлоо. А дай нам достаточно оружия, и мы бы напомнили им, что такое честная борьба. Или революция.

Конные полицейские остановили свое продвижение, примерно, в тридцати ярдах от полицейского кордона, где все громче нарастал звук ритмичной воинственной дроби. Они, очевидно, тоже видели фильм «Зулус».

Дальнейший ход событий привел, впоследствии, к противоречивым оценочным суждениям. Так до сих пор нет единого мнения, что ж, на самом деле там произошло. Даже Би-Би-Си, Британская широковещательная корпорация (я бы назвал ее Британская узкообъективная корпорация) отредактировала фильм в таком ключе, чтобы изобразить полицию жертвой, а не агрессором, действующим, в тот день, по принципу – давайте-покажем-этим-пикетчикам-кто-здесь-главный.

С того места, где я стоял, мне было видно и слышно все то, что случилось дальше. Сперва, со стороны полицейских рядов послышался чудовищный крик агрессии, потом они сымитировали начало атаки, и я увидел, насколько мне позволял мог угол обзора, как в сторону полиции полетели, брошенные умышленно и прицельно, две дюжины камней и комьев земли. Вдруг, небо почернело из-за летящих в нашу сторону предметов, как рассказывал офицер полиции корреспонденту Би-Би-Си в тот вечер. Но, о том, что часть этих камней полиция бросила обратно в сторону демонстрантов они, конечно, не сообщили в новостях.

За этим последовала кавалерийская атака полиции. Изначально, Джек и я стояли в задних рядах, но после первого столкновения, мы оказались спереди, ближе всех к дубинкам фараонов, совсем рядом с этими зулусами в синих мундирах. Мы начали убегать, хотя дядя Джек, в свои шестьдесят четыре года, уже не был достаточно резвым, по крайней мере, не настолько резвым, как когда-то.

Я до сих пор храню ту фотографию, она и теперь стоит на подоконнике рядом с моим столом. На ней запечатлен Джек, лежащий на спине, над ним нависает полицейский, который привстал из своего седла, с вытянутой дубинкой в руке. Судя по тому, как он замахнулся, он целится в голову или грудь Джека. А Джек выставил перед собой руки, предпринимая слабую попытку защитить себя. На его лице застыло выражение крайнего удивления и недоумения. Этот снимок так и не появился ни в одной из британских газет, хотя, его сделал фотокорреспондент, он и подарил Джеку один экземпляр. Я помог Джеку добежать до железнодорожных путей, там он остановил кровотечение и промыл раны на своей голове.

На этом наступление полиции пока приостановилось, никто не был арестован и конный отряд отступил на несколько ярдов назад, но демонстранты оказались зажаты теперь уже на меньшем участке поля.

Становилось понятно, что это противостояние выходило за рамки обычных методов давления полиции, с помощью которых, они бы хотели помешать общению пикетчиков с водителями грузовиков, в попытке убедить тех остановить доставку грузов на коксохимический завод. Это были действия, направленные на то, чтобы спровоцировать демонстрантов, унизить и арестовать как можно больше участников. Хотя, подавляющее большинство их них, будут вскоре отпущены, без предъявления каких-либо обвинений.

Размышляя о мотивах действий полиции, я наткнулся на другую внезапную мысль в своей голове. У тебя были бы все законные права участвовать в пикете, только если ты состоял в профсоюзе, который его инициирует. Здесь на поле было только два человека, которые явно нарушали этот простой закон – дядя Джек и я. Мы не были членами профсоюза, который организовал этот пикет, и поэтому мы не имели ни малейших законных оснований здесь находиться. Мое сердце упало в пятки, когда понял, чем это может нам грозить. Мы с Джеком решили назваться чужими именами, если полиция нас арестует. Мы надеялись, что они поверят, что мы шахтеры из Кента. И это с нашим акцентом, ну, ты понимаешь, солнце. Я боялся даже думать, что мне скажет Сью, если бы я вернулся с судимостью из нашей праведной миссии.

Все больше и больше участники протеста отступали на юг, в сторону железной дороги. Прибытие новых грузовиков с коксом подтолкнуло нас к ёще одной, осторожной попытке штурма позиций полиции. На это они ответили атакой своего конного отряда, с последующей вылазкой небольших групп, около пятнадцати фараонов в каждой, которым удалось согнать пикетчиков с железнодорожного моста, а остальных – оттеснить в соседнее село.

Мне казалось, что все уже окончено. Участники демонстрации расположились на отдых. Поснимав футболки, они принялись загорать, при этом смакуя чай, которым их угощали местные жители. Все, кого я видел, был одеты в джинсы или спортивные брюки. Не лучшая одежда для борьбы с полицейскими отрядами специального назначения, снабженными короткими щитами и длинными дубинками. И уж, точно плохой выбор для отражения агрессивной атаки кавалерии.

Мы с Джеком болтали с местными деревенскими мужчинами, которые сидели на краю тротуара и пили чай, когда нам послышался топот копыт. Полиция устроила зачистку деревни.

Мне до сих пор, даже спустя все эти годы, трудно описывать то, что произошло дальше. Эти воспоминания каждый раз выводят меня из себя. Дядя Джек, я, и все остальные участники пикета, что были с нами, укрылись в домах местных жителей, в то время как полиция устроила погром на улицах и разграбила всю деревню. Они не тронули местный бизнес: почтовое отделение, лавку и паб. Обошли стороной и частные дома, за исключением пары разбитых фасадных окон, но все остальное они полностью уничтожили: садовые навесы, здание деревенской управы, теплицы. Абсолютно все, что находилось перед домами или за ними было разбито вдребезги. Те, кто не успел вовремя найти себе безопасное место, тут же, становились легкой добычей. Я видел, как они жестоко избивали дубинками женщин, молотили ногами и кулаками мужчин, а потом оставляли их истекать кровью в придорожных канавах. Они подожгли несколько автомобилей. Наша пресса не написала ни единого слова об этом. Но погодите! Ведь верно говорят? «Ложь, сказанная тысячу раз, становится правдой». Добро пожаловать в Великобританию!

Что-то умерло в тот день. Моя слабая вера в нашу полицию, мое доверие к прессе и Би-Би-Си, какая-то часть Англии умерли в тот день.

На нашем обратном пути в город смога и дыма, мы ехали практически молча. За исключением нескольких реплик, которые Дядя Джек не мог больше в себе сдерживать:

– Артур Скаргилл может быть и хороший профсоюзный деятель, но он дерьмовый тактик. Отказаться от голосования. Какая оплошность! Зачем вообще было бастовать? Им надо было устроить «добровольную работу», на тех шахтах, над которыми нависла опасность, сделать так, как было в Клайдсайде. Это бы сохранило шахты, и страну объединило. Почему история ничему не учит людей?

Как это сказал один мудрец? «Сначала тебя игнорируют, затем над тобой смеются, затем с тобой борются, а затем ты побеждаешь»? Не в этом случае, Махатма.

Весной следующего года, когда шахтеры вернулись к работе, весело и неуместно празднично маршируя с транспарантами, под резкие звуки духовых оркестров, дядя Джек заплакал, наблюдая эти кадры по телевизору.

Он сказал, что это сильно напомнило ему тот день, когда он в конце войны покидал Барселону.