Текст книги "Держи это в тайне"

Правительство анархистов – да, знаю, что эти слова противоречат друг другу, – но, все же, их правительство приняло новый закон, который запретил давать и брать чаевые. Больше не было частных автомобилей, их все реквизировали по указанию партии. Все трамваи, троллейбусы, поезда и машины такси были раскрашены в красные и чёрные цвета. Революционные плакаты, такие же пёстрые, обильно украшавшие стены домов, притягивали внимание прохожих. На Рамблас, главной пешеходной улице, в центре Барселоны, были установлены динамики. На всю округу из них, день и ночь, громко разносились революционные песни, в основном, на испанском, но некоторые на каталонском и русском языках. Я всегда гордился своим умением подмечать незначительные детали. По моим наблюдениям, вся состоятельная верхушка города практически исчезла. Богачи разбежались, а тот, кто остался, по-видимому, умело маскировался. Немногие женщины и только некоторые иностранные журналисты были, как мы это сейчас называем, прилично одеты. Что касается остальных, они носили синие комбинезоны или униформу милиции или белые домотканые рубашки, в дополнение к пиджаку. Знаешь Томми, всеобщая атмосфера в городе меня невероятно будоражила. Одежда, мода – это все настолько несущественно. Люди одеваются, только чтобы произвести впечатление на окружающих. Мы любим себе твердить: «встречают по одёжке». Я видел, что ты тоже иногда так ведешь себя, дорогой мой. И выглядишь в такие дни как полный кретин.

– Ну, спасибо тебе, дядя Джек.

Чем дальше мы продвигались на юг, тем становилось заметно теплее. Как только мы миновали Париж, через приоткрытые окна автомобиля, нас захлестнула неповторимая стрекочущая какофония цикад – верный признак того, что мы покинули пределы северной Европы. А когда наше авто пересекло Луару, мы окончательно потеряли сигнал Радио Фор.

– Так ты, говоришь, тебе очень понравилось в революционной Барселоне?

– Да, просто невероятно понравилось! Все было так непривычно, меня вдохновлял этот город. Там не было нищих, уличных музыкантов, и маленьких бродяжек, канючащих милостыню. А когда мы уезжали из Барселоны в конце 38-го года, все снова изменилось. Все вернулось на крỳги своя, к тому, что в нашем обществе считается нормальным. Для меня это было огромным ударом. Фешенебельные рестораны и гостиницы были снова полны богачей, жадно уплетающих свои дорогие закуски. А для рабочего народа цены на продукты питания резко подскочили, без повышения заработной платы. Помимо астрономических цен на все товары, их еще и не хватало. Даже основных: хлеба и оливкового масла. И такая нехватка продуктов питания, ты слышал об этом, была во всем мире. От дефицита всегда страдают бедные, а не богатые. Больше нельзя было увидеть цвета анархистов в городе, остался только серп и молот, да ёще советский флаг. Рестораны, кафе и гостиницы, заметь, казалось, не имели вообще проблем со снабжением. А вот, в рабочих районах я видел очереди за молоком, хлебом, мукой и сахаром. Огромные очереди, на сотни ярдов в длину.

В конце 38-го года снова появилось много нищих. Многие из них, очевидно бывшие милиционеры, были с увечьями, и ампутированными конечностями. А за пределами благополучного района Лас-Рамблас, орды истощенных детей влачили жалкое существование, в ожидании, кого-нибудь из прохожих, у которого они, окружив гурьбой, будут выпрашивать и вымаливать кусок хлеба. Язык общения тоже изменился. Незнакомые люди на улице больше не обращались друг к другу на «ты», не говорили «камрад» или «товарищ». Теперь только – «сеньор» или «Вы». Официанты, продавцы, бармены, надев свои униформы, снова раболепствовали, кланялись и расшаркивались перед клиентами. Как-то я пошел – ну, в то, что мы называем галантерейным магазином, на улице Рамблас, – чтобы купить носки. Продавец кланялся и пожимал мне руку. Он заискивал перед нами, как будто мы были важными особами. Закон, запрещающий чаевые, был отменен. Патрули из рабочих, заменила полиция. Ей отдали приказ распустить Центральный комитет Коммунистической партии Каталонии. На улицы вернулись полицейские, которые служили до войны.

– Так почему все так случилось, Джек, что пошло не так?

– Ну, мне неприятно говорить об этом, Томми, но это случилось по вине Советского Союза, и их Коммунистической партии. Они заправляли делами там. И они сказали, что нельзя проводить революцию, пока не выиграна война. Я не мог понять, почему нельзя это делать одновременно. Наоборот, завершив революцию, люди были бы более заинтересованы воевать но, – нет. Если честно, в этом вся суть коммунистической партии.

– Но, ты носишь тот значок – POUM. Джек, я знаю, что он означает: Partido де Obreros Marxistos Unificados. Партия анархистов. Ты ж никогда не был членом коммунистической партии, правда?

– Верно подмечено, солнце. Нет, и никогда не стремился к этому. Я видел, как было хорошо при анархистах, но со мной был Робби. А он был политруком и обязан был придерживаться партийной линии. И самое важное то, что Робби был моим лучшим другом. Что же я мог сделать? Не мог же я застрелить своего лучшего друга? Вдобавок, Робби потерял голову от русской женщины, которую мы там встретили. Она была снайпером, звали ее Галя. Ее подружка, тоже снайпер, Катя, была моим хорошим другом. Томми, меня разрывали противоречивые чувства. Но, естественно, для меня дружба важнее любой партийной догмы. Нужно прислушиваться к своему сердцу, малыш. Я никогда этого не делал, и в этом моя проблема. Всю жизнь, это было моей проблемой.

– Вы встретили русских в Испании? В самом деле?

– Да, там было много военных инструкторов из Советского Союза, но Галя и Катя не были инструкторами. Они пошли воевать добровольцами, как и мы. Они проходили службу в Красной Армии и отправились на войну исключительно из чувства долга. Им было, примерно, столько же лет, как и нам, так что вполне естественно, что мы легко нашли общий язык. Девушки были профессиональными снайперами, и кто-то, наверху, решил, что нужно их закрепить за нашим батальоном. Галя и Катя были чертовски хорошими солдатами.

– То есть, на той фотографии, в твоей квартире, те две девушки – это Галя и Катя?

– Да. Галя погибла во Вторую мировую. Что с Катей, я не знаю. Я не слышал о ней многие годы. Нельзя просто так взять и написать письмо в Советский Союз, ты же знаешь об этом? И я знаю, потому что пробовал; письма не доходят.

Тайна рыданий дяди Джека в подсобке его магазина. Может это, разбитые мечты о революционной романтике анархизма, истоки которого испарились в жгучих лучах испанского солнца. Но, вот, внезапная мысль осенила меня – пожизненная разлука с любимой женщиной. И все становиться на свои места. Я бы тоже плакал.

Я сменил кассету в магнитоле. Записи, которые мы взяли с собой, образовывали интересную, но эклектичную коллекцию. Для себя я взял новинки панка. Специально для этой поездки я записал альбом Never Mind the Bollocks. Дядя Джек набрал много кассет с ранними композициями в стиле дельта-блюз: Роберт Джонсон, Ледбелли, Слепой Уилли Джонсон – мелодия страждущей души, трансформированная в искусство. Припас он и несколько альбомов Вуди Гатри.

– Я все же, чего-то не понимаю, Джек, почему ты не пытался приехать сюда раньше? Ты был во Франции, видел Испанию, а я всю свою жизнь был уверен, что ты никогда не покидал пределов Южного Лондона.

– Ну, Томми, ты не знаешь и половины всего, сынок. Я достаточно помотался по миру за всю свою жизнь. После войны, не гражданской войны в Испании, а после Второй мировой войны, я, честно, не хотел никуда ехать. Каждый раз, когда я уезжал за границу кто-то погибал, как правило, кто-то очень близкий мне, так что я предпочел оставаться дома. И я не мог вернуться в Испанию, пока Франко был у власти. Как бы это выглядело – бывший солдат Интернациональной бригады проходит паспортный и таможенный контроль. Да и не думаю, что они пустили бы меня в страну.

– Но, что ж случилось с Катей? У тебя действительно не получилось связаться с ней тогда?

– Ну, Катя … Катя была не для меня, если ты понимаешь, что я имею в виду, да и я, на самом деле, был не для нее. Вдобавок, «холодная война» и вся эта липовая американская риторика, влиявшая на всех. Советский Союз оставался нашим союзником только в течение нескольких коротких лет, а затем все встало с ног на голову. Одна песня Вуди Гатри, которая стала хитом в 1943 году. Она называется «Мисс Павличенко», была написана в честь известной русской женщины-снайпера. Людмила Павличенко даже гастролировала в США, и ее чествовали, где бы она ни появилась. У меня есть эта песня на одной из кассет. Знаешь, люди все быстро забывают, потому что так устроено наше общество. Вдруг, началась «холодная война», и все русское стало подозрительным. А ты знаешь, твоя мама все свои обеденные перерывы в школе проводила за вязанием балаклав и носков, чтобы отправить их в Советский Союз.

– Ага, что и объясняет катастрофическое состояние восточно-европейской моды. Так жаль, Джек, что ты навсегда потерял связь со всеми этими людьми. А что насчет Робби?

– Я не хочу сейчас говорить об этом, Томми. Робби погиб во время Второй мировой войны, в одном из арктических конвоев. Давай просто наслаждаться пейзажами.

А посмотреть, действительно, было на что – прекрасный вид на долину Роны, которую мы как раз пересекали в нашем неуклонном продвижении на юг. Аккуратные виноградники, как лоскутное одеяло, покрывали пологие склоны. Патриархальная панорама, неизменная, скорее всего, многие сотни лет.

– Когда все закончилось, мы направились в сторону Франции и перебрались через границу. Нас быстро досмотрели. Меня с Робби впустили в страну, потому что мы были англичанами. А всех испанцев, которые переходили границу с нами, тут же отправили в концентрационные лагеря. Ну, хорошо, в лагеря, очень похожие на концентрационные, окруженные со всех сторон, символами защитников демократии, столбами с натянутой колючей проволокой. Вот как относились к ним французы. Но, это ёще нормально, наихудшая судьба ожидала солдат Республиканской Армии, которые не смогли пересечь границу. Полмиллиона воинов были расстреляны Франко после войны.

В тех чертовых лагерях, своих пленных французы держали до начала немецкого вторжения, и выпустили только тогда, когда Германия объявила войну. Эти испанские республиканцы массово пополняли ряды французской армии. А потом, Томми, когда французы сдались, именно испанские парни не сложили свое оружие и сформировали основу французского Сопротивления. Но немногие знают об этом.

– К сожалению, дядя Джек, сейчас это никого не волнует.

– Томми, а ты знал, что если бы ты был евреем, во время Второй мировой войны, я где-то читал об этом, твои шансы на жизнь или смерть завысили от того, в какой стране ты жил в то время?

– Нет, я не знал об этом, Джек.

– Так вот, если бы ты жил в странах Балтии и был евреем, у тебя бы был наивысший шанс лишиться жизни. Угадай, какая страна идет на втором месте?

– Ну, давай! Говори!

– Франция. Забавно, не так ли? Евреи, которые прятались в Берлине, были в большей безопасности, чем евреи в странах Балтии и во Франции.

– Эти знания, Джек, наделили тебя силой для борьбы со злом.

– Они и тебе принесут силу, солнце.

– Ну, иногда я начинаю сомневаться, есть ли польза от этой силы, хоть какая-то чёртова польза? У. Х. Оден сказал как-то: «Ёще ни одно стихотворение не спасло ни одного еврея от газовых камер».

– Черт возьми, Томми, разве я не научил тебя ничему, кроме как быть циником? Все цитируют эту строку. И всем хорошо известно это выражение: «Ёще ни одно стихотворение не спасло ни одного еврея от газовых камер». Типичная черта человеческого характера – избирательный подход к знаниям и оперирование полуправдами. А вот никто и никогда не цитирует слова, которые он написал, после этой фразы.

– Ты хочешь сказать, что цитата неполная?

– Естественно! Вот, как он сказал: «Ёще ни одно стихотворение не спасло ни одного еврея от газовых камер. Но, это не важно. Все равно, создавайте стихи!» Видишь, раскрывается совершенно другой смысл, согласен? Так что, Томми, стремись к тому, чтобы жизнь не прошла впустую, как это случилось со мной.

– Джек, ты лучший мясник на Олд-Кент-роуд. Почему ты так говоришь о себе?

– Томми, это сложно назвать жизнью. Этот мир так прекрасен, красив и неповторим, а я продаю мясо и рубаю туши животных. Я ничего не добился, все друзья, которые мне были дороги, погибли или живут в недосягаемых далях. Что это за жизнь! Разве не говорят, что мы зарабатываем на жизнь тем, что у нас есть, а создаем мы жизнь тем, что отдаем другим? Я не чувствую, что я отдал все, что мог. Увы.

– А как ты вообще оказался в этой мясной лавке? Я никогда не мог понять. Никто никогда не рассказывал мне об этом.

– Никто и никогда не рассказывал об этом, потому что всем это известно. А ты, должно быть, с раннего детства, утонул с головой в своих книгах. Я унаследовал этот магазин от родителей моей мамы, от твоего дедушки и бабушки. Моя мама была единственным ребенком в семье. У твоего дедушки был стабильный доход, вот они и хотели быть уверенными, что у меня будет обеспеченное будущее, а не беспросветный труд на этих ничтожных фабриках в Броклей. Они оба погибли, когда на их бомбоубежище прямым попаданием упал снаряд. Мне казалось, что у меня нет другого выбора. Я чувствовал, что мне, каким-то образом, уже суждено разделывать туши животных. Эта работа всегда напоминала мне о войне. И не спрашивай почему. Не сегодня.

Дядя Джек мрачно усмехнулся. Я бросил на него быстрый взгляд, пытаясь не отвлекаться от дороги, в то время как мы быстро мчали по французской автомагистрали. В его глазах заблестели слезы, похожие на прозрачные жемчужины, наслоенные горечью и сожалением. Я решил сменить тему.

– Блин! Джек, ты, по-видимому, действительно был готов идти и сражаться в Испанию.

– Ты совершенно прав, Томми, я и теперь полон решимости. Но, посмотри, как мы сейчас живем: дай людям телевизор, автомобиль, отпуск за границей, и они забудут, насколько они угнетены. Предоставь людям возможность выбирать цвет их автомобиля, и они начнут думать, что у них действительно есть выбор. Дай им дюжину телевизионных каналов, и они подумают, что это они выбирают, что смотреть. А нет никакого выбора, на самом деле. Ими, по-прежнему, управляют люди, которые делают это уже многие сотни лет, отправляя «пушечное мясо» воевать в их паршивых войнах. Мы называем это демократией, но это чепуха. Как говорят: «При демократии угнетенным разрешается один раз в несколько лет выбрать себе кого-то из представителей угнетающего класса, кто будет представлять и утеснять их в парламенте». У нас нет реального выбора, за кого голосовать, просто разные варианты статус-кво. Конечно, ты теперь можешь отрастить длинные волосы, можешь смотреть фильмы со всего мира, можешь слушать последние сплетни по радио, у тебя есть три разных телевизионных канала и ты можешь болеть за Шпоры, Миллуолл или Вест Хэм – в этом смысле, да, у тебя есть выбор. Но реального выбора, как не было, так и нет. А вот у тебя, Томми, выбор все же есть. Повезло тебе, маленький проказник.

– Но почему никто в нашей семье никогда не упоминал об Испании и о твоем участии в войне? Насколько я помню, они наоборот всегда поддевали тебя за то, что ты отсиделся в войну, но ты же добровольно ушел воевать, чтобы отстаивать свои убеждения. Я не понимаю.

– Не знаю, честно. Я думаю, что они не понимали, зачем я туда пошел, а когда люди чего-то не понимают – они часто это игнорируют или делают вид, что ничего не произошло. Я подозреваю, что их это немного смущало. Ты же помнишь, что наш отъезд в Испанию был очень засекречен. Справедливости ради, нужно сказать, что их самых очень скоро затянуло водоворотом войны. Вся страна была мобилизована и сосредоточена на борьбе с Гитлером. Так, что было несложно забыть или проигнорировать мою маленькую прогулку в Испанию. Кроме того, я об этом особо не распространялся. Предпочитаю держать в тайне некоторые вещи. А ёще, я научился быть осторожным.

Дядя Джек широко улыбнулся.

– А, если говорить уже совсем на чистоту, Томми, я думаю, что некоторые из них считали меня белой вороной в семье. За мое вольнодумие и мои поступки. Но, имей в виду, это твой дядя Джо оказался настоящей белой вороной нашей семью. По крайней мере, ты знаешь меня и вырос рядом со мной. А бедного старого Джо полностью отлучили от семьи, после того как он вышел из военной тюрьмы. Не думай, что это он от нас отказался.

Джек посмотрел налево. Вдали показались сверкающие проблески моря.

– Единственные люди, которые понимали значение моего поступка – это были бабушка и дедушка твоего отца. Поэтому мне и достался этот магазин, я так думаю. Они действительно очень гордились мной. Но, конечно, ты никогда не видел их. И я держу пари, ты не знаешь, их историю.

– Только то, что мой отец рассказал мне. Я знаю, что они были родом из Шотландии. По этой причине, я подозреваю, отец впадал в сентиментальность, каждый раз, когда видел тартан, традиционное песочное печенье, Гленморанж или слышал напевы волынки.

– Как всегда, истина кроется немного глубже. Знаешь, почему они переехали в Лондон?

– Для того, чтобы найти работу, как мне рассказывали.

– Ну, Томми, это правда – но только отчасти. Твой прадед уехал их Глазго, чтобы найти работу в Лондоне, потому что он был внесен в черный список. А внесен он был в черный список, потому был агитатором, в профсоюзе. А ну, угадай, где он работал в Глазго?

– На верфях Клайда, я предполагаю. И потому ты тогда взял меня с собой. Боже, все начинает выстраиваться в логическую цепочку.

– Видишь, уже лучше соображаешь, Томми. А какая девичья фамилия бабушки твоего отца?

– Это что, загадка? Понятия не имею.

– Ее звали Рейчел Леманн. Звучит не очень по-шотландски, правда?

Я промолчал. Я наделся, что узнаю больше о Джеке, но эта поездка, неожиданно для меня самого, стала путем к самопознанию. Умножая два на два, я, вновь и вновь, получал пять.

– Прадеды твоего отца прибыли в Шотландию из Восточной Европы, во второй половине девятнадцатого века. Они бежали от погромов.

– Дядя Джек, так что ты хочешь сказать этим, что я полурусский-полушотландский мальчик из Дептфорда, в жилах которого течет немного еврейской крови? Что еще я не знаю?

– О, ёще много чего, я уверен. Но, ты не еврей. Леманны не были ортодоксами и, кроме того, эти корни идут по мужской линии твоего отца. Но, имей в виду, для СС было бы достаточно твоего еврейства.

– Вот это чертовски увлекательная история! Можно я включу погромче музыку, пожалуйста? Мне нужно переварить всю эту информацию.

Я всегда гордился своим происхождением. Уверен, мы все должны испытывать гордость по этому поводу. И, хотя, мне не составляло труда теперь написать слово «ксенофобия», я никогда до конца не понимал его значения. Одна назойливая мысль, все время крутилась в моей голове – почему все это раскрылось только сейчас, зачем правду так тщательно скрывали.

Я уже не мог больше сдерживать себя:

– А почему я не знал ничего? Почему мама и папа не рассказывали мне об этом раньше? – спросил я дядю Джека.

Не дожидаясь его ответа, я пытался найти кассету Sex Pistols, и мы проехали Перпиньян, под песни «Боже, храни королеву» и «Анархия в Великобритании».

– Не мучай меня, Томми. Я не знаю. Может, это потому, что мы англичане. У нас не принято говорить о чувствах, правда?

– Дело не в чувствах, дядя Джек. Это всего лишь факты из истории моей семьи.

– История твоей семьи не имеет никакого значения. И твое происхождение не важно, Томми. Важно, то, к чему ты сам стремишься, солнце.

– Да, я согласен с тобою, и понимаю, к чему ты ведешь. Мне лично наплевать, кто и откуда родом, но, я все равно не понимаю, зачем было скрывать это.

– Погоди, Томми, я не знаю, что тебе ответить на это. Ты же понимаешь? Я не могу говорить за твоих родителей, но я хорошо знаю одно – после войны, жизнь простых людей изменилась к лучшему, и я думаю, что они просто хотели забыть о прошлом и двигаться дальше. Их нельзя за это винить, ты не согласен?

– Я и не спорю, дядя Джек, но эти наши семейные посиделки: они все время вели разговоры о прошлом и о войне. Значит, они хотели помнить об этом.

– Да, но только потому, что эти воспоминания им грели душу. И у них было законное право, гордится собой. До нападения Гитлера на Советский Союз мы были в полном одиночестве. Знаешь, некоторые из рассказов твоих родственником о войне…

– Наверное, немного представлены в розовом цвете? – рискнул я вставить свою реплику.

– Немного! Да, там целое море розовой краски! Но, Томми, всем нужна хорошая история, чтобы поведать.

– Полагаю, ты прав, дядя Джек. Но, что насчет тебя? Ты видел какие-либо боевые действия в Испании?

– Хочешь обидеть меня, Томми? Естественно. Нас сразу отправили в деревню под названием Мохакар. Она была ужасно маленькая. Бедность просто невообразимая. Хотя, я и родом из Дептфорда, но я не видел ничего подобного раньше. Там не было тротуаров, только грунтовая дорога посередине улицы. Всего лишь один источник воды на всю деревню – каменная колонна со свинцовой трубой. Наверное, такое положение вещей не менялось там в течении столетий. Люди в деревне были очень добры к нам, но у них не было ничего нам предложить, или продать: ни кукурузы, ни вина, ни масла. Мы хорошо с ними ладили. Я с гордостью могу сказать, что это были отличные времена. Только в одном я должен признаться – мы слишком много пили тогда. У нас не было своей столовой, мы ходили в сельский паб. По ночам, изрядно шатаясь и громко распевая Интернационал, мы возвращались в наши казармы. Должно быть, мы причиняли хлопоты селянам, которые пытались уложить детей спать, но они никогда, ни разу, не жаловались. Мне рассказывали, что люди там до сих пор гордятся тем, что в их деревне жили англичане во время Гражданской войны.

Это случилось задолго до того, как Робби назначили политруком в нашем батальоне. К тому времени республиканцы осознали, что для того чтобы иметь эффективную армию, сперва нужно создать профессиональное командование. Мы слышали, что в некоторых батальонах анархистов не было ни одного офицера. Поначалу, кажется, что это хорошо, но в результате – полный хаос на поле боя. В обязанности политрука входила забота о нашем благополучии, о нашей политической сознательности. Он должен был следить, чтобы все писали письма домой, и были довольны общим ходом дел. Несколько человек хотели вернуться домой, так что Робби договорился, чтобы их отпустили. Работа политрука состояла в организации собраний и митингов, чтобы дать возможность людям задать вопросы, рассказать о проблемах, и высказать свое мнение. Где-то в конце июня нас усадили в поезд на Мадрид. Мы должны были принять участие в битве при Брунете.

Поначалу, все складывалось удачно, мы теснили фашистов. Ту зиму, Томми, я не забуду никогда. Почитай в книгах, там все это есть для тех, кто интересуется. После Брунете, и нашего поражения, мы двинулись на юг, чтобы защитить Эбро. Опять же, все описано в книгах, но книги мало читают сейчас. Именно возле Эбро, мы, в первый раз, встретили Катю и Галю. Я был очень удивлен, увидев там настоящих русских. Они жили при политическом строе, в который я искренне верил. Несколько месяцев до этой встречи, я был занят обычной тяжелой солдатской рутиной, и совершенно не надеялся на такой сюрприз.

Честно говоря, Томми, война в Испании кардинально изменила мою жизнь. Это был один из самых поворотных моментов в моей судьбе. Я горжусь, что боролся с фашизмом в Испании.

– Ты заслуживаешь гордиться этим, хотя вы и проиграли. На твоем значке надпись гласит: «No pasarán» – «Они не пройдут!», но, увы, они прошли, а вы убежали.

– Мы никогда не бежали. Нам не удалось победить только потому, что нас подвели, так называемые, демократы. Мы отстаивали наши идеалы, и это был отличный бой. Эта битва стоила того. К сожалению, нам всегда не хватало оружия и боеприпасов. Куда бы нам ни пришлось ехать, мы воевали не с испанцами, а противостояли итальянцам, немцам и маврам. Много товаров и амуниции поставлялись из Советского Союза по морю, но Средиземное море контролировалось итальянскими подводными лодками, которые потопили не один корабль. Люди забывают, но я никогда не забуду, то время, что я провел в Испании. И ты знаешь, как я сейчас себе размышляю, это не было нашим поражением, просто стратегическое отступление. Вот, только не надо ухмыляться, малыш. Ну, короче говоря, когда Робби и я пошли вступать в ряды британской армии, они отказали Робби, по причине что он служил офицером в иностранной армии. Правда состояла в том, что они немного побаивались таких преданных сторонников левых взглядов, как мы. Таким образом, я вместе с ним оказался в торговом флоте, но это уже другая история. На самом деле, это был единственный способ, попасть на фронт, но это уже рассказ для ёще одной поездки, солнце.

– Значит, это и объясняет, почему Робби на корабле в окружении огромных глыб льда, на той фотографии, в твоей квартире …?

– Дай тебе палец, так ты руку по локоть откусишь! – засмеялся дядя Джек. – Томми Уилкинсон, ты умный мальчик, ты знаешь много длинных слов, и тебе суждено достичь многого в этой жизни, но ты иногда очень торопишь события.

Я посмотрел на Джека и улыбнулся ему.

– Значит, ты говоришь, что все эти марки ты получил не от друзей из торгового флота, а их тебе прислали сослуживцы из Интербригады, разбросанные по всему миру.

– Верно говорят, Томми, иногда умная обезьянка заслуживает ящик бананов.

– Отлично! Я люблю бананы!

– К сожалению, в капиталистическом мире ты не всегда получаешь то, что заслуживаешь, но я куплю тебе пиво в Барселоне, много пива.