Текст книги "Держи это в тайне"

Галя выглядела ужасно уставшей.

– С тобой все в порядке? – я спросила ее, заранее чувствуя, что ее ответ будет утвердительным.

– Я держусь. Другого выбора ведь нет? – она попыталась улыбнуться. – Нет причин переживать, что я упаду и умру, пока есть кому поднять мое оружие, и продолжить, начатое мною дело.

Мы обе громко рассмеялись; а что мы могли еще сделать? Мы были там, а не кто-то другой. И у нас было задание. И мы выполняли его.

Однажды Галя сказала:

– Сейчас не время для праздности и комфорта. Сейчас момент для решительности и терпения.

Казалось, что у нее железная сила воли.

В ту ночь нам удалось добраться до здания электростанции завода, где мы нашли три полных резервуара воды. Это была очень большая удача. Мы утолили мучавшую нас жажду, а также передали воду в соседние, в нашем секторе, подразделения. Немного позже, мы обнаружили огромный резервуар с водой под землей, рядом с заводским управлением, который, вероятно, служил им в качестве резервного питания. Я выставила круглосуточную охрану вокруг него, чтобы предотвратить любую возможность его отравления или загрязнения, так как в подвале заводского управления разместился перевязочный пункт, куда направляли всех раненых. Это запас воды был бесценным сокровищем для всех, так как благодаря нему воду получали все подразделения, задействованные в боевых действиях, в этом секторе, включая 308-ю Сибирскую дивизию.

На территории завода до сих пор находились рабочие. Они нашли для нас, среди руин бывшего магазина, пятьдесят мешков муки, тридцать восемь килограммов сливочного масла и несколько ящиков дорогих сигарет. Когда ситуация с поставками провизии ухудшилась я отдала 308-й Сибирской дивизии более тридцати пяти мешков муки и половину нашего запаса сливочного масла.

А вот, как нам приходилось бороться с нехваткой боеприпасов: мы подбирали все патроны, мины и пулеметные ленты. Эти запасы мы хранили в помещении котельной. Когда поставки продовольствия прерывались, солдаты пекли блины в подвалах.

В середине октября, немецкие атаки на территории завода превратились в одну сплошную безжалостную, жестокую и непрекращающуюся бойню. Мы утратили все свое человеческое подобие и стали похожи на дикие зомбированные машины, у которых единственная цель – убивать, убивать, убивать, и драться до последней крови за каждый бессмысленный клочок земли, в то время как немцы отчаянно пытались вбить клин в наш правый фланг. Лейтенант подбежал ко мне и попросил дать ему столько патронов, сколько я могу, так как немцы начали окружать их с фланга. Я вспомнила крылатое изречение Жукова о том, что даже если ты сама погибаешь, ты все равно должна прийти на помощь своему товарищу по оружию. Я отдала ему семь ящиков с патронами и ёще насыпала немного в несколько холщевых мешков. День и ночь мы обустраивали амбразуры в каждом здании, рыли соединительные траншеи и перекрывали бетонными плитами подземные ходы, которые были выкопаны между всеми секторами и блиндажами, включая первую линию окопов и пулеметные точки. Мне никогда не забыть наш второй бой Сталинградской компании, который происходил в районе судоремонтного цеха. Это случилось 16 или 17 октября, мне так кажется.

Немцы предприняли несколько скоординированных атак на завод. Их танкам удалось прорваться через главные ворота, предварительно подавив огонь двух наших противотанковых пушек, установленных перед электрической подстанцией. Мы оказались в отчаянном положении. Бой продолжался более четырех часов, временами переходя в рукопашную схватку. Я видела, как наши солдаты хватали все, что попадало им под руку: кирпичи, куски бетона, острые обломки и осколки шрапнели, чтобы крушить головы врагов, превращая их в кровавое месиво. В ход шли и штыки, поражая глаза и тела противников. Связь с сибиряками была утеряна. Немцы прорвали нашу линию обороны в районе котельной и главных ворот. Появился высокий риск попасть в окружение, так как у немцев было больше солдат, больше оружия и боеприпасов. Поэтому нам пришлось отступить на следующую линию обороны, отражая шквал вражеского автоматного огня и дождь фашистских гранат.

Галя сказала шутя:

– Знаешь, у меня есть такое странное ощущение, что они нас не любят? Они прилагают столько сил и энергии, чтобы убить нас. Тебе так не кажется, Катя?

– Думаю, что ты права, но в этом есть и положительный момент. Если эти люди стали тебе врагами – значит, ты все правильно делаешь, в противном случае, чего бы это им с тобой воевать.

Она громко рассмеялась. Но это была короткая передышка. Нам надо было вернуться к нашему делу.

Я и Галя вели непрерывный снайперский огонь, заняв, близко расположенные оборонительные позиции, практически на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Мы постоянно перемещались, после каждого выстрела, чтобы избежать обнаружения. К вечеру, 18 октября, наша линия обороны была откинута на южную окраину завода. Здесь мы закрепились и вели постоянные бои в течение нескольких дней. В последних числах октября немцы атаковали завод «Красный Октябрь» из нескольких позиций. Ни на минуту не утихали взрывы бомб и гранат, вой турбин, пикирующих бомбардировщиков и треск автоматных очередей. Весь район был окутан плотной завесой из дыма и пыли.

Следующие четыре недели шла борьба на выживание, по крайней мере, на трех фронтах. Наступившая рано зима, оказалась одной из самых суровых за последние десять лет. Город полностью засыпало снегом. Поставки еды и медикаментов были до предела осложнены тем, что, как правило, через реку в первую очередь переправляли только новых солдат и боеприпасы. Но, мы все равно продолжали бороться, отчаянно отвоевывать каждый квадратный сантиметр нашего города у грозной армии, которая сметала все на своем пути и уже оккупировала большую часть Европы.

Сама по себе война, как лакмусовая бумага, раскрывает все худшие и лучшие черты человеческого характера. В этом я уже неоднократно убедилась ёще в Испании, но последние четыре недели, непосредственно перед пленением Гали, я не уставала вновь и вновь восхищаться ее выносливостью, решительностью и солдатским мастерством. Казалось, ей не ведом страх и усталость. Она всегда была в хорошем настроении и излучала неподдельный оптимизм. В моменты грусти и отчаянья, она умела поднять мой боевой дух, и заставить меня улыбнуться. Хотя временами Галя довольно остро шутила о советской системе, но, в то же время, она была абсолютно и беззаветно преданна ей и ее идеологии. Она была искренне убеждена, что только так можно было достигнуть гармонии в развитии человеческого общества. И она на деле доказывала свои убеждения. День и ночь она отчаянно боролась, чтобы удержать Сталинград, не дать фашистам переправиться через Волгу, чтобы остановить всю эту жестокую, бесчеловечную бойню, этот кровавый водоворот людской ненависти и злобы, который захлестнул своим потоком и стремительно унёс все то, что мы любили, и то, что нам так было дорого. Не стоит забывать, что все это она делала, страдая от разлуки с сыном и своим любимым Робби. За все время, что мы провели там вместе, она больше не заговаривала со мной о Робби, но я была уверена, что Галя о нем постоянно думает. Можем ли мы винить ее за это? Она была источником неиссякаемой энергии и мужества, и могла, одним своим анекдотом, поднять настроение целой роте.

Как-то случайно она нашла красную розу, – возможно, это были остатки зимнего сада, на чьем-то балконе, – и решительно заложила ее себе за ухо, с вызывающим и кокетливым блеском в своих глазах. Как она объяснила – это для того, чтобы фашистские корректировщики огня знали, если они ее увидят, что их солдат убивает Снайпер с Красной Розой. Она носила эту розу нескольких дней, пока та не стала серой от пыли и грязи.

Помню, как в одно особо опасное утро, мы находились в доме к северу от центра города. Мы пережили затяжную ночную бомбардировку, хотя и понесли большие потери. А Галя все равно не унывала и могла найти позитивную сторону во всей окружающей нас обстановке.

Задорно улыбаясь, она сказала:

– Вы знаете, товарищи, вчера вечером, я легла спать в своей норе, прикрыв отверстие листом железа, когда раздался стук. Это было НКВД.

Офицер громко спросил меня: «Здесь живет снайпер Резник?»

«Нет», – ответила я.

«А кто Вы?»

«Галя Резник!»

«И Вы не снайпер?»

«Снайпер»

«Тогда почему Вы говорите, что здесь не живете?»

Я ответила ему: «Послушайте, а разве это можно назвать жизнью?!»

А как-то она подошла к нам с фразой, которая, повеселила нас, и напомнила, что есть и другая жизнь, помимо этой адской войны.

– Помните, – сказала Галя, – чтобы нахмуриться нужно задействовать сорок две мышцы, а чтобы крикнуть «Идите домой, фашистские ублюдки!» – пятьдесят пять. Но, мне нужен всего лишь один палец, чтобы нажать на курок моей снайперской винтовки.

– И, ёще нужна напарница, – сказала она, улыбаясь мне, – которая надёжно прикроет тебя и позаботится о твоей безопасности.

Были и другие дни, когда она, с ностальгией в голосе, рассказывала мне о Никите. Ей было приятно думать, что он сейчас в безопасности, далеко на востоке.

На протяжении всех четырех недель, мы ни на миг не прекращали сражаться. У нас практически не было еды, любая находка источника питьевой воды была огромной радостью, а чай вообще стал непривычной роскошью. Мы разучились спать и отдыхать, потому что каждый день мы были в непрерывном движении. Немцы не прекращали атаковать, а со снегом и сильными морозами, их атаки стали ёще более отчаянными и остервенелыми. Мы и немцы, какое-то время, не брали пленных. Боевые действия были настолько интенсивными, что почти не было такой возможности, а если и случалось захватить противника, с ним долго не церемонились. Несанкционированные казни, без надлежащего судебного разбирательства, происходили по всему городу – с обеих сторон. По крайней мере, холод остановил процесс разложения мертвых тел, которые, к тому времени, в большом количестве лежали на улицах города, так что в течении нескольких недель нам не приходилось страдать от тошнотворно-сладкой вони гниющей плоти.

С чего бы состояла наша жизнь, если бы не дни? Я никогда не забуду тот день, когда Галю взяли в плен. Где-то в глубине души я виню себя за это. Хотя, вероятно, причиной тому была ее храбрость или ее безрассудство. Она слишком легкомысленно относилась к своей личной безопасности, и была так увлечена нашим делом, что часто шла на неоправданный риск. А на самом деле, вероятно, это было закономерная случайность хаоса войны, из которых она и состоит. Я запомнила тот день на всю оставшуюся мою жизнь. Галя была моей единственной настоящей подругой. Каждый день меня мучает один и тот же вопрос – как именно она умерла? И я молюсь Богу, хотя и не верю в него, чтобы смерть ее была быстрой и легкой.

Каждый день я оплакиваю Галю. И я плачу, потому что я не знаю, как она умерла. Мое незнание и утешает меня и, в то же время, мучает меня ужасными картинами варварской смерти в моих страшных снах. Может ее тело закопали и оставили гнить под обломками нашего растерзанного города? А может ей пустили пулю в голову, в ту голову, что лежала на моем плече, когда мы пытались немного поспать в те холодные Сталинградские ночи? Может ее облили бензином и сожгли, как поступали со многими пленными комиссарами? А может, она встретила свою смерть в газовой камере концлагеря, голая и испуганная?

Каждый день я оплакиваю Галю.

Глава десятая: Томми V

Каникулы за рубежом! Вот это приключение! Я не знаю почему, но есть что-то особенное, привлекательное и волшебное в такой поездке. Если я скажу, что мне не нравится проводить каникулы в Англии, это прозвучит крайне высокомерно и пафосно, хотя, это в принципе не так. Просто, сам факт, что ты в другой стране, меняет твое отношение к окружающему тебя миру. Честное слово!

Может это зов предков вдохновляет англичан исследовать новые земли, и, в то же время, пытаться вырваться из этой мрачной, сыроватой и твердолобой страны? Или это просто побег от рутины повседневной жизни, шанс выбраться из нашего «болота» и посмотреть, как живет остальной мир? Где же кроются истоки этого стремления превзойти наших англо-саксонских праотцов и их более поздних сыновей: Дрейка, Рейли, Фробишера, Клайва, Кука, Ливингстона? Возможно, это просто повод выпить дешевого алкоголя, покурить недорогих сигарет и почувствовать себя немного отстраненным от всего, происходящего вокруг нас, и к тому же, заняться всем этим в климате, который гораздо приятней, чем наш собственный. Скорее всего, причина кроется в британской погоде.

Шри-Ланка, Атлантида, Новая земля, Шанду, Кале – почему эти слова, как магнит притягивают умы англичан?

Я ездил на отдых с родителями в Испанию и был в однодневной экскурсионной поездке с моей школой во Франции. Мне понравилось все, что я видел. Все так непривычно, и так по-другому: дорожные знаки и манера ходьбы пешеходов, их жесты и мимика, местная архитектура и, конечно же, язык. Проблема в том, что, будучи там чужаком, ты все же не видишь реальную жизнь в стране. В этом кроется причина, почему мы легко становимся приверженцами, апологетами и потребителями чужих культур, которые на поверхности кажутся намного привлекательнее, чем наши собственные. Я думаю, для того чтобы сполна прочувствовать новую для тебя страну, нужно пожить там какое-то время. А может это все ж это из-за дешевых сигарет.

Я учился тогда на втором курсе университета, когда дядя Джек спросил меня, хочу ли я сопровождать его в поездке в Испанию. Он оплачивает наше путешествие, а моя роль – быть его водителем. Я, безусловно, согласился, радуясь возможности погрузиться во французскую культуру, проверить на практике свои навыки владения французским языком, и не становясь слишком претенциозным, перейти на более дешевые сигареты. И, конечно же, мне очень хотелось увидеть новую демократическую Испанию.

Вот так и вышло, что в конце июня мы мчались, на взятом в аренду автомобиле, по маршруту Париж-Лион. Джек намеревался по пути немного посмотреть на Францию, прежде чем мы прибудем в наш конечный пункт назначения – Барселону. Поездка по Франции планировалась с множеством случайных остановок в дешевых гостиницах. Джек еще не был на пенсии, но он нанял себе помощника, который работал в магазине в его отсутствие. Я полюбил каждую минуту, каждую секунду этой поездки, и даже сейчас, оглядываясь назад, я все еще люблю ее. Но тогда мне просто нравилось быть за границей. Мне нравилось быть в движении, а не сидеть долго на одном месте. Я всегда чувствовал себя чужаком даже в Англии, но, по крайней мере, за рубежом, это чувство соответствовало логике и здравому смыслу. Всегда ли я буду чувствовать себя гражданином мира, я часто задавал себе этот вопрос. Вечный sans-papières?

Да, мне нравилось бывать за границей. Все на самом деле было так непривычно. Запахи в кафе другие; дома заметно отличались; люди, неторопливо прогуливающиеся, казалось, не занятые какой-либо важной работой, общались жестами и мимикой, совсем не так как у нас. И такая дешевая выпивка!

Есть мнение, что соперничество между англичанами и французами возникло только потому, что, в некотором смысле мы очень похожи: британцы высокомерны и уверены, что все должны говорить по-английски; французы тоже высокомерны, и уверены, что все должны говорить по-французски.

Hélas! Говори по-французски! Говорить по-французски? Не так уж и сложно, как может показаться. Хотя с годами, я был иногда разочарован неспособностью французов понимать мой французский язык. Это, к примеру, ситуация, когда ты входишь в boulangerie и говоришь:

«Bonjour. Je voudrais un baguette et six pains au chocolat, mademoiselle, s’il vous plait»

А продавец уставилась на тебя, и в ее глазах читается странная смесь из недоверия и ужаса. Ты сразу начинаешь переживать, что, может, с помощью той фразы ты пригласил ее заняться анальным сексом прямо там, посереди магазина, на глазах у всех покупателей. Où est la beurre?

Но, радует, что подобные случаи были немногочисленны и редки. Как я уже сказал, за границей ты чувствуешь себя свободней. И я, был бы не я, если бы меня не соблазняла идея забежать в boulangerie и сказать:

«Bonjour, mademoiselle, je voudrais te donner toute ma jouissance sur tes seins – maintenant! Ici! Et vite!!!»

Скорее всего, ее реакция была бы такой же, но, в конечном итоге, может я, все-таки, получил бы свой багет и шесть шоколадных хлебцев. Кто знает, мой дорогой, все может быть.

Но, если подумать, такая шутка лучше бы прошла здесь в Англии. Меня бы просто приняли за сумасшедшего француза.

Французские женщины, сами собой, являются достаточно хорошей причиной, чтобы посетить Францию. Они все такие беззастенчиво изысканные. Мне нравятся изысканные женщины. Мне нравятся и менее изысканные – с обоими типами ты точно знаешь, как себя вести. Но есть женщины, к которым должна прилагаться инструкция, предупреждающая об угрозе мужскому здоровью. Это изысканные женщины, которые считают (вопреки логике или здравому смыслу), что они, по сути, вовсе не изысканные. Их фанатическая приверженность этой идее, как к непреложной истине, стала причиной многих неудачных и несчастливых романов.

Но женщин не было тогда в списке тем для обсуждения, интересовавших меня и дядю Джека, в нашем, почти, непрерывном общении. Тем временем, мы неуклонно продвигались на юг, все ближе к солнцу и, естественно, все ближе к теплу. Нам было о чем поговорить. Джек живо интересовался моей университетской учебой, и, поскольку он сам был очень начитан, наш разговор шел на равных.

У него тоже было много о чем рассказать мне. Я не совсем уверен, когда это случилось, но это было, мне помнится, где-то ёще перед поездкой в Глазго. В конце 1960-х годов Дядя Джек почувствовал себя непривычно свободным и независимым и, хотя, он, по-прежнему, был привязан к работе в своем магазине, это уже не мешало ему, в его зрелом возрасте, вести более активную социально-общественную жизнь. Он постоянно посещал политические митинги, писал письма в местные органы власти, депутатам, Премьер-министру, Правителю Вселенной, Всемогущему Повелителю Космоса, писал в газеты, ходил на неформальные встречи непонятных политических партий и был постоянным участником всевозможных пикетов, привлекающих внимание к какой-то несправедливости и неравенству где-то в мире. Когда он рассказывал мне, с детским восторгом, об этих своих подвигах, в его глазах лихорадочно плясали задорные огоньки.

– Одна демонстрация в неделю и каждый день по одному письму, Томми. Поверь, сынок – это заставляет меня чувствовать себя моложе.

Письма с просьбой об амнистии. Письма шаху. Письма королю Фейсалу. Письма Вельзевулу. Письма к Господу Богу. Письма в каждую тоталитарную страну по всему миру. Сбор подписей под ходатайством против апартеида на Трафальгарской площади, возле посольства ЮАР.

– Это все ради марок, дядя Джек?

– Ну, ты и паршивец, Томми.

После многих лет безучастности, казалось, Джек нашел свое призвание, как мы это сейчас называем. А может, тогда мы тоже это так называли. Хочется думать, что он обрел уверенность в себе, чтобы открыто отстаивать свои идеалы, в которые он беззаветно верил. Конечно, дух 60-х годов, в большой степени, посодействовал укреплению его вновь обретенной решимости. Знаешь, я не могу вспоминать 60-е годы без улыбки. Помнишь хиппи? ЛСД? Свободную любовь? Это прошло мимо меня. Меня это не коснулось.

Теперь я знал, конечно, что Джек сражался в гражданскую войну в Испании на стороне республиканцев и, что он воевал там по своим политическим убеждениям, движимый желанием бороться с фашизмом. Визит Шави и наша поездка в судоверфи Клайда были тому подтверждением. Но, я все еще оставался в неведении, почему он плакал в тот день, в магазине. И этот вопрос постоянно мучил меня.

И я не был глуп. Я знал, что Барселона была столицей Испанской республики во время восстания Франко. Так что, я понимал, почему мы едем сейчас именно туда. Кроме того, я повзрослел и, возможно, поэтому дядя Джек теперь мог рассказать мне намного больше. Но многого я пока не знал.

Когда я не понимаю чего-то теперь, будучи уже взрослым, я совершенно открыто и откровенно признаюсь в этом. Мне не стыдно признавать свое невежество. А в мои юные годы, находясь под впечатлением от моего дяди Джека, я сознательно и намеренно откладывал тот момент, когда смогу задать вопросы о его участии в гражданской войне в Испании. По крайней мере, до тех пор, пока мы не окажемся южнее Лиона. Добавьте сюда характерную английскую сдержанность, сковывающую мое любопытство, хотя, сама по себе, она не мешала познавать мир – и вот, у вас есть рецепт полного невежества. Но, мне не стоило так беспокоиться, вновь обретенная самоуверенность, переполнявшая ум и сердце Джека, дала волю бурному потоку его воспоминаний, которых нам с лихвой хватило до окраин Перпиньяна.

– Что тебе рассказать, Томми? Мы с Робби организовали в Дептфорде Комитет помощи Испании. Каждую неделю мы проводили наши собрания в комнатке, на втором этаже паба Нагс Хэд. Робби и я ходили по домам, стучались в двери и просили у людей деньги или консервы – все, что они могли нам пожертвовать. Иногда нам давали продукты питания, иногда – деньги. А как-то нам даже дали пару одеял. Мы организовывали сбор средств на улицах, для этого мы обходили наш район с кружками для пожертвований. Мы посещали Лондонские Доки – стояли у ворот, когда рабочие выходили, после отработанной смены. Мы ходили на рынок – ты знаешь, это тот, что недалеко от Гринвича – многие владельцы лавок и лотков поддерживали нас. Я искренне уверен, что Комитет помощи Испании был одним из самых популярных в стране, и вызвал больше поддержки и понимания, чем все остальные, общественные движения вместе взятые до него или после. Но люди все забывают со временем, а где ж теперь почитать об этом? Что касается моего участия в войне, что же – я впервые почувствовал, что это мой долг, а чувство романтики здесь было совершенно не причём. Я просто осознал, что я больше не в состоянии сидеть, сложа руки и довольствоваться сбором консервов, денег и своими выступлениями на митингах. Этого было не достаточно. Там творилась история, и я хотел стать частью ее. К тому же, мне было семнадцать, я никогда не был за границей. Меня это будоражило и давало возможность почувствовать важность своей персоны.

Ситуация в Испании очень быстро ухудшалась. В 1936 году Мадрид оказался на волосок от захвата фашистами, а если бы они тогда захватили город, это кардинальным образом сказалось бы на дальнейшем ходе войны. Я просто чувствовал, что могу сделать больше, чем я сделал до этого момента. Несмотря на то, что республиканское правительство эвакуировалось в Валенсию, положение дел в Испании вызывало все больше тревог. Робби и я хотели поскорее попасть туда, и сделать все, что было в наших силах для борьбы с фашизмом. Я не считал себя героем. Знаешь, Томми, и сейчас не считаю. Я всегда был робким, и никогда первым не ввязывался в драку, не искал для себя приключений. С другой стороны, не так уж это просто сознательно поехать в страну, где твоя жизнь будет постоянно подвергаться опасности или где тебя могут ожидать, Бог знает какие травмы или увечья. Не важно, что тебе расскажут, ты не осознаешь всю опасность затеи, пока не испытаешь ее на своей собственной шкуре.

Так вот, мы с Робби решили отправиться на войну в январе 1937 года, и единственная организация, на которую мы надеялись, и которая могла бы нам помочь добраться в Испанию – это была Британская Коммунистическая партия. Ни у кого, абсолютно ни у кого, Томми, не было этих чёртовых паспортов, в те годы. Хоть днём с огнём поищи. Ни у кого их не было, с кем я был лично знаком. Британская Коммунистическая партия не пришла в восторг от нашего предложения.

Первое, что мы сделали, это доказали им, что мы полные идиоты. Робби позвонил на Кинг-стрит и сказал: «Можете ли Вы помочь мне и моему другу? Мы хотим поехать в Испанию».

Нам ответили: «Ради Бога, положите эту чёртову трубку. Вы думаете, что такие вещи можно обсуждать по телефону?»

Он положил трубку. Казалось, что все наши планы, спасти мир от фашизма рухнули. Я думаю, они имели право так резко ответить Робби. В тот месяц, когда он звонил, они набирали мужчин только с боевым опытом. А под этот критерий мы с Робби не подходили. Но, в апреле 1937 года положение дел в Испании катастрофически усугубилось, поэтому они начали принимать всех желающих, только при условии, что ты – жив-здоров, исповедуешь, хотя бы примерно, левые взгляды и не успел обзавестись своей семьей. Им не хотелось потом иметь дело с большим количеством иждивенцев. У меня не было никаких обязательств, и Робби был не женат. Так что мы просто слетали к себе на работу, на завод в Броклей, сказали нашему боссу, что мы о нем думаем и смотались оттуда. Вот так, нас и приняли в добровольцы. Нам приказали помалкивать и вообще ничего никому не рассказывать. Все, что мы должны были сделать, это получить британский паспорт, забронировать паром во Францию, и купить билет на поезд до Парижа. То есть, делать вид, что мы собрались в отпуск, и таким образом обманывать британское правительство. Так как оно, наше правительство, подписало договор о невмешательстве и мы, отправляясь воевать в Испанию, грубо нарушали этот договор. Вот поэтому, как ты догадываешься, мы должны были держать все в тайне.

– Ты знаешь, Томми, мне было очень страшно и интересно одновременно. Я никогда не покидал пределов Лондона, за исключением одной поездки, на выходных, в Брайтон, поэтому сама мысль о путешествии во Францию, а потом в Испанию казалась мне просто удивительной.

– Значит, тот молодой парень на корабле, Робби?

– А кто же еще? Но та фотография была сделана пару лет спустя. И вот, я и Робби отправились на железнодорожный вокзал «Виктория». Мы должны были делать вид, что не знаем друг друга, и ехать в разных вагонах. Мы сели в поезд, следующий в Дувр, затем была пересадка на ночной паром в Кале. Мы по-прежнему притворялись, что не знакомы друг с другом. Нам пришлось несколько раз сменить поезда. Это было крайне необходимо, так как французские полицейские вылавливали молодых парней, вроде нас. Мы добрались до Парижа. Мы с Робби говорили только по-английски, но, как только мы вышли из станции, таксист подозвал нас к себе словами: «Англичане? Англичане?». Он засунул нас обоих в машину, не спрашивая, куда нам нужно ехать. Оказалось, он знал, куда мы направлялись, и привез нас прямо в добровольческий центр. Парижский офис этого центра действовал вне закона, поэтому французы постоянно меняли его адрес. Здесь проводили набор во все Интернациональные бригады. Позже организация работы в центре достигла такой высоты, что добровольцы даже проходили медицинское обследование там, но на тот момент, когда я и Робби появились у них, медосмотров пока ёще не было. Огромное количество людей, сотни и сотни добровольцев, каждый день приезжали в Париж. Они прибывали со всех уголков нашей планеты и точно так же, как нас, их доставляли сюда таксисты, которые хорошо знали, куда едут все эти молодые люди. Вот таким образом, мы оказались там – два иностранца, с запасными рубашками и парой носков, но, не имеющие другого багажа и денег. Естественно, что тот таксист зразу понял, куда мы едем. Хотя, на самом деле, не только он, милая старушка в поезде до Перпиньян, которая всю дорогу что-то вязала, подняла на меня свой взгляд и спросила: «Вы, Испания?»

Так что, и она очень хорошо знала, куда мы едем. Я полагаю, это было очевидно. Ходило много страшных историй о переходе границы, о том, что французы расстреливали таких смельчаков, как мы. Но, с нами этого не произошло. Французы, в то время, закрывали глаза на подобные нарушения. Нас усадили в автобус с затемненными окнами, и отвезли к французской границе. Французские пограничники, переговорив о чем-то с водителем, махнули нам рукой, и вот – мы уже в Испании. 1 мая 1937 года мы прибыли в старую крепость в Фигейрасе. Мы улеглись спать, и в первый раз за три дня смогли хорошо отдохнуть. В крепости мы оставались только две ночи. Было многолюдно, сотни добровольцев прибывали каждый день. Вскоре, каждому из нас вручили винтовку, и усадили на поезд, следующий в Барселону. По улицам Барселоны мы прошли парадным строем. Нас обильно накормили, а затем мы промаршировали в сторону Ленинских казарм (Caserna Lenin), где начались наши тренировки и обучение. После Барселоны, нас перевезли поездом в Альбасете, где мы прошли дополнительно настоящий курс молодого бойца. Большая часть нашего обучения проводилась на русском языке. У нас был переводчик, американец украинского происхождения. Он был строгим, но очень дружелюбным и доброжелательным парнем. Мы с ним отлично ладили. Он любил говорить, что всегда необходимо быть активным во всем. Например, рассказывал он нам, ты находишься в одной комнате с привлекательной девушкой, ты же не будешь просто сидеть там и ничего не делать – нет же. Я рассмеялся, незаметно, конечно. Обучение состояло, по большей части, из строевой подготовки, чтобы укрепить наши ноги – это было важно. Мы выучили ходьбу испанским строем в тройках. Мы отстрелялись в пятнадцать заходов из наших винтовок. Мы учились выдергивать чеку их ручной гранаты, и узнали, что нужно делать для хорошего броска. Нас научили маскироваться. Мы выучили военные команды на испанском языке, узнали, как смазывать, чистить и собирать, с завязанными глазами, свои ружья. И я скажу тебе, Томми, через три недели, мы были готовы воевать.

О, Томми. Ты даже себе не можешь представить. Я никогда не был за границей прежде, и дело было не только в том, что женщины и мужчины выглядели по-другому, дома и дорожные знаки были не такие, как у нас. Когда мы впервые попали в Барселону, там было все по-другому.

– Что ты имеешь в виду, дядя Джек?

– Каталонию все ёще полностью контролировали анархисты. Революция была в полном разгаре. Ты веришь, первый раз в своей жизни я был в городе, который целиком управлялся рабочими и простыми людьми? Каждое здание, все государственные учреждения любого размера, даже маленькие почтовые отделения, были захвачены рабочими и задрапированы красными или красно-черными флагами анархистов. Каждая стена была украшена серпом и молотом, а также названиями революционных партий. Почти все церкви, часовни и храмы были разрушены, а их иконы выброшены на улицу. Костёлы, по всему городу, систематически уничтожали группы активистов из милиции рабочих. Это был рай, Томми. Тебе бы понравилось. Каждый магазин, кафе или завод, мимо которых мы проходили, были помечены знаками, указывающими на то, что имущество было экспроприировано. Даже чистильщики обуви были коллективизированы, а их маленькие ящики были перекрашены в красно-чёрный цвет. Все официанты и продавцы искренне смотрели тебе в глаза и относились к тебе, как к равному. Все высокопарные обороты речи просто перестали существовать в повседневной жизни. Такие слова, как «Сеньор» или «Дон» или даже «Usted» больше нельзя было услышать. Все назвали друг друга «камрад» или «товарищ». Здоровались словом «Salud» вместо «Buenos días».