Текст книги "Держи это в тайне"

Глава восьмая: Томми IV

Тёмно-красное пятно окрасило асфальт.

Девять часов одиннадцать минут. 11 сентября. Не могу забыть этот день, но образы, которые запечатлелись в моей голове, вероятно, немного отличаются от твоих. Широкая, обрамленная, по обе стороны, деревьями пригородная улица, каштаны еще не сбросили свою листву, раскрашенную осенней акварелью в поблеклые и выцветшие бледно-зеленые, светло-желтые, и багрово-оранжевые тона. Их плоды созрели и вот-вот должны были упасть. Солнце, похожее на театральный софит, купало в своих ярких сияющих лучах зеленый балдахин деревьев. И вот, в центре дороги, большой красное пятно. Полицейские машины, молочный фургон. В памяти всплывают и другие картины: все черно-белое; чужая страна; мужчина, примерно моего теперешнего возраста, в костюме и галстуке, с автоматом в руках. Он всматривается в небо, когда над президентским дворцом пролетают самолёты. Так что, в целом, очень неудачный день. Хотя, когда я увидел то пятно крови, я не подозревал, что позже увижу в вечернем выпуске новостей серые, мерцающие, мелькающие и незабываемые кадры сегодняшнего происшествия.

Это случилось по пути в школу. Широкая, тенистая дорога, не очень типичная для нашего района. Поблизости располагался гольф-клуб. Честно говоря, у меня не было знакомых, кто бы посещал этот гольф-клуб. Я чувствовал, что что-то произошло в то утро, потому что на дороге практически не было автомобилей. Я был в отличном настроении – недавно я перешел в шестой класс. Жизнь казалась прекрасной. Мы готовились к школьным выборам, и я участвовал в них, в качестве Независимого Социалиста. Были у нас кандидаты от Тори и Либеральной партии. Десять кандидатов от различных партий левого толка: Трудовой, Независимой Трудовой и Социалистической, Независимой Социалистической и Коммунистической (марксистско-ленинской), Коммунистической троцкистской, сталинистской и маоистской. Были там и Зелёные, чья политика мало отличались от других Левых. И чуть не забыл – Феминистки-Марксистки.

Либералы выиграли те наши школьные выборы. Но Левые, все вместе взятые, набрали наибольшее число голосов. И ёще, если тебе это интересно, не было ни одного кандидата от правых партий. Времена были другие. Нам казалось, что мы переживаем переломный период в истории, но это было не так. Правые вскоре снова вернутся в политику.

Мой велосипед катился практически без усилий в это яркое многообещающее осеннее утро, и вот я увидел необычно припаркованные посреди дороги полицейские машины, молочный фургон, и то пятно крови на сером асфальте. Молодой полисмен приказал мне развернуться и поискать себе другой объездной путь. Я понял – произошло что-то непоправимое.

Когда я, наконец, добрался в школу, начали уже распространяться слухи. Как они успевают? Откуда люди все узнают? Сейчас это понятно – в эру Интернета, смс сообщений и мгновенных обновлений наших смартфонов, которые уже умеют почти все: починить автомобиль, сделать кофе, подстричь ногти на ногах, подтереть нос и даже купить продукты, если у тебя, конечно, правильно настроена функция голосового управления. Но, как тогда слухи расходились так быстро?

А быстро они распространялись потому, что это был наш город, наш район и потому, что та кровь на дороге была пролита кем-то из наших людей.

Давай, теперь поговорим о люмпенах. О людях, которые не желали работать, учиться или осваивать какую-либо профессию. В те времена, было не принято говорить о них вслух. Ли Джексон был просто плохим парнем, по мнению моих родителей и наших соседей. Мы как-то потеряли нашу связь. Нет, не правда. Мы не потеряли связь, мы ее, просто, прервали. В одиннадцать лет тебе хочется быть таким как все, но потом ты взрослеешь. И вот, тебе уже пятнадцать, и тебе хочется выделиться из толпы. Но, с Ли все было по-другому. В начальной школе мы были друзьями или, скорее даже, соперничающими союзниками. Мы были похожи: оба коротко стриженные; довольно низкорослые, как на наш возраст; оба показывали хорошие спортивные результаты в беге и футболе (в нашей школьной команде у нас были даже одинаковые роли на поле: он был левым нападающим, а я – правым). Ли жил по соседству со мной, поэтому мы иногда ходили в гости друг к другу. И не просто приходили попить чай, а приглашали друг друга на общесемейное вечернее застолье, на семейный ужин, как я бы назвал это сейчас. Ли жил на длинной прямой улице, которая примыкала к сортировочному центру Британской Почтовой Службы. Его дом было легко найти, потому что это был один из тех крошечных, одноэтажных сборных домиков, которые правительство повсеместно сооружало после войны для того, чтобы решить проблему нехватки жилья. Мне казалось, что эти дома были удобными и уютными, но я также знал, что некоторые люди презирали тех, кто в них жил. Но это точно не я.

В начальной школе, если ты хорошо проявляешь себя в чем-то, к примеру, в беге, – это будет означать, что ты будешь принимать участие во всех соревнованиях, потому, что ты и твои учителя, наконец, выявили твой талант, в котором ты можешь преуспеть. Поэтому я знал, что в беге на 100, 200 и 400 ярдов, или на такие же дистанции, но с барьерами, я, как правило, приду на финиш первым, а Ли – вторым. А когда мы бежим марафон на полмили или милю наши финишные места меняются. Такая вот была закономерность. Как и я, Ли становился пунцово-красным и истекал пóтом после первых двух ярдов любого забега, так что мы во многом были схожи. Две ярких картины всплывают перед моими глазами каждый раз, когда я вспоминаю о Ли: день, когда мы выиграли кубок Регионального футбольного турнира в школе, в нашем выпускном классе, наши красные футболки, пропитанные пóтом, и всеобщие объятия; и, три года спустя, в Кристал Пэлас – общегородские Лондонские соревнования по легкой атлетике. Я улыбался и подбадривал Ли. Он полностью меня проигнорировал. Я сдал выпускные экзамены, а Ли их провалил, и это все изменило, хотя так не должно было случится.

Ли бросил школу в пятнадцать лет, тогда еще так можно было делать, поэтому я не знаю, что случилось за те пятнадцать месяцев после его ухода из школы и до того пятна крови на асфальте. Но я знаю, что это наполнило мое сердце печалью. У нас там разные слухи ходили: какая-то молодая девушка была беременна, а Ли был отцом; он увлекся наркотиками; его задержали на угнанном автомобиле недалеко от тоннеля Блэкуолл; он попал в плохую и опасную компанию. Слова. Слова. Слова. Я понятия не имел, что было правдой.

Но вся эта ситуация меня очень расстраивала. Я печалился из-за молочника, у которого осталась жена и трое детей (о, да, и печалился по Ли, неважно какая причина вынудила его нанести столько жестоких ударов ножом молочнику, что тот умер в своей тесной кабине фургона, а его кровь растеклась по асфальту – судя по слухам, все так и произошло). Очень грустно осознавать, что Ли настолько отчаянно нуждался в тех деньгах, что смог решиться на убийство, чтобы заполучить их.

Убийство это грех, но это не значит, что вы не сможете понять мотивы, которые подвигли убийцу на этот поступок, и пожалеть, что обстоятельства для него сложились вот таким образом. Хотя я и не знал тогда, какое будущее уготовано моему однокласснику Ли, я оплакивал внутри себя его дальнейшую судьбу. В то утро, в школе, о нем все сплетничали, на каждом углу перешептывались, обговаривали его даже те люди, которые о нем прежде ничего и не слышали. Не нужно быть синоптиком, чтобы сказать, в какую сторону дует ветер, и не всегда нужно гадать на кофейной гуще, чтобы предсказать будущее. Возможно, у него все хорошо, и, может быть, у него есть отличная история, чтобы поведать нам, хотя я в этом очень сомневаюсь.

Я оплакивал всех людей. Хотя нет, скорее, я плакал из-за них. Молочник был мертв. Жизненный путь Ли, по всей вероятности, завел его в тот край, из которого нет простого выхода, а кровавое пятно на его совести уже не смыть навек.

Но людей интересовали только их собственные бесполезные, глупые и недалекие мнения.

С ним всегда что-то было не так. Можно было предвидеть подобное, когда он ходил ёще в первый класс. Естественно, это и не удивительно, посмотрите только на его родителей, они же развелись. Я всегда говорил, что он плохо закончит. Он выглядит, как бандит.

Я прошу прощения, что значит: «Он выглядит, как бандит», «С ним всегда что-то было не так», «А вы видели, где он живет?»? Извините, вы хотите сказать, что это и есть глубокий анализ человеческой души? А где же ваше чёртово сострадание?

Мне вдруг вспомнилась еще одна смерть, за многие тысячи миль отсюда, в Сантьяго. Я видел небольшой сюжет в телевизионных новостях, это довольно известные кадры. Вспомните, как нам сказали, что он покончил жизнь самоубийством, выстрелив в себя сорок три раза.

Спасибо ЦРУ. ¡Muchas gracias, yanquís!

Вот так были разрушены, в тот печальный день одиннадцатого сентября, по крайней мере, три человеческие жизни: молочника, Сальвадора Альенде и бедного Ли. А ёще, давайте не будем забывать о семье молочника, о родителях Ли, и о десятках тысяч desaparecidos, которым предстоит исчезнуть в Чили в ближайшие десятилетия. Чертовски плохой день для нашей планеты. А сколько их ёще будет таких?

Кто-то гораздо известнее и умнее меня как-то сказал: «Давайте выползем с наших нор и изучим остальную часть земного шара». Все зависит от вашей точки зрения. Робин Гуд – борец за свободу для англичан, а для норманнов – он, однозначно, террорист. Херевард Вейк – ёще один борец за свободу для англичан и ёще один террорист для норманнов.

Посмотрите сейчас на них! Их признали, не так ли? Вы можете сейчас запросто поехать в Учебный центр имени Робин Гуда, который располагается в сердце Шервудского леса и купить себе куртку похожую на ту, которую он носил, сувенирную футболку, ластик, точилку, подставку для кружки, декоративную тарелку с соответствующей символикой. Найдется там и мармелад по рецепту леди Мариан пятидесяти различных вкусов, и чикен-тикка-масала монаха Тука и дудка Уилла Скарлета и деревянные мечи и щиты. Дух Робин Гуда живет на улицах любого нашего города, где богатые притесняют бедных, женщины умоляют о сострадании, а безработные просят милостыню и роются в мусоре, в поисках пропитания.

Помнишь безработных попрошаек, «сэр-подайте-50-пенсов-на-чашку-чая»? Кажется, это был такой их промысел в Вест-Энде. Я часто подавал, и знаешь, мне никогда так никто и не принес тот чай. Я щедрый человек, но если я плачу за чашку чая, я ожидаю, получить ее.

Ли, конечно, поймали, но на это потребовалось три с половиной месяца. По иронии судьбы они нашли там, где мы с Джоном прогуляли тот наш урок географии, четыре года до того. Да, вот так! Он был грязный, небритый, немытый – современный Робин Гуд. Ли бы громко рассмеялся, если б я рассказал ему о своем прогуле. Это было бы крайне забавно.

Все меняется. Но, преступники до сих пор попадаются в руки полиции.

Ну, только если они не Zapatista. ¡Ya Basta!

Глава девятая: Катя I

Не успели мы отъехать на несколько километров от Самары в западном направлении, как на нас налетели немецкие истребители, которые несколько раз попытались разбомбить и пустить под откос наш поезд. В огромной спешке нам пришлось выскакивать из вагонов и как можно глубже окапываться возле железнодорожной насыпи. Однажды ночью немецкий самолет подкрался к нам сзади. Мы с Галей ехали в последнем вагоне. Взрывной волной от разорвавшейся авиабомбы сорвало крышу с нашего вагона, а в соседних вагонах погибли три человека и еще трое были ранены. Поезд остановился где-то посреди степи. Там мы и похоронили наших погибших товарищей. Могилы внутри мы выложили досками, что взяли из вагонных нар. Это все что мы могли для них сделать в тех условиях. Железнодорожная колея обрывалась в пятидесяти километрах от Сталинграда. Дальше мы оставили наш поезд и оставшуюся часть пути проделали пешком. Мы могли передвигаться только после наступления темноты. Это был напряженный и тяжелый переход. Мы выбились из сил и постоянно страдали от жажды. Все дороги, ведущие к фронту, были хорошо известны фашистам, поэтому они методично и нещадно бомбили их. Тучи густой пыли подымались в воздух из-под сотен солдатских сапог. Мне было трудно дышать.

– Катя, посмотри, посмотри туда! – Галя коснулась моей руки, и показала на запад. На горизонте виднелось бледно-красное зарево.

Все небо впереди нас испускало непрерывное свечение. Это горел Сталинград. Днем он тлел и дымился, а с приходом ночи полыхал и искрился. Мы медленно приближались к городу. Обочины дорог в деревнях, расположенных на правом берегу Волги уже за двадцать километров от него, были щедро усеяны плакатами и листовками, призывающими к защите Сталинграда. Они висели на почтовых ящиках и деревьях, на домах и телеграфных столбах, на заборах и брошенных автомобилях, и даже на разбитых танках.

Перед тем, как приступить к форсированию реки, мы получили задание – выбить противника из микрорайона Красный Октябрь. Нам отдали приказ приготовиться и спустя час с четвертью мы уже шагали к переправе. Солдаты шли пешим маршем, грузовики везли оружие и боеприпасы. Запряженные в телеги лошади фыркали от удушающей пыли. Звуки взрывов и протяжное лязганье автоматных очередей, доносящиеся с западного берега, сотрясали ночное небо. Вся дорога была в выбоинах, местами самые глубокие ямы были забросаны пучками хвороста и замощены досками.

– Это борьба не на жизнь, а на смерть, – сказала мне Галя, шагая рядом по пыльной дороге. – Катя, я чувствую, в этот раз всё будет намного хуже в сравнении с тем, что нам довелось испытать в Испании.

– Боюсь, что ты права. Я не щадила себя в Испании, но это ведь наша Родина. Я готова умереть несколько раз, если потребуется, только бы освободить ее от фашизма, – я внимательно посмотрела на Галю. С того дня, как мы уехали с Барселоны, я ни разу не видела, чтобы она плакала. – Галя, что с тобой? Ты плачешь?

– О, это просто минутная слабость. Со мной все в порядке, я соберусь, как только надо будет заняться делом.

– Ты думала о Никите?

– Нет, не совсем. Я знаю, что он в безопасности с моими родителями, – она помолчала. – Катя, ты единственный человек, с кем я могу поделиться своими мыслями, – по ее щеке пробежала слеза. – Я скучаю по Робби. Я очень сильно скучаю по нему. Я никогда не думала, что я встречу человека, который так много будет для меня значить. Почему жизнь такая сложная штука? Почему мы не можем быть вместе?

– Ну, ты же знаешь почему, Галя. Ты знаешь, почему – это вина наших правительств – нашего, и Робби. А теперь ёще и эта война.

– Может быть, в один прекрасный день, мы сможем обойтись без всяких правительств. И люди смогут свободно любить друг друга, и делать то, что им нравится.

– Галя, у нас ёще будет достаточно времени для всего этого, как только мы освободим город. Идем, нам надо первыми переправиться через реку.

– Конечно, Катя. Если я снова заговорю о Робби – я разрешаю тебе застрелить меня на месте.

Мы добрались до реки. Разбитые корабли виднелись по всему берегу. Разместившись в траншеях и окопах, мы ожидали свою очередь, чтобы перебраться на правый берег Волги к Сталинграду. Город горел, огонь, пожирающий все на своем пути, сливался в одно огромное зарево. Казалось, что даже земля полыхает. Практически, не было чем дышать. Но, мы уже не обращали на это внимание, так как был отдан приказ переходить реку.

Ночь была очень темной; затянувшие небо, облака надежно скрыли луну и звезды от наших глаз, только яркие линии трассирующих пуль, похожие на сумасшедшие рои разноцветных светлячков, внезапно всполошенных неведомой силой, прорезали ночной сумрак. Лучи прожекторов прочёсывали небо в поисках немецких самолетов. Нам понадобилось пять часов, чтобы перебраться на другой берег. Мы видели восемь самолетов, оказавшихся в лучах прожекторов. Их всех сбили. Пока мы не видели фашистов.

Сталинград был полностью охвачен пожаром – ад, превративший правый берег в феерию всепоглощающего огня, переливающуюся желтыми, оранжевыми, и кроваво-красными бликами. Свет и тьма отчаянно кружась, преследовали друг друга в своем странном и ужасном танце смерти. Внезапно, как только мы взобрались на вершину склона, стало светло, как днем. Десятки реактивных ракет ярко вспыхнули в ночном небе, освещая весь город и переправу. Прильнув к земле на правом берегу Волги, мы наблюдали, как воду озаряло пламя взрывов и пожаров с запада и слабые проблески огней с восточной стороны. Мне казалось, что багровые воды реки наполнены людской кровью. Но, я гнала прочь от себя эти страшные мысли. Хотя, как рассказала мне моя мама, много лет спустя, она работала тогда медсестрой в полевом госпитале на восточном берегу, – я была права, вода и вправду была чёрно-красной от нефти и человеческой крови. Крови наших солдат, милиционеров и наших рабочих. Фашистские самолеты сбрасывали горящее топливо. Казалось, что даже воздух пропитан жгучим дыханием огня. Пылала земля. Горели тела убитых солдат. Полыхали руины домов. Мы пытались пройти посреди этого моря огня, но пришлось искать обходной путь. Мы бежали через окопы, низко пригнувшись к земле, чтобы уберечь себя и одежду от огня. Проблема была ёще в том, что на берегу, в самой высокой части холма, где был расквартирован командный штаб, находилось много нефтяных резервуаров. В результате прямого попадания вражеских снарядов резервуары были взорваны, положив начало новым масштабным пожарам. Эти пожары и представляли наибольшую опасность для нас всех, так как горящая нефть стекала вниз по склону, выжигая все на своем пути, включая землянки офицеров. Пылающая нефть стекала в Волгу, заливая все русло реки, практически, от берега до берега, и поджигая на своем пути лодки, баржи и все, что было на воде. Волга светилась, как огромный поток расплавленной лавы, подгоняемый ветром к восточному берегу, испепеляющий там пирсы, причалы и спасательные станции. Запах города мы почувствовали, как только прошли половину переправы через Волгу. Я знаю, как раньше пахла война – это сладкий, тошнотворный запах смерти, смешанный с дымом пороха и горьковатым привкусом сожженного металла. Но под Сталинградом этот запах был стократно усилен и приумножен: смерть, экскременты, порох, горелое мясо, чад и дым руин – все смешалось вместе, как адские миазмы, парализующие все твои чувства. Я не знала тогда, что этот запах мне ёще раз доведется услышать – в Берлине.

Множество судов всех типов и видов сновали по реке: гребные лодки, летние прогулочные катера, рыбацкие шхуны и военные корабли. Абсолютно отчаянная ситуация складывалась в городе, поэтому советские войска пытались в кратчайшие сроки переправить в Сталинград как можно большее количество солдат. Процесс переброски живой силы был хорошо организован. Как только подошла наша очередь, офицер НКВД провел нас к моторной лодке. На переправе царил жуткий хаос. Фашисты беспрестанно обстреливали реку. Их пилоты отлично видели наши суда, освещенные пламенем городских пожаров. Многим нашим товарищам судилось погибнуть в тёмных водах Волги реки, так и добравшись западного берега. Но, нам повезло.

Непосредственно перед высадкой на западном береге Волги, Галя собрала наш снайперский взвод для напутственной речи. Нас было десять. Мы сгрудились вокруг нее, сложив наши руки вместе. Галя громко выкрикнула, стараясь перекричать сердитый грохот битвы:

– Товарищи сестры, нам предстоит нелегкий бой, не все из нас переживут его. Пускай, эти слова послужат вам напоминанием о том, какая важная миссия нас привела сюда, и принесут вам вдохновение на ближайшие часы, дни или недели боя.

Катер сильно качнуло; осколки, упавшей бомбы, вспенили воду, обрызгав наши лица. Периодические вспышки взрывов на какое-то время выхватывали из темноты силуэты слушающих. Галя продолжала говорить:

– За сожженные города и села, за смерти наших детей и матерей, за пытки и унижения нашего народа – клянемся отомстить врагу! Я клянусь, что я скорее умру в открытом бою с врагом, чем позволю себе предать мой народ и мою страну, отдав их на растерзание фашистским захватчикам. Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Как только катер достиг отмели, мы выпрыгнули за борт и, пригибаясь, побежали за Галей по воде. Нам было известно, что в городе идут тяжелые бои. Мы сходу заняли оборонительные позиции в большом двухэтажном здании, обнаружив в его подвале семьи рабочих завода «Красный Октябрь». Дети плакали и просили у родителей покушать, но у тех совершенно не было никакой еды. Взрослые, в поисках пищи случайно наткнулись на два вагона с пшеницей, которая предназначалась рабочим заводов, но вагоны были разбомблены, а груз загорелся от взрыва. Они собрали горелое зерно, и сделали сырые лепешки. У этого хлеба был неприятный вкус пепла и нефти. Одна из женщин угостила нас им. Ты можешь не верить, но все солдаты нашего взвода отдали свои сухпайки детям.

Я и Галя заняли наши обычные места в сорока метрах друг от друга. Галя находилась слева от центра группы и нашего командира, а я – справа. Наша стандартная оборонительная позиция. Мы располагались достаточно близко, чтобы иметь возможность общаться и, в случае ухудшения боевой обстановки, нам было легко переместиться в центр для усиления командного пункта и сохранения коммуникации. Таким был план. Но мы знали, из опыта войны в Испании, что реалии боя превращают все планы в теории, у которых мало практической ценности. Под интенсивным огнём противника в хаосе войны даже самым лучшим солдатам очень сложно соблюдать дисциплину. Даже такие отчаянные солдаты, как мы с Галей, обычно отходим все дальше от занятых позиций, подгоняемые взрывами, автоматными очередями, криками раненых, стонами умирающих и рычащими турбинами истребителей. Отчаянная борьба захватывает и полностью поглощает, и ты занят только мыслями о том, как убить, уничтожить, истребить твоего противника, и, конечно, как самому остаться в живых. Адская смесь из ужаса, ненависти и паники окутывает твое сознание, как только ты, оголив штык, вступаешь в рукопашный бой с врагом. И вот, он так близко перед тобой, что теперь ты можешь пересчитать щетинки на его лице, и заглянуть в мертвецкую черноту его зрачков, ты слышишь смрад его дыхания и осязаешь его страх.

Наш взвод переместили по линии фронта к северу от заводской столовой. Когда я рассталась с Галей, котельная была в огне. Стрелки пошли в атаку, а мы прикрывали их из наших снайперских позиций, и всякий раз, когда мы переходили на новое место, наши пулеметчики также меняли дислокацию. «Максим» – довольно тяжелый пулемет, но солдаты, наверное, не чувствовали его вес, учитывая то, как ловко и быстро они с ним обращались.

К концу дня рубашки, мокрые от пота, плотно облепили наши тела. Песок хрустел в зубах. Во рту все пересохло. Каждый раз, меняя позицию, приходилось взваливать ружья себе на плечи, а это еще больше усложняло передвижение. В воздухе свистели пули, рвались снаряды, мы почти не видели немцев. Они укрылись за кучами щебня и в разрушенных зданиях. В одном из окопов, я нашла установленный пулемет и попыталась заправить патронную ленту в патронташ. Казалось, я возилась с ней целую вечность, хотя, на самом деле, прошло не более минуты. Мне помогала Галя. Я нажала на спусковой крючок. Пулемет отлично работал.

Повсюду мы видели, как наши солдаты отчаянно окапываются. Каждая минута была на вес золота. Чем глубже ты вгрызешься в землю, тем больше шансов у тебя отбить атаку противника и удержать свою позицию. Мне кажется, это правило действует уже многие тысячи лет для пехотинцев. Копай, копай, копай – доверься Матушке-Земле. В этот момент, на западе показалось облако пыли. Наступали фашистские танки, а за ними – взводы пехоты. Несколько танков свернули и направились прямиком к нам. Трудно описать свои чувства в подобный момент. Воздух сотрясало непрерывное рычание, грохот и рев двигателей. Казалось, что земля, ожила и застонала, а воздух взвыл каскадами взрывов. Танки стреляли на ходу из всех орудий, которые только у них имелись. Свистели пули, снаряды и мины рвались вокруг нас, выбрасывая в воздух огромное количество земли, кирпича, щебня и частей человеческих тел. Вокруг все шипело, ревело и выло. Тысячи осколков, мириады шрапнели и сотни пуль разрезали воздух.

Наши боеприпасы стремительно подходили к концу, и мы старались беречь их, более тщательно выбирая свои цели. На своем пути мы собирали все, что попадалось под руки: гранаты, обычные винтовки. Единственное, что имело сейчас значение – это убить, любыми средствами, как можно больше фашистов; забросать эту нечисть гранатами. Прошло ёще два часа боя. Перед нами горели два танка, но остальные продолжали вести огонь по нашим окопам. Позади нас находилось противотанковое орудие. Ему удалось уничтожить один танк, до того, как его разбили. Ёще одно орудие активно работало неподалеку. Оно было установлено в окне первого этажа кирпичного дома. Настал момент, когда нам пришлось использовать противотанковые гранаты, но у нас их было мало. Кто-то, не далеко от нас, подбил танк гранатой. Танк развернулся на одной гусенице, повернул свою башню и стал обстреливать наш правый фланг. Бронебойщики из 118 Независимой противотанковой батареи пришли к нам на помощь, и мы удержали наши позиции.

Множество убитых и раненых. Мы оставались на своих местах до наступления темноты. А ночью мы воспользовались возможностью вынести мертвых, переправить раненых в полевые медпункты и укрепить свои позиции. Что, в свою очередь, означало – ёще глубже окопаться и установить пулеметы. Мы с Галей попытались выбрать себе наилучшие снайперские точки для предстоящего утреннего боя. Мы решили, что эффективнее всего будет расположиться за линией окопов, на так называемой нейтральной полосе, но, прежде всего, нам надо было отдохнуть.

Ночь была очень тёмной. Я наблюдала за линией вражеских окопов лёжа на животе, всматриваясь в горизонт, на фоне чёрного неба. Не было видно Луны. Я из всех сил старалась не заснуть. Бессонные ночи действительно брали свое; мои веки с каждой минутой наливались тяжестью. Я уже не могла больше держать глаза открытыми, так что мне пришлось сообщить об этом командиру взвода. Он разрешил мне перемещаться ползком по округе, а не лежать постоянно на одном месте. Мы с Галей громко перешептывались, время от времени, чтобы убедиться, что никто из нас не уснул. В этом подвале, узкий коридор вел к окну. Довольно высоко на нем был установлен пулемет, а поскольку у нас не было лестницы, мы приспособили несколько ящиков из-под пивных и водочных бутылок, которые нашли в подвале, чтобы взбираться к пулемету. Возле противоположной стены лежал небольшой шкаф, все его использовали как место для сна. Он был слишком коротким, и приходилось сгибать ноги в коленях, чтобы на нем уместиться, но было мелкое неудобство, по сравнению со счастливой возможностью окунуться в дремоту минут на двадцать.

На следующее утро немцы снова открыли огонь из тяжелой артиллерии. Складывалось впечатление, что они хотели стереть фабричную столовую с лица земли. Все, что мы могли сделать – это сидеть в подвале, в темноте, и выжидать. Временами казалось, что потолок вот-вот рухнет. В воздухе витало плотное облако пыли из-за постоянно осыпающейся штукатурки. Когда обстрелы немного затихали, это значило, что немцы переходят в атаку. Со скоростью звука мы бежали к окнам или к окопам, чтобы успеть занять оборонительные позиции. В этот раз свои основные усилия немцы направили на фланг, находящийся по правую сторону от заводской столовой. Около десяти фашистских танков двигались вдоль улицы, в сторону школы № 35. Мы все слышали громкий рев их двигателей, даже если они стояли неподвижно. Но, в первую очередь, нам надо было отразить атаку автоматчиков, которые с пронзительными криками подходили к нам. Нам были уже отчетливо слышны визгливые голоса офицеров и возгласы солдат. Они все наступали и наступали. Я и Галя сосредоточили огонь наших снайперских винтовок на уничтожении немецких офицеров. Это был лучший способ остановить наступление. В конце концов, наш огонь заставил их прижаться к земле и прекратить продвижение.

Я помню, как слышала, что наши автоматчики израсходовали почти все свои патроны, но битва на этом пока закончилась, и нам удалось вернуться на исходные позиции. Галя и я так интенсивно и так долго стреляли, что теперь было невозможно прикоснуться к стволам наших снайперских винтовок. Моя правая рука сильно болела, а на указательном пальце выскочил волдырь. Я не чувствовала свое плечо, оно было покрыто синяками из-за постоянных ударов приклада от отдачи при стрельбе. Мне очень нужно было хорошо выспаться. К середине дня, 14 октября, немцы взяли котельную. Только один солдат смог выбраться оттуда живым. В подвале, вместе с нами, было много раненых, но не было никакой возможности переправить их через Волгу. Командир батальона отправил связного в полковой командный пункт, чтобы сообщить о потерях и раненных, и запросить подкрепление, так как два часа назад немцы подвезли еще несколько десятков автоматчиков. Автоматчики бросали в нас взрывчатку, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Мы незамедлительно поднялись в атаку, чтобы отвоевать котельную. Я и Галя были задействованы на флангах. Наша миссия, как и обычно, состояла в том, чтобы уничтожать фашистских офицеров. Солдаты с протяжным криком «Ура!» бросились на руины. После непродолжительного боя немцы отступили. Все пространство вокруг нас было усеяно телами убитых немцев и наших солдат. Два подбитых танка по-прежнему дымились. Вероятно, их подбили наши бронебойщики. Я слышала гул танковых моторов, приближающихся из-за руин котельной.

На правом фланге фашисты захватили наши окопы. Битва еще продолжалась, но уже не так интенсивно, как это было утром. Я видела, как около пяти наших солдат сдались в плен. Они бежали, высоко подняв руки, в сторону немцев. Я выстрелила в них несколько раз из винтовки, но, увы, ни разу не попала. Это было не похоже на меня. Как правило, я стреляю очень точно. Нет ничего более обидного, чем когда твои товарищи предают тебя, чтобы спасти свою собственную шкуру. Потеря котельной означала, что наш левый фланг мог стать легкою добычею для противника. Командир батальона позвонил в штаб полка, чтобы сообщить об этой ситуации, но связь прервалась на первых секундах разговора. Ему пришлось отправить связного, но он был убит по дороге. Не было никакого способа вырваться из окружения, так что мы все, кто выжил сегодня, безнадежно застряли в подвале заводской столовой. Так только мы осознали всю тщетность попыток прорваться из этого подвала днем, мы решили подождать прихода ночи. Мы собрали последние патроны и гранаты. У нас не было ни воды, ни еды. Резервуар для воды в подвале, был полон мусора, что постоянно сыпался с потолка. В конце концов, его полностью завалило обломками. Мы попытались раскопать его, но та вода, что была в нем, представляла собой теперь непригодную для питья жижу из земли, глины и извести.