Текст книги "Держи это в тайне"

Глава тридцать восьмая: Письмо Гали Никите

Мой любимый сынок,

когда ты получишь это письмо, знай – твоей мамы уже нет в этом мире, но я надеюсь, что эти строки принесут покой твоему сердцу. Если мое письмо и найдет своего адресата, то это только благодаря смелости и упорству машиниста поезда, который согласился его доставить. Никита, мир полон добрых людей! Никогда не забывай об этом, даже когда ты услышишь о тех ужасный преступлениях, на которые пошло человечество, и узнаешь об отвратительной жестокости, порожденной этой войной.

Мое единственное утешение в том, что ты находишься сейчас в безопасности и то, что фашисты непременно проиграют эту войну. Слушайся дедушку и бабушку. Будь для них хорошим внуком и вырасти прилежным сыном, которым я бы гордилась. Если твой дедушка и твоя бабушка ёще не рассказали тебе, тогда это сделаю я. Твой папа был англичанином – восхитительным, привлекательным и красивым мужчиной. Он был офицером и комиссаром в Британской бригаде, во время войны в Испании. Мы безумно и страстно любили друг друга. Но, когда война была проиграна, нам пришлось расстаться. Прости меня за то, что я не смогла дать тебе отца, с которым ты был бы близок, а сейчас и я, твоя мама, вынуждена тебя покинуть из-за этой проклятой войны. Никита, я видела ужасные вещи во время войны в Испании и здесь, в Сталинграде, и я знаю, что у войны варварское, душигубительное, бесчеловечное лицо. Но, я также знаю, что мы должны воевать, потому что фашисты, самые варварские и бесчеловечные создания, которых я когда-либо видела, способные на невообразимую жестокость. Когда мы победим, а я не могу себе даже представить наш мир, если мы этого не сделаем, все человечество должно узнать о том дьявольском зле, которое творили фашисты. Находясь в плену, Никита, я видела знамения, которые мне трудно описать словами, но я верю, ты будешь расти и взрослеть, зная, что злокачественная опухоль фашизма навсегда вырвана с тела твоей многострадальной страны.

Я пишу тебе эти строки на обрывке бумаги и передам ее машинисту поезда. Он русский и мне кажется, я могу ему доверять. Скоро нас посадят в вагоны. Я не знаю, куда они нас отправляют. Возможно, в один прекрасный день, это письмо попадет тебе в руки, мой сынок.

Меня взяли в плен 19 ноября, в Сталинграде. Я сделала глупость. Я оставила Катю. Это моя ошибка, я нарушила «золотое» правило советских снайперов. Я оставила свою напарницу и у меня не было запасного пути для отхода. Я сделала три выстрела со своей снайперской позиции. Стоял ужасный грохот от разрыва немецких бомб. Я точно не знала, где может находиться Катя, но, сделав три выстрела, мне нужно было отходить. Я должна была сменить позицию! Как правило, я меняла местоположение после одного, максимум, двух выстрелов. Я спрыгнула со второго этажа старого особняка. Так как внизу не было пола, я приземлилась в подвале, а там находились четыре солдата Вермахта. Они уставились на меня, оскалив зубы. Я не сомневаюсь, они сразу же догадались о том, что я снайпер, а рассмотрев мои красные нашивки, они поняли, что я, к тому же, и комиссар.

«Товарищ комиссар, – они насмешливо отдали мне честь. – Имя?».

«Галя Резник» – ответила я.

«Резник! – они громко рассмеялись. – Снайпер, комиссар и еврейка. Забавно!»

Никита, я не буду тебя пугать, рассказывая о том, что со мной с тех пор произошло. Просто ты должен знать – сейчас конец мая и твоя мама все ёще жива и, как бы то ни было, продолжает воевать с фашистами. У меня нет оружия, и скоро нас посадят в поезд, который, как некоторые здесь говорят, отвезет всех в концлагерь, где нас должны уничтожить. Моя судьба уже не имеет какого-либо значения, но я хочу тебе ёще кое-то рассказать.

Три месяца я принимала участие в работах на окраине Киева. Три месяца, Никита, целых три месяца, мы выкапывали тысячи трупов наших соотечественников, которых расстреляли и закопали в огромной общей могиле. Нам приказали их выкапывать и сжигать на огромных кострах. До сих пор я слышу тот невыносимый запах горелой людской плоти. Эти немецкие фашисты – нелюди, и я очень надеюсь, что к тому времени, когда ты получишь это письмо, война уже закончиться или будет близка к окончанию и свобода, гуманность и здравомыслие, наконец, восторжествует.

Намного больше надежд я возлагаю на то, что когда ты подрастешь и самостоятельно прочитаешь это письмо, ты сможешь понять, почему я добровольно ушла на войну в Испании. И почему я должна была поехать в Сталинград, чтобы остановить этот прожорливый поток зла, захватывающий родные нам земли, отравляющий чистый ручей нашей мирной повседневности, иссушающий сад нашего бытия, который мы каждый день поливали и возделывали. Никита, я желаю тебе счастья. Помни, твоя мама любит тебя и любила тебя со всей нежностью и страстью своего сердца, которое никому не дано укротить.

Никита, ты должен знать, что твой отец был и есть самым лучшим мужчиной, которого я когда-либо встречала в своей жизни. Я не знаю, где он сейчас, сынок. И я не могу знать, где он будет, когда ты получишь это письмо, и когда тебе его прочитают, но я уверена, что он воюет где-то против фашистского захватчика. Мой Никита! Сохрани несломленный дух твоих родителей! Да озариться небесным светом твой бесконечный жизненный путь по извилистой лестнице надежд, слёз и мечтаний.

Мне, конечно, Никита, очень хотелось бы увидеть, как ты растешь и взрослеешь. Я надеялась, что смогу каждое утро, провожать тебя в школу, держа тебя за руку и помогая нести твой тяжелый портфель. Я бы хотела научить тебя плавать. Мы бы вместе играли в парке, готовили еду, которую ты любишь, учились читать, собирали грибы в прекрасном русском лесу и ты бы увидел, в каком чудесном мире ты живешь. Я мечтала, что мы будем купаться в ручьях, лазить по деревьям, охотится за зайцами, но война распорядилась по-своему и поэтому моим мечтам более не суждено сбыться. Мне никогда не увидеть, как ты становишься взрослым.

Никита, никогда не унывай. Сегодня, пока нас вели на эту железнодорожную станцию, я радостно смотрела на яркое солнце, на щебечущих птичек, на синее безоблачное небо. Я собрала букет незабудок на обочине дороги. Сынок, каждый раз, когда ты будешь смотреть на незабудки – вспоминай меня, твою маму; помни о тех идеалах, за которые я боролась и погибла.

И не забывай Никита, никогда не забывай, что это самые достойные идеалы, ради которых стоит жить. Помни это крылатое выражение: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».

Я пока не знаю, Никита, где мне суждено умереть, но я точно не умру на коленях. Мне не поставят памятник, как и тысячам других жертв, которых нам довелось откапывать на окраине Киева, поэтому я хочу, чтобы ты стал мне живым памятником. Живи счастливо. Храни верность идеалам социализма. И каждый год в мае собирай для меня букетик незабудок.

Твоя мама,

Галя Резник

Глава тридцать девятая: Томми IXX

Как делишки?

Нормалек!

Это и все, на самом деле все, что можно сказать. Я не чувствую, что нуждаюсь ёще в каких-либо словах. Я просто хочу посидеть здесь и медленно выпить свой кофе. Утром, в своем гостиничном номере я посмотрел новости по Аль-Джазира. Три дня назад Тоттенхэм был в огне, а вчера – Люишем. И люди ёще удивляются – почему! Как будто никто не способен извлечь из этой ситуации очевидные уроки истории. Я не думаю, что идея бросить некоторых тренеров в каталажку, вместе с членами парламента, которые их прикармливают, такая уж и плохая. И я не думаю, что погромы «Хэлфордс» в Катфорде, имели такое же негативное влияние, как систематическое угнетение населения с помощью правоцентристских СМИ. Уличные беспорядки – это часть английской традиции. Дайте каждому человеку бесплатный GPS-навигатор, почему бы и нет? А лучше, увеличьте в два раза минимальную заработную плату, уберите куда-нибудь свой НДС, и люди сами купят этот чертов GPS-навигатор. Нам всем нужно знать, куда мы идем. Меня слишком долго водили за нос, поэтому у меня уже есть эта чертова штука. Хотя, долгое время я смотрел на нее, держа ее вверх тормашками. И с закрытыми глазами. И в темноте.

Финансовый кризис. Европа на перепутье. Авеню Строгой Экономности или проспект Нового курса. Ну, о последнем названии можешь сразу забыть с этими бандитами-банкирами, которые искусно манипулируют нами. Что касается меня, ну, ты знаешь, что я навсегда буду сторонником улицы Красной… но сначала, пожалуй, я прогуляюсь по бульвару Буэнос-Айрес. Просто чтобы немного попугать всех остальных.

Слова. Слова. Слова. После этой моей болтовни, тебе будет приятно немного отдохнуть. Хотя, я никогда до этого не писал таких длинных повествований, я не буду это делать ёще раз. Это чертовски хлопотно.

А сегодня… Моя жизнь измениться сегодня. Я в этом уверен. Я был в Сахарном городе и сыт этим по горло. Но, это не касается того города.

Откуда я знаю? Ну, конечно, не знаю. Но, как только мы сели в Шереметьево в нашей поездке в ту страну, я почувствовал, что оказался в конце квеста, который начался тем далеким утром, когда я увидел, как плакал мой Дядя Джек. Да, это был, своего рода, квест. Поиск отсутствующей части мозаики дяди Джека, его нерассказанной тайны. Повинуясь жгучему желанию моего сердца. Этого разбитого, потрёпанного органа. И по моей вине.

Хотя, жаль, что я тогда не знал, куда заведет меня та дорога. Я бы вернулся чуть раньше. Я бы мог спасти немного драгоценного времени. Это бы заняло всего несколько минут, прежде чем все стало бы на свои места.

Я знаю, о чем ты думаешь. В моем-то возрасте. Я знаю. Знаю. Но, такое время наступает в жизни каждого человека, когда он вынужден встретиться со своей судьбой лицом к лицу и ухватить ее, как можно сильнее, тверже и крепче. И никогда уже не отпускать. Никогда не отпускать. Никогда.

Именно поэтому я здесь сейчас. Чтобы расставить все точки над «і». Чтобы начать новую жизнь. Встретить свою Олю. Оленьку. Олюшку. Мою единственную. Ту, которая изменила мою реальность. Врачевателя моего сердца. Повелительницу слов.

Я не знаю этот город достаточно хорошо, чтобы сказать, с какой стороны она придет. Но, я умею ждать. Это вопрос времени, ты уже это заметил. Я смотрел в окно на главный проспект, сбегающий вниз к Волге, который был рядом, слева от меня. Его видно с этой улицы. Тротуары забыты людьми. Небольшие группы людей направляются в сторону реки, в то время, как справа от меня находится центральная площадь и я сижу лицом в направлении Мемориала Великой Отечественной войны и Вечного огня, но я не могу их видеть со своего места. Слишком много деревьев. Хотя, деревьев никогда не бывает слишком много. Я думаю, это как-то сказал Бакунин. А может это был Граучо Маркс? Но, я бы поспорил, что это был Бакунин. В тот день, я бы непременно это сделал.

Как я уже раньше заметил, все люди здесь ходят с каменным выражением на лицах, скрывая от окружающих тепло и огонь своих сердец. Среди этих групп людей, особенно, среди тех, кто помладше, иногда слышен смех, но он очень сдержанный.

Но, я жду только свою Олю. Я ищу в толпе ее открытое, улыбчивое лицо и ее глаза, полные жизненного огня. Мне нужна ее нежная кожа. И ее здравомыслие. Не дай мне заплакать. Пожалуйста, не дай мне заплакать. Даже от счастья. Никаких слёз. Только смех.

И вот она! Значит – моя история подходит к концу. Остальное ты уже знаешь. Конечно, знаешь. Теперь исчезни, отвали, go away, и найди свою собственную чертову карту.

Поехали! Да будет рок-н-ролл! ☺ ♥

Глава сороковая: Послесловие

И вот, там, в Волгограде, на проспекте Мира, в то позднее, залитое яркими лучами солнца утро, Томми выхватил своим взглядом, на другой стороне улицы, робкую улыбку Оли, огонь в ее глазах, ее уверенную походку с высоко поднятой головой и лицо, озаренное красотой ее открытого сердца. Его собственное сердце встрепенулось от нахлынувших волнений, он попытался встать, но не смог, будучи сбитым с ног накатившимися на него безжалостными волнами воспоминаний.

В считанные секунды, – перепорхнув улицу и преодолев расстояние от кафе «Шоколад», где Томми пил свой кофе, усевшись на высокий барный табурет у окна, – их взгляды встретились и в тот момент, в тот крошечный отрезок времени, они осознали, что в их жизни уже никогда не возникнет тень вынужденного расставания. Их глаза заискрились радостью, а лица озарили тёплые приветственные улыбки.

Чувство вновь обретенного родного дома, охватило его любящее сердце. Сердце, которое плакало. Сердце, которое так настрадалось.

Приближаясь к нему, легкой бестелесной походкой (видишь, словами можно передать все, что ты хочешь!), Оля посмотрела на светофор и, занеся одну ногу над белыми и черными линиями зебры, она ожидала пока остановиться поток автомобилей, чтобы перейти дорогу.

Томми захотелось вскочить на ноги, выбежать на тротуар, крепко обнять Олю и весь день кружить ее в танце в ритме их сердец. Но, он успел заучить много-много жизненных уроков и хотел соответствовать приобретенному опыту, так что он остался на месте и ждал, пока Оля войдет в кафе и тихо подойдет к нему. Их глаза снова встретились, и они обменялись коротким безмолвным взглядом. Прозвучало всего лишь два слова:

«Кофе? Coffee?»

«Пожалуйста. Please.»

И ёдва заметный взаимный кивок головы.

А на западе, за зданием железнодорожного вокзала, если кто-то заметил, сотни тысяч белых голубей одновременно поднялись в небо. Томми сунул руку в карман своего пиджака, когда они шли по тротуару, и сто тысяч красных лепестков розы взметнулись в воздух, возносимые вихрем такого долгожданного для Томми и Оли воссоединения. Настал черед Оли, когда она открыла свою дамскую сумочку, миллионы разноцветных бабочек одновременно вспорхнули ввысь, подымаясь по спирали в прогретый полуденный воздух и наполняя пространство калейдоскопом гармонии их бархатных крыльев.

И их глаза встретились, и они не смогли промолвить ни слова.

Слова. Они слишком ценны и редки, чтобы ими разбрасываться. Поэтому они не нуждались в них, в тот волшебный момент.

Прошло немало времени. Они прогуливались вдоль набережной Волги, всматриваясь в темные глубокие воды реки, которые мама Кати видела когда-то окрашенными человеческой кровью. Это были сумрачные времена. Перед ними простирались, невидимые, скрытые за горизонтом, огромные горные хребты Урала и окутанные ночью, безмерные равнины Сибири, в то время как за их спинами, раскинувшиеся на западе, земли европейской части России, ярко отсвечивали своим многообещающим будущим и напоминая им о тихих, безмолвных призраках прошлого. Как же много. Как много их, кого мы оплакиваем. Как много тех, о ком мы скорбим. Все духи Мамаевого кургана восстали на миг, чтобы молча и торжественно поприветствовать их одним взмахом ресниц и легким кивком одобрения и поддержки. «Vide, aude, tace, – шептали они. Tace вашему стоицизму, но позаботьтесь, чтобы о нашей истории услышали люди. Расскажите ее всему миру. Постоянно рассказывайте».

Вспоминали ли они Галю и Робби, Джека и Катю, Юрия и Илью, Светлану и Никиту? Конечно, вспоминали. И Томми крепко сжал руку Оли, и река продолжала свой бег, и луна взошла на небесный свод, и их тихие слезы вливались в общий поток.

Ты хочешь знать, думали они, шагая вдоль реки, обо всех людях, где-то проживающих на этой бурлящей, неспокойной планете, которые умирали, страдали и терпели муки боли? Либо о тех, кто рождался, голодал, оставался без крова, не мог прокормить свою семью, будучи угнетенным? И о тех, кого всю жизнь держали в сумраке лжи? О парах, которые целовались где-то, на каждой улице, в каждом городе, в каждой стране, на этой изобилующей жизнью, перенаселенной планете? Слышали ли они страдальческий, исполненный агонии голос покалеченного, испуганного ребенка, взывающий о сострадании, или панические рыдания женщины, умоляющей: «Нет, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, нет! Нет!»?

Конечно, они думали и слышали, потому что осознавали ценность правды.

В тот вечер, не вымолвив ни слова, Оля и Томми мечтали, представляя в своем воображении лучший мир, справедливый и честный, в котором нет места для армий и правительств. Мир, в котором ни один ребенок не плачет от голода, и в котором нет тайн и секретов, потому что человек, соль этой земли, твердо решил, что так тому и быть. Мир, в котором никто не борется за свободу, справедливость и покой, потому что все эти ценности приходят сами собой и они так же естественны, как деревья, птицы и нежные поцелуи влюбленных под полной луной.

Томми вынул гвоздику из кармана и молча, без единой эмоции, с каменным выражением на его лице, бросил ее в реку, оторвав свой взгляд от Оли лишь на секунду. Темные воды реки подхватили хрупкий цветок, дав начало его самостоятельному, одинокому, одиночному, продолжительному и длительному путешествию к морю. Как этот цветок, все мы несемся бурными водами жизни, отчаянно пытаясь найти источник своего умиротворения; мы барахтаемся и кувыркаемся в темноте безызвестности до тех пор, пока заунывный, тонкий и медленно затихающий голос ангела не призовет нас домой.

Стихотворения Томми

Пискарёвское мемориальное кладбище. Захоронения жертв блокады Ленинграда

 
Три с половиной миллиона погибших.
Кажется, что день уж слишком погожий для такой экскурсии.
Жарко и душно. Опрятный и безлюдный парк,
где сейчас только я и три с половиной миллиона погибших.
 
 
Я читаю русские надписи на мраморных плитах,
гордо перечисляющие родные города бесстрашных батальонов,
которые защищали, боролись и полегли за эту землю:
Смоленск, Самара, Нижний Новгород,
Москва, Пермь, Томск, Пенза, Челябинск…
Три с половиной миллиона погибших.
 
 
Я изучал энциклопедии,
покупал открытки, делал фотографии,
я читал в книгах…
Три с половиной миллиона погибших.
 
 
Ещё живые лошади, разрываемые на части умирающими с голода людьми,
нечленораздельными звуками исторгающие из себя всю боль, ярость и отчаянье.
Крысы, кошки, собаки. Воробьи, замерзающие на лету
и падающие с неба, бездыханными комьями.
Три с половиной миллиона погибших.
 
 
Здесь нет отдельных могил с крестами, табличками и фото,
а только большие курганы, размером с футбольное поле,
скрывающие тленные мощи в своих мрачных утробах.
Все мы равные перед небом на общем смертельном одре.
 
 
Я насчитал 18 курганов за 1942 год и том остановился.
Я надеялся, что мое посещение этой вотчины смерти,
мои наполненные слезами глаза и мое истерзанное сердце
засвидетельствуют мое уважение и окажут должную дать жертвам,
которых нам никогда не забыть!
Три с половиной миллиона погибших.
 
 
Не надо слов. There are no words.
Попытка утешить и успокоить души погибших
не более чем напрасная уловка и пустая профанация.
 
 
С тех пор ничего не изменилось.
 
 
На всех фронтах, мы все так же находимся в осаде,
сдерживая натиск сил, которые стремятся убить наш дух свободы.
В своих я мыслях к молитве обращусь, за всех нуждающихся и голодных,
за тех, кому со дня рождения, злой долей суждено
быть бесправным, гонимым и безвинно осужденным.
За тех, кому неведомо за что придется лечь костьми
безликой жертвой в темном кургане.
Укрой их пухом,
Укутай нежно,
Храни их зорко,
Утешь их души,
Матушка-Земля!
 

Нью-Кросс-Роуд

 
Вдоль по улице, по Нью-Кросс-Роуд,
В том квартале, где я рос,
Я увидел глаза унылые, полны горьких детских слёз.
А на встречу шагали люди печальные,
На бумаге застыли слова, по сути банальные,
Рассеянные и нескладные и, по форме своей, несуразные,
Все изодраны и безобразные.
 
 
Вдоль по улице, по Нью-Кросс-Роуд,
В том квартале, где я когда-то жил,
Звук рыданий обездоленной бедняги, я на свой слух уловил.
Я хотел бы ей помочь,
Но, увы, ее скорбь мне никак не превозмочь,
В кошельке гуляет ветер, нет и пенни ни одного,
Не осталось там ничего.
 
 
Вдоль по улице, по Нью-Кросс-Роуд,
В том квартале, где я когда-то рос,
Где бриз морской, стремительный прохладу людям нёс.
Не раз я там затылком чувствовал взгляд незнакомца,
Когда пассажем проходил в поблеклом свете солнца.
В тот миг представил я себя старым и несчастным,
Слова смешались в голове, в хаосе ужасном.
 
 
Вдоль по улице, по Нью-Кросс-Роуд,
Год прошел, последних дней ненастных угасал отыгранный мотив,
Я услышал ангела прекрасный, жизнеутверждающий призыв,
И свирепый дьявола, рычащий голос,
От которого вскипает кровь, седеет волос.
Я не смог сдержать их страх и слёзы,
И они вонзились в мое сердце острыми шипами розы.
 
 
Вдоль по улице, по Нью-Кросс-Роуд,
В том квартале, где я обитал,
Я увидел ненависти шквал,
В этом городе, во всех его углах,
В седовласой женщины глазах,
И в несмышленых ребяческих устах,
Повсеместно, во всяческих местах,
В незнакомцев пуританских головах,
Повсеместно, во всяческих местах,
И в твоих глазах,
И в моих глазах.
И я знал,
Теперь я в ад попал.