Текст книги "Формы и содержание. О любви, о времени, о творческих людях. Проза, эссе, афоризмы"

Позже Денис стал допрашивать его, почему он так носится с каким-то невнятным новичком.

– Когда вы разговаривали, ты склонился перед ним в льстивом полупоклоне! – насмешливо заметил Денис.

– Ревность, батенька, ревность, – спокойно ответил Вадим.

– Какая ревность? – насторожился Денис.

– Похоже, ты ревнуешь меня к нему, – пояснил Вадим. – Но честно тебе говорю: зря. Разве мы не можем дружить все втроем? Подумай только, в классе появился еще один вменяемый человек! С ним можно говорить не только о роликовых коньках и модных диджеях. И он знает слова помимо «У!», «А!», «Круто!» и «Отстой!» Разве это не праздник? Неужели ты так избалован содержательным общением, что еще один нормальный человек повергает тебя в смятение?

Но Денис прихрамывает – ногами, оттого и душой. Он боится новых людей.

– Ну Вадим, ну ты должен понять, у нас сложился класс, какой-никакой, все ко мне привыкли, а тут, приходит какой-то хер, он будет на меня смотреть, обращать внимание, и вообще, новые люди, это всегда опасность, всегда! Тебя никогда не били на улицах? А меня били! И сбивали очки.

– Что ж, ты настоящий интеллигент, – вздохнул Вадим. – Чтобы быть полноценным российским интеллигентом, просто носить очки еще недостаточно. Нужно, чтобы время от времени кто-то с тебя их сбивал.

Денис плюнул, отвернулся и ушел. Появился Рома.

– Он твой друг? – спросил он.

– Да, – ответил Вадим. – Мой самый первый и самый старый друг. Уникальный человек. Он заслуживает и того, чтобы его убить, и того, чтобы боготворить.

– А если одновременно? – радостно улыбнулся Рома.

– Отличная идея, – отозвался Вадим.

Рома был богом. Денис – страждущим в аду человеком. Девушки влюблялись в Рому с первого взгляда безо всяких усилий с его стороны. От Дениса шарахались в ужасе, боясь, что он станет их убивать. Рома был воплощением взрослости и социальной успешности. Денис – дикости и инфантилизма. Рома писал изящные, остроумные, глубокие, ироничные рассказы. Денис, разрывая бумагу, писал красной ручкой (утверждая, что это кровь его сердца) предсмертные обращения к граду и миру.

Но оба они были его друзьями. Они дополняли друг друга, как Аполлон и Дионис по Фридриху Ницше. Аполлонизм – светлое, разумное начало, стремление к соразмерности, гармонии, солнцу. Дионисизм – начало темное, буйное. Это жажда дойти в своих страстях до конца во что бы то ни стало. Разумеется, Рома был Аполлоном, а Денис – Дионисом.

Не называя авторов, Денис швырялся увесистыми цитатами с криками: «Лови!» Иногда, впрочем, ловить было некому, и тогда цитаты с грохотом обрушивались на пол, врезались в стены, звонко разбиваясь на тысячи бессмысленных осколков. После его литературных оргий приходилось подметать.

От отчаяния и для привлечения к себе внимания Денис на переменах воровал у Ромы пенал. Это повторялось десятки раз.

– Денис! – орал взбешенный нарушением всеобщего миропорядка полуденный Рома. – Отдай мой пенал!!

Но ночной Денис не отдавал. Рома применял силу – то есть играл по Денисовым правилам. Так Денис побеждал.

Однажды Рома, придя с перемены, обнаружил на своем пенале смачный, ядовито-зеленый сгусток соплей. Денис клялся и божился, что это не он. Рома не поверил.

Но однажды на физкультуре они объединились и украли рюкзак у Вадима. А потом, на балконе Денисовой квартиры, утопая в оранжевом солнце, они втроем пили за дружбу, за любовь, за вкус к жизни, за искусство. Как полезно порой воровать портфели и прятать их за щитком баскетбольного кольца!

Рома нравится Вадиму всё больше и больше. И вот уже они играют втроем с Денисом после уроков в длинных школьных коридорах в летающую тарелку, задевая иногда ею стенды с пафосными портретами Маяковского и цитатами из его стихов. Это третий этаж. А четвертый этаж оформлен поэтами, погибшими на фронтах Второй мировой войны. Что ж, тарелка врезается иногда и в них.

– Они герои, но что делать? – вздыхает Рома. – Разве не для того они погибали, чтобы висеть здесь и чтобы была эта школа, чтобы кто-то делал тарелки и кто-то в них играл?..

– Циничная свинья! – восклицает Вадим. – Как ты можешь?..

И они, смеясь, продолжают играть.

Но вот приходит директор школы и отбирает тарелку, и просит зайти после уроков в свой кабинет. И Вадим гадает с Денисом, что будет:

– Обматерит и отдаст тарелку? Обматерит и тарелку не отдаст? Обматерит тарелку и отдаст нас львам, как первых христиан? Отдаст львов первым христианам, а нас – тарелке? Отдаст тарелку львам, а нас – первым христианам?

На дрожащих от смеха и страха ногах Денис, Рома и Вадим входят в кабинет. Их «матерят» и тарелку не отдают. И они переходят на каучуковые мячики. А что им еще остается делать? Они бросают их через коридор, играют ими на подоконниках школы в особый «футбол», швыряют их в классе об стенки, иногда прямо во время уроков, если учительница на время вышла. Они незаконно играют ими в настоящий футбол в школьном дворике, куда выбегать на переменах часто запрещено.

Так они встречают весну. Просыпающийся март пахнет прелой землей, а она – свободой. И этот запах врывается в окна, даже пятого этажа, даже если их закрывают. Счастья в мешке не утаишь.

Салатовый апрель пробивается из-под земли робкой острой травкой. И так хочется помочь ей протиснуться сквозь эту холодную еще землю, черную и сырую.

Желтый май одуванчиков, бирюзовый май вечерних древесных листков, розовый май закатов, оранжевый май рассветов, красный май летучих жуков, хищный май жужелиц и обнаженный май созревающих маленьких девушек застает их в школьном дворике. Они тащат булыжники, чтобы сделать из них штанги. Этими же руками Рома отдает Вадиму свои новые рассказы. Они кричат: «Гол!» – и этими же языками обсуждают Ромины теории.

«Ромины теории» – как сладко это звучало! Они выходили из школы на улицу, и аромат жизни накидывался на них, и Рома искренне, живо и горячо, при этом наукообразно, а потому и комично объяснял Вадиму жизнь.

– Вчера я записал свою теорию граней, – торжественно объявлял Рома.

– Как у граненого стакана? – спрашивал Вадим.

– Конечно, – радостно соглашался Рома. – Я знал, что ты поймешь меня с полуслова. У человека есть нулевая грань – то есть изначальная суть. Ну это то, какой он от рождения, понимаешь? Далее по ходу жизни он обрастает другими гранями характера. Они могут формироваться как грани, то есть сами собой, без натуги. А могут и появляться по мере необходимости, вырастая из масок.

– Что за маски?

– Это вынужденное поведение человека в новой для него среде, это приспособление. Например, человек сам по себе по большей части агрессивный, а в данной среде ему нужно быть вежливым. Так у него может появиться маска вежливости. Или, что нам гораздо ближе, человек хочет быть тонким, интеллигентным и чутким, но для выживания в той среде, в которую он заброшен, он вынужден учиться грубости, жесткости, умению защищаться. Так у него появляется маска бойца. Со временем любая маска может превратиться в грань. Происходит это в три фазы. На первой фазе человек осознает еще, что это его маска, и ношение ее требует от него усилий. На второй фазе такое поведение становится для него отчасти естественным. На третьей же фазе маска окончательно превращается в полноправную грань характера, сторону личности. Она уже не воспринимается человеком как маска.

– ХерА! – иронически восклицал восхищенный Вадим.

– Так йитить! – достойно отвечал Рома. – А еще вот у меня чего есть.

Он вытащил из заднего кармана потертых джинсов сложенную вдвое картонку. Это был аккуратный цветной чертеж. Назывался он «Любовь как удовлетворение».

– Теория? – скептически спросил безумно заинтригованный Вадим.

– Она, родимая! – в тон ему отозвался Рома. – Еще одна. Любовь состоит из физического, эмоционального и духовного влечения. В случае, если влечение взаимно, у любящих может возникнуть физическая, эмоциональная и духовная близость. Такое бывает не всегда. Часто бывает, что у мальчика к девочке или наоборот влечение только физическое, только духовное, только эмоциональное. Ну или два из трех. Все три вида, да еще и с близостью, это большая редкость. А может, к примеру, быть, что у мальчика к девочке физическое влечение, а у девочки к мальчику – духовное… Так они и маются, бедные. Всяко бывает. Сокращенно они называются так: физвлеч, эмвлеч, духвлеч. И, соответственно, физблиз, эмблиз и духблиз. При наличии их всех можно говорить о полноценном любовном удовлетворении…

– Осторожней, а то попадешь под грузмаш! – Вадим оттащил его за руку к бордюру. Мимо проехал большой фургон. В школу привезли новую мебель.

Рома славился своей склонностью заранее просчитывать действия, которые абсолютно все окружающие наверняка считали случайными. Так, после урока английского, на перемене, собирая вещи, в присутствии учителя Игоря Олеговича он, якобы рассеянно, проговорил:

– Кто у нас там теперь? Олегыч опять? А, нет, Геннадич!

Он имел в виду учителя физкультуры Александра Геннадьевича, на чей урок теперь нужно было идти. Секунд через пять несколько строгий обычно Игорь Олегович удивленно-веселым тоном отреагировал:

– Думаю: что это за Олегыч такой? А ведь это же я!

Едва вышли они с Вадимом из кабинета, как Рома задумчиво и негромко сказал ему:

– Хороший ход. Я назвал его только по отчеству в его же присутствии. И мне ничего за это не было. Ведь якобы это было случайно! Теперь у меня больше прав на некие особые отношения с ним.

Из таких вот маленьких приемов и возникла очередная Ромина теория.

– Моя третья новая разработка – это теория приблатнючести, – продолжал Рома.

– Приблатнения? – переспросил Вадим.

– Ну да, речь об этом. Но мне больше нравится слово «приблатнючесть». Звучит как-то научнее и солидней. Как автор теории, я имею право на выбор термина. Как ученику завоевать любовь какого-нибудь учителя? Можно, конечно, просто не нарываться и хорошо учиться. Это будет академический метод. Можно дружить с тем, кто хорошо учится. Об этой дружбе, конечно, должен знать учитель. Это будет ассоциативный метод. Можно, если ты учишься хорошо или отлично, иногда подавать на уроке слегка иронические или фамильярные реплики, которых другие ученики себе не позволяют. Но тут нужно не переборщить. Это будет салонный метод. Можно во время урока или после его окончания выспрашивать у учительницы какие-то подробности по поводу темы, которую она объясняла. Подробности, которых в программе нет и которые знать в принципе необязательно. Чтобы она поняла, как ты любишь ее предмет. Это резонансный метод.

– Резонансный?

– Ну да, ты как бы настраиваешься на ее волну и вступаешь с ней в резонанс…

– ФигА! – ответил пораженный Вадим хихикая.

– Ну вот, а теперь пошли играть в футбол.

А дальше, после футбола:

– Кстати, забыл отдать тебе одну рукопись, один свой рассказ, «Москва – Ярославль». Почитай как-нибудь на досуге.

Вадима поражает его интонация необязательности. Он написал что-то очень важное для себя. Он подбирал, быть может, каждое слово. А теперь… говорит об этом так, как будто дает ему конфетку:

– Вот, пожуй как-нибудь на досуге.

Пройдут годы, и Вадим сам поймет, что только так и может быть, что только так быть и должно. Что искусство – утонченное наслаждение, которое можно только мягко предлагать, но ни в коем случае не навязывать. Если людям понравится, они сами будут просить. Только так. Искусство – та же конфетка, только другого порядка.

Впрочем, иногда они глумились над людьми просто так, без каких-либо практических целей. Так, когда отличница Алина из их класса, как всегда, с блеском отвечала у доски на геометрии, Рома с Вадимом начинали веско, со значением приговаривать вполголоса:

– Это всё бестизм!

– Да, да, он, родимый!

– За версту видать!

Алина не понимала, что это еще такой за бестизм, – или делала вид, что не понимала. Сизов же, нагловато-брутальный, но сообразительный, сразу догадался:

– А, это вы про Дарееву, что ли? Что она лучшей старается быть?

В другой раз, когда в спортзале был великий матч по пионер– или пенсионерболу между сборной учителей и сборной школьников и молодая психологичка начинала хихикать каждый раз, как ей не удавалось поймать мяч, Рома с Вадимом начинали в общем гаме радостно кричать:

– А-а-а, масочная улыбка!

Они понимали, что ей неловко, когда команда из-за нее проигрывает очко, и своим показным смехом она пытается скрыть смущение. Им нравилось издевательски бравировать своей проницательностью.

Вадим бережно взял папку с красиво отпечатанными на лазерном принтере буквами. Дома он жадно, не отвлекаясь, сожрал ее с потрохами. Герой рассказа, похожий чем-то на самого Рому, сидит ранним утром в электричке. Он едет к родственникам в Ярославль. Нежный рассвет встречает он за чтением И. С. Кона – «Психология ранней юности». Напротив него усаживается некий дедок из Львова и рассказывает ему историю своей жизни. С войной, с любовью, с самыми драматическими перипетиями, со сбывшимися и не сбывшимися надеждами и мечтами. И потрепанное жизнью существо в очках в толстой роговой оправе прямо на глазах у читателя превращается вдруг в огромный мир. Происходит Большой Взрыв.

Затем, через месяц, герой едет назад. По вокзалу ходит продавец местной желтой прессы и кричит:

– В этом номере читайте: с кем спит Пугачёва? Новые любовники и любовницы. Проститутки Москвы: мифы и реальность. Ярославль: пожилой уроженец Львова умер прямо на вокзале, упав на стоявшую рядом девочку. Как возбудить Тельца? Новые исследования астрологов.

Рассказ потряс Вадима до глубины души. Каждый человек, думал он, вселенная, со своими галактиками, звездными системами и черными дырами. Но мир к нему равнодушен. Если ты, даже твоя смерть и привлечет внимание, то только каким-то курьезом. Тогда да, она станет развлечением, которое можно продать. Какая-то законченность была и в названии: «Москва – Ярославль». Рождение и смерть. Коротко и сжато. Пробег между двумя точками.

С полминуты Вадим сидел в оцепенении. Помимо самого рассказа, его поразило еще и то, что даже грустный, пессимистический текст способен доставить такое наслаждение. Красота отчаяния, красота осознания «черных реалий» (еще один Ромин термин) наполнила его. На примере этого рассказа он почувствовал глубокую двойственность искусства. С одной стороны, в этой вещи был явный гуманистический пафос, выраженный, впрочем, очень тонко и умно. С другой же стороны, – и в этом был главный подвох! – искусство эстетизирует страдание. Из всего, даже самого тяжелого и трагического, оно готово сделать своеобразную красоту. Это было страшно, это было… аморально, это было волшебно.

– Рома! – кричал Вадим в телефонную трубку. – Это отлично, это блестяще, это гениально! Ты написал очень сильную вещь. Я очень проперся.

– Да? – недоверчиво переспросил Роман, не переставая что-то печатать на клавиатуре. – А мне как-то, знаешь, не нравится. Есть в этом какая-то претенциозность. Герой едет к родственникам, как всякие дворяне в свое имение… Какая-то пародия на классиков 19-го века.

– Рома! – изумился Вадим. – Что за бред! Как ты можешь так говорить про эту вещь?! Ты цепляешься к какой-то фигне и готов отбросить из-за нее весь рассказ с таким мощным замыслом и зарядом! Да и что плохого в том, что герой куда-то едет? Неужели ты считаешь, что в 19-м веке ездили, а в 20-м перестали? Почему ты считаешь, что это штамп и анахронизм?

– Вадим, ну я не знаю, я как-то стесняюсь этого рассказа, мне от него неловко… – по голосу Ромы не было похоже, что он кокетничает. – Пожалуй, не буду я его больше никому показывать.

Вадим покачнулся на своем стуле. Он был в шоке. Сам он еще всерьез тогда не писал. Но это была еще одна неразрешимая загадка искусства. С таким же успехом молодой человек мог бы любить некую девушку всей душой и всем телом, а потом разлюбить вдруг оттого, что у нее вскочил на лбу прыщик или выросла возле носа не очень большая родинка или духи она как-то вечером выбрала не те. Это была дикость – но это была правда. Стыдиться, убийственно стыдиться какой-то одной маленькой фразы или детальки, которая кажется тебе неловкой, и возненавидеть заодно весь рассказ.

Но весна продолжалась. Они праздновали ее в школьной библиотеке на первом этаже. Они усаживались, почти укладывались там на мягонькие диванчики и лениво брали с полки советские нравоучительные книжки о подростковом возрасте. Каким наслаждением было открыть какую-нибудь брошюрку и, показывая пальцем на одноклассника, зачитывать вслух, как можно громче, чтобы слышали все посетители и сотрудники библиотеки:

– «В 12—14 лет у мальчиков впервые начинаются поллюции. Раз в 1—2 недели, во сне, членики их поднимаются и выпрыскивают из себя накопившуюся в яичках сперму, или семя. На постельном белье остаются характерные следы. Такие сны называются поллюционными и сопровождаются обычно эротическими сновидениями. Впрочем, некоторые слабовольные мальчики не могут дожидаться таких снов и занимаются противоестественным самоудовлетворением – онанизмом. Он наносит значительный ущерб здоровью, ухудшает зрение».

Девочки краснеют, мальчики гогочут и ржут. Начинается урок, они расходятся по кабинетам. И впавший в экстаз Казаков орет на лестнице на всю школу, обращаясь к очкастому Сизовуродолжать заниматься онанизьмом, то ты совсем ослепнешь! естнице, зачитывать вслух, как можно громче,:

– Если ты и дальше будет продолжать заниматься онанизьмом, то ты совсем ослепнешь!

– Что ты несешь?! – возмущенно спрашивает его идущая мимо учительница.

– Так в книге написано было, – невинно отвечает Казаков.

– Где ты такие книги-то берешь?!

– В нашей школьной библиотеке. В разделе «Что должен знать каждый».

И на следующей перемене, с шальными, наркотическими улыбками на устах, они снова бежали на первый этаж, в храм знаний.

8

А потом они – Рома, Денис и Вадим – снова думали о смерти, о самоубийстве, о том, что будет потом. Особенно уютно это было делать под «Клюковку», «Брусничку» и «Монизбу» («Монастырскую избу»). Поистине это были школьные народные напитки. Пили их все: мальчики и девочки, девственницы и развратники, интеллигенты и последние рэпперы. Возможно, это было единственное, что их объединяло.

Но однажды смерть перестала быть мыслью, перестала быть дрожью. Она сделалась жизнью. В газете появилась фамилия в черной рамке – Роман Гудков. Вадим вспоминал обрывки его стихов:

 
Я просто буду принимать за море
Иссохший пруд в деревне подмосковной,
И стук колес заменит мне любовь.
* * *
Когда туман разбавлен светом
И снег на уровне дождя,
Я, может, и не помню лета,
Но и не вижу ноября…
 

Вадим вертел в памяти эти слова и пытался понять, как такое возможно: человека нет, а душа его шевелится, танцует, корчится, тлеет, горит, меняет цвет прямо у тебя на глазах. Живет в виде этих маленьких черных закорючек на сероватой бумаге. Что же? Когда-нибудь и от него останутся только эти черненькие жучки? Будет ли он ими? Можно ли считать жизнью существование, отражение в чужом сознании? А может быть, искусство – это и есть высшая форма бытия (наряду с оргазмом, конечно), доступная человеку? И сейчас только, когда они его прочли, и началась его подлинная жизнь?

Вадим не знал Романа Гудкова, но Сашу Алексеевского он знал лично. Было это годы спустя. Газета проводила очередную встречу авторов и читателей. Вадим наблюдал за разнообразием человеческих типов. Вот девушка с добрым, детским голосом, немного нескладная и в очках спрашивает у него, почему газета не напечатала какой-то ее стишок.

– А ты знаешь, – бодро отвечает Вадим, – мнения разделились почти пополам. И мой голос был решающим. И я сказал «нет».

Он хихикает. Лицо девушки вытягивается.

– Но почему?! – возмущенно кричит она. – Я так старалась, я так расчувствовалась, стишок был такой искренний!..

– «Самые искренние чувства порождают самые плохие стихи». Оскар Уайльд, – нагло ухмыляется Вадим.

Он – один из самых печатаемых авторов газеты, к нему прислушиваются на «экспертных советах», он зажрался. Легкий снобизм булькает у него в груди. Испарения его выходят наружу через рот, когда он говорит, и ноздри, когда он дышит.

И вдруг всё переворачивается. Жертвой чужого апломба становится он сам. К нему подходит, бледная, худющая, похожая на скелет девушка с сочным, высоким, немного гундосым голосом, прямыми длинными светлыми волосами и зелеными глазами.

– Ну вот как можно было дать рассказу такое название! – говорит она тоном учительницы младших классов.

– Какое название? – изумляется Вадим. – Какому рассказу?

– Ну твой рассказ «Взаперти»! – продолжает она тем же тоном. – Это же совсем как у Сартра – «За запертой дверью»!

– Ну и что? – не понимает Вадим. – Наоборот, прикольно: тонкая отсылка для посвященных.

– Но ведь Сартр – это святое! – не унимается она.

– Что же делать, – пожимает плечами Вадим. И смеется.

Девочка деловито продолжает:

– Я давно слежу за твоими публикациями. Я давно тебя там заметила. Мне нравится то, что ты пишешь.

– Может, это повод отнестись ко мне помягче? – спрашивает Вадим с легкой улыбкой.

– Ну уж нет! – отвечает девушка вполне серьезно. – Это повод отнестись к тебе пожестче.

Вадим смотрит на нее, как средневековый европеец на путешественника из Индии.

– Кстати, вот у Сартра… – Она разглагольствует еще минут десять.

– Скажи лучше, как тебя зовут, – ласково просит Вадим.

– Юля.

– А фамилия?

Она называет фамилию, но как раз в этот момент кто-то начинает петь под гитару. Вадим не слышит ее фамилию, и она становится для него Юлей Сартр.

Вот человек со странным псевдонимом Двамал декламирует вирши о каких-то сборищах, где в мистическом чаду девушки и юноши читают друг другу стихи, пьют и воздвигаются отовсюду «божественные фаллосы»…

А вот Левин Андрей, один из «грубых людей» из параллельного класса, на которых Вадим в свое время навсегда поставил крест. Но Андрей несет ему свои очень даже неплохие стихи в изысканном японском стиле и хочет взять себе японский же псевдоним… Что с ним случилось за эти годы? Как так вышло? Но разве можно об этом спросить?

«Как вышло, что был ты дегенератом, а стал – утонченным поэтом?» – так, что ли?

А вот знаменитый Лаврентий Мя. Похоже, он укоротил свою фамилию и взял себе такой псевдоним. Его иронические стихи нравятся почти всем. В них сквозит не просто острячество, но и глубокое знание жизни. Ему уже за 30. На встречу он пришел с женой. Кто-то упоминает при ней «Мастера и Маргариту».

– Ух ты, а это что? – оживленно спрашивает она. – Прикольное название. Сколько Оскаров? Кто в главной роли?..

По тону совершенно не похоже, что она шутит. Но в красоте ей никак не откажешь. «Что же, черт возьми, даже мыслящим, культурным мужчинам вроде нашего Мя нужно, чтобы женщина была прежде всего смазливой самкой? А человеком ей быть и необязательно?..» – думает Вадим.