Текст книги "Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков"

Приложение 3.
Дополнение к главе 5

Из ранних редакций[65]65
  Данный фрагмент, вероятно, представляет собой раннюю редакцию начала пятой главы диссертации. Автор, очевидным образом, надеялся инкорпорировать материал, содержащийся в этом отрывке (в частности, изложение геополитических взглядов М.П. Погодина и П.А. Вяземского эпохи Крымской войны), в основной текст главы, посвященной первой евразийской интермедии. Однако это сделать не получилось, возможно, по причине и без того значительного объема главы, посвященной первой евразийской интермедии, самой большой в диссертации. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Первая евразийская эпоха (от Севастополя до Берлинского конгресса)

Крымской войной открывается пятидесятилетие нашей истории, заслуживающее названия «первой евразийской эпохи» в имперской истории России. Эта война положила конец присутствию России в Европе в качестве деспотического лидера европейского консерватизма, но она же пресекла радикальные планы европейского переустройства, которые эпоха Священного Союза порождала в сознании русских идеологов – от Тютчева до Герцена. Наша первая евразийская фаза охватывает интервал от Севастополя до Порт-Артура, и однако, внутри этой эпохи проступает своеобразная веха – Берлинский конгресс, разделивший 50-летие на два отрезка, различающихся в существенных аспектах.

Крымская война, несмотря на вооруженный нейтралитет Пруссии и лавирование Австрии, по существу примкнувшей к англо-французскому блоку, но избежавшей прямого вовлечения в боевые действия, имела фактически характер столкновения России с консолидированным Западом. До этого был 1812 год – однако, разница в том, что тогда сама Европа была фактически разделена готовностью германских монархий развернуться против Бонапарта и позицией Англии. В 1850-х консолидированный Запад отбрасывал претендента на европейскую гегемонию, – и русские потрясенно толковали об отчеканенной в Париже медали с надписью «Католицизм, протестантство, ислам – под покровительством Божиим» [Погодин 1874, 214]. Историки давно отметили, что эта война по своим мотивам, формам ведения, наконец, итогам демонстрирует поразительный разрыв между фактами и смыслами, придававшимися им борющимися сторонами. Война против попыток Николая подступиться к разделу Турции была осмыслена как защита Запада от агрессора, претендующего на мировое владычество, как защита «самых ценимых благ западной цивилизации» от наступающего варварства. Война сугубо локальная, введенная в нормы международного права, пересекающаяся с дипломатией, по оценке А. Тэйлора, «война, так и не вскипевшая», – рисовалась «судьбоносной битвой между Востоком и Западом». Читаем ли заявления Пальмерстона, военные статьи Ф. Энгельса или расходившуюся по России в несчетных списках публицистику М.П. Погодина, – везде видно, как сквозь флер реальных военных операций прорисовываются контуры иной войны на фронте от Скандинавии до Кавказа, призванной отбросить Россию на полтораста лет назад, ввести ее в границы царя Михаила Федоровича, войны, стремящейся вывести из-под ее контроля Закавказье с Северным Кавказом, Финляндию, Польшу, Бессарабию, украинские пространства и Черноморское побережье. Об этой войне твердят и Пальмерстон, и Энгельс, и Погодин, и Герцен. Сквозь события этой войны прорисовываются сценарии будущих грандиозных откатов России на восток: в 1917–1918 гг. и в начале 1990-х.

Фаза D – надлом и отбрасывание России Западом – отмечена немногими текстами, зафиксировавшими радикальное преобразование геополитического видения. В числе этих текстов виднейшее место занимают два памятника: «Историко-политические письма» М.П. Погодина, расходившиеся по России в списках, в том числе доставляемых императору, и изданные в Европе «Письма ветерана 1812 г.» П.А. Вяземского. С точки зрения циклов российской геополитики, это в полном смысле – тексты стратегического порубежья, стыка двух разных эпох российского геополитического самоопределения. Анализ с отчетливостью показывает: претензии времени Священного Союза, образ России как инициатора европейского обустройства и переустройства странно сочетаются здесь с приметами закладывающегося нового видения, сочетаясь с ними в курьезных комбинациях.

Война была двойным шоком. Противостояние России и бонапартистской Франции само по себе не было неожиданностью: европейская стратегия Наполеона в течение многих лет пропагандистски обеспечивалась поддерживаемым имиджем Франции как революционного центра, которому противопоставлялся континентальный блок трех монархий во главе с Россией. Потрясение было в другом. Во-первых, окончательно дискредитирована была выбором Австрии сама эта идея континентального блока, спаянная с легитимистскими обязательствами России. Во-вторых, рухнули надежды на «новый Тильзит» с морской владычицей Англией в видах раздела Турции, два пункта стратегии Николая. Восточный вопрос всегда имел два – «австрийское» и «английское» – измерения, связанные с борьбой за гегемонию на субконтиненте и ориентированные на лежащую вне Европы евро-азиатскую приморскую периферию. В нашу первую евразийскую эпоху впервые возникают перспективы разделения и разведения этих аспектов. Чем отчетливее аспект австрийский, тем явственнее попытка увязать с европейской игрой, с европейским присутствием России английский аспект, – признаки зарождения новой конфликтной системы.

Погодин еще погружен в австрийский вопрос. Из письма в письмо он твердит одни и те же положения. В войне основным противником России оказалась не европейская революция, а европейский консервативный порядок. «Справимся сперва с любезными друзьями консерваторами, а прочее впереди» [там же, 279]. «Неужели мы, после всех этих несчастных опытов, будем хлопотать еще об том европейском законном порядке, который на нас самих опрокинулся, грозя нам семьюдесятью миллионами Германии, кроме западных государств» [там же, 113]. Фактически война с Австрией уже идет [там же, 227]. Отсюда мыслимы два вывода.

Первый уже зарождался в рамках эпохи нашего европейского максимума. Его контуры просматривались у Тютчева и по-иному у Герцена. Это переход России к политике последовательной дестабилизации Европы. Погодин не устает повторять, «что мы живем во время великого переворота, что мало готовить армию против армии, снаряжать флот против флота, и писать ноту против ноты, и что в нынешних, новых и необыкновенных условиях (цивилизационной битвы. – В.Ц.) должны быть изыскиваемы средства и принимаемы меры также новые и необыкновенные» [там же, 122].

Программа проста: шаги по замирению с умеренными и левыми элементами Европы на основе далеко идущих реформ в России; поддержка славянских движений – обретение союзников в племенных и региональных движениях, не признаваемых Европой великих держав за законные политические силы; поддержка всех скрывающихся внутри Европы притязаний, дестабилизирующих континент, ирредентистских и сепаратистских – призывов к объединению Италии, притязаний Греции на острова, Эпир, Фессалию и Албанию, Испании – на Гибралтар, Италии – на Мальту и т. д. [там же, 114, 115, 118]. И вместе с этим превращением юга и востока Европы в сплошной пояс нестабильности – сговор с Францией Луи Наполеона как силой, единственно способной парализовать своей агрессией все силы, способные противостоять России в Восточном вопросе, подставить Австрию и Англию под французский вызов, а если надо, подтянуть Пруссию к вырастанию в Северо-Германскую Империю [там же, 301]. «Отводить удары, на нас направленные, в другие места и стараться о перенесении войны на другую сцену. Заварить общую кашу» [там же, 277]. Или дестабилизация России от Финляндии до Грузии – или дестабилизация Европы от Пруссии до Италии или даже Испании: дуга против дуги. Одновременно ставится задача – нейтрализовать Англию на морях союзом с США как историческим противником «владычицы морей» [там же, 115, 234, 303].

Стратегия ясна, но каковы финальные цели? Ясно, что курс взят на формирование в Европе двух центров – Франции с Италией и Пруссией – и умаление Англии, причем переход к этому состоянию должен сопровождаться распадом и дележом Турции и Австрии (по этому пути процесс и пошел, однако, Второй рейх попытался собрать против России Австрию и Турцию впоследствии). Но что же остается самой России? Здесь-то и возникает жесточайшее противоречие из-за конфликта двух налагающихся картин.

С одной стороны, «не можем уже думать ни о каких распространениях. Дай Бог, только от врагов оборониться». С другой стороны, дестабилизация Европы должна в ней породить «новые отношения … в продолжение которых мы можем доделывать на востоке и в Азии всё, что заблагорассудится» [там же, 113]. Конкретно, «оставляя в покое Европу, в ожидании благоприятных обстоятельств, мы должны обратить всё свое внимание на Азию… Пусть живут себе европейские народы как знают и распоряжаются в своих землях, как угодно, а нам предлежит еще половина Азии, Китай, Япония, Тибет, Бухара, Хива, Кокан, Персия, если мы хотим, а может, и должны распространить свои владения для разнесения по Азии Европейского элемента» [там же, 242–243]. Осенью 1854 г., когда русские, отступив с Дуная, одновременно наступают в устье Амура, Погодин твердит не только о демарше в сторону Индии [там же, 234], о дорогах в Азию, об устройстве «сообщений, хоть по следам, указанным Александром Македонским и Наполеоном», о европейско-азиатском транзите через Россию (в Китай и Японию), о железных дорогах в сторону Индии [там же, 242 сл.], откристаллизовывая топику всех последующих евразийских фаз. В апреле 1855 г., в пору назревающего падения Севастополя он всё настойчивее пишет об экспедициях в Азию «с Кавказа, из Оренбурга, из Восточной Сибири» и о дружбе с США [там же, 303].

По существу, Погодин воспроизводит, неведомо для себя, схемы, которые уже наработала, отталкиваясь от тупикового сценария Священного Союза, мысль декабристов; вспомним формулу А. Корниловича для России: «основание ее европейской политики – собственная безопасность, цель же сношений с азиятцами – торговля». Двигаясь в этом направлении, Погодин вслед за Пестелем неизбежно приходит к системе буферов, которые должны прикрыть со стороны Европы Россию, отстранившуюся от европейских дел и развернувшуюся к Азии. Ходы, на первый взгляд, характерно пестелевские: на юге из распавшихся империй должен быть сформирован «Дунайский, Славянский или Юго-Восточный союз», с присоединением Греции, Венгрии, Молдавии, Валахии и Трансильвании, контролирующий Дарданеллы. Всем этим территориям за вычетом стратегических обязательств должно быть гарантировано полное самоуправление без чужого, в том числе русского, вмешательства [там же, 120], однако, все местные престолы – от богемского и венгерского на севере до греческого и далматского на юге – должны быть закреплены за русскими великими князьями [там же, 301]. В Польше должна быть восстановлена суверенная конституция, и это квазигосударство должно примкнуть с севера к Дунайскому союзу [там же, 126, 130], соотносясь с Россией на тех же принципах, что и его члены. Наконец, английская угроза Петербургу с Балтики в 1854–1855 гг. притягивает внимание Погодина к Скандинавии. Еще Поццо ди Борго отмечал, что Зунд с точки зрения российской стратегии – не менее значим, чем собственно земли Империи. В концепции Погодина Балтика симметрична Черному морю, Зунд – Дарданеллам, и контроль над ним должен быть обеспечен теми же способами: Дунайскому союзу на юге должен соответствовать Балтийский союз на севере с включением скандинавских государств и примыканием Пруссии, зажатой между Польшей и русифицируемой Балтикой (в крайнем случае, российский император мог бы попытаться разыграть наследственные, от Петра III, свои права на шведский и датский престолы). «Россия с силами Балтийского союза на севере… и с силами Дунайского союза на юге… вот настоящее равновесие» [там же, 235–239]. С разрушением Турции неизбежно будет воздвигнут Петербург в Константинополе (вспомним – «мы оставим в Петербурге Медного всадника стеречь устье Невы и принимать иностранных шкиперов» [там же, 191]).

Итак, концепция мутирует. Проект буферов, прикрывающих с Европы развернувшуюся к югу Россию, оборачивается картиной создания на юге и севере мощных фланговых плацдармов, зажимающих с Балтики, Адриатики и Эгеиды Германию, притягивающих ее к Балтийскому союзу на правах русского сателлита, и, вместе с тем, картиной дестабилизации романского запада Европы со средиземноморского юга. Фактически – это модель «Завещания Петра Великого» с гигантским фланговым натиском России на Европу – грандиозными клиньями, при выносе русского центра в Средиземноморье, с Черным морем и Балтикой – русскими бухтами, высылающими фланги в океан. Две перспективы сталкиваются: евразийский набросок мутирует в картину, типичную для построений эпохи нашего «европейского максимума», и, естественно, всплывают слова Наполеона о Константинополе – «столице Европы, столице мира» [там же, 190 и сл.]. Гарантии независимости русского пространства становятся гарантиями русского доминирования на европейском полуострове. И как бы ни открещивался Погодин от легитимистской политики Священного Союза как от «ошибки» режима, совершенно непонятно, что могло бы удержать сидящего в Константинополе кесаря, зажавшего Запад в балто-дунайские клещи, от еще больших «ошибок» [там же, 240]. Две перспективы сталкиваются, причем каждая гасит другую. Дунайский буфер то мыслится предпосылкой южного края, то высшей целью империи. В конце концов, Погодин уступает: если Николай I боится идти на Константинополь, «если он отказывается от своей славы, если он не сделает великого дела, то сделают его сын, его внук, наши потомки» [там же, 197]. Контроль над Дарданеллами из предпосылки независимости русского пространства, обеспечивающей свободное азиатское строительство, оказывается сдвинутой в неопределенную перспективу сверхцелью, а отрешение от стратегических дел и путь в Азию остаются на первом плане проекта.

«Письма» Вяземского более фрагментарны. В них трудно обнаружить черты целостного проекта, но в этой апологии России прорезаются мотивы, типичные для фазы надлома и отката, а вместе и «промельки» мотивов, которым суждено отметить евразийскую интермедию. Австрия – деградирующая держава, которая рухнет при перемене европейского расклада, – занимает немного места в выкладках Вяземского. Зато одним из первых он приходит к мысли об Англии как главном историческом противнике; он пишет о «великом пожаре, всё еще именуемом восточным вопросом, тогда как … это вопрос по преимуществу английский … разве источник ему в чем-либо ином, кроме закоренелой ненависти англичан ко всякому народу, желающему положить пределы их морскому всемогуществу?» Публицист предрекает даже день сплочения всей Европы против британских претензий с кличем: «Карфаген надо разрушить!» Это новая постановка Восточного вопроса, которая под конец нашей евразийской фазы прорежется в идеях Витте, но мотив Англии – главного врага (мотив, немыслимый в эпоху европейского максимума) пройдет красной нитью через всю новую фазу.

Зато предвосхитят Леонтьева раздумья о том, что лишь преданность христианских подданных способна продлить существование Турции. Разительны замечания об общности турок и славян в их восточном происхождении и с их патриархальностью. О знакомстве России, имеющей мусульман в числе своих подданных, с мусульманским характером и историей, иначе говоря, о перспективах образования «греко-русской Турции».

И третий мотив – разрыв с Западом может считаться делом совершённым. «Между нами и западом образовалась пропасть, которую отныне уже ничем не заполнить. С нынешних пор Россия и Европа уже не могут быть в единении» (дословно – «они уже более не одно, а две и розно» – «La Russie et l'Europe ne sont plus un, mais sont deux»)[66]66
  Лист рукописи обрывается на незаконченном предложении: «Мысль о том влиянии, которое окажет Россия на целый Запад». Продолжение фрагмента не найдено. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Приложение 4[67]67
  Документ отпечатан на бланке Института философии РАН и датирован ноябрем 2003 года. Отправлен по факсу 9 декабря 2003 года. – Примеч. ред.


[Закрыть]
Ходатайство Диссертационного совета при Институте философии РАН (ноябрь 2003 года)

В Министерство образования Российской Федерации В Высшую Аттестационную Комиссию

ХОДАТАЙСТВО

Диссертационный совет Д 002.015.05 при Институте философии РАН просит разрешить Цымбурскому Вадиму Леонидовичу защищать диссертацию на соискание ученой степени доктора политических наук (специальность 23.00.01) по теме «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков» в форме научного доклада.

Цымбурский В.Л. родился в 1957 г. В 1981 г. окончил филологический факультет Московского Государственного Университета им. М.В. Ломоносова, а в 1987 г. защитил кандидатскую диссертацию по специальности 10.02.14 «классическая филология». В 1986–1990 гг. работал в Институте США и Канады в Лаборатории анализа политических и управленческих решений, в 1990–1995 – в Институте востоковедения РАН в отделе истории и культуры древнего Востока (с 1992 г. – старший научный сотрудник). С конца 1980-х годов публикует, самостоятельно и в соавторстве, ряд работ по анализу геополитических проблем, по идеологии геополитики, а с 1995 г. полностью сосредоточил свои научные интересы в области теории и истории геополитики, как старший научный сотрудник сектора истории политической философии Института философии РАН.

Основные направления исследований В.Л. Цымбурского все последние года – история геополитической мысли в России и эволюция международных систем в Новое и Новейшее время как фактор, повлиявший на отечественную геополитическую идеологию. Среди основных научных результатов Цымбурского следует назвать разработку оригинальной геополитической модели «острова России» как теоретической установки, позволяющей рассматривать пространственную эволюцию России сквозь призму ситуации, сложившейся в Евро-Азии в конце XX – начале XXI вв.; построение концепции переходных межцивилизационных пространств-лимитрофов, «геокультурных территорий-проливов», альтернативной доктрине «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона и многостороннее применение этой концепции к анализу политической обстановки в Евро-Азии на рубеже веков; создание теории сверхдлинных – порядка 150 лет, то есть пяти поколений – волн западного милитаризма XIV-XX вв.; обоснование идеи особых стратегических циклов системы цивилизаций «Европа-Россия» в XVIII-XX вв. – циклов, накладывающихся на динамику западного милитаризма и взаимодействующих с нею. Важнейшим следствием этих разработок стал вывод о двойном геостратегическом ритме России, выступающей в одном из ритмов как часть западного мира, его сильного расклада, а в другом – соотносясь с Западом в целом как противолежащий ему элемент бинарной геополитической системы цивилизаций. В работах 2001–2002 гг. Цымбурский показал эвристическую ценность идеи двоеритмия для понимания отношений Российской цивилизации с цивилизацией Евро-Атлантики в социальной и культурной сферах.

Ряд его публикаций посвящен более частным проблемам российской геополитической истории, каковы, например, строение, генезис и судьба балтийско-черноморской международной системы в XVI-XX вв., геополитические воззрения ряда отечественных идеологов и деятелей культуры (здесь особенно значительны статьи «Тютчев как геополитик» и «Две Евразии: омонимия как ключ к идеологии раннего евразийства»), а также анализ ситуации конца XX – начала XXI вв. в ряде регионов Закавказья и российского Северного Кавказа в контексте более широких международных процессов, протекающих в сегодняшней Евро-Азии.

Уже первые работы Цымбурского как политолога вызвали заинтересованные отклики в российской печати. Так, еще в 1995 г. один из рецензентов писал о модели «острова России», четко различающей российское геополитическое ядро от окружающих его лимитрофных «территорий-проливов», как о «наиболее значительной теоретической концепции, альтернативной теории "России-хартленда"» и убеждающей, по мнению рецензента, «не разбрасывать силы истощенной страны на удержание «территорий-проливов», а сосредоточить их на территории самой России» (Е. Стариков в: «Новый мир», 1995, № 8, с. 239). Выход в свет в 2000 г. книги Цымбурского «Россия – Земля за Великим Лимитрофом: Цивилизация и её геополитика» вызвал значительный резонанс среди политологов и культурологов России. Вот два (из многих) отзыва, характеризующих место этого исследователя преимущественно в отечественной политологии.

Первый рецензент отмечает, что хотя книга издана в серии «Избранная социально-философская публицистика», она «выходит за рамки публицистики: это полноценные научные исследования с очень богатым культурно-историческим фоном.

Главное достоинство книги В.Л. Цымбурского – рассмотрение геополитических проблем на базе широких цивилизационных и культурно-исторических подходов. Достаточно узкие и весьма специфические геополитические вопросы и задачи как бы упакованы в оригинальные исследовательские оболочки, которые позволяют увидеть старые проблемы в новом свете… Хотя исследовательские интересы В.Л. Цымбурского вполне естественно сосредоточены прежде всего на геополитических проблемах России, однако в этот же проблемный контекст попадает практически вся Европа и значительная часть Азии. Одни и те же геополитические и геокультурные образы, с которыми работает автор… зачастую сознательно трансформируются в зависимости от конкретной задачи… Периодическая корректировка геополитических образов, их геокультурной и геоцивилизационной ориентировки необходима, в том числе, и для их эффективного использования во внешней и внутренней политике… Яркий и полемически заостренный язык книги позволяет глубже понять главные «водоразделы» современной геополитической мысли» (Д. Замятин в: Известия Академии наук. Серия географическая, 2001, 13, с. 108–109).

Книга Цымбурского, подчеркивает другой рецензент, «выделяется, пожалуй, на фоне большинства других книг, изданных в рамках данной серии, как раз своей непублицистичностью. Известный специалист в области классической филологии … автор трудов, в которых анализируется логическое содержание понятий "угрозы" и "победы" в советских военных доктринах, а также возникновение и эволюция в политической философии концепта "открытое общество", Цымбурский вносит в свои политологические сочинения опыт и подходы культуролога и философа истории… Каждый, кто всерьез интересуется и геополитикой и тем, что безо всякой иронии можно назвать судьбой России, откроет едва ли не самую оригинальную изо всех разработанных в последнее время теорий российской цивилизации… Россия предстает огромной землей… отделенной от иных сопредельных с ней цивилизаций (Европа, Атлантика, Китай, арабо-иранский мусульманский мир) полосой так называемого Великого Лимитрофа – цепью территорий, населенных народами, ни к одной из вышеупомянутых цивилизаций полностью не принадлежащими. Остановлюсь на, пожалуй, самом принципиальном положении концепции Цымбурского, сформулированной им в полемике с популярной в недавнее время цивилизационной моделью Самюэла Хантингтона: «…ойкумена не членится на цивилизации без остатка…» Кроме цивилизованных миров существуют еще и «междумирья». (Б. Межуев в: Pro et contra, 2000, № 2, с. 196–197).

Живые отзывы среди специалистов вызвали и некоторые частные результаты Цымбурского. Так, по поводу его статьи «Две Евразии…» видный философ и политолог A.C. Кузьмин писал как о «знаменующей… переход к качественно иному уровню осмысления евразийства как научного и политического проекта» (в: Pro et contra, 2000, № 3, с. 220). Подобные примеры можно при желании умножить.

Интерес к работам Цымбурского со стороны зарубежных специалистов по современной России продемонстрировала недавняя книга Д. Ранкура-Леферьера «Russian Nationalism from an Interdisciplinary Perspective: Imaging Russia. Lewiston, 2000» (в русском переводе – Ранкур-Леферьер Д. Россия и русские глазами американского психоаналитика: в поисках национальной идентичности» М., 2003). Относясь крайне скептически ко многим болезненным, на его взгляд духовным явлениям в современной России, в главке, посвященной Цымбурскому, Ранкур-Леферьер оценивает его разработки как «менее националистический и более тонкий подход к психогеографии России», с симпатией подчеркивая: «По сути, Цымбурский хочет, чтобы Россия прекратила свою игру в мазохиста по отношению к Западу. Этого можно достичь путем отказа от империализма и формирования точных и определенных границ вокруг своего географического "я"» (в русском переводе с. 96). Об общественном внимании к научной деятельности Цымбурского свидетельствует около 1480 упоминаний его и его работ в Интернете и Рунете на начало ноября 2003 г. (данные поисковой системы Лайкос) – что немало для автора академического, не очень склонного к выступлениям на злобу дня.

Его работа как ученого легла в основу подготовленных им лекционных курсов по истории геополитики и истории российской геополитической мысли, читавшихся в Государственном Университете гуманитарных наук (1998–2000 и 2002 гг.), в Московской Высшей Школе социальных и экономических наук (декабрь 2000 – февраль 2001 г.), на историческом факультете Иркутского государственного университета (апрель 2001 г.).

Непосредственные основания для настоящего ходатайства таковы. В настоящее время Цымбурский заканчивает монографию «Морфология российской геополитики», объемом около 34 печатных листов. Эта работа выполнена в междисциплинарном ключе, с широкими экскурсами в области российской истории, истории международных отношений Нового и Новейшего времени, истории русской философии, даже литературоведения, с обсуждением многочисленных частных вопросов, относящихся к этим дисциплинам. Вместе с тем труд Цымбурского является политологическим по своему методу и призван внести серьезный вклад в политологию своими основными результатами, выливаясь в принципиально новую методологию изучения российской геополитической мысли XVIII-XX вв., по существу, закладывая новое направление в отечественной политологии.

Диссертационный совет считает нецелесообразным перегружать защиту диссертации по специальности «политические науки» рассмотрением огромного предметного материала из смежных областей, что неизбежно произойдет, если со временем Цымбурский выставит на защиту монографию в целом, по ее опубликовании. Более того, подобная опасность сохраняется и при формировании диссертации как выжимки из монографии, с той оговоркой, что переход от формата монографии к стандартному диссертационному формату может обернуться скомканностью и фрагментированностью изложения. Совет полагает, что на защиту следует вынести разделы работы, имеющие непосредственно политологический характер: во-первых, раздел методологический, содержащий описание циклов системы «Европа-Россия» и волн западного милитаризма, с обоснованием геостратегического двоеритмия России XVIII-XX вв.; во-вторых, раздел, демонстрирующий результаты применения этой концепции к материалу российской геополитики, а также формы и аспекты политологического анализа, проистекающие из такого применения и основывающиеся на нем.

В этой связи оптимальной формой докторской диссертации В.Л. Цымбурского диссертационный совет считает научный доклад объемом до 4 печатных листов, на что и просит разрешения ВАК.

Председатель диссертационного Совета Д 002.015.05

доктор философских наук

И.К.ПАНТИН

Ученый секретарь Совета

кандидат философских наук

Е.А.САМАРСКАЯ