Текст книги "Праздник покойной души"

– А что, если Милка и поручила сиделке избавиться от собственной матери? – брякнула Наташка, и мы разом умолкли.

С такой точки зрения я всю эту историю не рассматривала. Подумав, поинтересовалась:

– Зачем?

Наташка вообще не думала, ответила сразу:

– Действительно, зачем сиделке подгонять момент смерти Антонины, лишая себя хорошего заработка? Только за крупное вознаграждение! И вообще, кому и зачем все это надо? В первую очередь, зачем все это надо нам – во всем этом копаться?

– А мы больше и не будем, – легко согласилась я. – Решили же. Завтра уговорим кошку переехать… Нет, ее желание меня тоже не интересует. Переедет как миленькая! Меня даже не интересует желание Анастас Ивановича. Обеспечим Фимке принудительное вселение в ее квартиру. Пусть только попробует выселить несчастную сироту!

Наташка прыснула:

– Ага! Мы – принудительное вселение, а Анастас – принудительное выселение. И будет у нас переходящая черно-белая кошка. Нет! Мы пойдем другим, деликатным путем. Но пока еще не знаю, по какой дороге. Да, пожалуй, лучше и не знать. Возьмем Анастас Ивановича на абордаж экспромтом без предварительных переговоров. Для ее же пользы. А уж как ее муженек обрадуется! Хоть на пару минут, да без присмотра останется. Хлебнет свободы за счет кошки, а нам спасибо скажет. Лишь бы не захлебнулся. С непривычки-то.

Я тихонько засмеялась, представив счастливого Степана Ивановича на свободе безнаказанно спускающего в унитаз ежедневную порцию изрядно поднадоевшей овсянки. Но тут же вспомнила бледное до синевы лицо Григория с забинтованной головой. «Шапочка Гиппократа», как пояснил врач. Мне показалась довольно неуместной такая шутка. Милиция в этот вечер тоже неуместно шутила. Оказалось, что врач – человек достаточно серьезный. В ответ на мое резкое замечание так же резко заметил, что незнание медицинских терминов не освобождает от ответственности за оскорбления.

В суматохе мы не поинтересовались, в какую именно больницу повезли Григория, и от этого стало совсем плохо.

– Завтра надо выяснить, куда отвезли Фимкиного кормильца, – читая мои мысли, заявила подруга. – Кстати, тебе ничего не подсказывает кошкино имя?

Я добросовестно задумалась, но не выжала из себя ни одной догадки, позволяющей судить о связи с событиями преступлений. И правильно, что не выжала. Оно имело отношение к Анастас Ивановичу.

– Не мучайся зря. Даю наводящий вопрос: «Какая у Анастас Ивановича любимая передача?»

– «Аншлаг», кажется…

– Во-во! Вся в нее… Я точно знаю время передачи – у меня стена, примыкающая к ее комнате, в это время трясется в стремлении стереть все границы между нашими квартирами. Это Анастас тихо веселится. А кто у Анастаса любимый герой «Аншлага»?

– Н-не помню… Шифрин, кажется…

– Не кажется! Так и есть на самом деле. Это тебе ни о чем не говорит?

Я немного пораскинула умом и догадалась:

– Шифрин – Ефим, как-то слышала по телевизору, что друзья называют его Фимой. А кошка – Фимка.

– О! В самую точку! Они – два сапога пара! Вот тебе и версия для Анастас Ивановича: у Фимы Шифрина возникла тупиковая ситуация, не важно, что именно вызвало эту тупость… в смысле, тупиковость. Главное, что эта ситуация есть. Ему срочно нужно пристроить обожаемую им кошку Фимку на пару недель в исключительно надежные руки. Надежнее рук Анастаса нет на всем белом свете. Они у нее под стать габаритам тела – размером с совковую лопату. Завтра без проблем сбагрим ей кошку. Не посмеет она отказать любви всей своей сознательной жизни.

– Наташка, ты…

– Знаю, я – ужасный человек! На сей раз именно я втянула тебя в историю. Не обижайся.

– Долг платежом красен, – вздохнула я. – Потихоньку расплачиваюсь… Ладно, надо позвонить Алене, что скоро будем.

В поисках своего мобильного телефона я дважды перерыла всю сумочку. От третьей попытки отказалась – уже дошло, что, скорее всего, оставила его у Милочки на кухне. Ну что за невезуха! Завтра наверняка Димка будет звонить во все колокола о своем скором прибытии. Еще подумает, что специально не отзываюсь!

– Возвращаться не буду! – сразу предупредила подруга. – На всякий случай возьми мой мобильник и проверь, может, он у тебя из сумки выпал и балдеет где-нибудь в машине. Не отзовется, сразу станет ясно – это судьба! Лишний раз тычет носом – завтрашняя поездка в этот гостеприимный загородный дом необходима.

– Сейчас позвоню и напугаю Фимку до потери сознания, – проворчала я, набирая свой номер. Как начнет мой мобильник под музыку по столу скакать!

– Да ладно, она ко всему привычная. Голосок покойной Антонины Владиславовны, на мой взгляд, похуже будет. И то она лапы не откинула.

Веселая мелодия и радостная вибрация моего телефона раздались из кармана шубы. И обрадовали меня несказанно. Кошка могла спать спокойно.

Весьма довольная находкой, я сунула руку в карман, почему-то оказавшийся мокрым, и вытащила родной мобильник вместе с брелком и тремя ключами. Не моими. Вот эта находка меня и озадачила: где я могла ее подхватить? Ну шариковые ручки – понятное дело. В какой бы отдел на работе я ни заходила, все сотрудники мигом их прячут. Можно было бы обозвать мои действия клептоманией, но, во-первых, ворую я их неосознанно, а во-вторых, также неосознанно оставляю потом где попало. В том числе и свои собственные. Опытные коллеги наносят на ценные экземпляры какие-нибудь метки – например, лаком для ногтей. Это позволяет сэкономить время в спорах о принадлежности…

Брелок был самодельным – просверленная, основательно затертая старинная монета. Довольно тяжелая. И я ее видела не далее как вчера вечером. Влад в спешке уронил ключи у двери квартиры. Причем дважды… Память услужливо напомнила и еще один эпизод: вот я на крыльце новостройки наклоняюсь, чтобы смахнуть рукой снег с сапог и замечаю…

– Нет! Этого просто не может быть!

В моем голосе было столько отчаяния, что Наташка удивилась:

– Что-то я плохо тебя понимаю: ты своего телефона испугалась или жалеешь, что не оставила его Фимке? Успокойся, он ей на фиг не нужен. А тебе просто надо как следует отдохнуть… Ну ты ж смотри, все назло делают! Этому козлу приспичило именно сейчас поворачивать, а я забыла перестроиться… Но удовольствия обвинить меня в невнимательности ему не доставлю! Будем поворачивать вместе с ним, если уж этому типу так неймется свернуть налево. В последний раз иду на поводу у «чайников»!

Натальино выступление меня отвлекло, я быстренько сунула брелок назад в карман, а мобильник вернула на законное место, в сумку, и выглянула в окно: справа и чуть впереди нас стояла обшарпанная бывалая «пятерка», выказывавшая явное желание свернуть налево. За рулем сидел наглый тип в каком-то тулупе и знаками уверял, что мы обе жуткие кретинки. Ну ладно, если бы хорошо знал нас…

Переулок, в который мы свернули назло типу и вперед него, долго тянулся и неожиданно закончился тупиком. Я бы даже сказала – глухим. Ни одной живой души рядом. И поговорить-то не с кем. Свет фар услужливо демонстрировал высокий бетонный забор, а по бокам – роскошную свалку. Машины, которой мы утерли нос на повороте, не было видно. Вероятно, водитель предпочел остановиться раньше. Там, где имелись чистые, необремененные мусором следы цивилизации.

– Куда это мы заехали? – запоздало удивилась подруга. – Знаешь, как-то здесь неуютно. Через забор мы не перескочем, а развернуться невозможно. На свалку тоже рановато…

Я молчала, озираясь по сторонам. Глаз порадовать нечем! Вдруг взгляд уткнулся в какой-то валенок с галошей, торчащий под углом в сорок пять градусов над одной из мусорных куч, украшенных остатками трудно определяемых предметов. Валенок показался обитаемым. Прямо на моих глазах он изобразил почти прямой угол и закачался из стороны в сторону.

– Фи-и-га себе! – глухо вякнула Наташка, как выяснилось, вместе со мной наблюдавшая амплитуду колебания валенка. – Не-ет, хватит с нас неприятностей! – повысила она голос, включила заднюю передачу и резко тронулась с места. – Думаешь, это просто валенок с галошей?

Я ни о чем не думала, кроме как о том, чтобы побыстрее отсюда убраться.

– Это ловушка! – возвестила Наташка, стараясь куда-нибудь не врезаться. – Блин! Ненавижу ездить задом!.. Из валенка непременно торчит какой-нибудь мужик. Достаточно живой, чтобы выписывать ногой кренделя. О! Слышишь? Поет! Веселится. А вдруг ему для веселья подружки нужны?!

Наташка прибавила скорость, и мы пробкой вылетели на более-менее освещенное пространство какой-то стройки. Там абы как развернулись и рванули к шоссе, с которого так необдуманно свернули.

– Дался тебе этот мужик на повороте! – переведя дух, упрекнула я Наташку.

– Да! – легко согласилась она. – И ведь отлично знаю, что от них одни неприятности!

Дальнейшая дорога показалась автобаном. Только не очень хорошо освещенным. Зато «курятники» патрульно-постовой службы вызывали искренний прилив нежных чувств.

Прозвонившись Аленке и сообщив, что я одной ногой почти в прихожей, с удовлетворением выслушала пожелание по частям домой не возвращаться. Дочь скучала над комедийным фильмом, завидуя Славке, убежавшему на свидание.

– А что вам мешает сбегать с Лешиком на свидание? – попробовала я утешить дочь.

– В наш общий коридор? К себе, как девушка порядочная, я не могу его пригласить. У меня в комнате со вчерашнего вечера уборка, все аккуратно вытряхнуто и раскидано квадратно-гнездовым способом. Даже люстра занята – на ней хирургическая спецодежда висит. Сама-то я легко передвигаюсь по комнате – скачками. Славка тоже быстро освоил. А вот Лешке такой способ передвижения не знаком. Еще ногу сломает. К нему тоже идти не хочется. Скучно сидеть втроем. И даже не втроем, а в одиночестве. Вдвоем Лешка с компом сидит. И вообще, завтра у меня зачет, а вы мне все мешаете! Пока!

В оставшееся время до приезда домой мы с подругой уточнили планы на завтрашний день. Наталья заканчивает в половине четвертого, купит дружеский набор для передачи Людмиле, а если повезет, застанет ее лечащего врача и как-нибудь к ней прорвется. Если не застанет, тоже как-нибудь прорвется. Вопросы мы обсудили заранее и пришли к выводу, что Милкино здоровье от них только улучшится. Главное – ничего не говорить про Григория… Затем подруге надлежало подхватить меня на выходе у метро. Мы планировали заскочить к Маринке. Встречу с ней оговорим сегодня же. От Маринки летим за Фимкой и попутно навещаем Совкиных – мать и сестру Григория. У них уточняем место его госпитализации, и в субботу… Ах ты, боже мой, как же не кстати Димка в субботу возвращается. Какое счастье! Неделю не виделись. Похудел, наверное. Голодный. Но уж до воскресенья-то как-нибудь дотянул бы с возвращением?

– Привет! – весело поздоровалась я с кошачьей оравой, высыпавшей мне навстречу. Привычно пересчитала их по головам и вздохнула: – Нет, Фимку здесь с распростертыми объятиями не примут.

– Мамуль! – раздался из большой комнаты голос дочери. – Я сейчас выползу. Как похороны?

Интересный вопрос! Сказать «замечательно» как-то неловко, «ничего хорошего», более правильно – чего ж в них хорошего, но не совсем верно. – Так себе… Похоронили все-таки… – Я перевела разговор на другую тему: – Анастас… сия Ивановна не заходила?

– Попутного ветра не было!

– То есть?

– Говорю, попутного ветра не было, вот ее к нам и не занесло.

Дочь появилась из комнаты, и я невольно уселась на край только что пристроенной на плечики шубы. Не выдержав натиска, шуба слетела и накрыла меня с головой.

– Это называется, глаза б мои на тебя не смотрели, – пробурчала я, выпутываясь из меха, все еще напоминающего о брызгах шампанского. – Так понимаю, перезанималась?

В дверном проеме дочь демонстрировала донельзя ей великий костюм Санта-Клауса. Красные штаны складками ниспадали вниз к белым пуховым носкам. Лишку там было с метр, не меньше. Закатанные рукава образовывали чудовищные по толщине манжеты. А сама куртка была обернута вокруг туловища раза два и схвачена черным поясом. Довершали одеяние колпак с помпоном и борода.

– Ну как?

Вопрос требовал одобрения, и я честно ответила:

– Лучше, чем похороны.

– Класс!!! Мы хотели купить костюм Деда Мороза – сама понимаешь, он нам ближе к телу, роднее. Но страшно дорогой. А этот – почти задаром. Представляешь, нарядим папика на Новый год Снегурочкой, а я буду Сантой! Ладно, идем ужинать, я тебя ждала…

– Я сначала в душ. Никто не звонил?

– Звонили. Папика домогались. А мы с тобой никому не нужны. И не волнуйся, не буду тебя ни о чем расспрашивать. Чем скорее мы забудем всю эту историю, тем лучше.

Марину я застала дома после десяти. Девица со всей очевидностью плакала. О причине говорить отказалась. Решив ее не раздражать, я бодро поинтересовалась сохранностью своего свитера и возможностью завтра его забрать.

– Завтра я не могу, – поторопилась заявить Маринка. – Может быть, на следующей неделе…

– Можно, – согласилась я. – Тогда на том же месте, у крематория. Передай мою вещь человеку, которому доверяешь. Надеюсь, время мне и Наталье Николаевне сообщат дополнительно. Вот там и поговорим по душам – мысленно.

– Я постараюсь быть дома… Я думаю, завтра буду дома около семи. Если случайно задержусь, обязательно вам позвоню. А ваш свитер сейчас отполоскаю.

– Если тебя не затруднит. Завтра к семи мы обязательно подъедем. – Я хотела спросить, какие пирожные она любит, но помешал Гошик. Любопытный кошарик упорно старался взгромоздиться мне на плечо, и ему это удалось. Затем он изобразил из себя воротник вокруг моей шеи и окончательно сорвал дальнейшие переговоры. Я не очень огорчилась. Основная договоренность уже была достигнута. Надо решить, как лучше вести разговор. И я задумалась.

– Скорее бы папик приехал, – услышала я тяжкий вздох дочери. – С ним хоть есть о чем поболтать – о тех же результатах вскрытия больного уголовника.

Я стряхнула с себя оцепенение:

– Какого уголовника?

– Мам, ну ты хоть бы не притворялась, что слушаешь. Пять минут я толкую тебе про разборки в папиковой больнице по поводу больного уголовника, поступившего сначала в бокс до постановки диагноза, потом к папику в отделение. Все это время ты добросовестно таращишь на меня свои серо-зеленые очи и мимикой подтверждаешь полное понимание услышанного. Я задаю тебе прямой вопрос, справедливо ли, что больного, хоть и уголовника, с заведомо неправильным диагнозом, воспользовавшись отсутствием Ефимова Дмитрия Николаевича, сбагрили в хирургию? Сам уголовник в знак протеста помер. Еще по дороге – в лифте, на каталке. И теперь соратники этого уголовника собираются свести счеты с нашим папиком, который и понятия не имеет, что оборвал молодую жизнь семидесятипятилетнего вора. Говорят, у него были огромные нереализованные планы и вся семья – долгожители. А ты в ответ радостно улыбаешься и, как китайский болванчик, все время киваешь головой. Не хочешь слушать, так и скажи.

– Погоди, погоди, Алена, я что-то не пойму, откуда тебе все это известно?

– Ну при тебе же Лариса Аркадьевна звонила, спрашивала, когда приедет отец… И зачем ты опять мои тапочки подхватила?!

Я вдруг почувствовала себя очень несчастным человеком. Ну все не так! Вокруг меня столько людей, не важно – плохих или хороших. Но неприятности преследуют по пятам только меня. А если не преследуют, то я сама прилагаю все усилия, чтобы их найти и затем наперегонки нестись с ними к финишу. Более того, невольно втягиваю в этот процесс родных людей. Вот и сейчас: казалось бы, все началось с Наташкиного приглашения в субботнее утро зайти к ней и очуметь. Ничего особенного. Можно было просто зайти. Без последствий… А теперь вот нахожусь в крайне дурацком положении. В кармане у меня улика – брелок с ключами, доказывающий, что я зря опасалась за жизнь Влада. За несколько минут до того, как мы с Натальей обнаружили раненого Григория, он был в этом помещении и спешно ретировался через наружную дверь. Покойники так быстро не бегают. А закрыть дверь уже не успел. В спешке уронил брелок с ключами. Ему не привыкать. Похоже, руки – крюки. Хотя в первый раз, когда погиб Эдик, Владу удалось удрать бесследно. И что мне теперь делать с уликой? Нестись к следователю и признаваться, что утаила ее от следствия, позволив преступнику безнаказанно смыться? Ищи теперь, где именно на просторах Родины сверкают его пятки! Кто поверит, что сделала это неумышленно? Хотя… если как следует покопаться в моей совести, то вывод с утайкой правильный. Обнаружив брелок в кармане еще в машине, я даже не сказала о нем Наташке. Оскорбленная подозрениями в покушении на Гришкину жизнь, подруга заставила бы меня немедленно обеспечить торжество справедливости. Не задумываясь, что нас могут обвинить еще и в искусственной фабрикации улики – решили, мол, найти козла отпущения. А моя интуиция сомневалась в том, что Влад козел… В смысле, преступник… И потом, следует осторожно переговорить с Людмилой. Свою связь с Владом она тщательно скрывала. Если его, по моему, возможно, глупому разумению, – невиновного, сдать следствию, Милкина личная жизнь станет заманчивым поводом для сплетен. Ночные глюки этому событию по части интереса и в подметки не годятся. Пока у всех этих преступлений в Милкином загородном доме один диагноз – покушение на грабеж.

Может, оно так и есть, но тогда лишена смысла задумка с организацией регулярных ночных визитов покойной матери к Милочке. О цели я, кажется, догадываюсь. Впрочем, могу и ошибаться…

Я мрачно смотрела на рисунок ковра. И кому из нас пришла идея его купить? Слишком много в орнаменте завитушек. А эта пара ног на нем вообще не смотрится. Хотя тапочки красивые. Зачем Аленка их пустила? Не хочется ни с кем общаться.

Я медленно подняла голову. Гошик недовольно мяукнул и сиганул с моего плеча на диван. Ноги имели продолжение – знакомую фигуру с руками, упертыми в бока. Слава богу, это знакомые ноги! На них пришла Наташка. Можно было не расцветать притворным оскалом.

– О чем задумалась, детина?

Не отвечая, я повозилась на диване, устраиваясь поудобнее.

– Не иначе как о своей несчастной доле! – хохотнула подруга и, оглянувшись на Аленку, с несчастным видом торчавшую у кресла, тоном приказа попросила: – Ленусик, поставь, пожалуйста, чайничек. Выпьем за здоровье присутствующих… и родных отсутствующих.

Аленка нехотя удалилась, а Наташка плюхнулась рядом со мной и громко прошептала:

– Кончай меланхолию! Я только что по привычке позвонила сиделке и… как всегда, переговорила с информационной службой МТС… У тебя сейчас выражение лица, как у моей собаки, которой показали лакомый кусок и с чувством удовлетворения слопали его сами… Так вот, я другого и не ожидала. И уж совсем не ожидала ответного звонка. Ты ж помнишь, как долго я экономила на определителе номера – жаба душила платить. Месяц назад своим кошельком эту жабу и прихлопнула. Купила новый мобильник… А вот сейчас у тебя такое выражение лица, которое было у этой жабы… Короче, звонили с номера телефона сиделки. И весьма противным голосом велели позаботиться о своем внешнем виде.

– Как это?

– Так это! Если, мол, мы получим по башке, он будет безнадежно испорчен. Я возразила – против природы не попрешь. А наши внешности – выставочные образцы матушки природы. Испортить их невозможно… Сама понимаешь, не люблю, когда мне хамят…

– Это был мужской голос?

– Это был голос наглого придурка, приказавшего нам не лезть туда, куда не следует. Подумать о себе и своих родных. Уверена – звонил Влад.

– Это уже серьезно!

– В таком случае, я просто настаиваю, чтобы вы подумали обо мне, как о родственной единице, а заодно о чайнике, который уже вскипел!

В дверях стояла обиженная дочь. Я сразу заткнулась, решив не продолжать, а Наташка на всякий случай заявила, что пошутила – надо же было вернуть ее мамочку к реальной действительности.

Позднее чаепитие проходило в мрачной обстановке. Дочь никак не хотела верить, что никакого самостоятельного расследования мы не ведем. Просто в силу человеческого долга навещаем Милочку, кошку… А теперь вот придется навещать Григория, который себе лоб расшиб в стараниях как можно лучше выполнять свои обязанности смотрителя дома. Завтра заберем бесхозную кошку, подкинем ее Анастасии Ивановне и больше туда ни ногой! Тем более что своих неприятностей хватает. У Дмитрия Николаевича уголовник до операционного стола не доехал.

Дочь успокоилась, только получив обещание, что Милкина кошка будет изыматься из дома в ее присутствии. Ничего страшного, ведь с нами будет еще и Лешик. До кучи прихватим и Славку. Пусть стоит шкафом на охране наших внешних рубежей. Почему-то угроза, прозвучавшая с телефона сиделки, серьезно не напугала.

Ах, какое это было утро! Утро пятницы, сулившее на завтра выходной день. Солнечное, искристое! Честное слово, мир вокруг стал значительно ярче, а от вчерашнего плохого настроения и следа не осталось. Димулек приедет в субботу не раньше четырех. Значит, сегодня не имеет смысла готовить к встрече разносолы, мы с ребятами обойдемся содержимым холодильника. Ужин наверняка будет поздним.

Я с удовольствием носилась по квартире, перепрыгивая через кошек и создавая эффект присутствия в квартире большой толпы. Славка, заявившийся со свидания около двенадцати и просидевший на кухне у телевизора до трех часов ночи, никак не хотел верить в чудодейственное утро – не мог разлепить глаза. Аленка порхала мотыльком, ее голос был слышен повсюду. И этим голосом она с удовольствием перечисляла все недостатки братика, из-за которых, по ее мнению, Славкиной девице немедленно следовало оборвать с ним все контакты. Но даже это обстоятельство не могло заставить Славку оторваться от подушки.

– Сама такая, – время от времени бурчал он, высовывая нос из-под одеяла.

– Какой замечательный торт! – заорала дочь, убирая в пакет остатки черного хлеба.

Через полминуты сын был на кухне. Вполне вменяемый, чтобы сразу понять – его надули:

– Ну спасибо вам, ребята, за любовь, за ласку! Можно считать, день с утра не задался. Сделайте хоть какой-нибудь бутерброд.

– Нельзя быть таким сладкоежкой. К старости сахарный диабет заработаешь.

– Это у меня проклятое наследие. Мамочка крепкий фундамент заложила. В тебе, Ленка, оно тоже сидит. В магазине от стенда с коробками шоколадных конфет не оторвать. Глазки затуманиваются, ручонки дрожат, ножки не держат. Дай волю – все бы понадкусывала!

Перепалка за столом разгоралась, как утренняя заря. А у меня из головы не шли слова сына. Про проклятое наследие.

В три часа мне на работу позвонила Наталья. Она была настолько взбудоражена, что несла какую-то ахинею, из которой я поняла только одно – мне следует бросить все дела, одеться и немедленно вылететь на улицу, где она ждет меня на своей «Шкоде». «Ставрида» была на подхвате у Лешика. Подняться ко мне подруга категорически отказалась.

Гонимая неприятными предчувствиями, я слишком поспешно последовала ее указаниям. В результате пришлось вернуться, чтобы сменить туфли на сапоги. И ведь подумала – пути не будет.

Наталья перехватила меня на проходной – не в силах была переживать полученную новость в одиночестве. А она того стоила.

В начале третьего подруга прозвонилась в справочную больницы, чтобы узнать, как чувствует себя Дашковская из кардиологии. И получила странную информацию: сведений о состоянии здоровья Дашковской из отделения не поступало. Все справки у врача. Наталья предприняла еще две попытки, чтобы получить хоть какое-то разъяснение услышанного. И получила: ее обозвали телефонной террористкой, глухой на оба уха и дамой без совести.

Сидевшая рядом Полинка чуть со стула не грохнулась, предположив, что у Натальи намечаются новые похороны и на всякий случай заметила – пора бы и совесть знать. Сколько можно отпрашиваться с работы раньше времени?! Поневоле напрашивается вывод, что знакомые Натальи Николаевны идут на все, лишь бы за Наташку другие горбатились.

Подруга, которой и в голову не пришло подумать о такой причине отсутствия сведений о состоянии здоровья Людмилы, как отсутствие здоровья в принципе (какое уж там здоровье у трупа!), в отличие от Полинки, со стула навернулась. А все потому, что в состоянии сильного душевного волнения с него вскочила, сделала пару шагов вперед, шаг назад и села на самый краешек… Наталью под рукава дубленки проводили до самой машины. Заведующая отделением взяла с нее слово, что она будет держать себя в руках. Все мы смертны…

Меньше минуты мне хватило, чтобы сообщить шефу: у меня очередная душевная травма. Он был крайне поражен, но только тем фактом, что у меня есть душа. И посоветовал вывернуть ее наизнанку, простирнуть и хорошо просушить. Поскольку она у меня черная, в темноте ее не видно. Я ему испортила личную жизнь, лишив возможности через полчаса встретиться с женщиной мечты.

– С женой, что ли? – наивно поинтересовалась я у Макса. – Так я у нее мигом попрошу прощения. – И схватилась за телефонную трубку.

– С-с ум-ма сош-шла?! – прошипел шеф, с усилием вырывая трубку из моих рук. Зря. Я бы ее и добровольно отдала, а так он от усилий шарахнулся с трубкой об стол, обеспечив себе довольно большое свободное пространство за счет слетевших на пол документов. – С женой! – не успокаивался Макс, ползая вместе со мной по полу и собирая бумаги. – Разве жена может быть мечтой? Жена – это суровая реальность. Если она, конечно, не чужая жена. Ладно, иди. Одной мечтой больше, одной меньше.

Я невольно выпрямилась. Если бы не дефицит времени, сказала бы ему… Да что бы я ему сказала?! Макса не переделаешь. И как это в нем одном уживаются уникальный специалист с математическим складом ума и рядовой бабник?! А главное, как со всем этим уживается его жена? Ее ежовые рукавицы без конца приходят в негодность. Мне всего этого не дано понять. Поскольку эта пара, несмотря на бесперебойное извержение взаимных упреков, жить друг без друга не может.

По дороге к больнице мы с Наташкой перебрали все мыслимые и немыслимые варианты того, что могло случиться с Людмилой. Остановились на двух – ее куда-нибудь перевели. Морг исключили сразу – это уж слишком. Второй вариант нравился больше – сидящая на справках «квашня» уронила очки в унитаз, а невооруженным глазом читать не умеет.

Разделись мы прямо в машине. Наташка осталась в рабочем белом халате и, чтобы я не выделялась из нашей общей массы, протянула мне такой же. Для начала прошли в справочную. Опасения подтвердились – из окна на нас смотрело строгое круглое лицо полной женщины, больше похожей на повара, и подслеповато щурилось. Однако никакого сопротивления нашему желанию переговорить с лечащим врачом больной Дашковской она не оказала. Просто уточнила в отделении, на месте ли Евгений Борисович и, получив положительный ответ, молча выписала пропуск. Один! Не очень расстраиваясь, второй мы тут же купили у охранника.

Евгения Борисовича мы нашли в ординаторской. Выглядел он, как человек, замученный тяжелой неволей. Медсестра предупредила, что двое его коллег болеют и он, отдежурив ночную смену после вчерашнего рабочего дня, вынужден был очень напряженно работать и сегодня. Предупредить его о нашем визите она не рискнула.

Наташка решительно постучала в дверь кабинета, никто не ответил. Тем не менее мы вошли. Врач сидел за столом и был очень занят – оформлял истории болезни. На нас взглянул мельком и жестом приказал сесть на диван и не мельтешить перед глазами. Мы ему не мешали, потихоньку изучая кабинет и с тоской поглядывая на изрядную кипу историй болезни, лежащих у него с правой стороны. Путь на левую сторону у них был длителен и тернист. В процессе перекидывания очередной истории одного больного к готовым произведениям был задет бутерброд, лежащий поверх бокала то ли с чаем, то ли с кофе. Бутерброд оказался законопослушным и шлепнулся маслом вниз, оставив неизгладимый след на только что отработанном материале. Евгений Борисович чертыхнулся и с брезгливым выражением лица, схватив подпорченную «историю» с бутербродом, попытался смахнуть его в стоящую где-то под столом мусорную корзинку. Бутерброд не поддавался и цеплялся за «историю» всем своим маслом. Но силы были не равны. Врач окончательно озверел, выдвинул корзинку из-под стола и как следует встряхнул над ней папочку. Бутерброд отклеился и, сделав кульбит, шлепнулся мимо корзины на пол. Опять-таки по закону – маслом вниз. Мне показалось, что Евгений Борисович готов наступить на него ногой и долго-долго топтать.

Убедиться в правильности своего предположения мне не дала Наташка. Метнувшись к месту приземления бутерброда, ловко отодрала его от пола, вытерла остатки масла одноразовым платком и спокойно села на место.

– Здравствуйте! – сказал нам Евгений Борисович. – Горляеву я все равно переводить к себе не буду. Даже по указанию заведующего отделением. Мешаю – могу уволиться. Свято место пусто не бывает.

– Вам виднее, – равнодушно согласилась Наташка. – Лично нам все равно, переведете вы Гуляеву или не переведете…

– Горляеву, – поправив Евгений Борисович, кашлянул в кулачок и сел. – Ну так…

– Мы по поводу Дашковской Людмилы Станиславовны. Видите ли…

– В том то и дело, что не вижу! – вскипел вдруг врач, и мы слегка струхнули. – Два дня ее не вижу! Укатила ваша Дашковская в неизвестном направлении на каталке вместе с капельницей! Гм… Гм… Капельницу, потом, правда, нашли. Каталку тоже… Следователь к ней пришел, а Дашковской след простыл! Кстати, какое отношение вы к ней имеете?

– Косвенное, – пролепетала я, не в силах осознать случившееся. – Это мы ей «скорую» вызывали. У нее дома кошка одна осталась…

Наталья двинула меня мыском сапога, и я тут же закруглилась:

– Бог с ней, с кошкой. Пристроим.

Евгений Борисович в упор смотрел на нас и барабанил пальцами по столу. Мне вдруг пришло в голову, что следователь вполне мог попросить его проявить бдительность и запомнить лица, интересующиеся изчезнувшей Дашковской, и решила оставить о себе хорошее впечатление:

– В общем так: вам, вероятно, известно, что сердечный приступ у Дашковской спровоцирован убийством бывшего мужа. Мы обнаружили его в ее загородном доме вместе с ней, только сердце у нас покрепче оказалось. Людмила Станиславовна перед отъездом в больницу передала нам ключи и попросила присмотреть за дочерью и кошкой. Заодно мы поучаствовали в похоронах ее мужа. А вчера в доме Людмилы Станиславовны был найден тяжело раненный человек, которому поручено присматривать за домом. Как понимаете, сегодня приехали к Дашковской за советом… Евгений Борисович, а ее поведение вас не настораживало? Может, она нервничала, боялась?

– Это на успокоительных-то препаратах? Да нормально себя вела. А вот посетители ненормальные были. Путали больницу с балаганом.