Текст книги "Праздник покойной души"

Из автобуса вышло двенадцать человек. Первыми – три молодые девушки в ажурных траурных платках, затем четверо разновозрастных мужчин без головных уборов и в темных костюмах. Они-то и помогли спуститься еще пятерым женщинам разной степени молодости. Две из них были одеты в изящные норковые шубки, широкополые черные шляпы и невольно приковывали к себе взгляды. Еще двух – самых старших по возрасту женщин в шерстяных черных платках и зимних драповых пальто темных оттенков буквально вытащили на руках. Очевидно, им было плохо. Последней вышла ничем особо не выделяющаяся, кроме сверкающего из-под кожаного пальто белого халата, маленькая худенькая женщина с несколько растрепавшимися черными вьющимися волосами. Влада почему-то не было.

Момент погрузки дорогого лакированного гроба на катафалк мы прозевали. Вздохнув и пожелав друг другу держать себя в руках, вылезли из машины и с траурным венком, на котором алела шелковая лента с надписью: «Дорогому Эдику от бывшей жены и ее друзей», направились к похоронной процессии.

Нас скорбно приветствовали те, кто был в состоянии обратить внимание на наше появление. Также скорбно мы ответили на приветствие. Затем всеобщая скорбь уступила место удивлению. Присутствующие с недоумением изучали надпись на нашем венке. Одна из молодых девиц решительно подошла к нам и поинтересовалась, кто мы такие и какого черта заявились на похороны? У Эдуарда Вениаминовича была только одна жена – мать Марины. Всякие шалавы вместе со своими друзьями могут не беспокоиться!..

Говорила же я Наташке, что лучше вообще обойтись без ленты! Эдик на том свете сам разберется, чей венок от кого. О чем с чувством раздражения подруге и прошипела.

– А в чем, собственно говоря, дело? – громко возмутилась Наташка, поправив на своей голове черный шарф. – Этот венок как раз от Людмилы – матери Марины и нас – ее друзей. Она, как вам должно быть известно, в больнице. А мы выполняем ее просьбу. Вот если бы Эдик мог открыть глаза… – Она царственным жестом повела в сторону гроба, с которого сняли крышку… и, икнув, тихо опустилась на колени. Прямо на очищенный от снега асфальт, нечаянно, но, как нельзя кстати, подстелив под себя венок. Над небольшой толпой присутствующих пронеслись сдавленные крики. У Эдика, отдаленно похожего на того, которого мы видели мертвым в загородном доме Милочки, вдруг приоткрылся один глаз. И он определенно смотрел на меня. От неожиданности я с ним поздоровалась, вызвав этим еще парочку истеричных вскриков.

Дальше началось невообразимое. Провожающие покойного шарахнулась в сторону от гроба, оставив без внимания и поддержки пожилую женщину в темно-сером зимнем пальто и сбившемся набок теплом черном платке. С громкими рыданиями она кинулась к гробу и обхватив голову Эдика руками, закричала:

– Сыночек!!! Миленький!!! Да что же это с тобой сделали?! Он уже проснулся! – не допуская возражений, заявила она, пытаясь поднять голову Эдика. Покойник открыл второй глаз, но восставать из гроба явно не собирался.

Женщины с новой силой принялись ахать и креститься.

Кто-то из присутствующих тихо произнес:

– Глаза открыл… Плохая примета – недалеко до следующей жертвы…

– Дядя! Да сделай же что-нибудь! – прозвенел в толпе звонкий женский голос, и тоненькая фигурка в пушистой шубке из чернобурки метнулась к старенькой женщине. – Бабуля! Оставь папочку в покое! Видишь, он не хочет с тобой идти!

Старушка тут же обмякла и упала прямо в надежные руки подскочившего на зов мужчины. Голова Эдика с леденящим сердце стуком улеглась на место. Двое мужчин моментально закрыли гроб с телом Эдика крышкой. К этому моменту с венка поднялась Наташка. Вполне самостоятельно. И начала смущенно отряхивать и поправлять венок.

Передав бабушку на попечение худенькой женщины с признаками принадлежности к врачебной специальности, Маринка с лицом, красным от негодования, подскочила к нам. Ни слова не говоря, выхватила из рук растерявшейся Натальи венок и, крутанув, запустила его в сторону с такой силой, что если бы он в процессе свободного полета не попал в рабочего крематория, увеличив количество царапин на его физиономии, то вообще скрылся бы из поля зрения в неизвестном направлении.

Не долго думая, Наташка отвесила Маринке оплеуху. Толпа очередной раз ахнула.

– Это тебе соболезнование! А еще – за мать! От всей души! И не смей нервировать папу!

Ошалевшая Маринка, схватившись за левую щеку и открыв рот, растерянно молчала. По толпе прокатился робкий рокот… Кто-то высказался, что похороны явно удались…

Скорее всего, нам пришлось бы отказаться от дальнейшего участия в траурной церемонии, если бы не ожила узревшая Наташку мать Эдика, бережно поддерживаемая все тем же мужчиной.

– Наташенька, деточка! Спасибо тебе, что пришла проводить Эдичку. Вы ведь вместе росли… Помнишь, какой он был красивый и добрый мальчик?…

Дыхание у старушки перехватило, и она зарыдала с новой силой.

Наташкины глаза мигом превратились в два фонтана, обеспечивающих бесперебойную подачу слез. Уж на что я не могу плакать, и то потянулась за носовым платком. Подруга с криком: «Римма Сергеевна! Не надо!» – резво кинулась к старушке, обняла ее, и они обе повисли на красном от натуги дяде Марины. Лицо его было добрым и очень несчастным.

Успокоили их с трудом. И то только с участием администрации крематория. Эдик задерживал очередь на кремацию.

Я скромно стояла позади всех, не мешая присутствующим. Сдавленные скорбные рыдания подавлялись строгой обстановкой траурного зала. Стараясь не слушать эти стенания, вызывающие в памяти страшные минуты прощания со своими родными, я принялась пересчитывать присутствующих. Их стало четырнадцать. С Натальей. Это отвлекло от скорбного процесса и озадачило. Принялась пересчитывать по половому признаку. Помнится, из автобуса вылезли четверо мужчин – они так и оказались при пересчете в наличии, и восемь женщин. Сейчас вокруг гроба находились десять женщин. Одна из них – Наташка, прикрывшись кружевным носовым платочком, блуждала взглядом по полу, стараясь не смотреть на покойного. Откуда взялась еще одна, не понятно.

На незнакомку никто не обращал внимания. Одетая в дорогое кожаное пальто на меху с поясом, в прозрачном темном шарфике, сквозь который виднелись светлые волосы, высокая и стройная, она стояла ко мне спиной и как бы в сторонке от других присутствующих. Я начала осторожно подбираться поближе, чтобы взглянуть на женщину в другом ракурсе, но успела заметить только темные очки. Как назло, откуда-то появился одетый в строгий черный костюм молодой человек и, предъявив мне несколько потрепанный венок, шепотом спросил:

– Ваш?

Определив венок в качестве нашего общего последнего «прости» Эдику по надписи на траурной ленте, я молча кивнула.

– Мы присоединим его к числу остальных, – вежливо и сочувственно сообщил он и понес венок к стене, где уже стояло довольно много других. Я невольно проследила за ним взглядом, окончательно упустив последний момент прощальной церемонии. Вытирая настоящие и мнимые слезы платками, народ двинулся к выходу. Незнакомку я не увидела. Впрочем, Наталью тоже. Судя по всему, они вышли первыми. Терпеливо дождалась своей очереди и фактически вышла последней. Оглянувшись, увидела, что широкие двери, в которые мы заходили, вновь распахнулись. Конвейер смерти не простаивал…

На улице было замечательно! Свежо, бело и торжественно. Тихо и медленно падали на землю крупные снежинки. Так и подмывало высунуть язык и поймать хоть одну. Мимо, плюясь и ругаясь, пронеслись двое условно-трезвых рабочих. Перепалка шла по поводу своевременности выноса венков из траурного зала. Вскоре ожидалось прибытие за ними машины. «Кругооборот венков в процессе кремации усопших, – догадалась я, но возмущения не почувствовала. – Покойным эти венки не нужны. Скорее только живым, да и то – временно. За что, собственно говоря, и заплачено. Не тащить же их, в самом деле, домой». – Меня передернуло от этой нелепой мысли.

– Ира! Ну что ты застряла на ступеньках? Я здесь! – гнусавя, проорала Наташка из середины толпы. Все как один с укоризной смотрели в мою сторону. Я быстренько сбежала вниз и послушно притормозила около Наташки, обнимавшей за плечи мать Эдика.

– Римма Сергеевна просит, чтобы мы поехали на поминки.

Возразить я не решилась, хотя и были свои планы на вечер.

– Мы совсем ненадолго, – добавила подруга и, оглянувшись, спросила стоявшую у входа в автобус с опухшим от слез лицом Маринку: – Ребенок, может, поедешь с нами на машине?

Та решительно отказалась и мигом исчезла в салоне автобуса.

Ресторан, где в отдельном зале проводилось поминальное мероприятие, носил неординарное название «Лунный камень». Занимая места, присутствующие заметно оживились. Первая рюмка далась с трудом. Маринкин дядя, взяв слово первым, говорил мало – мешали собственные рыдания и рыдания Риммы Сергеевны. Дальше пошло легче. Через полчаса мы с Наташкой визуально знали уже всех присутствующих. Ровесница Марины была ее однокурсницей, другая девица, сделавшая нам замечание о неуместности нашего присутствия в крематории, являлась закадычной подругой детства. Пожилая женщина оказалась женой родного брата Риммы Сергеевны. Сам он из-за болезни прийти не смог. Маринкин дядя, его сын, и, следовательно, – двоюродный брат покойного. Женщина, успевшая снять белый халат, – соседка Риммы Сергеевны по лестничной клетке, а по специальности врач-офтальмолог. При знакомстве назывались имена, которые моментально перепутались и забылись.

На похороны не приехала еще одна двоюродная сестра Эдика, которую родня ласково называла наша Ласточка. Ласточка отсутствовала тоже по уважительной причине. Будучи замужем за скуповатым, да к тому же очень ревнивым, человеком старше ее на тридцать восемь лет и, проживая на полном его обеспечении за границей, самостоятельно вопросы выезда на Родину не решала. Они, эти вопросы, тоже требовали финансового обеспечения. Ограничилась соболезнованиями по телефону. Генрих очередной раз плохо себя чувствовал, и его многочисленные дети, как всегда, в полном составе прибыли в роскошный дом супругов, надеясь, что больной папа оправдает общие надежды на скорое окончание собственных мучений. Все давно и дружно желали ему легкой смерти. В этих условиях, определяющих будущее, Ласточка не имела права покинуть супруга даже на несколько часов. Естественно, ее дружно простили.

Остальные женщины и мужчины были откомандированы с места работы – из магазина, принадлежащего Милочке. Одного из мужчин Наталья признала сама – тот самый охранник Кирилл, дважды основательно напугавший ее в кабинете Милочки. Ох уж этот ее день рождения! Кирилл почему-то сделал вид, что с Натальей совсем не знаком. Даже не ответил на ее приветственный кивок. «Наверное, я с тех пор помолодела. Он меня и не узнал», – подумала подруга. Но ради собственного успокоения решила сделать парню замечание на тему культуры поведения в общественных местах. Только не успела, отвлеклась на другие темы, а когда собралась обратиться к охраннику с нотацией, его уже не было.

Что самое интересное, никто из присутствующих, включая Маринку, не заметил присутствия на похоронах женщины под присвоенным мной порядковым номером тринадцать. Ну как приснилась! То ли женщина, а то ли видение… Скорее всего, это последняя любовь Эдика.

Я увлеклась разговором с Риммой Сергеевной. Она уже пришла в себя, и чувствовалось, что вся компания, забывшая, по какому поводу собралась, ей просто в тягость. Представляю, как бедной женщине хотелось поскорее остаться одной. Похоже, она искренне переживала за состояние здоровья Милочки. Меня же удивил тот факт, что Эдик ухитрялся по два, а то и три раза в год гостить у двоюродной сестры. Странно, что ее болезненный супруг не возражал.

– Да наш Эдик, пусть земля ему будет пухом, был таким же авантюристом, как и наша перелетная птичка. Это у них с детства. Меня, например, – Маринкин дядя доверительно нагнулся к моему уху, обдав замысловатым запахом коктейля из напитков, – она никогда к себе не приглашала. Хотя я… – держась правой рукой за спинку моего стула, он выпрямился и укоризненно повел глазами по столу, с которого исчезла выпивка, указательный палец сжатой в кулак правой руки нацелился в потолок, – родной брат этой вертихвостки! И ведь кем была-то – парикмахершей и маникюршей по вызову!

Дядю немедленно призвала к порядку пожилая мать, напомнив, сколько подарков от Ласточки он получает в каждый ее приезд. Он глубоко задумался, но тут же забыл, о чем. Широко улыбнулся, раскинул в стороны руки и пошел в очередной раз приветствовать худенькую медсестру.

– Переживает, – вздохнула Римма Сергеевна. – Ведь и не пил почти, а тут набрался. Он у нас добрый очень. Уж что с ним делалось-то, когда про Эдика узнал! Поймаю, говорит, всех сволочей и лично расправлюсь. Еле успокоили.

Маринка, с нескрываемым недовольством поглядывающая на всю компанию, пила исключительно по собственному усмотрению. И делала это довольно часто. В промежутках выходила покурить. Сначала с подругами, потом одна. Я решила не обсуждать с ней ничего. Чем больше она пьянела, тем больше становилась агрессивной. Но договориться о визите – следовало. И именно мне. Наташкина оплеуха, отвешенная девице, являлась серьезным препятствием к достижению нужного соглашения. Да и занята была Наташка. В свою очередь активно утешала Римму Сергеевну.

Выбрав момент, когда Маринка поднялась и не очень твердым шагом направилась на выход, я двинулась следом. В сверкающей белизной туалетной комнате невольно притормозила – в кабинке Марина вела яростные переговоры на хорошем английском языке. Подслушивать, конечно, не хорошо, но учитывая обстоятельства…

Я искренне порадовалась за жизненность знаменитого изречения: «Учение – свет…» Знание английского пригодилось не только на работе. В вольном переводе на наш родной язык, Маринкин монолог звучал примерно так: «Нет, падший ангелочек, ты немедленно заберешь меня отсюда, слышишь?! Это не оправдание! Ах, вот так, значит?! Ну пеняй на себя. И не надейся, что я не попорчу тебе карьеру! Что?! – Недолгое время Маринка молчала, я даже подумала – разговор окончен. Но она вдруг покорно сказала: – Хорошо. Через полчаса. Пока». – Последнее слово – «прид-дурок!» – было произнесено по-русски.

Я выскочила за дверь и через минуту вошла снова. Маринка мыла руки. Подойдя к ней, я доброжелательно сказала:

– Ты молодец, хорошо держалась. Столько посторонних людей, для которых все это просто мероприятие… Может, стоит спрятаться от всех и поплакать?

Не удостоив меня ответом, Маринка включила сушку. Переорать ее ровный гул я не могла. Скрестив на груди руки, молча стояла и ждала окончания осушительных работ. Несколько унизительное положение. Маринка, не дождавшись выключения сушки, еще раз взглянула на себя в зеркало и попыталась пройти мимо меня. Как мимо пустого места. С некоторым усилием я удержала ее за локоть.

– Извини, ошиблась. Тебе нужны соболезнования другого рода: со смертью отца план уехать за границу с бойфрендом или к милой двоюродной тетушке накрылся медным тазом? Сочувствую.

Нехорошо, конечно, но на пару секунд я почувствовала удовлетворение: Маринка растерялась и беспомощно хлопнула густо накрашенными ресницами. Я пошла ва-банк:

– Давно дуришь матери голову с учебой?

Пожалуй, переборщила! Маринка резко рванулась в сторону, ажурный рукав тонкой шерстяной кофточки растянулся до невероятных размеров и угрожающе затрещал.

– Пусти, дура ненормальная!

Она попыталась вцепиться мне в волосы. Такого я даже и представить себе не могла: чтобы какая-то соплюшка трепала меня, взрослую уважаемую и уважающую себя женщину! Не долго думая, изловчилась и врезала ей по туго обтянутой брюками заднице. Да так сильно, что ладонь «загорелась»! Надо же! Своих детей пальцем не трогала! Маринка взвизгнула от боли чуть раньше меня. В этот момент в туалетную комнату ввалилась Наташка с какой-то женщиной.

– О, как переживают! – пробасила подруга и торопливо подтолкнула женщину вперед. – Иди, Александра, иди, не расстраивайся, а то в унитаз не угодишь.

– Ну и что блажите? – снизила голос до шепота Наташка. – Договорились, когда нам приехать? – вопросительно взглянула сначала на меня, потом на Маринку.

– Куда еще? – потирая заднюю часть с гримасой страдания на лице, капризно спросила Маринка. – Что вы все руки распускаете?

– К тебе домой, в гости, – все еще злясь, пояснила я. – У меня там пьяный свитер в пакете валяется.

Маринка подняла большие накрашенные глазищи непонятно какого цвета на Наташку:

– Она чё, правда, дура?

– Правда, – с сомнением посмотрев на меня, подтвердила подруга. – Только очень умная. Откликается на Ирину Александровну и обожает конфеты в коробках. Замечательный человек! Я за нее кому угодно голову оторву.

Маринка силилась осмыслить ситуацию, оставив, наконец, в покое заднюю часть и переключив руки на виски. И сразу напомнила мне пухленького обиженного котенка. Вышедшая из туалетной кабинки Александра довольно долго мыла, потом сушила руки, но в конце концов была вынуждена ретироваться, окинув нашу троицу прелюбопытным взглядом. Мы с Наташкой проводили ее с широкими улыбками. Маринка, зажатая нами с двух сторон, смотрела исподлобья.

– В общем, так. – Я сбагрила девицу Наташке и слегка откашлялась. – Не похоже, чтобы Марина очень страдала, тем не менее предлагаю проводить ее домой. И немедленно. Есть опасения, что девочка откажется встречаться с нами когда-либо еще. Даже в слишком удобное для нее время. И мой свитер вылетит на помойку или будет бомжевать. Без всякой перспективы на лучшую участь. А он мне дорог как очередной не очень удачный подарок любимого мужа. Обращаю особое внимание, дорогая Нэнси, что наша встреча нужна тебе гораздо больше, чем нам. Надо втайне от всех вытаскивать тебя из неприятностей, в которые ты вляпалась исключительно в силу своей недоразвитой самостоятельности. Без денег ты долго не протянешь. А мама, судя по всему, скоро перестанет тебя ими снабжать…

Сама удивляюсь своей разговорчивости! А главное, я тараторила, почти не соображая, что несу.

Я сделала небольшую паузу, вопросительно взглянув на Маринку и Наталью, и поняла, что они не готовы принимать участие в разговоре. Вот тут, наконец, и задала Маринке дельный вопрос:

– Кстати, почему Влад не явился на похороны? Ведь родственники, насколько я понимаю, не знали о нем как об одушевленном предмете твоего раздора с матерью?

Маринка окончательно сникла. Наташка зря удерживала ее в железных дружеских объятиях. Девица возила модным остроносым сапожком по светло-серому плиточному полу, оставляя на нем темные полосы, и всхлипывала, всей душой жалея себя. И только я решила отвлечь девушку от страданий, повторив содержание вопроса, как она промямлила:

– Откуда я знаю, где Влад? Его и на работе не было. Всю ночь трезвонили – спать не давали. Утром тоже не приходил.

Я ахнула, как мне самой показалось тихо. Но и Наталья, и Маринка неожиданно вздрогнули и с напряжением посмотрели на меня, ожидая разъяснений. Наверное, это было не совсем тихо. Нервно поправила на Наташке угол шейного платочка, в меру сил изуродовав ее внешний вид, и спросила у Нэнси:

– Значит, вчера вечером Влад ездил не за тобой? И не ты по телефону просила его приехать?

Теперь уже мы с Наташкой смотрели на Маринку, открывшую от удивления рот.

– А зачем мне ему звонить? Он знал, что меня в десять вечера привезут домой. Позже он не разрешал. Ровно в десять, если его не было дома, всегда звонил на домашний телефон. Только вчера звонка не было…

Меня слегка затрясло. Пришлось набрать полную грудь воздуха и до момента выдоха убедить себя прекратить панику… Убедила! Голос слегка дрожал, но зубы уже не лязгали.

– Марина, – медленно, чтобы не сорваться на крик, начала я, – тебе крупно повезло. Мы не поедем к тебе сегодня в гости.

Девица заметно обрадовалась и украдкой посмотрела на часы.

– Наталья Николаевна запишет тебе наши номера телефонов, а мы запишем твой… Если тебе что-то покажется странным в окружающей обстановке или в поведении знакомых… Впрочем, незнакомых людей тоже – немедленно звони нам. Думаю, тебе особо бояться нечего, но лучше пока посидеть дома… Да! Не вздумай навещать маму. Хотя это предостережение излишне. Тебе наверняка такое и в голову не приходило. Если появится Влад, пусть немедленно с нами свяжется… Наталья! Запиши номер его телефона. Вчера в спешке об этом забыли…

С поминок мы с подругой ушли по-английски – не прощаясь. Правда, недалеко, за угол дома, в котором располагался ресторан. Устроились так, чтобы подъезд к нему, а также вход и выход контролировались. Идеальное место парковки, чтобы не привлекать внимания посторонних. Немного испуганная Наташка поинтересовалась только одним:

– Мы в засаде или ловушке?

Получив разъяснение, что в засаде, успокоилась и выключила двигатель:

– Не фига даром бензин лопать, – заявила она «Ставриде». – Засада легко может обернуться ловушкой. – И развернулась ко мне: – Я так понимаю, покойный Эдик глаза открыл не только себе, но и тебе? Ты в туалетной комнате столько всего наговорила, что просто теряюсь в догадках, когда на тебя снизошло озарение? И ради кого, мы, в конце концов, тут заседаем?

Я кое-как привела мысли в порядок и передала русский вариант телефонного разговора Маринки на английском языке. Правильный вывод по поводу абонента Наташка сделала сразу:

– Так он, козел, иностранец! Не иначе как Нэнси нацелилась выскочить за него замуж и укатить куда-нибудь в Африку, крокодилов пасти.

– Почему в Африку?

– Потому! При слове «иностранец» у меня перед глазами постоянно возникает Российский университет Дружбы народов. А как только возникнет, сразу заполняю его африканцами. Ну и остальным места не остается. Ты лучше скажи… Ой, даже не знаю, что меня больше интересует… Ладно, про Влада я сама догадалась: навешал нам вчера стриптизер лапши на уши про встречу с Маринкой и удрал. А разговаривал он с сообщником. Как ты его своим вопросом по поводу ночной прогулки к Милке прижучила! Аж растерялся. Эдика наверняка он молотком тюкнул… – Наташка захлебнулась собственным предположением и долго откашливалась, после чего тоненьким, не своим голосом протянула: – Ирка-а-а, неужели Милка сама всю эту комедию затеяла? И сообщник Влада, фактически сообщница, – Людмила Станиславовна?

– Обалдела? Милке не веришь? Она, между прочим, в прединфарктном состоянии…

– Сейчас за деньги по спецзаказу любой болезнью переболеешь. Смотри, что получается: Милку поместили в больницу в понедельник. Значит, ЭКГ сделали сразу же и сразу же поставили диагноз. Тогда какого лешего решительно ограничили посещаемость только со среды, а?

Я призадумалась.

– Вот то-то и оно! – Наташка заерзала на сиденье, стараясь застегнуть дубленку. В машине стало холодновато.

– Да, но мы прошмыгнули за взятку, – нерешительно возразила я. – Что мешало другим посетителям сделать то же самое?

– Ну ты с кем споришь? К тяжелым больным ни за какую взятку не прорвешься. Ладно, охранники при входе, но есть ведь еще и медсестры в отделении… Хотя если вспомнить наш с тобой полезный опыт… И все равно остаюсь при своем мнении. А то, что мои выводы правильные, доказывает еще тот факт, что между Владом и Маринкой нет интимных отношений. Помнишь, как она залепила: «Он мне не разрешает задерживаться после десяти!» Прямо отец родной! Не во гнев покойному Эдику сказано. Пусть себе покоится с миром в очереди на кремацию. – Наташка истово перекрестилась. Я подумала и тоже перекрестилась.

– Продолжаем разговор, – будничным голосом заявила подруга. – Что, если я с самого начала была права? Милка сама заварила эту комедию с потусторонними упреками собственной мамаши. Лешка, кстати, обещал выкроить время, поехать с нами и отыскать весь этот механизм в сборе… Мы обеспечивали ей алиби в убийстве. Влад вроде как тоже ни при чем – никто и не подозревал об их преступной связи… Ир, а что, если Эдика тюкнули случайно, а?

– Как это случайно можно несколько раз долбануть человека по голове молотком? Ты хочешь сказать, что кто-то среди ночи метил по гвоздю, да спутал шляпку с головой Эдика?

– Ты меня просто из себя выводишь своей бестолковостью! Имелось в виду, что хотели устранить кого-то другого… Мама дорогая! Почему бы, например, не устранить сиделку?

– Почему именно сиделку? И за что?

– А почему сразу ко мне с претензиями: за что-о? И кого ты вместо нее предлагаешь?

– Ну-у-у… я не знаю. Может… Эдика? Его все равно уже устранили.

– Да? А-а-а. Ну да!.. Ну нет!!! Что ты меня путаешь?

– Дорогая моя, в твоей цепи рассуждений есть одно слабое звено: метель! Если бы не она, мы уехали бы в воскресенье, так и не успев обеспечить Милочке алиби.

Наташкины подозрения мне мешали. Полностью необоснованными назвать их было нельзя, хотя очень непонятно, зачем именно Милочке заманивать Эдика к себе в новостройку, чтобы убить. У меня сложилось мнение, что каждый из них давно жил своей собственной жизнью, не испытывая друг к другу дикой ненависти.

Наташка вздохнула:

– Нет, придется Милку оправдать. Хотя бы частично. Не могу думать о ней как о соучастнице убийства. Давай поговорим на эту тему позднее… Во, блин, коз-зел! Видела?

Еще бы не видеть! Чуть не двинув нашу «Ставриду» боком, по соседству лихо притормозила какая-то темная иномарка с потушенными фарами. Наташка решительно открыла окно, собираясь рассказать водителю прошлое, настоящее, а заодно уж и предсказать отсутствие у него светлого будущего, но я вовремя дернула ее за рукав – из освещенного разноцветными лампочками входа в ресторан выбежала Марина и, невзирая на гололед, быстро засеменила к машине. Мы дружно пригнулись. Только услышав шум отъезжающей машины, я осторожно приподняла голову. А Наташку заклинило. И все эта непомерно толстая дубленка! До сих пор удивляюсь, как подруга ухитрилась втиснуться в ней за руль.

Все планы на преследование машины, увезшей Маринку в неизвестном направлении, рухнули.

– Я честно предупредила заранее, что наша засада может обернуться ловушкой! – заявила подруга, переводя дыхание. – Эк меня засосало! И раз уж мы стоим без дела, давай попробуем позвонить Владу и сиделке.

Оба номера не отвечали – были отключены. Интуиция молчала, и я почему-то подумала, что они уже и не ответят. Догадка требовала осмысления, и у меня невольно вырвалось:

– Боюсь, что с Владом случилась большая неприятность. Может быть, самая большая в жизни. Когда выпадают из жизненной колеи. А сиделка…

Наташка, едва тронувшаяся с места, хотела нажать на тормоз, чтобы спокойно подумать над моим высказыванием, не выезжая на большую дорогу, да вместо тормоза нажала на газ. Машина взревела, бешено скакнула, как необъезженная лошадь, сквозь рев до меня донесся Наташкин крик: «Держите меня все!!!», истошный женский крик и яростный собачий лай. «Ставрида» мгновенно умерила прыть и, взлягнув для порядка еще раз, резко остановилась.

За окном в полный голос надрывались женщина с таксой. С испугу было не разобрать, кто из них что гавкал. Наташка достойно ответить не могла – собиралась с силами. А я вообще была занята – пыталась приладить на место оторванную мной крышку «бардачка» и одновременно удивлялась, почему мне вообще пришло в голову посчитать ее «спасательным кругом»? Тем временем количество ругающих нас голосов удвоилось – добавился мужчина с овчаркой. Достойнее всех вела себя овчарка. Время от времени поглядывая на хозяина, она веско, с рычанием подгавкивала, а не брехала безостановочно, как такса. Впрочем, мужчина тоже не сыпал бесконечными оскорблениями, как хозяйка таксы. Четко отделяя одно слово от другого, пояснил, что баба за рулем – истребитель-бомбардировщик: если не обстреляет, так бомбами закидает. Чтобы наверняка.

Тут Наташка сразу созрела для отпора, отобрала у меня крышку «бардачка» и, обмахиваясь ею, как веером, проорала в окно контрдовод. Напомнила о статистике – она, родимая, точно знает, что транспортных происшествий на совести женщин гораздо меньше, чем на совести мужчин.

– Впрочем, – добавила она весомо, – совесть и мужчина понятия не совместимые в одном флаконе.

Овчарка склонила умную голову на бок и с интересом посмотрела на Наташку. Наверное, в прошлой жизни она была женщиной и кое-что помнит о мужчинах из собственного печального опыта.

Мужчина хохотнул:

– Вот уж вы, бабы, точно совестливые! Как и ваша статистика! Устроите на дороге аварийную ситуацию и даже не заметите, как сзади десять мужиков перебьются.

– А не надо пить за рулем! – сообщила на прощанье Наташка и, шваркнув крышку «бардачка» на заднее сиденье, красиво тронулась с места. Метров через десять-пятнадцать плавно остановилась рядом с мусорными контейнерами.

– Пусть теперь митингуют, пока собаки не описаются на месте. Надо бы в бачок водички долить с шампунем, погода мерзопакостная. Сейчас все стекло грязью залепит, – деловито сказала она, вылезая из машины. Хотела уже закрыть дверь, но опять сунулась внутрь: – Ирка, а не слабо мы встряхнулись, если даже крышка от «бардачка» отскочила!

Наташка вернулась очень тихая и без тосола. А главное, и не думала ехать. Наверное, до нее, наконец, дошел весь трагизм ситуации с несчастной крышкой. Я, как могла, попыталась сгладить неприятный момент, клятвенно пообещав, что буду блюсти содержимое «бардачка» в целости и сохранности, собственными руками предохраняя от потерь. Хотя, честно говоря, ничего ценного там не было. Если не считать карты Москвы и Московской области, расписания движения пригородных поездов с Павелецкого вокзала, пачки бумажных носовых платков и пары косметических средств для тараканов. Год назад в нашем доме выборочно, по желанию заказчика, морили этих всеядных насекомых. Застигнутые врасплох, они спешно побросали комфортные гнезда и разбежались осваивать целину. Мы с Наташкой предусмотрительно заранее прикупили средства для борьбы с тараканьим нашествием, но к нам они почему-то не прибыли. Скорее всего, из суеверия: не понравился номер нашего этажа – тринадцатый. Зато вольготно устроились у Зинаиды – соседки с шестого этажа, муж которой регулярно спаивал их по ночам. Тайком от самой Зинаиды. Пить в одиночку не хотелось – это, как он считал, признак алкоголизма. А с тараканьим коллективом было оправдано – все не в одиночку. Застав однажды ночью теплую компанию за столом, Зинка подняла хай и клятвенно пообещала уморить всех тараканов во главе с рассадником. Обещание принялась выполнять прямо с утра. Мы столкнулись с ней, спешащей на рынок за действенным средством против Колькиных собутыльников, прямо в лифте. В нем же и поднялись назад, решив, что наши дела могут и подождать, а вот Зинкино решительное наступление на пьянство – ни в коей мере! Передав ей купленные мной аэрозоли, судя по аннотации, с радикальным убойным средством против тараканов, тихо радовались будущему семейному благополучию в семье Зинаиды. Наташкины два баллончика на всякий случай оставили себе – а вдруг!