Текст книги "Тени. Что чувствуешь, когда тебе ломают жизнь?"

Глава 11

Хенси лежала на кровати, отрешённо смотря в сторону окна, изредка моргая. Сегодня был первый день, когда, после пробуждения, её на стали вновь возвращать в царство Морфея. Может быть, эскулапам надоело тратить на неё дорогостоящие препараты, может быть, они сочли, что теперь девушка в силах справиться сама – вот только, почему она так решили – вопрос. А, может быть, Хенси просто повела себя спокойно, что заставило людей в белых халатах несколько расслабиться.

Хенси не знала ответа, ей было всё равно. В нос настырно проникал аромат сладких цветов, что источали огромные букеты. Макей, узнав, что девушка пришла в себя, примчался прямиком из кровати, прикупив по дороге цветов, сладостей, каких-то игрушек – всего того, что призвано радовать человека. Повод для этого был весомый – помимо того, что девушка наконец-то была в сознании, у неё был день рождения. Вчера был, и Хенси проспала его, как просыпала и двое суток до него. Любой семнадцатилетний подросток расстроился бы, пропусти он столь важный день, долгожданный праздник, но девушке было всё равно.

Она была даже рада, что проспала свой день, потому что настроение её едва ли можно было назвать праздничным. Даже самый глупый человек не мог бы так ошибиться. А, проведя этот день во сне, Хенси хотя бы не проплакала его…

Тяжело вздохнув, девушка медленно перевернулась набок, подтягивая колени к груди. Её тело всё ещё болело – уже не так, как прежде, но ощущения были весьма отчётливыми, что мешало ей полностью погрузиться в свои мысли, убежать от реальности в спасительный мир грёз.

Пытаясь думать о чём угодно, девушка вновь и вновь закрывала глаза, надеясь заснуть, но предательница память настырно пыталась добить девушку, прогоняя перед её глазами воспоминания о том страшном дне, едва она закрывала веки. Эта боль, эти чувства были хуже всего того, что происходило с её телом, потому что раны заживут, и пусть даже останутся шрамы, но они побледнеют со временем. Надежды же на то, что память станет бледнее и слабее не было. Слишком яркими были эти воспоминания, слишком едко они впитались в психику нежного создания, прожигая в полотне её сознания огромные дыры с рваными краями.

Хенси больше не чувствовала себя собой. Она не чувствовала себя живой и, хоть Макей и врачи говорили, что всё будет хорошо – она не верила. Она не хотела верить. Зачем? В чём смысл будущего, если тебе оно не нужно?

Порой, Хенси корила себя за подобные мысли, но быстро остывала. Что-то внутри неё сломалось, умерло, и тот внутренний голос, что был вечным советником и учителем замолчал навсегда, оставляя девушку наедине со своими ошибками и чувством вины. Вопреки здравому смыслу, она чувствовала себя виноватой. Виноватой в том, что так глупо поверила Морицу, доверилась, пошла за ним, добровольно заходя в капкан, заплывая, как рыбка в сети.

– Если бы я его не любила, – то и дело повторяла про себя девушка, – этого бы всего не было. Я бы никогда не пошла с ним, не пошла за ним. Я бы никогда ему не поверила. Но влюбленные, увы, глупы! Глупы и слепы, как же я могла не видеть всего того, что могло меня уберечь?

Хенси прогоняла эти мысли в своей голове раз за разом, и от этого становилось ещё хуже, ещё горше, потому что быть жертвой – ужасно, быть жертвой того, кого любишь – унизительно и отвратительно, быть жертвой того, кого любишь и кому сам поверил, дав ему волю – невыносимо.

Это съедало Хенси изнутри, выжирало и выжигало, оставляя на месте бойкой, светлой души лишь мёртвое пепелище, по которому ледяной ветер гонял прах тех самых бабочек, что закрыли ей глаза своими крыльями в тот самый день.

Больше не было ни любви, ни веры, ни надежды. Больше не было ничего, и, может быть, врачи и Макей правы – всё наладиться, но Хенси не могла в это верить. Быть может, просто нужно время, а, может быть…

Девушка резко мотнула головой, зажмуривая глаза, отгоняя прочь мысли. Нет, как бы не было сложно, она должна справиться, она должна хотя бы сделать вид, что она всё ещё жива. Она должна справиться хотя бы ради родителей, ради матери и Макея, ведь они так истово верят, что всё будет хорошо… Как она может их подвести?

А боль… Боль пройдёт. Наверное, пройдёт. Она никогда не сможет затихнуть полностью, но, быть может, она сможет научиться жить с этим и не обращать внимания на шёпот мыслей, что упрямо убеждает её ещё раз заглянуть на тот самый пустырь, в тот самый день…

Вновь перевернувшись, Хенси сжала зубы, чтобы не застонать – боль внутри и снаружи тела была всё ещё очень сильной, а обезболивающие препараты ей почти перестали колоть. Все рассчитывали на то, что молодой организм сможет справиться. И, может быть, организм и сможет, но душа, душа…

Дни шли, бесконечной чередой тянулись перед глазами, совершенно не отличаясь друг от друга. Каждое утро приходил Макей и сидел с Хенси до обеда, каждый день были какие-то бесконечные процедуры и осмотры, разговоры с врачами, к которым Хенси уже даже не прислушивалась – они были настолько однотипны, что включенность разума не требовалась для ответа.

Каждый раз, когда отчим, попрощавшись, покидал её палату, Хенси с облегчением выдыхала. Каждый раз она ложилась, сворачиваясь клубочком, и начинала беззвучно плакать, душа себя подушкой, чтобы вездесущий медперсонал не обратил внимания на странные звуки. Она давилась слезами, промачивая подушку, размазывая по ней сопли и слюну от задушенных криков. Она выглядела уродливо и отвратительно, низко, растоптано, сломано. В такие моменты – моменты слабины, она позволяла выглядеть себе так, как выглядела её душа. Она позволяла раскрыться своему панцирю, растягивала свой спасительный хрупкий мирок до размеров палаты и вновь сужала его, забивалась обратно в раковину, когда у дверей палаты слышались шаги медсестры, что извечно натянуто-дружелюбным тоном приглашала девушку на процедуры.

Первые семь дней Хенси не разрешали даже садиться. С восьмого дня её нахождения в больнице ей разрешили принимать сидячее положение, но ходить на процедуры самостоятельно ей всё ещё нельзя было – и теперь каждый день за ней приходила медсестра, прикатывая с собой инвалидное кресло. Это было ужасно – в семнадцать лет сидеть в инвалидной коляске, имея здоровые руки и ноги. Это было унизительно, конечно, не так, как водные процедуры вне ванной комнаты, которые проводил низший медперсонал, но приятного было тоже мало.

Услышав шаги за дверью, Хенси, отработанными и быстрыми движениями вытерла лицо подушкой, перевернула её сухой стороной кверху, высморкалась в салфетки, что прятала под подушкой, и бросила использованное бумажное изделие в ящик светло-голубой прикроватной тумбочки. Буквально через мгновение дверь открылась и, катя перед собой коляску, в палату вошла молоденькая медсестра.

– Новенькая, – подумала про себя Хенси, – раньше я её не видела. – посмотрев на медсестру ничего не выражающим взглядом, девушка поправила подушку и встала, оставаясь около кровати и ожидая, когда к ней подкатят кресло.

– Скоро тебе уже можно будет ходить самой, – ободряюще сказала молоденькая женщина, катя Хенси по коридору. Она, как и многие другие, пыталась помочь девушке, но получалось слабо. Хенси даже не ответила ей, лишь слабо кивнув в ответ и вновь погружаясь в свои мысли. – Всё будет хорошо, ты молодая ещё, всё заживёт…

Даже сама Хенси не успела понять, как это произошло. В ответ на слова молоденькой медсестры у девушки внутри вспыхнуло что-то такое, что не должно вспыхивать в голове нормальных людей. Её сознание словно погасло на эти секунды, она ничего не видела и не чувствовала, кроме острой злости, переходящей в ярость.

Вскочив с коляски, девушка со всей силы пихнула медсестру в грудь, от чего та отшатнулась на несколько шагов, едва не падая, испуганно и часто моргая. Хенси не узнавала себя, она сама себя боялась, зло сверкая глазами.

– Хенси, что ты делаешь? – как-то совладав с растерянностью, спросила медсестра, протягивая к девушке руку. – Хенси, ты меня слышишь? – состояние девушки начинало пугать, она стояла, не моргая, отрицательно мотая головой и медленно отступая назад. – Хенси, вернись в кресло, прошу тебя. – стараясь говорить спокойно, вновь обратилась к девушке медсестра.

– Нет, – едва слышно ответила Хенси, продолжая медленно пятиться. – Нет! – закричала она, сгибаясь пополам от боли в животе, что вновь накрыла её, когда помутнение отпустило и сознание прояснилось. – Нет! – продолжая кричать, Хенси развернулась и, буксуя подошвами тапочек по начищенному белому полу, побежала прочь.

Внутри всё скрутило в тугую спираль, она задыхалась, плача, громко всхлипывая, утирая нос тыльной стороной ладони. Она хотела убежать куда-то далеко, но ноги привели её в собственную палату. Вбежав в помещение, девушка оглядела помещение лихорадочно горящим взглядом. Новая волна чего-то непонятного накрыла её, и Хенси, не моргая, уставилась на букет, принесенный Макеем позавчера. Белые и бледно-розовые цветы, наполненные соком, наполненные жизнь, стояли в высокой вазе. Глаза девушки расширились, когда, отделяясь от цветка, на пол упал лепесток.

– Ложь… – прошептала Хенси, продолжая застывшим взглядом смотреть на букет. – Ложь… Ложь! – надрывно и высоко закричала она, вгоняя ногти в ладони. – Ложь! Ложь! – девушка отшатнулась к двери, а через мгновение, услышав шаги за дверью, бросилась к тумбочке, хватая с неё вазу и бросаясь к окну.

Дверь распахнулась, в палату вошла всё та же напуганная медсестра и доктор, которого она позвала. Не оборачиваясь, девушка продолжила своё дело, распахивая ставни и швыряя в окно букет. Через секунду снизу раздался треск и звон стекла, приглушённые шумом машин и гулом её собственной крови в ушах.

– Ложь… – вновь повторила Хенси. – Они мертвы, мертвы, как и я… – закрыв глаза, девушка села на пол, закрывая лицо ладонями и начиная плакать, сбито твердя: – Простите меня, простите, простите, простите, я не хотела… Я не могу, не могу…

Врач, взяв Хенси под руки, поднял её и повёл в сторону кровати, опуская на неё, придерживая, на всякий случай. Девушка уже не пыталась бежать или сопротивляться, продолжая лишь отрывисто шептать:

– Простите, простите, простите, простите, простите… Я не хочу, не хочу, не хочу…

– Звони в психиатрическое отделение, – коротко бросил доктор медсестре, продолжая придерживать за плечо часто вздрагивающую в своих рыданиях Хенси, – кажется, мы что-то упустили…

Глава 12

– Хенси так будет лучше.

– Вы думаете? – Макей поднял глаза на эскулапа, эти две фразы повторялись уже раз в пятый, и мужчина никак не мог согласиться до конца. – Мне кажется…

– Мистер Литтл, – перебил мужчину врач, – так будет лучше, поверьте мне.

– Но это же… Это же психбольница?

– Нет, мистер, – доктор покачал головой, слишком долгий диалог начал его утомлять, – мы всего лишь хотим перевести вашу дочь в психиатрическое отделение. Это – не больница, – интонационно подчеркнул доктор. – Понимаете ли, произошедшее сегодня – лишь единичный эпизод, но, поймите меня, мы не можем оставить это без внимания. У жертв насилия часто проявляется подобное – агрессия, в том числе и самоагрессия. Мистер Литтл, мы опасаемся, что Хенси может причинить себе вред, именно поэтому её стоит перевести в психиатрическое отделение. Поверьте мне, ваша дочь даже не заметит разницы: там нет мягких стен и привязывать к кровати её никто не станет, – Макей слабо улыбнулся, – но там она будет находиться под постоянным присмотром. И, что не менее важно, там её будут окружать профессионалы, которые лучше, чем я или мои коллеги, смогут оказать ей помощь. – доктор замолчал и посмотрел на Макея, который смотрел куда-то в пол. – Мистер Литтл, – вновь обратился к мужчине врач, поняв, что первый не заговорит сам, – вы согласны? Мистер Литтл?

– Да, я вас слышу, – отозвался мужчина и запустил пятерню в волосы, взъерошивая их.

– Я не могу вас заставить подписать соглашение о переводе, но, как специалист, я настоятельно рекомендую вам это сделать. – мужчина посмотрел на Макея, поджав губы. Его жест выражал внутреннее раздражение несговорчивостью мужчины. – Хенси и так пришлось нелегко, а, если учесть то, что произошло с её матерью…

– Я ей ничего не сказал, – перебил врача Макей.

– Не могу судить – правильно вы поступили или же нет, – мягко отозвался доктор. – Но, рано или поздно, вам придётся рассказать ей всё. И тогда будет лучше, если рядом с ней будут люди, способные оказать квалифицированную помощь. Она может решить, что это её вина.

– Я постараюсь скрывать это так долго, как будет возможно, – ответил Макей, продолжая смотреть в пол. Его рука то и дело тянулась к карману, в котором лежали сигареты, он всеми силами держался, чтобы не попросить закурить прямо здесь. – Может быть, мне и не придётся ничего говорить… Симона поправиться и всё будет хорошо.

– Это ваш выбор, мистер, – ответил доктор, всеми фибрами души надеясь, что разговор вот-вот закончится. Сегодня у его брата был юбилей и отец девушки бесстыдно задерживал его, не зная об этом. – Так вы подпишите разрешение?

Макей поднял на настырного эскулапа потускневший от пережитого и покрасневший от постоянного недосыпа взгляд. Мужчина в белом халате едва слышно постукивал пальцами по столу, выдавая своё нетерпение. Вздохнув, Макей ответил:

– Да, я подпишу. – врач не смог сдержать лёгкой победной улыбки и тут же поспешил исправить положение:

– Я рад, что вы сделали правильный выбор, – он поспешил протянуть мужчине соглашение и ручку, – поверьте, ей так будет лучше.

– Наверное, – ответил Макей, не читая написанного в соглашении и чиркая кривоватую роспись, – только, прошу вас, – он задержал взгляд на враче, смотря ему прямо в глаза, – не нужно делать из неё психически больную или неуравновешенную.

– Мистер Литтл, можете быть уверены – Хенси даже не узнает о том, что будет проходить дальнейшее лечение в психиатрическом отделении.

– Надеюсь, – ответил Макей, вставая и похлопывая себя по карманам. – Если вы позволите, я зайду к дочери?

– Конечно, мистер, – не смотря на мужчину отозвался врач, собирая какие-то бумаги в кожаный портфель.

– Спасибо.

В это время Хенси находилась в своей палате. Успокоительный укол всё ещё действовал, разжижая мысли, это было очень странное ощущение – ты всё видишь и ощущаешь, но тебе настолько всё равно, как не может быть нормальному здоровому человеку. В голове была какая-то жижа, и даже немолодая медсестра, которую оставили, чтобы присматривать за Хенси, не вызывала в девушке никаких эмоций.

Седоватая женщина читала какую-то книгу, отрывая от неё взгляд примерно раз в пол часа, смотря на оглушенную успокоительным девушку, и вновь возвращаясь к чтению. Единственным чувством Хенси сейчас было желание посетить туалет, но даже этого она не делала, потому что тело было будто ватным, а воля настолько ослабла, что её не хватало даже на такое элементарное действие.

Когда дверь в её палату отворилась, Хенси даже не повернула головы, продолжая смотреть безучастным взглядом на обложку детектива, выполненную в тёмных тонах. Макей, пройдя несколько шагов, остановился. Безучастность дочери, её отрешённый и даже туповатый взгляд рвали его сердце на части. Даже знание того, что виной тому успокоительные препараты не помогали, ему было невероятно паршиво на душе. А ещё он чувствовал необъяснимую вину за то, что отправляет дочь в психбольницу. Что бы там не говорил врач – психушка – она везде психушка, как её не назови. Он только лишь пытался верить в то, что девушка, как и сказал доктор, не поймёт того, куда попала. Странно было думать о том, что взрослый адекватный человек может не сориентироваться в пространстве, но надежда была. В конце концов, Макею показали палату, куда должна переехать Хенси, провели по отделению, и мужчина отметил, что оно действительно не так уж и похоже на психиатрическую больницу.

– Так будет лучше, – успокаивал себя Макей, подходя к кровати, на которой лежала Хенси, и покашливая, обращая на себя внимание. – Так будет лучше.

Запоздало повернув голову в сторону отчима, Хенси едва заметно кивнула, спрашивая, что случилось?

– Хенси, дорогая, – мужчине показалось, что он сразу же начал не правильно. Замолчав, он сел на край кровати и взял девушку за руку. – Хенси, малышка…

– Не называй меня так. – блеклым тоном ответила Хенси. Так странно было не чувствовать эмоции, а обдумывать их. Но, если бы не успокоительное, у неё бы случилась новая истерика, слишком живы ещё были воспоминания.

– Подержите нашу малышку, а то бойкая сильно…

Малышка, малышка, малышка, малышка…

– Извини, – виновато отозвался Макей, толком не понимая, в чём провинился, – тебе не нравится это слово?

– Не нравится, – безэмоционально ответила девушка, смотря куда-то в стену. – Просто, никогда не называй меня так. Никогда.

– Хорошо, – ответил Макей, вновь беря девушку за руку. – Я не знал, извини.

– Ты что-то хотел?

– Да, – ответил мужчина и прикусил губу. – Хенси, тебя переводят в другую палату.

– Зачем? – так же бесстрастно спросила девушка.

– Она более комфортная.

– Я бы предпочла вернуться домой.

– Скоро, Хенси, скоро… – мужчина не знал этого на самом деле, но ему не хотелось разочаровывать дочь. – Скоро ты вернёшься домой, но пока тебе нужно оставаться здесь. Хенси, как ты к этому относишься?

– А как я могу относиться к этому? Никому не нравятся больницы, – ответила девушка, после чего замолчала, а потом зачем-то добавила: – Тут ужасно кормят.

Макей улыбнулся, услышав эти слова. Собственно, этого Хенси и добивалась. Пусть лучше отец думает, что ей не нравится здесь из-за еды, строгих больничных правил, да чего угодно! Она же не может сказать правды – того, что ей одинаково невыносимо везде, потому что проблема не в месте, а внутри неё, а от себя не убежишь, даже если бежать всю жизнь.

Единственное, что на самом деле влекло её домой, это – мать. Хенси находилась в больнице уже более двух недель и за всё это время мать ни разу её не навестила. Макей говорил, что Симона заболела и потому не приходит, девушка понимала всё и, как могла, сочувствовала матери, но всё равно каждый раз, когда видела отчима, спрашивала про неё, надеясь, что они пришли вместе.

– Макей? – услышав нотки эмоций в блеклом голосе девушки, мужчина оживился.

– Да, дорогая?

– Как там мама? – девушка, победив слабость, повернулась и даже чуть присела, чтобы лучше видеть отца. Это было сделано так не вовремя, потому что меньше всего Макею сейчас хотелось смотреть дочери в глаза. Но, собравшись, он смог совладать с собой и ответил:

– Средне, дорогая, горло всё ещё очень болит и опухло, она вообще не разговаривает.

– Жаль, я бы хоть позвонила ей…

– А ещё на днях она отравилась, ничего страшного, но приятного мало, – мужчина выдавил улыбку, которую на которую Хенси едва заметно ответила. – Сама понимаешь – то полоскание горла, то унитаз. – Хенси улыбнулась уже сильнее, пусть эти слова и не были особо приятными, но они были такими живыми, такими наполненными действиями, что девушка не могла не отозваться. Здесь – в больнице, ей так не хватало тех самых эмоций и действий, которые люди в своей повседневной жизни даже не замечают.

– Пап?

– Да?

– А ты можешь купить мне тетрадь или листы и ручку? Я хочу написать маме письмо, – Хенси вновь улыбнулась, что не очень ровно получалось из-за слишком расслабленных лицевых мышц, и села, – она же сможет прочитать?

– Конечно, дорогая.

– Купишь это завтра, когда будешь ехать ко мне?

– Давай, я лучше куплю сегодня? Вернусь домой и сразу передам ей?

– Это было бы здорово, Макей, – ответила девушка, вновь ложась.

– Хорошо, – кивнул мужчина, – тогда, давай я сейчас помогу тебе с переездом, а потом сбегаю в магазин? – девушка одобрительно кивнула и вздрогнула, оборачиваясь в сторону звука. Пожилая медсестра задремала и книга, выскользнув из её рук, громыхнула толстым переплётом об пол.

– Тьфу ты, – улыбнулся Макей, который тоже вздрогнул от грохота, – пора лечиться, нервнобольным становлюсь. – девушка прикрыла глаза и, покачав головой, ответила:

– Если даже весь мир сойдёт с ума, то останется один здравомыслящий человек – ты.

– Нет, не согласен, – приняв серьёзное выражение лица, ответил Макей. – Одному мне будет скучно, оставайся и ты?

– Постараюсь, – тихо отозвалась Хенси, её начинало клонить в сон, хотя было всего семь часов вечера. В этой больнице её внутренние часы совсем сбились.

Дверь палаты вновь открылась и в неё вошёл, недалеко отходя от порога, врач, сменивший предыдущего, с которым разговаривал Макей. Помявшись с секунду на месте, мужчина обратился к отцу и дочери:

– Мистер Литтл, палата готова, мы можем забрать Хенси? – не ответив мужчине, Макей посмотрел на дочь, лицо которой несильно скривилось, выражая отношение к этой затее.

– Нет, – отозвался Макей, – вы можете забрать вещи.

– А ваша дочь? – удивился врач.

– А ей я сам займусь, – ответил Макей, переключая внимание на Хенси, аккуратно убирая с неё одеяло. – Капитан, вы готовы? Нам пора выдвигаться в путь. – девушка не ответила, но не стала сопротивляться, когда Макей протянул к ней ладони и взял на руки.

По взгляду эскулапа было видно, что он не одобряет подобной затеи, но выражать этого он не стал, отходя в сторону и пропуская мужчину с дочерью на руках. Достаточно быстро доставив девушку в нужную палату, мужчина склонился и аккуратно ссадил дочь на кровать. Сразу же обтянув задравшуюся майку, которая оголила живот с бледными, но ещё заметными следами насилия, Хенси потянулась к покрывалу.

– Давай, я? – спросил Макей и, не дожидаясь ответа, аккуратно накрыл девушку по грудь. – Удобно?

– Да.

– Тогда, полежите, капитан, отдохните. Миссия была сложна и выполнена успешно, – Макею было сложно шутить в подобной ситуации, но он видел, что в глазах его дочери что-то отзывается на его слова и он не мог молчать. – А ваш генерал отправиться за наградой, по рукам?

– По рукам, – едва слышно ответила Хенси, чуть поворачиваясь и едва заметно морщась – действие успокоительных и отупляющих препаратов начало заканчиваться. – Идите, генерал, – выдавила из себя девушка. Кивнув, Макей ещё раз взял падчерицу за руку, погладив по сухой и холодной коже на тыльной стороне ладони.

– Я быстро, – добавил Макей и покинул палату.

– Если бы все мужчины были хоть на пятую часть такие, как мой отчим, – думала Хенси, глядя на дверь, – таких, как я не было бы вообще.

Мужчина вернулся быстро, передавая девушке набор специальной бумаги для письма, ручки и целую кучу конвертов.

– А конверты зачем? – удивлённо спросила Хенси, разглядывая стопку.

– Чтобы было совсем красиво, – улыбнулся Макей, подмигивая.

– Хорошо. Тогда, я сейчас напишу и отдам тебе, хорошо?

– Хорошо, – кивнул мужчина и полез в карман, в котором начал разрываться мобильный телефон. – Кто там ещё? – подумал он, вглядываясь в экран, но, рассмотрев номер, быстро поднял трубку. – Аллё?

– Здравствуйте, мистер Литтл, – отозвался голос в трубке, – это лечащий врач вашей супруги.

– Да, я узнал вас, – нервно ответил мужчина, боясь, что дочь может услышать голос звонящего и узнать о настоящем состоянии матери. Стараясь выглядеть спокойно, Макей посмотрел на Хенси, которая, согнувшись, начала писать послание матери. – Так что вы хотели? – опомнился мужчина, пропустивший слова врача из-за того, что смотрел на дочь.

– Я хотел сообщить вам, что у Симоны Литтл вновь случился приступ…

– Что? – выдохнул Макей и тут же прокашлялся, меняя интонацию, чтобы не выдать себя перед дочерью. – Что?

– Мы бы хотели, чтобы вы приехали…

– Я в больнице.

– Если сможете, приходите, ваша супруга звала вас.

– Да-да, – Макей пытался говорить так, словно разговаривает с каким-то знакомым и, одновременно, так, чтобы врач его понял, – хорошо, я буду. Скоро буду.

– Мы будем ждать, мистер Литтл. – Макей зачем-то кивнул и отклонил вызов, поворачиваясь к Хенси и с облегчением отмечая, что девушка поглощена письмом, что-то усердно выводя на бумаге. – Хенси? – мужчина подошёл к ней и сел, прокашлялся, выпрямляя спину. – Капитан? – девушка подняла взгляд, вопросительно смотря на отчима. – К сожалению, не все мои сослуживцы так же примерно работают, как вы. Особенно, это касается некоторых, вы позволите мне покинуть вас и отправиться на помощь коллеге?

– Тебя вызвали на работу?

– Да.

– Ладно… Макей, ты сможешь подождать пять минут? Я допишу и отдам тебе письмо, я очень хочу, чтобы мама скорее ответила мне.

– Да, конечно, – улыбнулся мужчина, – я подожду. Уверен, Симона будет счастлива увидеть письмо от тебя, странно, что ей самой в голову не пришло подобное… – мужчина пытался гнать от себя мысли об ухудшающемся состоянии любимой супруги и придерживаться версии, уготованной для дочери, он пытался сам поверить в это.

Заглянув под руки дочери, он разобрал в её неровном почерке слова о любви, вопросы о здоровье и прочее, что могло волновать девочку, уже две недели не видевшую мать. Макей грустно улыбнулся и тут же мысленно шикнул на себя, запрещая себе грустить и поддаваться унынию.

– Всё, – сказала Хенси, складывая листок пополам и вкладывая его в конверт. Убрав с лица волосы, девушка обнажила лоб, который пересекал яркий, ещё совсем свежий шрам. Если остальные следы произошедшего были скрыты от глаз одеждой, то этот шрам был почти всегда на виду, напоминая о том дне. Макей стиснул зубы и сжал кулаки, пряча руки. В его голове крутились мысли о том, что он самолично бы свернул шеи тем ублюдкам, что сотворили такое с его девочкой, что отправили его любимую жену в больницу. Но он ничего не знал о них, а Хенси упрямо молчала. Он понимал, что ей неприятно вспоминать произошедшее, он же не знал, что она не на секунду не забывала их лиц и имён, он же не знал, что это были не какие-нибудь незнакомые уроды, а люди, с которыми его дочь училась вместе так много лет.

– А подписать? – спросил мужчина, когда девушка протянула ему конверт.

– Точно… – быстро чиркнув на белизне бумаги имя и дату, она вновь протянула ему конверт. – Скажи маме, чтобы не тянула с ответом. Я понимаю, что ей плохо, но мне очень нужно поговорить с ней, хотя бы так.

– Хорошо, – кивнул Макей. – Думаю, Симона сама будет счастлива отвечать тебе со скоростью метеора, как бы нам не пришлось нанимать почтальона специально для вашей переписки.

– Надеюсь, в скором времени мамино горло пройдёт и мы сможем общаться хотя бы по телефону, – ответила Хенси, ложась. Подоткнув и поправив одеяло на падчерице, Макей кивнул и встал.

– Пока, дорогая, до завтра. – он легко помахал рукой, а потом склонился и поцеловал девушку в лоб. – Я завтра приду, как обычно. – девушка кивнула и прикрыла глаза, с усилием разлепляя их вновь. Не став более донимать девушку, Макей покинул её палату, сразу же заходя в комнату для персонала и сообщая о том, что он уходит и его дочь остаётся в палате одна.