Текст книги "Тени. Что чувствуешь, когда тебе ломают жизнь?"

Глава 14

Дни тянулись один за другим, с периодичностью в две недели Хенси возвращалась в палату для буйных, где проводила дни и ночи в полубессознательном, оглушённом состоянии. Девушка сама выбирала это – слишком уж отвратительно однообразна была жизнь в этих унылых стенах, настолько отвратительна, что даже попадание в буйное отделение виделась чем-то, вроде смены обстановки и отпуска.

Отметив, что девушка не проявляет никакой положительной динамики, врачи, как говорится, махнули на неё рукой. Её перестали возвращать в нормальную палату и теперь она всегда лежала в палате с мягкими стенами, без окон.

Не видя солнечного света уже четыре месяца, девушка потерялась во времени и, если бы не та самая медсестра, похожая на ангела, Хенси бы окончательно двинулась умом, уйдя в себя настолько глубоко, что вернуться стало бы практически невозможным.

Но было и маленькое улучшение в состоянии девушки – она перестала думать о смерти. Точнее, о смерти она думала, но перестала строить планы о том, как убить себя. Тому было две причины: невозможность самоубийства среди мягких стен и полного отсутствия того, чем можно нанести себе хоть какой-то вред; вторая причина крылась в том, что Хенси поняла, что, каждая такая попытка будет продлевать её ужасный «отпуск» в этих стенах минимум на два месяца, а ей этого совсем не хотелось.

Хенси почти свыклась с мыслью о том, что родные забыли о ней, забросили её и оставили гнить в этой лечебнице для психов, доживая остатки молодых лет и медленно превращаясь в одну их них. Иногда Хенси даже начинала ненавидеть родителей за это – за то, что бросили её здесь, но потом это прошло. Время заставляет ко всему привыкнуть, и даже к тому, что ты не нужен тем, кто обещал всегда быть рядом.

Как бы ужасно это не было, но Хенси поняла, что единственный способ выйти отсюда – доказать врачам, что она здорова. К сожалению, пока, даже полностью выздоровев, девушка не могла покинуть этих стен – никто не выпишет несовершеннолетнюю пациентку без согласия родителей, но до того момента, когда Хенси должно было исполниться восемнадцать, делая её полноправной хозяйкой своей жизни, оставалось не так уж и много – всего два месяца.

Это Хенси тоже узнала от той самой медсестры-блондинки, потому что сама девушка никак не могла следить за временем. Узнав, что сейчас конец февраля и зима доживает свои последние дни, Хенси выдохнула – оставалось совсем чуть-чуть и она выйдет отсюда, выйдет. Она была уверена в этом.

Конечно, у девушки не было совершенно никаких мыслей о том, как же она будет жить, но это её мало интересовало. Она решила, что сразу же, как выйдет отсюда, пойдёт работать, согласиться даже на самую грязную и унизительную работу, чтобы иметь возможность зарабатывать на жизнь. Порой, её охватывала грусть, когда она вспоминала о своих мечтах, о том, как грезила престижной работой кардиохирурга, но, какой бы больной Хенси не была, она отдавала себе отчёт в том, что ни одна больница не откроет перед ней свои двери, с её-то «багажом», даже, если она переступит через себя и окончит эту чёртову школу.

Мечты девушки, точно так же, как и её жизнь, медленно и уверенно накрывались медным тазом, который постепенно превращался в цинковый купол – гроб, похоронивший под собой всё то, что было когда-то её жизнью.

Всё летело ко всем чертям, но это почти перестало волновать девушку, у неё была только одна цель – выйти отсюда и попытаться жить.

– Жить, – думала Хенси, глядя в стену, – глупое слово, но, может быть, у меня с ним ещё что-нибудь получится…

Было утро, примерно десять, вот-вот должна была прийти медсестра, имени которой Хенси так и не спросила, она продолжала называть блондинку – ангелом, подчёркивая это ироничной интонацией. Но блондинка не обижалась, не зная истории девушки, она, тем не менее, сочувствовала ей, пытаясь помочь и хоть как-то скрасить её будни.

Но время шло, приблизился обед, а затем и ланч, а медсестра так и не появилась в палате Хенси. Ворочаясь, пытаясь делать вид, что она никого не ждёт Хенси, тем не менее, периодически поглядывала на дверь с маленьким зарешеченным окном. У Хенси не было возможности следить за временем, но, когда её начало клонить в сон, что логически говорило о наступлении ночи или даже раннего утра, девушка резким движением откинула одеяло, забираясь в измятую постель, и крикнула в сторону двери:

– Ну и пошла ты! Мне же лучше, что никто меня трогать не будет! – после этого Хенси зло глянула в тёмный глаз камеры, что днём и ночью фиксировал каждое движение больной, и свернулась калачиком, пытаясь заснуть. Внутри кипела какая-то странная обида, перемешанная со злостью и разочарованием. Запрещая себе плакать, кусая губы, Хенси уговаривала себя заснуть. Не то, чтобы сон спасал Хенси, служил ей лекарством, нет, каждый её сон был кошмаром, но иным, нежели реальность, а это уже какое-никакое разнообразие.

На следующий день история повторилась, и через день, и через два. На третий день, когда голод стал слишком сильным, а правда слишком очевидной, Хенси подошла к тяжёлой двери и позвонила. В этой больнице царствовала система не вмешательства, как её окрестила Хенси, смысл её был в том, что если больной не хочет покидать своей палаты, никто его не будет заставлять. Все палаты для буйных были оснащены камерами, что круглосуточно следили за пациентами и врачи могли сами решать – нуждается больной в принудительной помощи или же нет. Если больной не хотел ходить в столовую или принимать душ – это было его правом, врачи вмешивались лишь в том случае, когда отказ больного от благ начинал ухудшать его состояние.

Не желая вновь оказываться в этом отвратительном положении, когда тебя кормят с ложки какой-то вязкой дрянью и не позволяют самостоятельно проводить гигиенические процедуры и даже посещать туалет, Хенси нажала на кнопку звонка и попросила её выпустить, сказала, что голодна. Она не знала, время ли сейчас для приёма пищи, но это было не важно – если сейчас не предусмотрен никакой приём пищи, врачи просто запомнят её и выпустят в обед, ужин или что там ещё будет следующим.

Слишком долго подумав, человек на том конце связи всё же ответил, что сейчас как раз время обеда и Хенси может пройти в столовую. Конечно, самостоятельно дойти до обеденного зала ей никто не разрешил, проводя её под конвоем из двух крепких и угрюмых санитаров, которые, подобно боевым псам, были готовы броситься на взбунтовавшегося пациента и скрутить его.

Не имея желания шутить с этими бугаями, девушка спокойно и покорно дошла до столовой, покорно держа руки за спиной так, чтобы они их видели.

Хенси уже успела отвыкнуть от этого места, от какого-то затхлого воздуха, в котором было намешано столько запахов, что вычленить какой-то один было практически невозможным, от чрезмерно упитанной женщины на раздаче, у которой были маленькие добрые глаза, но годы специфической работы сделали своё, и кроме глаз более ничего не выражало её отношения к окружающему.

Взяв свой поднос и заняв место за свободным столиком, Хенси зачерпнула ложкой какую-то кашу, которая выглядела так же серо и уныло, как и всё в этом заведении. Безэмоционально поглощая пищу, смотря куда-то перед собой, девушка вновь вспомнила об ангеле – медсестре, которая была последним, что связывало девушку с внешним миром. Всеми силами Хенси пыталась убедить себя в том, что ей будет лучше от того, что улыбчивая медсестра больше не приходит и не докучает.

И у девушки это почти получилось. Только когда пошла вторая неделя полного вакуума, Хенси поняла, позволила себе понять, что ей было хорошо в обществе этой чрезмерно позитивной девушки с выбеленными волосами. Хенси каждый раз горько усмехалась, думая о том, что оказывается, даже в том состоянии, в котором она пребывает, ей есть, что терять.

Вначале своего заточения в больнице у Хенси был Макей, мама, надежда на скорое выздоровление, пусть шаткие, но мечты. Потом что-то случилось с матерью – она будто ушла из её жизни, так и не отозвавшись ни на один призыв, ни на один отчаянный крик о помощи. Потом жизнь отняла у неё Макея, который, став каким-то странным, начал приходить всё реже и реже, пока не исчез совсем. Следующей жертвой палача по имени – жизнь стала надежда на выздоровление, её Хенси потеряла после того происшествия с медсестрой и почти удавшимся суицидом. А мечты… Мечты постепенно умирали на протяжении всего этого времени, незаметно и тихо, их мерно убивали предыдущие пункты, пока совсем ничего не осталось, пока внутри не осталась звенящая пустота.

Глава 15

– Хенси Литтл, к вам пришли, – сообщила дежурная медсестра, врываясь в палату к девушке. Хенси, подняв глаза, вопросительно посмотрела на женщину средних лет, но та, проигнорировав это, показала кому-то рукой, чтобы вошёл в палату. Хенси закатила, глаза предвкушая очередной неинтересный разговор с кем-то из эскулапов, но в палату вошёл Макей.

Удивлённо распахнув глаза, девушка несколько раз моргнула, чтобы убедиться в реальности увиденного, но отчим никуда не пропадал, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь подойди ближе и как-то виновато глядя на девушку исподлобья.

Девушка, столько времени держащая обиду на бросивших её родителей, стремительно забывала обо всё. Она смотрела на отчима, который так сильно изменился, что, быть может, увидь она его в толпе, она бы и не узнала его. Статный и красивый мужчина, уважаемый профессор больше не был похож на себя: осунувшийся, похудевший килограмм на пятнадцать, с тенями недосыпа и нездорового образа жизни под глазами.

Уверенно встав, Хенси подошла к отчиму и, ничего не сказав, принюхалась, она так отчаянно боялась, что родной человек вновь пришёл к ней под градусом, но Макей был трезв. Убедившись в этом Хенси, не говоря ни слова, обняла его. Не сразу позволив себе ответить, мужчина тоже обнял дочь, сжимая её в своих объятиях и прижимая к себе. На его глазах выступили слёзы, она давно уже отметил, что становится тряпкой, шмыгнув носом, мужчина прикрыл глаза.

– Почему ты не приходил ко мне так долго? – не отпуская отца, спросила Хенси, глядя куда-то в стену за его спиной. – Мне было очень плохо здесь…

– Прости, родная… Прости меня, – ответил Макей, делая над собой усилие и заглядывая падчерице в глаза. – Я не мог иначе, прости…

– Наверное, у вас с мамой были причины на то, чтобы держать меня здесь, – ответила Хенси, возвращаясь к кровати и садясь. Отходя, она не заметила той боли, что проскользнула в глазах отчима при упоминании о Симоне.

– Как ты себя чувствуешь? – взяв себя в руки, спросил мужчина, тоже подходя к кровати и садясь. Хенси пожала плечами, переводя взгляд куда-то на стену и прикусывая губу.

– Я почти привыкла ничего не чувствовать, – наконец ответила девушка.

– Это звучит ужасно…

– Совсем нет, – совершенно спокойно ответила Хенси, – ничего лучше, чем боль. – она перевела взгляд на отчима. – Как вы с мамой живёте? – мужчина сжал в кулаке простынь, опуская взгляд. – Наверное, не очень, – продолжила Хенси. – Макей, прости, но ты ужасно выглядишь.

– Я знаю, – отозвался мужчина, продолжая смотреть в пол, а затем резко поднимая взгляд. – Давай, ты сама посмотришь, как мы живём?

– В смысле? – девушка так долго ждала прихода отчима, так долго была в полной изоляции, что разучилась понимать некоторые простые вещи. – В смысле… – уже утвердительно повторила Хенси, не веря своим ушам.

– Да, Хенси, – Макей постарался улыбнуться, но вышло кривовато и убого, – если ты не против, я заберу тебя домой.

– Ты с ума сошёл? – взвизгнула девушка так высоко, что сама удивилась. – Макей, я уже и не мечтала о том, что вы заберёте меня! Когда? Когда?

– Сегодня, – кивнул Макей, видя оживление дочери, – сейчас же. Я поговорил с врачами, они не против. Подожди всего лишь полчаса, максимум – час, и мы отправимся домой.

– Обещаешь? – спросила девушка, сверля отчима взглядом и сжимая его ладонь.

– Обещаю, – кивнул мужчина.

Он не обманул дочь, уладив все бумажные вопросы, собрав вещи, они покинули здание больницы. Когда свежий и влажный воздух ранней весны коснулся лица и волос девушки, проник в лёгкие, у неё закружилась голова.

– Свобода… – прошептала Хенси, изо всех сил вдыхая и задерживая свежий воздух внутри себя. – Макей, господи, ты даже не представляешь себе, как долго я этого ждала…

– Представляю, Хенси, – ответил мужчина, обнимая дочь за плечи.

Девушка подняла на мужчину суровый взгляд, ей казалось странным и глупым его утверждение о том, что он её понимает. Никто, не прошедший через этот ад, не в состоянии понять даже десятой части того, что пережила Хенси за прошедшие десять месяцев. Но она не стала говорить об этом, ей не хотелось сориться, она мечтала лишь о том, чтобы вернуться домой, обнять мать и попытаться забыть обо всём том, что произошло.

Глава 16

Зайдя в дом, Хенси всеми силами гнала от себя мысли о том, что её родной дом, её гнёздышко, теперь отдалённо напоминало жилое место: слой пыли, который Макей кое-где стёр, но победить его полностью одинокому мужчине не удалось; грязная посуда, на которую мерно капала вода из текущего крана; и отчётливый, едкий запах сигарет – пепельниц или окурков нигде не было видно, но этот запах настолько въелся в стены, что девушку начало слегка мутить.

Раз за разом обводя пространство взглядом, Хенси пыталась оправдать запустение чем угодно: занятостью родителей, их ленью и ещё миллионом причин, она отчаянно гнала от себя какие-то страшные мысли, что пытались проникнуть в её душу, сжимая её ледяными тисками.

– Пап, – на выдохе спросила Хенси, – что происходит?

– Всё в порядке, дорогая, – заучено ответил отчим, садясь на диван.

– Почему… – она запнулась. – Извини, но… почему наш дом в таком состоянии? Папа, где мама?

– Хенси, – мужчина сложил руки в замке, делаясь серьёзным и даже чуть хмурым, – мне тяжело было следить за домом в одиночку, а позволить себе домработницу я не мог, – ответил мужчина, проигнорировав вторую часть вопроса падчерицы.

– А… – в голове девушки крутилось слишком много вопросов, ей с трудом удавалось сконцентрироваться на одном из них. – А что с твоей работой? Неужели тебя тоже сократили, как маму?

– Нет, дорогая, – ответил мужчина, но едва девушка успела облегчённо вздохнуть, как её надежды рухнули, – меня уволили.

– За что? – спросила она и тут же добавила, смотря куда-то перед собой. – За пьянство?

– Да, – честно ответил мужчина, он не видел смысла врать, слишком уж долго он жил во лжи.

– Они не смогли это терпеть… – Хенси продолжала смотреть куда-то перед собой. – Почему же ты пил? Почему ты пьёшь?!

– Не вини меня, Хенси, я не мог иначе, – ответил мужчина. Повышенные интонации дочери, её непонимание задевали его, она смотрела на него, как на какого-то алкаша, слабого человека, но он не был таким, он верил, что не был. Ему хотелось оправдаться или даже накричать в ответ, сказать правду, выплюнуть её, но он понимал, что не имеет на это морального права.

– Где мама? – тон девушки резко переменился, она в упор смотрела на отчима, её глаза были спокойными, но там – на дне, плескалась отчётливая тревога, похожая на грязную трясину.

– Хенси, она…

– Где мама? – вновь повторила девушка, словно не слыша отчима.

– Её нет.

– В смысле? – воздух как-то внезапно закончился и злость отступила, но только для того, чтобы вернуться через мгновение с новой силой. – Где мама?! – Хенси начала кричать. – Где моя мама, Макей? Что у вас тут произошло?! Где она, где?! Я хочу её видеть!

– Она ушла, – ответил мужчина, чернеющий с каждым словом дочери.

– Я так и знала, – всхлипнула девушка. – Это ты виноват! Ты со своим алкоголизмом, ты разочаровал её! Ты обещал быть опорой, а сам… Ты подвёл её!

– Ты не права, Хенси, – мужчина всеми силами держался, чтобы не сорваться, но руки его уже начали мелко дрожать.

– Я права, Макей, – слова девушки звучали холодно и незнакомо. Мужчина смотрел на свою девочку и не мог понять, куда подевалось то нежное и светлое создание, неужели, он больше никогда не увидит её?

– Пошли, – резко сказал мужчина, вставая и направляясь к выходу.

– Что?

– Одевайся, Хенси, мы едем к маме.

– И я останусь с ней, если ты не перестанешь так себя вести, – ответила девушка, даже не понимая, как больно делает отцу. – Запомни, Макей, – говорила она тоном надзирателя, – алкоголь разрушает жизни.

– Пошли, – коротко бросил мужчина, сжимая зубы. Слова дочери о том, что она останется с матерью холодили его душу, вызывая желание взвыть, закричать, рвать на себе волосы, но он держался. Держался из последних сил, сжимая руль до белых костяшек.

Дорога была долгой, но Хенси ни о чём не спрашивала, она была обижена на отчима и даже не смотрела на него, впиваясь взглядом в деревья, дома и прочие элементы серого весеннего пейзажа, проносящиеся за стеклом. Макей не включал радио, напряженная гудящая тишина давила на уши, а в купе с отвратительным запахом табака, которым пропитался весь салон автомобиля, она оказывала некий дурманящий эффект, загоняла в транс.

Глубоко вдохнув, девушка закрыла глаза и тут же утёрла дорожки слёз, оставившие на щеках влажные следы. Её душила обида, почему-то, этот автомобиль приносил столько боли. Такая мелочь… Такая мелочь, как изменившийся в салоне запах заставляла лёгкие девушки гореть от боли и сдерживаемой обиды. Раньше в это машине всегда так знакомо пахло апельсинами и корицей – Симона всегда следила за тем, чтобы флакончик с ароматом был полон. Это был такой тёплый и родной запах, а теперь… Теперь от него не осталось даже следа, его заменил едкий запах крепких сигарет, который разъедал глаза и лёгкие.

– Сколько же всего изменилось, пока меня не было? – думала Хенси, прислонившись головой к холодному стеклу и следя за пейзажем, который становился всё более скудным. Было очевидно, что отец везёт её куда-то за город. – Наверное, – думала Хенси, – мама переехала. Никто не захочет жить с алкоголиком… – мотнув головой и слегка ударившись лбом об стекло, Хенси зажмурилась и вновь открыла глаза, мысленно ругая себя. – Ты дура, Хенси, дура, – корила себя девушка, – твоему отцу плохо, а ты его добиваешь. Точно, поговорю с матерью, попробую убедить её, что нужно вернуться, попробовать наладить жизнь. Ведь они были так счастливы, у них непременно всё получится. В конце концов, теперь я дома. Я пойду работать, так что, пусть небольшие деньги, но у нас будут, а там Макей возьмёт себя в руки, перестанет пить. Мы вновь заживём, как раньше…

– Приехали, – объявил Макей, слишком резко тормозя у каких-то ворот. – Пошли, Хенси. – кивнул, девушка покинула автомобиль, бегло осматривая место их назначения.

– Кладбище? – удивлённо спросила Хенси, оборачиваясь на Макея, ожидая объяснений, но мужчина не ответил, взяв её за руку и коротко повторив:

– Пошли.

Они долго ходили, петляли между бесконечными рядами могил, надгробий и крестов. Первое время девушка просто смотрела вперёд, каждый раз думая, что они вот-вот выйдут с кладбища и окажутся у дома её матери.

– Да, – думала Хенси, когда они сворачивали очередной раз, – странное место мама выбрала для покупки дома… Наверное, около кладбища жильё просто дешевле…

Поняв, что их прогулка затягивается, девушка начала рассматривать надгробия, сперва без особого интереса, бегло, но потом она начала всё сильнее и внимательнее вглядываться в эти застывшие во времени лица. Они были разные: молодые и совсем старики, свежие могилы и те, которым было уже полвека.

Когда они в очередной раз свернули, Хенси немного отстала – её внимание привлекла одна из могил. Подойдя к чёрной оградке, девушка смотрела на фотографию, на которой была изображена юная девушка. Русые волосы ниже плеч, голубые глаза, родинка на щеке и улыбка. Взгляд Хенси упал на дату рождения и смерти.

– Семнадцать лет, – прошептала Хенси, – всего семнадцать лет…

Эта девушка была так похожа на саму Хенси, хотя каких-то сходств она и не могла отметить. Они обе были, как говорят, из тех, в ком ничего особенного нет, но взгляд цепляется. Они были похожи: один тип внешности, один год рождения, только было одно но…

Хенси была жива, а эта девушка – нет. Отшатнувшись от могилы, словно её ударило током, Хенси, часто моргая, начала всматриваться в дату смерти этой девушки.

– 21 апреля 2007 года, – в третий раз прочитала Хенси. Её ладони сами собой сжались в кулаки.

Этот был тот самый день, когда она сама едва не умерла, когда над ней измывались, а потом бросили умирать, как собаку. Тот самый день, когда она просила сначала о пощаде, а потом ещё неистовей о смерти. Тот самый день… в котором она выжила, а эта девушка нет.

Хенси не знала и не могла узнать, что произошло с этой девушкой, что убило её – это было не важно. Смотря на лицо на фотографии, девушка сжимала и разжимала кулаки, чувствуя, как бежит кровь в венах, согревая руки. Она чувствовала себя живой, она вдруг поняла, что жива. Жива, просто жива.

Сейчас, стоя здесь и смотря на лицо своей одногодки, девушка гадала о том, молила ли она о жизни или просила смерти, хотела ли жить или это был её выбор? Разве это важно? Её нет. Нет и уже никогда не будет. Никогда.

– А я есть, – прошептала Хенси, пряча руки в карманы и продолжая смотреть на лицо на фотографии, – и я буду жить. Буду.

– Хенси? – оклик Макея заставил Хенси вздрогнуть и устремить взгляд вдаль, где стоял отчим. – Хенси, иди ко мне!

Ничего не отвечая, Хенси подошла к отчиму и, посмотрев на него как-то тепло, впервые за прошедший год, сказала:

– Макей, я люблю тебя, – брови отчима поползли вверх, он не смог сдержать удивления, – прости меня. – Хенси легко коснулась его ладони и пошла вперёд, продолжая говорить. – Знаешь, Макей, я кое-что поняла – я была ужасной эгоисткой, я ничего не видела и не слышала, ослепленная жалостью к себе. Но теперь я поняла. Макей, я не смогу забыть и простить всего, но я и не обязана этого делать. Я поняла, Макей, что… Что жизнь продолжается. И это – главное. У меня есть шанс…

Мужчина, шедший за дочерью, остановился, по его вискам скользнул холодный липкий пот ужаса. Его девочка решила жить, она нашла в себе силы, нашла веру, он поспешил… Как же он поспешил!

Он бросился вслед за Хенси, чтобы остановить её, но понял, что опоздал. Девушка замерла, смотря куда-то. Он не видел её лица – она стояла к нему спиной, но он знал, куда она смотрит. Сглотнув, мужчина подошёл к дочери, вставая у неё за спиной и заглядывая через плечо.

Не моргая, Хенси вглядывалась в надгробие с фотографией красивой и невозможно знакомой женщины, в её лёгкую улыбку, в имя и года жизни.

– Симона Литтл, – едва слышно прочитала Хенси, – 5 марта 1971 года – 8 мая 2007 года. Что за шутки? – вдруг взвизгнула девушка, резко оборачиваясь к отчиму. Её глаза бегали, а сердце глухо стучало в груди. – Макей, что за шутки?! Это вообще не смешно! – девушка кричала, совсем не заботясь о том, что кладбище требует почтения и тишины. – Макей?!!

– Это не шутки, – угрюмо ответил мужчина. – Хенси, прости, я не мог сказать тебе раньше… Я боялся, что тебе станет хуже от этого, – девушка начала медленно качать головой, отступая назад, – Хенси, прошу тебя, не вини меня и, главное, не вини себя. Хенси, так получилось….

– Нет! – надрывном криком перебила мужчину девушка, закрывая уши руками. – Нет-нет, ты врёшь! Это какой-то глупый, несмешной прикол! Макей, как ты можешь так шутить?

– Я не шучу, Хенси. Хенси, я бы никогда в жизни не стал так шутить, ты же знаешь, что Симона и ты – мои самые дорогие люди на всём белом свете, но теперь осталась только ты, Хенси… – он протянула к девушке руку, но она, отшатнулась, смотря на отчима каким-то безумным нечитаемым взглядом.

– Нет… – она вновь начала отрицательно качать головой, всё быстрее и быстрее. – Нет-нет! Макей, ты лжешь!

– Я не лгу, Хенси.

– Лжёшь! – мужчина вновь двинулся к девушке, намереваясь взять её за руку, попытаться успокоить, но она, резко развернувшись, бросилась прочь.

– Хенси, стой! Хенси!

Злоупотребление алкоголем и курением не прошли бесследно – куда Макею было угнаться за молодой девушкой, пусть даже ослабленной лечением токсичными психиатрическими препаратами. Мужчина уже составил в своей голове план по перехвату и поиску падчерицы, но, к его счастью, это всё ему не понадобилось – Хенси сидела на скамье из светлого камня, что располагалась у ворот кладбища.

Девушка смотрела куда-то перед собой и слегка покачивалась взад-вперёд. Это было едва заметно, но Макей, знающий, через что пришлось пройти девушке, понимал, что любое неосторожное слово или действие могут вернуть девушку в стены психиатрической больницы, которые она с такой радостью покидала.

Мужчина чувствовал себя сапёром, даже хуже – сапёр, в случае ошибки, теряет свою жизнь, Макей же, ошибившись, оступившись, мог потерять дочь, которая только начала оживать.

– Хенси, – говоря тихо и осторожно, Макей сел рядом и положил ладонь дочери на плечо, – ты как?

– Это не правда, – сказала Хенси.

– Правда, дорогая, – мужчина чувствовал себя палачом, он чувствовал себя паршиво, как никогда. – Прости меня и… И маму прости. – Хенси всхлипнула и спрятала лицо в ладонях, начиная дрожать всё сильнее.

– Когда это случилось? То есть… – девушка запнулась. – Как? Как, Макей?

– Хенси, дорогая, давай, я расскажу тебе обо всём позже? – она подняла на него полный боли и слёз взгляд. – Я не буду от тебя ничего скрывать, но… Но давай не будем форсировать события? Хенси, тебе нужно беречь себя…

– Зачем? – спросила девушка и тут же добавила, разгибаясь и смотря вперёд, в никуда. – Это из-за меня? – она посмотрела на отчима и тут же сама добавила, отвечая на свой вопрос. – Это из-за меня.

– Нет, Хенси, совсем нет…

– Я видела дату смерти, Макей, – девушка почти не моргала, её взгляд казался стеклянным. – Макей, она умерла из-за меня?

– Нет, Хенси, ты не права?

– Тогда, почему? – девушка повернулась, сверля отчима лихорадочным взглядом. – Почему могла умереть молодая и совершенно здоровая женщина? Почему, Макей? Почему? Молчишь? Молчи, я всё равно уже всё поняла. – Хенси встала, намереваясь уйти, но Макей остановил её, хватая за руку.

– Хенси, послушай меня…

– Я не хочу тебя слушать, я ничего не хочу слушать. Отпусти меня. – потребовала Хенси, но не сопротивлялась.

– Хенси… – мужчина вздохнул и достал из внутреннего кармана фляжку, отхлёбывая крепкий напиток. Едва уловимый запах алкоголя проник в ноздри девушки, заставляя её поморщиться. – Хенси… – вновь попытался сказать, но девушка перебила его:

– Дай мне, – она протянула ладонь, прося, а скорее требуя флягу.

– Хенси…

– Дай мне флягу, – чётко разделяя слова, повторила Хенси. Вздохнув, мужчина закрыл флягу и вложил её в ладонь дочери. У него больше не хватало сил и воли, чтобы противиться.

Получив флягу, девушка открутила крышечку и, не отрывая взгляда от отчима, сделала три больших глотка. Горло обожгло крепким алкоголем, ей захотелось закашлять, но она сдержалась, задерживая дыхание и зажмуривая глаза.

– Ты прав, – сказала девушка, возвращая отцу флягу, – так лучше. Так этот мир кажется не таким дерьмовым. – девушка вернулась на скамью. – А теперь, давай поговорим.

– Хорошо, – кивнул мужчина. Все планы и наработки разговора летели ко всем чертям, оставалось только импровизировать и говорить правду. – Хенси права, – думал мужчина, медленно подходя к лавке, – она уже не маленькая девочка, совсем не маленькая, она сможет понять. Может быть, она разозлится на меня, но, когда-нибудь, она поймёт меня. Поймёт… – сев, мужчина продолжил молчать, рука назойливо тянулась к пачке сигарет, лежащей в кармане.

– Кури, если хочешь, – сказала Хенси, даже не смотря на отчима. – Только, прошу тебя, не ври мне.

– Хорошо, Хенси, – кивнул отчим, доставая сигарету, – я буду говорить с тобой, как со взрослой…

– Лучше – говори со мной, как с нормальной, – перебила отчима девушка. – Никто ведь не подбирает слов, говоря с нормальными людьми? – девушка посмотрела на мужчину и продолжила, не дожидаясь ответа. – Никто. Потому что никто не боится, что у них случится приступ или срыв. Вот и ты не бойся. Я буду в порядке, я буду молодцом. Обещаю. – интонация девушки резко контрастировала с её словами о нормальности.

– Хорошо, – тяжело вздохнув, ответил Макей, продолжая крутить в руках незажжённую сигарету – ему, вопреки разрешению, было трудно курить в присутствии дочери. – Хорошо, – повторил он, – я скажу тебе всё.

Разговор получился долгим, слишком долгим. На улице успело потемнеть и значительно похолодать, а отец и дочь продолжали разговаривать, сидя около такого неподходящего для этого места – кладбища. Вопреки обещанию, Макей не сказал Хенси самого главного – того, отчего же умерла её мать, но он сказал кое-что другое. То, что заставляло его одновременно думать, что он поступает правильно и ощущать себя подлецом и предателем. Эта же новость, заставляющая Макея метаться и съедать себя сомнениями, несколько отвлекла Хенси от мыслей о маминой смерти. Совсем чуть-чуть, но Хенси переключилась, пытаясь осознать сказанное отчимом и попытаться представить, как это будет.

Слова Макея сулили новую перемену в жизни Хенси, и она не могла определиться, как она к этому относится. С одной стороны – ей самой было тяжело жить с отчимом, видеть его таким, но с другой – последний год не принёс ей ни одного позитивного изменения, что не позволяло ей видеть что-то светлое в новости о переезде.

– Что ж, – сказала Хенси, пряча руки в карманы и вытягивая озябшие ноги, – посмотрим, что из этого выйдет…

– Да, Хенси, – отчим слегка улыбнулся, радуясь, что дочь не устраивает истерик и вообще ведёт себя более, чем адекватно. – А сейчас – пошли домой?

– Да, хорошая идея… Я замёрзла.

Направляясь к машине, Хенси обернулась, вглядываясь в чёрное чрево кладбища.

– И, всё-таки, я не верю, – подумала Хенси, всматриваясь в темноту, – ты не могла меня оставить, мама. Я найду тебя, обещаю.

– Хенси, ты идёшь? – окликнул девушку отчим.

– Да, – отозвалась Хенси, последний раз оборачиваясь на кладбище и сжимая кулаки, – да…