Текст книги "Белое дело в России. 1920–122 гг."

Гораздо позднее (из-за типичных для времени гражданской войны перебоев со связью) о Врангеле и его правительстве узнали в САСШ, и там Бахметев также оценивал значение белого Крыма как некоего «государственного образования», стремящегося тем не менее к утверждению своего всероссийского статуса. Идеи создания российского «центра» за границей временно уступили место надеждам на сохранение этого «центра» в России. В письме Маклакову от 20 июля Бахметев писал: «Ваши письма и пересланные Струве документы явились для нас в значительной мере радостной и полной обещаний неожиданностью. Стремление Врангеля оградить часть территории для восстановления национального государственного центра более чем разумно… Я намерен всячески поддерживать Врангеля и его помощников и склонен полагать, что национальному делу в новой его фазе предстоит будущее. Не потому, что я жду чрезмерных военных успехов, а потому, что, с моей точки зрения, правильно заложены основы государственного восстановления. Лишь бы хватило мужества и веры не сойти с правильного пути и безжалостно гнать палкой никчемные и обветшалые элементы». Применительно к сотрудничеству с Польшей и другими иностранными государствами Бахметев говорил о необходимости гарантий соблюдения российских интересов, выразителем которых стал белый Юг: «Юг должен потребовать от союзников гарантии неприкосновенности русской территории и обусловить присоединение своих военных сил к общему выступлению подобной гарантией… Это коренное условие успеха и победы Европы над большевизмом вообще»[402]402
  «Совершенно лично и доверительно!» Б. А. Бахметев – В.А. Маклаков, переписка 1919–1951, т. 1. М., 2001, с. 129, 159–162, 208–209, 219, 222.


[Закрыть].

Перспективы «нового курса» Правительства Юга России поддерживались не только официальными диппредставительствами в Зарубежье, но и российской «общественностью», среди которой выделялась деятельность Комитета освобождения России в Англии и САСШ (его программные лозунги: «No Compromise with Bolshevism» и «Russia United and Free»). 4 сентября 1920 г. известным исследователем античности, академиком Российской академии наук и профессором Университета Висконсин М. И. Ростовцевым был составлен т. н. «Memorandum» (опубликован в «The New Russia» 12 октября 1920 г.), в котором перечислялись основания, необходимые для незамедлительной поддержки американской политической элитой белого Юга. В преамбуле документа отмечалось, что «вооруженная борьба против большевизма» является «единственным решением». «Мир с большевиками невозможен», так как «большевики не примут прямого и честного компромисса», который будет означать потерю ими власти. Снова подчеркивалась «мировая опасность» большевизма: «Даже временный триумф большевизма в России и признание большевистского правительства в качестве законной власти окажут значительную поддержку приверженцам военного коммунизма во всем мире, предоставят им материал для пропаганды своих идей и для укрепления своих рядов, что неизбежно приведет к большому числу вооруженных восстаний». Вывод Ростовцева был однозначен: «Возрождение России возможно только после того, как разрушенная власть большевиков будет заменена организованной силой», опирающейся на «моральную поддержку и соответствовать законным ожиданиям русских людей». Ростовцев выделял важнейшие принципы курса «правительства генерала Врангеля». Все они исходили из необходимости признания особого суверенного статуса белого Крыма. Военные действия были нужны не для «насильственной аннексии территорий», а для «защиты людей, которые не желают быть порабощенными большевистской тиранией». Те территории, которые оказывались «освобожденными от большевиков», основывались на принципах «демократического самоуправления, политической свободы и личной неприкосновенности, защиты частной собственности, прогрессивное трудовое законодательство, раздел крупного землевладения и распределение земли среди трудящегося населения на основе частной собственности, защита прав представителей различных национальностей и свобода вероисповеданий, никакой терпимости по отношению к борьбе одной части населения против другой». Государственное устройство основывалось на принципах «федерации», создания «политического организма, сложившегося на протяжении столетий политической эволюции и экономической необходимости». Подчеркивалась перспектива создания межгосударственных союзов против «всемирной опасности большевизма». Здесь наиболее перспективными партнерами признавались Польша и САСШ. Указывая на факт «воскрешения вооруженных сил из хаоса, которым сопровождался коллапс генерала Деникина», Ростовцев заявлял о «неистребимости антибольшевистских чувств в России», а также об «энергии и способности лидеров». Первоочередными мерами в этой ситуации академик признавал не только широкомасштабную поддержку вооружением и снаряжением, но и «оказание широкой гуманитарной помощи гражданскому населению в освобожденных районах», помощь беженцам из России и «поощрение предпринимателей, которые желали бы иметь экономические связи с Россией». Подобные заявления были призваны усилить «демократический» декорум власти в белом Крыму, содействовать признанию его суверенного статуса ведущими мировыми державами[403]403
  Ростовцев М. И. Политические статьи. СПб., 2002, с. 126–131.


[Закрыть].

Отношение самого Врангеля к дипломатическим представителям нельзя было бы назвать достаточно последовательным. 25 января 1920 г. о прекращении своих обязанностей в должности заместителя министра иностранных дел заявил Третьяков (по причине распада Российского правительства). При этом сохранялись полномочия Сазонова как министра иностранных дел. Сам Сазонов фактически продолжал осуществлять функции главы дипломатического ведомства и после ликвидации Российского правительства и назначения Баратова на пост главы МИДа в Южнорусском правительстве. 19 февраля 1920 г. Сазонов циркулярно уведомил диппредставителей о том, что Верховная всероссийская власть преемственно перешла от Колчака к Деникину, но указания по своей работе они по-прежнему должны будут получать от него лично. Врангелем было принято решение о сокращении расходов на содержание Русской Политической Делегации и иностранные представительства. И лишь 27 мая 1920 г., после прибытия в Париж Струве, Сазонов и формально, и фактически сложил свои полномочия, объявив в качестве преемника дуайена российского дипкорпуса, российского посла в Италии М. Н. Гирса. Прощальная телеграмма (№ 709 от 27 мая 1920 г.) российского министра иностранных дел, отправленная в диппредставительства, гласила: «По просьбе генерала Деникина и адмирала Колчака я с начала 1919 года в качестве Министра Иностранных Дел объединял деятельность наших заграничных учреждений соответственно целям воссоздания Единой, Великой России, к которым мы единодушно стремились. После сложения с себя власти Деникиным считаю нужным со своей стороны сложить с себя обязанности, которые я нес за истекший год. Выражая всем чинам Ведомства Иностранных Дел сердечную благодарность за их сотрудничество… от души желаю моим сослуживцам еще принести посильную помощь России, в возрождение которой я непоколебимо верю».

Гирс смог добиться от Врангеля и Струве признания своих полномочий в качестве руководителя российскими представительствами в Зарубежье и, в частности, права контролировать кадровую политику – должностные назначения во всех посольствах и консульствах России в Зарубежье. Кроме того, по новому формальному определению, «старшим лицом, объединяющим и направляющим деятельность всех без исключения Уполномоченных и Главноуполномоченных Генерала Врангеля за границей, является старший дипломатический представитель, каковым в данное время состоит г. Гирс». Но в отличие от посольских и консульских назначений, Главноуполномоченные не назначались Гирсом и не подчинялись ему непосредственно, а только «согласовывали свои действия с общей программой, указываемой Гирсом, на основании инструкций, получаемых от Правительства Юга России». Главноуполномоченные назначались приказами Врангеля и координировали деятельность «всех агентов за границей по своей специальности». В Париже таковыми являлись: Главноуполномоченный по военным делам генерал-лейтенант Е. К. Миллер, Главноуполномоченный по финансовым и торгово-промышленным вопросам, бывший директор Особой канцелярии Министерства финансов К.Е. фон Замен. Последнему, в свою очередь, подчинялись Уполномоченный по делам торговли и промышленности, председатель Правления Союза Русских Судовладельцев А. С. Остроградский, Уполномоченный по снабжению полковник А. К. Беляев и Уполномоченный по техническим вопросам генерал-лейтенант Э. К. Гермониус. Остроградский, Беляев и Гермониус составили Комитет по снабжению, «в котором получали разрешение все вопросы снабжения, как военного, так и гражданского характера, в зависимости от наличия средств. Задачи военного снабжения указывались военным Главноуполномоченным; когда Военный Главноуполномоченный в Лондоне, то он (Замен) председательствовал в Комитете при обсуждении вопросов военного снабжения». Как отмечал в юбилейной статье (по поводу 50-летия службы) Гирса князь Г. Трубецкой: «Защита интересов национальной России перешла в руки бывших дипломатических ее представителей. Эту работу в первом периоде возглавлял… С. Д. Сазонов. Его ближайшим сотрудником был М. Н. Гирс, который потом заменил его. Это был естественный преемник и продолжатель работы С. Д. Сазонова, вполне единомысленный с ним, к тому же М.Н. был старший представитель старой русской дипломатии. На его долю выпала тяжелая задача… – представлять перед иностранными правительствами подлинную национальную Россию, захваченную насильниками»[404]404
  ГА РФ. Ф. 5936. Оп.1. Д. 51. Л. 15–17; Г. Трубецкой. М. Н. Гирс // Россия и славянство, № 3, 15 декабря 1928 г.


[Закрыть].

Управление же иностранных сношений в Крыму фактически сосредоточилось на определении внешнеполитического курса врангелевского правительства и согласовании деятельности, передаче информации из Крыма в европейские представительства. При этом, по оценке Михайловского, «все важные политические акты, например ноты иностранным державам, если они составляются в Париже, должны быть предварительно просмотрены, а в иных случаях и подписаны обоими названными лицами (т. е. и Гирсом и Струве. – В.Ц.). Таким образом, Струве в административном отношении мог распоряжаться лишь севастопольским управлением иностранных дел, а оно было до смехотворного миниатюрно. Получался своеобразный кондоминиум Струве – Гирса и неслыханное доселе ограничение прав министра иностранных дел». Действительно, структура управления в Зарубежье оказалась в 1920 г. довольно сложной и требовала дальнейшей регламентации.

Разработанные в июле 1920 г. «Временное постановление о заграничном представительстве Главного Командования Вооруженными Силами Юга России» и «Временные Положения об отдельных учреждениях Русского заграничного представительства (за исключением Ближнего Востока)» определяли, что все официальные, официозные и неофициальные, частные российские миссии, представительства в Зарубежье обязаны координировать свои отношения с «иностранными правительствами по делам и вопросам, имеющим политическое значение… с главой местного Российского Дипломатического установления». В свою очередь, все представительства Главкома ВСЮР подчинялись старшему дипломатическому представителю России (т. е. Гирсу), «которому общие указания Главнокомандующего сообщаются начальником Управления Иностранных Сношений». Тем самым подтверждалась необходимость постоянной координации усилий, согласования действий, проводившихся врангелевским правительством не только на территории бывшей Российской Империи, но и в Зарубежье. Примечательно, что в отличие от 1919 г., когда информацией о положении в Белоруссии, Бессарабии, Закавказье, в Украинской Народной Республике ведала Политическая Канцелярия при Главкоме (поскольку эти регионы не считались «исключенными» из состава будущего Российского государства), летом – осенью 1920 г. проблемы, касавшиеся данных регионов, рассматривались уже в Управлении иностранных дел[405]405
  Там же, с. 184–185, 206; ГА РФ. Ф. 6851. Оп.1. Д. 57. Л. 87, 174–175; Ф. 5760. Оп.1. Д.2. Лл. 10, 14–16.


[Закрыть].

По оценке Врангеля, «с уходом Сазонова теряло смысл и дальнейшее существование пребывающей в Париже политической делегации, одним из членов которой являлся С. Д. Сазонов. Делегация эта под главенством бывшего председателя Временного правительства Г. Е. Львова и при участии ряда общественных деятелей выступала по вопросам нашей внешней политики, с протестами, записками и меморандумами, не имевшими, конечно, существенного значения. Я телеграфировал нашему послу в Париже, что в дальнейшем все сношения будут вестись только через него одного». Таким образом, статус Маклакова существенно вырос, и российское посольство в Париже стало тем самым потенциальным «центром» в Зарубежье, о котором рассуждал Бахметев. После же признания Францией правительства Врангеля «де-факто» парижское посольство уже и формально могло претендовать на выражение всероссийских интересов[406]406
  ГА РФ. Ф. 6851. Оп.1. Д. 57. Л. 328; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 29.


[Закрыть].

Правда, идея создания нового политического центра в Зарубежье, призванного обеспечить представительство российских интересов и разработку альтернативных политических программ, далеко не сразу утратила свою актуальность. По инициативе Г. Е. Львова и его ближайшего сотрудника В. В. Вырубова (бывшего управляющего делами Совещания в 1919 г.) предполагалось восстановление Русской Политической Делегации (или Политического Совещания). По мнению Вырубова, «это учреждение дало бы возможность Врангелю собрать необходимые общественные силы в Париже и создать хотя бы видимость поддержки его со стороны главных русских общественных течений». Следовало сохранить коалиционный характер Совещания (как и в 1919 г.) и персональное представительство. Новая «пятерка» могла бы включать в свой состав Львова, Гирса, Маклакова, Авксентьева и Милюкова. Другой проект предполагал создание при Русской Политической Делегации особой Временной Подготовительной Комиссии. В ее задачи входила «разработка вопросов, связанных с заключением мирных договоров». Состав Комиссии включал бы политический, военно-морской, экономический, финансовый и юридический (государственного и частного права) отделы. На них «возлагалось ближайшее изучение всех подлежащих их ведению вопросов и составление по ним письменных докладов», которые затем направлялись на утверждение Делегации.

Однако ни Струве, ни Врангель не поддержали данных проектов. Струве «предпочитал находиться в тесном союзе с военными и бюрократическими чинами при Врангеле, чем вступать в коалицию с парижскими общественными деятелями»[407]407
  Михайловский Г. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 490–493; ГА РФ. Ф. 5936. Оп.1. Д. 361. Лл. 21–23.


[Закрыть].

Завершило свою работу и Военное представительство Русских армий при союзном командовании. Врангелем было решено прекратить финансирование представительства, сохранив лишь систему военной агентуры, которая координировалась бы из Севастополя. В данном случае (в отличие от ситуации, при которой высшие дипломатические полномочия условно разделялись между Гирсом и Струве) решено было обойтись без посредничества единого представительства в Зарубежье, существовавшего еще с 1918 г. 31 мая 1920 г. в письме Струве глава представительства генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев высказывал недоумение по этому поводу, считая решение Врангеля неоправданным: «При состоявшемся настоящем решении Главного Командования Ю. Р. о замене Военного Представительства при Союзных Правительствах и Командовании только одной военной агентурой во Франции, – я считаю прежде всего нравственным долгом указать на некоторую непоследовательность в вопросах, которые требуют однообразного решения. В то время как в целях объединения работы Представительств Балканского полуострова учреждается Представительство в Константинополе, в то время как Послу в Париже поручается объединение деятельности дипломатических представителей Западной Европы, – в это же самое время возникает мысль об уничтожении Военного Представительства при Союзных Правительствах и Командовании в Париже». Сложность положения усугублялась также тем, что числившийся военным агентом во Франции генерал-майор граф Н. Н. Игнатьев держал себя достаточно независимо по отношению к белым правительствам и нередко игнорировал распоряжения Щербачева. В частности, Игнатьев отказался перечислить в ноябре 1919 г. в Омск остатки валютных сумм, еще в 1917 г. депонированных в Banque de France на его счет генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом, представлявших собой средства российской 2-й Особой бригады Салоникского фронта. Позднее Игнатьев перешел на службу к советской власти. Независимо от дальнейшей судьбы возглавляемого им представительства, Щербачев считал «безусловно необходимым» сохранение «центрального органа, который бы руководил, снабжал средствами, ориентировал в обстановке и давал бы задания по пропаганде необходимых нам идей заграницей и наконец распределял бы равномерно средства между военными агентурами». Таким центром «по удобству сношений вализами (дипломатическими шифрами. – В.Ц.) и телеграфной связи с Европой, конечно, является Париж, как центр политической жизни Европы». Особенно актуальными Щербачев считал проблемы «ведения переговоров с поляками по координации совместных действий против большевиков…, получение следовавшего нам по Версальскому договору от Германии военного имущества». Тем более актуальным для 1920 г. представлялось мнение Щербачева, что снабжение союзниками белых фронтов зависело не от «демократичности политических программ того или иного правительства, а исключительно от военных успехов, одерживаемых белыми армиями». В реальности «ликвидация» военного представительства затянулась, и 17 июля 1920 г. Щербачев запрашивал Струве о порядке передачи дел военной агентуре. Но и в этих условиях Щербачев продолжал выполнять прежние обязанности. В разгар боев под Варшавой он отправил Врангелю письмо от маршала Фоша, указывавшее Врангелю на важность незамедлительного «энергичного наступления» в Таврии для отвлечения на себя части советских войск. Правда, пересылая письмо, Щербачев сопроводил его личным мнением, в котором предостерегал Врангеля от излишних надежд на поддержку со стороны Франции и Польши и считал «противоречащим русским интересам» сотрудничество с польской армией. Но эти советы Главком не принял[408]408
  ГА РФ. Ф. 5936. Оп.1. Д. 51. Лл. 3–4, 6–7; Д. 364. Лл. 1, 5–6, 7, 12; Э.Г. фон Валь. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева. Таллинн, 1935, с. 152–153.


[Закрыть].

Что касается общих тенденций внешнеполитического курса в белом Крыму, то их направление сводилось прежде всего к определению взаимоотношений с «соседями», объективно требуемой «национальной политики». В мае 1920 г. многие российские диппредставители склонялись к идее создания в Крыму «суверенного русского государственного образования». Об этом, в частности, писал в телеграмме Сазонову (еще не «сдавшему дела») 17 мая 1920 г. поверенный в делах российского посольства в Лондоне Саблин (полный текст см. в приложении № 16). По его мнению, создание такого «образования» представлялось возможным на пути объединения Крыма с территорией «казачьей конфедерации (Дон, Терек, Кубань)». Следовало при этом обеспечить гарантии территориальной неприкосновенности данного союза со стороны союзников и «объявить эту территорию – на основании договорного соглашения союзников с большевиками – независимой и изъятой из-под претензий большевиков» (чему могли помочь англичане. – В.Ц.). Создание «русской Крымско-казачьей территории установит барьер между большевиками и младотурками и обеспечит спокойствие Кавказа и Северной Персии». С позиций же политико-правового статуса данное «государственное образование» следовало бы именовать «Крымско-казачьей федерацией» при «строго демократической» форме правления. Вместо вооруженного сопротивления советской власти Саблин предлагал установить и развивать экономические контакты белого Юга с сопредельными «государственными образованиями», что «тем самым способствовало бы разложению назревающего в настоящую минуту кольца окружения России – не Советской, а просто России – союзом враждебных «бордер статс» (то есть преодолеть негативные последствия создаваемого «санитарного кордона». – В.Ц.). Саблин не исключал даже возможности «формального соглашения… с Советской Россией для достижения этим путем необходимых ему практических выгод, подобно тому как это делали доселе Эстония, Латвия и другие, не впавшие из-за этого сами в большевизм». Создание из Крыма суверенного «государственного образования» позволило бы сделать «Крым и казачество… тем жизненным очагом национальной демократической России, откуда можно будет впоследствии и постепенно протягивать руку помощи великороссам»[409]409
  Из архива организаторов интервенции в России. // Исторический архив, № 6, 1961, с. 102–103.


[Закрыть].

К идее создания суверенного Крыма обращались даже летом 1920 г., накануне созываемого в Лондоне консультативного совещания представителей Прибалтийских республик и РСФСР. Из Константинополя Нератов запрашивал Струве о возможности «предложения решить вопрос о размежевании между Югом и Советской Россией плебисцитом населения, с гарантиями, которые признает Лига Наций… Признание за нами прав меньших, чем у каждого окраинного новообразования, ничем не оправдывается». Нельзя не признать идею такого завершения гражданской войны в России переводом конфликта в плоскость норм международного права совершенно невероятной. Ответ был вполне предсказуем: «Большевики отказываются признать самостоятельность Крыма»[410]410
  Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 31–32.


[Закрыть].

Как уже отмечалось, весной 1920 г. произошли серьезные перемены в отношении к Белому движению со стороны Великобритании, отказавшейся оказывать какую-либо поддержку Врангелю, кроме посредничества в заключении перемирия с Советской Россией. Хотя командующий британскими военно-морскими силами на Черном море адмирал Де-Робек сообщал, что ему предписано «не принимать участия ни в каких наступательных действиях, которые были бы предприняты против красных», но он мог бы «оказать помощь» Русской армии «в случае наступления красных на Крым». Гораздо большие надежды возлагались на Францию, заинтересованную в поддержке Польши в ее противостоянии с РСФСР и, таким образом, небезразличную к поддержке любых сил, способных стать объективными «союзниками» польской армии. Еще 17 апреля 1920 г. Маклаков телеграфировал в Крым о следующих, весьма благоприятных для Врангеля, условиях содействия ему со стороны Франции: «Французское правительство относится отрицательно к соглашению с большевиками. Никакого давления для сдачи Крыма не окажет. Не будет участвовать ни в какой подобной медиации, если бы другие ее предпринимали. Сочувствует мысли удержаться в Крыму и Таврической губернии. Считая большевизм главным врагом России, Французское правительство сочувствует продвижению поляков. Не допускает мысли о скрытой аннексии ими Приднепровья. Если создано было бы Украинское правительство, оно может быть признано только «де-факто»[411]411
  Трагедия казачества // Вольное казачество. Париж, № 238, 10 марта 1938 г., с. 7.


[Закрыть].

Активизация военных действий на советско-польском фронте и переход Русской армии в наступление из Крыма рассеяли представления о возможности создания суверенного «государственного образования» и снова поставили в дипломатическую «повестку дня» вопрос о широком антисоветском фронте, с Польшей и белым Крымом в качестве центральных звеньев. Правда, координация действий началась не сразу. В начале июня глава временной дипломатической миссии в Варшаве Г. Н. Кутепов доносил Гирсу о готовности Польши «начать переговоры о перемирии с Советской Россией из-за очевидных неудач на фронте»[412]412
  Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 5.


[Закрыть].

В этой ситуации сближение с Францией, оказывавшей непосредственную военно-политическую поддержку Польше, становилось неизбежным и для врангелевского правительства вполне оправданным. Переданное по дипломатическим каналам сообщение, полученное советником российского посольства в Париже Н. А. Базили в форме письма А. Мильерана от 10 августа 1920 г., гласило: «Принимая во внимание военные успехи и усиление правительства генерала Врангеля, а также его заверение относительно демократического характера его внутренней политики и верности прежним обязательствам России, французское правительство решило признать правительство генерала Врангеля фактическим правительством Юга России». Базили незамедлительно передал сообщение в Константинополь Нератову, откуда оно уже было передано Струве и Врангелю. В сопроводительной телеграмме отмечалось, что «начальник штаба Фоша генерал Дестикер получил инструкции войти в контакт с генералом Миллером для совместного выяснения условий поддержки, которую французское правительство готово оказать Правительству Юга России военным материалом». Но еще 7 июля Мильеран, выступая в Палате Депутатов, заявил, что «в Крыму образовалось настоящее Правительство, которое получило поддержку населения, проводя аграрную реформу, разделив земли между крестьянами, и которое в настоящее время подготовляет народное представительство». Но наиболее важным условием сотрудничества Мильеран ставил принцип международно-правовой преемственности: «признание обязательств, взятых на себя русскими Правительствами в отношении иностранных государств». Получив утвердительный ответ Врангеля, Мильеран поспешил сообщить Базили о принятом решении. Одновременно с этим из Лондона, где проходили переговоры с советской торгово-промышленной делегацией во главе с Л. Б. Красиным, был отозван французский коммерческий атташе Галгуэ. Базили не скрывал, что акт признания можно считать лишь началом перемен европейской политики в отношении Белого движения в 1920 г., и откровенно писал, что «как французское правительство искренно ни желает оказывать нам содействие, линия поведения его все же находится в зависимости от общей конъюнктуры взаимоотношений западных держав между собой и с большевиками. Поэтому необходимо использовать настоящий момент, чтобы постараться получить все, что возможно»[413]413
  Из архива организаторов гражданской войны и интервенции в Советской России // Исторический архив, № 6, 1961, с. 109; Ковалевский Н. Указ. соч., с. 8–9.


[Закрыть].

Ответное послание Врангеля Мильерану свидетельствовало о «горячей благодарности за драгоценную помощь», которую Франция соглашалась «оказать национальному русскому делу в минуту тягчайшего испытания, когда мы прилагаем все наши усилия к тому, чтобы осуществить нашу задачу восстановления России на основе великих принципов свободы и прогресса». Не менее многообещающим было выступление Врангеля при посещении 1-го Корниловского ударного полка 1 сентября 1920 г. совместно с аккредитованными в Крыму представителями иностранных военных миссий, печатных изданий и телеграфных агентств: «Я горячо приветствую нашу старую союзницу – Францию. Франция первая признала наше правительство. Это было первое драгоценное свидетельство твердой веры в нас, в наше правое дело и нашу способность во имя свободы и справедливости бороться с мировым врагом – большевизмом. За Францией Америка, в исторической ноте, с исчерпывающей глубиной раскрыла свою точку зрения на русский вопрос, указав на мировое значение единства и неприкосновенности России и невозможность признания когда-либо большевистского режима». 1 октября заверения в поддержке звучали на банкете по поводу «годового праздника Военного Управления» из уст официальных представителей иностранных миссий в Севастополе (начальника французской военной миссии майора Этьевана, начальника британской военной миссии полковника Уольша, начальника американской миссии Красного Креста майора Райдена, начальника сербской военной миссии майора Стефановича). Представитель польской военной миссии (князь Любомирский) повторил слова Пилсудского о том, что «мир с большевиками невозможен», зачитал полученную им телеграмму от 8 октября о возобновлении военных действий на советско-польском фронте и всячески старался убедить собравшихся в вынужденном характере переговоров с РСФСР. Полковник Уольш отметил слова лорда Керзона о «бесчестных» приемах советской делегации в Лондоне и о возможной перемене отношений Великобритании к белому Крыму[414]414
  Воля России. Севастополь, № 18, 2 сентября 1920 г.; Военный голос. Севастополь, № 146, 3 октября 1920 г.; № 148, 6 октября 1920 г.


[Закрыть].

Хотя и запоздалое (19 октября 1920 г.) по сравнению с актом признания, прибытие из Грузии в Крым на крейсере «Прованс» официального представителя Франции (в статусе Верховного Комиссара) де ла Мартелля (бывшего представителя Франции при Верховном Правителе России) и нового начальника французской военной миссии генерала Брюссо подтверждало статус принятого в Париже решения. В своей речи во время вручения Врангелю верительных грамот (20 октября) французский посланник сообщил: «Возлагая на меня обязанность представителя Французской Республики, мое правительство имело целью подчеркнуть значение, которое оно придает традиционному франко-русскому союзу и дружбе… Франция решительно становится на сторону поборников порядка, свободы и справедливости и поэтому приветствует ваше демократическое правительство, относящееся с уважением к национальным меньшинствам и опирающееся на национальную армию. Франция, потерпевшая большие убытки, решила оказать вам полную моральную поддержку и материальную помощь в возможных границах». 22 октября состоялась аудиенция Струве у Мильерана, и, по сообщению Маклакова, «план займа» для Крыма имел «надежду на успех», а с новым главой французского правительства Ж. Лейгом начались переговоры об оформлении условий финансового договора. Бывший посол в России М. Палеолог заверил Маклакова в «помощи со стороны Франции в отношении военного снабжения»[415]415
  Врангелевщина // Красный архив, т. 3 (40). М.,-Л., 1930, с. 30–31; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 213–214; Ковалевский Н. Указ. соч., с. 10–11.


[Закрыть].

Граф де Мартелль подчеркивал готовность Франции к оказанию поддержки Белому делу в Крыму. В течение октября 1920 г. он неоднократно выступал перед представителями крымской печати. Правда, его заверения носили характер лишь «моральной поддержки»: «Франция готова оказать и уже оказывает моральную помощь – материальную же помощь будет оказывать по мере сил. Вообще же, будущее покажет, какую помощь окажет Франция». На актуальный в 1920 г. вопрос о возможности признания власти большевиков Верховный комиссар отвечал: «Франция не может им доверять, они правят посредством тирании, слова своего не держат, всякое письменное соглашение для них не обязательно к исполнению». На вопрос о «причине неудач Колчака» граф «любезно сообщил», что «адмирал Колчак не шел с народом, не обеспечил себе тыла, проходя вперед, оставил позади очаги большевизма. Его внимание было обращено на города, а крестьянство совершенно игнорировалось, между тем в России это главный элемент»[416]416
  Военный голос. Севастополь, № 152, 10 октября 1920 г.


[Закрыть].

Но реальное значение «жеста» Франции, как оказалось, не так уж отличалось от того его значения, которого так опасался Маклаков. По справедливой оценке Михайловского, хотя это и «была выдающаяся дипломатическая победа, принимая во внимание влиятельное положение Франции в Европе в то время», но Струве «не мог предвидеть, что это признание не только не принесет сколько-нибудь существенной помощи Врангелю, но и будет подарком для присвоения Францией – после эвакуации армии Врангеля – остатков нашего Черноморского флота и некоторого другого казенного имущества»; Струве «удалось то, что не удалось такому профессиональному дипломату, как С. Д. Сазонов, во времена Колчака и Деникина… Правда, признание тогда и теперь имело совсем разное значение. Тогда оно вынудило бы союзников в конце концов к непосредственным военным действиям, теперь же Франция признанием Врангеля оказывала ему лишь моральную поддержку. Само собой разумеется, признание поднимало его престиж в глазах всего мира, но только для того, чтобы сделать затем его падение более эффектным»[417]417
  Михайловский Г. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 615–616.


[Закрыть].