Текст книги "Белое дело в России. 1920–122 гг."

Была поставлена под контроль прокуратуры также деятельность контрразведывательных учреждений. Еще в феврале – марте 1920 г. многие уездные и губернские (Харькова, Екатеринослава, Владикавказа) контрразведывательные структуры были распущены, а их служащие подвергнуты разного рода дисциплинарным и уголовным взысканиям. Контрразведывательные отделения были переименованы в «наблюдательные пункты», и их численность – существенно сокращена. Отношение к нарушителям закона ужесточилось в 1920 г. Так, например, в октябре был расстрелян весь личный состав одного из наблюдательных пунктов по обвинению в «вымогательстве». Генералом Климовичем был разработан проект «возвращения к производству дознаний по государственным преступлениям чинами восстанавливаемого корпуса жандармов». Приказом от 8 июля 1920 г. за № 91 (по гражданскому управлению) были установлены предварительные правила осуществления делопроизводства по государственным преступлениям. В прифронтовой полосе за это отвечали чины прокурорского надзора военного и военно-морского ведомств, а в тыловом районе – чины прокурорского надзора Судебной палаты. Следовало «тщательно наблюдать за производством дознаний по государственным преступлениям», для чего требовалось личное, непосредственное участие в производстве следственных действий, отслеживание правомерности каждого ареста и «правильности содержания арестованных». В случае отсутствия «признаков какого-либо наказуемого деяния» или безрезультатного «окончания дознания» чины прокурорского надзора должны были незамедлительно освобождать подозреваемых. Все меры ограничения свободы, так же как и само предварительное расследование, производились только с санкции прокуратуры. Вообще, «за все время трехлетней гражданской войны это было впервые, когда дело политического розыска ставилось под контроль чинов прокуратуры»[485]485
  А. П. Правосудие в войсках… Указ. соч., с. 26–27; Аргунов А. Без свободы // На чужой стороне, № XIII, Прага, 1925, с. 121–125; Григорьев (Генкер). Указ. соч., с. 236.


[Закрыть].

Что касается ответственности за государственные и политические преступления, то и в этой области в 1920 г. произошли заметные изменения. Еще в конце 1919 г. была объявлена очередная амнистия в соответствии с Приказом Главкома ВСЮР от 14 декабря 1919 г. Обоснованно полагая, что недоверие к офицерам, служившим в РККА, не способствует укреплению боеспособности армии, ведет лишь к неоправданному отчуждению офицерства от Белого дела, Деникин отмечал, что «бои последнего периода (т. е. осени 1919 г. – В.Ц.) с несомненностью подтвердили, что те офицеры и солдаты старой русской армии, которые ранее служили в красной армии, а затем перешли добровольно на нашу сторону или были захвачены в плен, в настоящее время с честью выполняют свой гражданский долг перед Родиной, принимая участие в боях с большевиками в рядах старых добровольцев». На основании этого обстоятельства генерал Деникин объявлял «прощение с восстановлением во всех правах, не исключая и права на чин и звание, заслуженное в старой русской армии, тем лицам, служившим в красной армии и советских учреждениях, а также способствовавших и благоприятствовавших деятельности советской власти и ее войскам, кои: а) отбыли и отбывают наказания по постановлениям судебно-следственных комиссий, б) отбыли и отбывают исправительные и дисциплинарные наказания по приговорам военно-полевых и других военных судов», а также и те, в отношении которых судебно-следственные действия еще не завершились. Наказание в виде каторжных работ, предусмотренное законодательством Особого Совещания, за членство в РКП (б) заменялось «разжалованием в рядовые с предоставлением им права, с согласия на то подлежащего военного начальства, в рядах армии загладить свою вину перед родиной». Амнистии не подлежали те, кто помимо службы в РККА и советских учреждениях совершал еще и «общеуголовные преступления»[486]486
  Таганрогский вестник, Таганрог, 18 (31) декабря 1919 г.


[Закрыть].

Наконец, наиболее полной стала амнистия, принятая в отношении «казаков, солдат и офицеров-красноармейцев (имелись в виду иногородние. – В.Ц.), – уроженцев Дона, Кубани и Терека». Утвержденная в качестве отдельного закона в протоколе заседания Верховного Круга Дона, Кубани и Терека 23 января 1920 г. под № 14 амнистия предусматривала не только освобождение от любой ответственности за службу в РККА («полное помилование»), но и освобождение от любой военной службы вообще (т. е. и в белых армиях) «в течение двух месяцев со дня перехода». В условиях напряженных боев на Кубани в начале 1920 г. подобное «снисхождение» могло быть весьма негативно воспринято сражающимися на фронте солдатами и офицерами белых армий. В «воззвании», утвержденном Верховным Кругом, говорилось: «Вам до сих пор комиссары говорят, что у нас воюют только одни генералы и буржуи. Не верьте этому и твердо знайте, что с Лениным и Троцким и прочими комиссарами борется весь наш народ, все казаки и все остальное население…, мы боремся за Всероссийское Учредительное Собрание, где со всех концов нашей матушки России соберутся лучшие народные избранники, и только оно, этот хозяин земли русской, даст нашей измученной Родине мир и порядок… Бросайте Ленина и Троцкого! Бросайте окровавленные знамена! Идите к своим семействам! Вам Верховный Круг Дона, Кубани и Терека дает полное помилование. Возвращайтесь, пока не поздно»[487]487
  ГА РФ. Ф. 6611. Оп.2. Д.4. Лл. 186 об. – 188.


[Закрыть].

Военные действия в Таврии летом – осенью 1920 г. потребовали от белого руководства серьезных изменений в репрессивном законодательстве. Еще приказом № 3053 от 29 апреля 1920 г. предписывалось освобождение от всех наказаний и ограничений по службе всех офицеров и солдат, ранее служивших в армиях новых «государственных образований» (Украинской Республики, Грузии, Прибалтики). Всем им возвращались в полном объеме их чины и служебные преимущества, полученные «до 1 декабря 1917 г.». Приказами № 3052 от 29 апреля 1920 г. и № 3224 от 8 июня 1920 г. Врангель отменял ряд положений деникинского закона об уголовной ответственности участников установления советской власти: первую часть статьи 1-й и параграфы 1–6 статьи 108-й Уголовного уложения, соответствующего (по редакции) приказу по Добровольческой армии № 390 от 1918 г. и Закону «О государственной измене». Первый из вышеназванных приказов касался военнослужащих РККА, второй относился ко всем тем, кто «служил советской власти». В первом приказе отмечалось, что «много солдат и офицеров советских войск, не будучи большевиками, сражаются против нас, вынужденные к тому репрессиями и террором. Эти лица являются нашими врагами лишь на поле сражения, сдавшиеся же и перешедшие на нашу сторону без оружия в руках достойны сожаления и прощения». Исходя из этого, Врангель приказывал «безжалостно расстреливать всех комиссаров и других активных коммунистов, захваченных во время сражения», но в то же время «освобождал от всяких кар» и восстанавливал в правах (выслуженных до 1 декабря 1917 г.) всех остальных «офицеров и солдат Красной армии, раз они сдались или перешли на нашу сторону, безразлично – до сражения или во время боев, а равно и всех, служивших ранее в советской армии, по добровольном прибытии в войска ВСЮР». Второй приказ освобождал от ответственности «всех граждан вновь занимаемых вооруженными силами областей, кои во время господства там советской власти состояли на службе в различных советских учреждениях и вообще принимали участие в работе советских властей, за исключением лиц, занимающих ответственные руководящие должности в советском управлении и сознательно осуществлявших или содействовавших осуществлению основных задач советской власти». Тем самым довольно твердо разделялся принцип «принудительного служения» под воздействием обстоятельств «непреодолимой силы» (каковыми считалось принуждение к службе со стороны советской власти) и сознательная поддержка, активное участие в государственном и военном строительстве в Советской России или других советских республиках. Правовой изъян, создававший в 1918–1919 гг. основу для необоснованных, жестоких репрессий, был, как казалось, преодолен.

Следует, однако, отметить, что между «буквой закона» и правоприменительной практикой в условиях Гражданской войны оказывалась нередко большая разница. Разделить «сознательную поддержку» и «принуждение» можно было лишь при специальном, тщательном расследовании. Нельзя было полностью исключить самосуды и сознательные нарушения белым командованием, особенно среднего и низшего звеньев, приказов об амнистии красноармейцам и советским работникам. Но в целом развитие правовой базы репрессивной политики Белого движения ориентировалось на возможность смягчения, а не ужесточения наказаний (насколько это было вообще возможно в условиях Гражданской войны), их дифференциации в зависимости от тяжести совершенных преступлений и статуса репрессируемых субъектов[488]488
  Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 103.


[Закрыть].

Приказом Главкома № 3120 от 2 мая 1920 г. приведение в исполнение смертных приговоров запрещалось производить публично, в чем проявилось очевидное стремление отказаться от распространившейся в городах Крыма весной 1920 г. подобной практики исполнения приговоров по решениям военно-полевых судов в корпусах генералов Слащова и Кутепова. По мнению автора брошюры «Правосудие в войсках генерала Врангеля», сторонники публичности казней указывали на «устрашающий характер публичной смертной казни, столь необходимый в исключительное время, нами переживаемое». Однако нельзя было не учитывать, «что длительное применение ее приводит к совершенно обратным результатам, развращая общественные нравы и создавая в населении совершенно безразличное отношение к виду насильственной человеческой смерти. Создается глубокое нравственное отупение, легкий взгляд на жизнь окружающих и свою собственную, что вместо понижения преступности ведет лишь к ее увеличению, несмотря на все суровые кары закона. Средние века, когда столь широко практиковалось публичное исполнение смертной казни, – лучшее тому доказательство». Из подсудности военно-полевых судов были изъяты также все дела о несовершеннолетних от 10 до 17 лет (приказ № 3073 от 26 апреля 1920 г.) и, в связи с важностью «установления степени их разумения при учинении преступного деяния», признавалось необходимым передавать все дела о преступлениях с их участием на рассмотрение корпусных или военно-окружных судов»[489]489
  А. П. Правосудие в войсках… Указ. соч., с. 48–49.


[Закрыть].

Стала использоваться и довольно необычная форма наказания – т. н. «высылка в Совдепию». Еще в 1918 г. встречались прецеденты применения данной санкции. Например, в октябре 1918 г. в Советскую Россию за «призыв к забастовке» была выслана студентка Ростовского университета[490]490
  Поляков И. А. Донские казаки в борьбе с большевиками. Мюнхен, 1962, с. 271.


[Закрыть]. Приказом от 11 мая 1920 г. за № 3182 новый Главком ВСЮР определил, что «высылке в Советскую Россию» подлежат «лица, изобличенные в непубличном разглашении или распространении заведомо ложных сведений и слухов… в возбуждении путем произнесения речей и других способов агитации, но не в печати, к устройству или продолжению стачки, участии в самовольном, по соглашению между рабочими, прекращении работ, в явном сочувствии большевикам, в непомерной личной наживе, в уклонении от исполнения работ по содействию фронту». Право высылки принадлежало губернаторам и комендантам крепостей, причем требовалось обязательное производство дознания, которое шло затем на «заключение прокурорского надзора», и высылка могла быть осуществлена только «по взаимному соглашению этих властей»[491]491
  А. П. Правосудие в войсках… Указ. соч., с. 27–28.


[Закрыть].

В процессуальном отношении нельзя не отметить еще одну важную новацию. В контексте введения в действие приказов от 29 апреля и 8 июня 1920 г. следовало упразднить и такой важный элемент осуществления репрессивной политики «деникинского периода», как «судебно-следственные комиссии», занимавшиеся расследованием обстоятельств службы в советской власти. Хотя эти комиссии и состояли из квалифицированных юристов и в большинстве случаев выносили «реабилитационные» решения, считалось, что они создают дополнительные трудности при возобновлении на новой службе офицеров и гражданских чиновников. После сокращения территории в пределах Крыма действовала только Таврическая губернская судебно-следственная комиссия, учрежденная в 1919 г. Приказом Главкома от 1 июня 1920 г. № 3262 Таврическая комиссия была расформирована, а все дела, относящиеся к государственным преступлениям, передавались на рассмотрение военных следователей и военных прокуроров корпусных или Севастопольского военно-морского судов.

Еще одна амнистия была объявлена Главкомом 14 сентября 1920 г. приказом № 3639. Она касалась военнослужащих, осужденных военно-полевыми судами по дисциплинарным правонарушениям, и гражданских лиц, также осужденных военно-полевой юстицией и отбывающих наказание «не свыше тюремного заключения», а также разжалованных в рядовые «за преступления, связанные с корыстными мотивами». Сделано это было по ходатайству Управляющего Военным и Морским духовенством епископа Севастопольского Вениамина (Федченкова), в связи с проведением в Крыму «дней покаяния и молитвы», утвержденных Святейшим Патриархом Тихоном в празднование Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня «в ознаменование этих дней актом милосердия и прощения» (в 1919 г. подобная амнистия объявлялась Деникиным по ходатайству Юго-Восточного Церковного Собора)[492]492
  Там же, с. 49–50; Военный голос. Севастополь, № 132, 16 сентября 1920 г.


[Закрыть].

Проведение амнистий сопровождалось и определенной пропагандистской подготовкой. Главком, в частности, дважды обращался к «офицерам и солдатам советских армий» (показательно неприятие термина «красноармейцы», заменяемое на «офицеры и солдаты»). Можно усмотреть определенную аналогию с известными воззваниями генерала Брусилова, но с совершенно противоположным содержанием.

В первом воззвании к «офицерам Красной армии» Врангель сразу же объявил, что он «стал во главе остатков Русской Армии – не красной, а русской, – еще недавно могучей и страшной врагам, в рядах которой когда-то служили и многие из Вас». Подчеркивалось прежнее единство офицерского корпуса, разделенного ныне фронтами гражданской войны: «Русское офицерство искони верой и правдой служило Родине и беззаветно умирало за ее счастье. Оно жило одной дружной семьей. Три года тому назад, забыв долг, Русская армия открыла врагу фронт, и обезумевший народ стал жечь и грабить Родную землю… Три ужасных года оставшиеся верными старым заветам офицеры шли тяжелым крестным путем, спасая честь и счастье Родины, оскверненной собственными сынами. Этих сынов, темных и безответных, вели Вы, бывшие офицеры непобедимой Русской армии». Обращение от имени Правителя и Главнокомандующего ВСЮР завершалось словами: «Я зову Вас идти к нам, чтобы Вы смыли с себя пятно позора, чтобы Вы стали вновь в ряды Русской, настоящей Армии. Я, генерал Врангель, ныне ставший во главе ее, как старый офицер, отдавший Родине лучшие годы жизни, обещаю Вам забвение прошлого и предоставлю возможность искупить Ваш грех».

В другом обращении, с характерным названием «Прекратим братоубийство!», обращаясь к «русским людям, офицерам и солдатам красной армии», Врангель ставил акцент на патриотических лозунгах, обращенных как бы в противовес становившимся уже популярным в 1920 г. идеям борьбы РСФСР за воплощение российских национальных целей: «Россия, Родина наша, гибнет. Вера Православная поругана, осквернены древние святыни… Вспомните, Вам сулили конец войны, а теперь ведут в Индию. Дробят Россию на большевистские коммуны, а вы сами себя обманываете, что это может ее объединить. Вы тешите себя мечтой, что служите русской народности, отдавая жизнь за Интернационал, отрицающий всякую народность. Ведь поймите, для советских властителей чужая им Россия – только костер, чтобы зажечь мировой пожар. Им все равно, если от этого костра останется только пепел. За что же Вы боретесь? За Ваше рабство, за комиссаров-коммунистов, терзающих ни в чем не повинных людей в застенках, за изуверов, отрицающих Россию?// Мы боремся не против Вас, а за Вас самих, за Ваше достояние, за свободу России, за ее величие… Три года льется кровь. Три года братья убивают друг друга. Ступайте по домам или идите к нам, тогда прекратится бессмысленная бойня. Тогда весь народ, очищенный страданием в своей родной семье, сам для себя установит порядок лучшей, истинно свободной жизни. Тогда все забудется, все простится. Братья наши, офицеры и солдаты красной армии. Мы протягиваем Вам руку, протяните и Вы нам свою»[493]493
  Возрождение Русской армии. Константинополь, 1920, с. 17–19.


[Закрыть].

Органы юстиции продолжали работу в Крыму в тяжелых условиях, пытаясь наладить правопорядок, добиться восстановления законности. С точки зрения перспектив развития правовой системы в белом Крыму считалось необходимым, помимо введения «мер карательных», не пренебрегать также «мерами предупредительными», направленными на «уничтожение самих источников, питающих преступность…, на путь широких социальных реформ». Трудности часто возникали и в результате крайней слабости местного административного аппарата, ведь без налаженной системы управления невозможно рассчитывать на то, что любые, даже наиболее гуманные решения (если вообще возможно применять этот термин к условиям гражданской войны) будут воплощены в жизнь. «Юстиция почти бессильна без твердой власти на местах, без хорошо слаженного административного аппарата, так как только при наличии такой власти возможна определенная уголовная политика и неуклонное преследование каждого преступления». Но даже несмотря на тяжесть условий осуществления правосудия, служащие военной юстиции подтвердили верность долгу и в своей профессиональной деятельности, и в обстановке боя. Большая часть служащих военно-судных комиссий погибла в сражении у ст. Сальково 30 октября, в момент отступления Русской армии из Северной Таврии в Крым[494]494
  Там же, с. 16, 55–56.


[Закрыть].

Деятельность общественно-политических организаций в белой Таврии весной – осенью 1920 г. (Совещание Государственных и Общественных деятелей, Всероссийский Союз земельных собственников и Крестьянский Союз России).

В сравнении с периодом 1918–1919 гг. общественно-политическая деятельность в Таврии в 1920 г. была существенно ослаблена. Правомерно считать, что персональный состав руководства многих структур зависел от личных представлений Кривошеина о профессионализме того или иного претендента на ответственную должность. На формирование этих оценок влиял, безусловно, опыт участия Кривошеина в руководстве Правого Центра и Совета Государственного Объединения России в предшествующие годы. Можно было бы считать Крым 1920 г. своеобразной попыткой «реванша» СГОРа за неимением влиятельных позиций в руководстве белого Юга в период «правления генерала Деникина», когда неформальное политическое лидерство в значительной степени принадлежало Всероссийскому Национальному Центру. Однако этого «реванша» не произошло. Более того, СГОРу так и не удалось укрепить свое положение, даже на низовом уровне. Правда, Маргулиес (бывший член Бюро Совета) пытался восстановить структуры СГОРа в Париже. 9 октября 1920 г. он вел об этом переговоры с Вырубовым и Львовым. Львов обоснованно считал, что создавать СГОР нужно в Крыму. Одновременно Маргулиес вел переговоры с Авксентьевым и Рудневым о возрождении Союза Возрождения России. Но все эти переговоры завершились неудачно, едва начавшись. Если для лидеров Совета считалась нецелесообразной «парижская» направленность организации, то для лидеров Союза решающей становилась невозможность полностью отказаться от поддержки эсеров. Осенью 1920 г. в Париже уже активно работал приехавший из РСФСР В. М. Чернов, пропагандируя категорическую позицию: «Долой диктатуры, спасение от большевиков – во внутренней работе демократии»[495]495
  Маргулиес М. С. Год интервенции, кн. 3 (сентябрь 1919 – декабрь 1920). Берлин, 1923. С. 227–228.


[Закрыть].

Таким образом, ни одной из трех ведущих общественно-политических организаций (СГОР, Национальный Центр и Союз Возрождения России) не удалось продолжить свою работу аналогично тому, как это было раньше. Нужно отметить, что и других, подобных им общественно-политических структур в белом Крыму не создалось. Тем не менее тенденции политического курса были таковы, что их развитие неизбежно приводило к необходимости формирования организаций, способных оказывать максимально возможную поддержку правительственной политике. Наибольшие перспективы в том, чтобы стать неким новым «Национальным Центром», имело Совещание государственных и общественных деятелей. Созданное в Ялте в начале года, оно было уже достаточно известно своим категоричным выступлением в поддержку Врангеля, во время его разногласий с Деникиным и Шиллингом. Сторонники «единой и твердой власти» надеялись расширить свое влияние на правительство. Способствовало этому и должностное положение многих участников Совещания. В его состав входили члены Правительствующего Сената и представители правительственных структур. Иногда оно даже носило название «сенаторского кружка», поскольку возглавлял его Н. И. Ненарокомов, а членами были Г. В. Глинка, А. Н. Неверов, А.А. и Н. А. Чебышевы, Н. Н. Таганцев, С. Н. Трегубов, Б. Е. Иваницкий. Членами Совещания были также генерал-лейтенант Н. П. Стремоухов (брат сенатора), Н. И. Гучков (бывший городской голова Москвы), П. П. Извольский (бывший обер-прокурор Святейшего Синода), князь Б. В. Гагарин (бывший предводитель дворянства), граф П. Н. Апраксин (ялтинский городской голова), Н. Н. Решетовский («казачий общественный деятель»), А. Н. Наумов (бывший министр торговли и промышленности), П. В. Семичев (редактор газеты «Ялтинский вечер»), Н. В. Савич (Государственный контролер), А. С. Хрипунов (глава Земского Союза), члены таврического комитета кадетской партии Н. В. Тесленко и В. В. Келлер. В уставе Совещания подчеркивалось, что оно «ставит себе задачей внепартийное объединение лиц, известных своей общественной и государственной деятельностью и стремящихся к воссозданию Русского государства». С этой целью предполагалось: «Оказание содействия тем силам, которые борются за воссоздание Русского государства; сношения с правительственными учреждениями и должностными лицами в интересах ознакомления их с общественным мнением и согласования их деятельности с вышеуказанной целью; установление связи с общественными организациями и учреждениями в интересах осуществления означенных целей; содействие к принятию мер для охраны личной и имущественной безопасности граждан». Заседания проходили еженедельно. По воспоминаниям члена Совещания генерала Флуга, заметный интерес в Ялте вызвал доклад приехавшего из Германии офицера, ставшего коммивояжером и предлагавшего членам Совещания выйти к правительству с инициативой налаживания полулегального товарообмена между Крымом и немецкими торгово-промышленниками. По мнению генерала, это вполне вписывалось в перспективу роста «германофильских настроений» в 1920 г. Однако в дальнейшем никаких формальных результатов данный визит не имел. Другим, не менее претенциозным действием было запланированное Совещанием чествование генерала Слащова, проживавшего в Ялте после его отставки с должности командира корпуса – зал городской думы было решено украсить ростовым портретом «защитника Крыма».

По оценке Флуга, большинство членов Совещания выражали монархические симпатии. Надеясь заручиться поддержкой Главкома, Флуг составил докладную записку, содержащую развернутый план изменения политического курса в сторону официального провозглашения монархического лозунга (подробнее о ее содержании в разделе «Правые, монархические структуры в Белом движении»). Добиться официальной поддержки своему проекту со стороны ялтинского Совещания Флугу не удалось, хотя, по его словам, Врангель «отнесся к записке сочувственно». Тем не менее редакция газеты «Ялтинский вечер» также сочувственно отнеслась к проекту, предоставив генералу возможность регулярно публиковаться на своих страницах. Часть членов Совещания (Ненарокомов, Трегубов, Семичев, генералы А. М. Драгомиров и Флуг) смогли организовать молитвенные служения в память двухлетней годовщины гибели Царской Семьи. Правда, и летом 1920 г., как и летом 1918 г., определенные сомнения вызывало отсутствие прямых свидетельств гибели Семьи последнего Государя, из-за чего многие священники отказывались служить панихиды и поминать членов Царской Семьи как «усопших» и «убиенных»[496]496
  ГА РФ. Ф. 6683. Оп.1. Д.18. Лл. 156–171; 250–254.


[Закрыть].

Заседания Совещания проходили также в Севастополе. В сравнении с «монархической» Ялтой здесь общее направление политической деятельности отличалось явной «умеренностью». Заседания проводились под контролем офицеров агитационного отдела штаба Главкома (данный отдел выполнял в 1920 г. функции ОСВАГа). Председателем Совещания был член ЦК кадетской партии князь П. Д. Долгоруков, а из наиболее активных участников выделялись бывший член СГОРа Н. Н. Львов, экономист, будущий учредитель Комитета Экономического Возрождения Юго-Востока России, член кадетской партии С. Н. Сирин и известный своими «правыми» взглядами член ЦК кадетской партии В. А. Степанов. Непосредственную поддержку Совещание имело со стороны Кривошеина и Врангеля, обеспечившего выплату содержания его участникам из бюджета штаба армии. По воспоминаниям Главкома, севастопольское Совещание выполняло весьма важную задачу обеспечения связи «власти» и «общества», популяризируя проводимую правительством политику: «По инициативе Кривошеина начальники управлений выступали с публичными докладами. Первый доклад делал П. Б. Струве, ознакомивший с общим международным положением и достигнутыми результатами в области внешней политики Правительства Юга России. После доклада присутствующими задавались письменные вопросы. Вслед за Струве такие же доклады делали сенатор Г. В. Глинка, В. С. Налбандов и М. В. Бернацкий. Доклады эти вызывали большой интерес. Зал каждый раз был переполнен. Особенный интерес был проявлен к докладам Струве и Глинки».

Как отмечалось в эмигрантской прессе, «в Севастополе на платформе строго деловой работы и на условиях внепартийности сорганизовалась группа государственных и общественных деятелей, в состав которой входят деятели самых различных политических партий: от народных социалистов до правых октябристов включительно. Уже состоялся целый ряд совещаний под председательством князя П. Д. Долгорукова, на которых были заслушаны доклады князя Долгорукова, касающиеся программы деятельности городских и земских самоуправлений…, а также князя В. А. Оболенского на тему о децентрализации управления». Показательно, что и будучи в эмиграции Долгоруков оставался одним из наиболее активных политических деятелей, поддерживающих Врангеля. 17 октября 1921 г. в Константинополе князь открыл и возглавил отделение Всероссийского Национального Союза[497]497
  Там же, Лл. 157–158; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 177; Двуглавый Орел, Берлин. Вып.1., 14 (27) сентября 1920 г. с. 47; Россия. София, № 1, 25 октября 1921 г., с. 35.


[Закрыть].

Примечательную оценку деятельности севастопольской группы Совещания давал в своей переписке с Н. И. Астровым князь П. Д. Долгоруков. В письме от 16 мая 1920 г. он отметил явный недостаток сложившейся системы управления – «излишняя милитаризация и энергичный натиск справа». При этих условиях предлагаемый Врангелем земельный законопроект выглядел «слишком радикально и не государственно в противоположность большинству комиссии (земельной) под председательством Глинки». Правда, после того как Кривошеин лично проконтролировал принятие земельного законопроекта, в него были внесены необходимые изменения (письмо от 8 июня 1920 г.): «Например, в первом приказе Врангеля было о передаче землеустройства Волостным земствам… Кривошеин нашел, и совершенно правильно, что нельзя… спешно проводить основы земской реформы». Для коррекции политического курса следовало обеспечить «активность работы прогрессивных государственных элементов, которых здесь (в Крыму. – В.Ц.) почти нет, что составляет главный… минус в создавшемся положении». Направленность общего вектора политического курса, по вполне объективной оценке Долгорукова, определялась «правее кадетов, в духе Государственного Объединения (СГОР. – В.Ц.) и «Великой России». Тем не менее Долгорукову представлялось вполне реальным восстановить структуру аналогичную Национальному Центру, сочетавшему функции «политического клуба» и «конспиративной организации». Примечательны слова Долгорукова о том, что после «опубликованных большевиками» сообщений о раскрытии московского подполья (сентябрь 1919 г.) можно было говорить только о «сворачивании» деятельности Центра. Поэтому возобновлять следовало не сам Центр, а аналогичную ему структуру, ориентированную на разворачивание в России «созидательной общественной работы». Князь ставил в упрек деятелям Национального Центра их «чрезмерно поспешный» отъезд за границу после Новороссийской эвакуации. «Наша общественность и интеллигенция оказались слишком штатскими в условиях гражданской войны. Недостаточно усвоились с мыслью, что фронт всюду и что мы, находясь в тылу, находились на форпостах русской общественности, видных отовсюду, и что это нас обязывало». И поэтому сложилась ситуация, при которой «совершенно правильно Врангель хочет опереться на крестьянство, на народ». Снова актуальной стала выдвинутая еще в 1918 г. Новгородцевым идея «демократического цезаризма», при которой белая власть в поиске необходимой общественной поддержки надеялась получить ее от «народа», заинтересованного в «твердой власти». Только подразумевавшееся под этим понятием «крестьянство» вряд ли соответствовало ожиданиям лидеров Белого дела. По мнению Долгорукова, «только на народ могли опираться Махно, Петлюра, Пугачев, Ст. Разин, осуществляя свою демагогию, но не государственное строительство, и обреченные потому на конечный провал. А для государственной власти и государственного строительства необходимо опираться еще и на культурный слой народонаселения и иметь опору в государственных ее элементах, а то образуется пустота, а власть, не желающая стать демагогичной, повиснет в воздухе и провалится». Именно поэтому возвращение в Крым деятелей Национального Центра следовало считать необходимым и актуальным в условиях начавшегося уже весной 1920 г. «формирования» всероссийского «центра» в Зарубежье, а не на «последних островах Русской земли». «Лучше делать малое дело, но в России, чем заниматься политикой и политиканством за границей… Если у Вас есть порыв вернуться, то вернитесь хоть на малую работу, но в Россию, не мудрствуя лукаво», – призывал он Астрова.

Позднее, в письме от 15 августа, Долгоруков уже более оптимистично описывал происходившую в Крыму работу Совещания: «Собираемся еженедельно. Оживленные дебаты. В последний раз, в многочисленном собрании с гостями, Струве сообщал о заграничной поездке. На днях он выступил в Совещании с публичным докладом на тему: «Россия и Мир», а через неделю Глинка выступил с земельным законом. Такое же «Совещание» действует и в Ялте, где много сенаторов». Так, в повседневной общественной работе, и возникала перспектива создания новых политических блоков. «Наше «Совещание», – отмечал Долгоруков, – прежний Национальный Центр с большой долей Государственного Объединения. Теперь стараемся прибавлять Переверзева и других народных социалистов, чтобы были элементы и Союза Возрождения, для симметрии. Но их очень мало, да и перевозить их трудно. Приехал Шульгин. Он скрывался в Одессе… Правые и националистические организации притихли несколько, вследствие политики Врангеля».