Текст книги "Белое дело в России. 1920–122 гг."

Заметное влияние на внешнеполитические позиции врангелевского правительства оказывали САСШ. В. Вильсон в своем выступлении (25 марта 1920 г.) отмечал мировую «угрозу большевизма», особенно заметную в странах Западной Европы (Бельгии, Франции, Англии). Точку зрения Государственного Департамента относительно «русского вопроса» в 1920 г. выразило заявление «New York Times», именно его имел в виду Врангель, когда говорил об «исторической ноте». 6 августа Бахметев передал Гирсу перевод статьи, в которой, в частности, говорилось: «Американское правительство считает, что бывшие союзники России должны, как временные опекуны, сохранять ее права и легальный status quo до появления в России законного правительства. Главная цель Америки – спасение России для русского народа. Президент отклонит всякую сделку, которая признала бы за Советской властью право или возможность говорить от имени России. Америка будет ждать появления в России законного правительства, признанного всем русским народом, и в переходный период будет неизменно осуждать всякий захват русской территории, под каким бы предлогом он ни производился». 10 августа в своей ноте на имя посла Италии в Вашингтоне Государственный секретарь Б. Колби говорил о важности сохранения целостности России, полагая, что «надежное и мудрое решение Русской проблемы…, не может быть достигнуто до того, как будет приведен в действие такой план, согласно которому все составные части русского народа будут в состоянии самым действенным образом рассмотреть взаимные нужды политические и экономические различных областей, составивших Императорскую Россию… Несмотря на то что американское правительство не видит сейчас возможности для быстрого достижения такого результата, оно не считает полезными какие-либо решения, предложенные какой-либо международной конференцией, если они предполагают признание в качестве независимых государств тех или иных группировок, обладающих той или иной степенью контроля над территориями, являвшимися частью Императорской России…, так как это может нанести ущерб будущему России и прочному международному миру». В ноте также выражалась уверенность, что «восстановленная Свободная и Единая Россия вновь займет руководящее положение в мире, объединившись с другими свободными народами в деле поддержания мира и справедливости». Отмечалось, в частности, что САСШ еще в октябре 1919 г. и марте 1920 г. отказывались от сепаратного признания «Балтийских государств отдельными, независимыми от России нациями», и даже признание независимости Армении делалось с оговорками в отношении утверждения границ нового государства. Власть «большевистского правительства», полностью игнорирующего нормы международного права, поддерживавшего планы «мировой революции», не признавалась. В отношении предполагаемых будущих границ России заявлялось: «Эти границы должны точно включать всю прежнюю Российскую Империю, за исключением Финляндии, этнографической Польши и той территории, которая по соглашению может составить часть армянского государства. Стремления этих наций к независимости законны. Они были аннексированы насильно, и освобождение их от гнета чужеземной власти не является посягательством на территориальные права России и одобрено общественным мнением всех свободных народов». При этом предполагалось «удаление с территории, заключающейся в границах России, всех иностранных войск» и обязательное заявление стран Антанты о том, что «территориальная неприкосновенность и истинные границы России не будут нарушены», а «посягательства против… определенной и всеми объявленной границы России не будут разрешены ни Польше, ни Финляндии, ни какому-либо другому государству». Тем самым, по мнению Колби, «большевистский режим» не сможет «опираться на ложный, хотя и имеющий успех, призыв к русскому национализму».

Гирс отмечал, что «американская нота встречена здесь с полным удовлетворением. Она вывела Францию из тяжелого положения изолированности и является серьезной нравственной поддержкой ее противобольшевистской политики… Для нас значение американского выступления заключается в подтверждении Штатами принципа территориальной неприкосновенности России». Об этом же писал и сам Врангель: «Политическая декларация, сделанная недавно правительством САСШ, совершенно совпадает с политической программой генерала Врангеля как в части, касающейся вопроса о сохранении единства и неприкосновенности русской территории, так и в вопросе о Польше. Генерал Врангель уже раньше счел своим долгом выразить по этому поводу свою живейшую признательность федеральному правительству».

В письме Бахметеву Маклаков (6 сентября) сообщал, что он, узнав о «признании», «опасался бурного протеста англичан и отступления французов; это было бы нехорошо; более всего опасался того, что это признание фактического Правительства Юга России, представляя из себя простой жест, при этом даже жест полемический, как всякий жест, имел свойство дразнить одних, обещать другим и никому ничего не давать. Отношение французского общественного мнения к этому шагу было более чем сдержанное, – не говорю о социалистах, которые требовали предания суду Мильерана. Но французы страшно боялись разрыва с Англией, и вообще они мало верили Врангелю. Я узнал потом от Палеолога (Генеральный секретарь МИД Франции, бывший (1914–1917) посол в России. – В.Ц.) – Мильеран в момент подписания своего письма задумался, но потом, подобно Цезарю, произнес: «Жребий брошен». А так как по характеру Мильерана, раз он что-нибудь решил, он за это держится с большой настойчивостью и даже упрямством, то раз сделано заявление, он уже от этой политики не отступает; уехав после этого жеста в путешествие по опустошенным провинциям, он своему заместителю Палеологу дал одну красноречивую инструкцию: всеми мерами помогать Польше и Врангелю. Если бы после этого жеста Америка стала на сторону Англии, где уже давно сидит Италия, поляки бы потерпели неудачу, и Врангель тоже, то жест Мильерана мог бы стоит ему портфеля; спасла его американская декларация, а затем и окончательная польская победа; в меньшей мере, но в том же направлении действовали и успехи Врангеля». В свою очередь, не без настойчивости Бахметева в переговорах с помощником Государственного секретаря САСШ Б. Лонгом была принята нота 10 августа, в которой Госдепартамент отразил «два основных момента: 1. Четкое разграничение между народом России и Советским правительством; поддержка первого и отказ от установления дипломатических отношений со вторым. 2. Польский и другие вопросы; Польша, воспользовавшись ситуацией, напала на Россию, чем вызвала дезориентацию и ложный патриотизм среди русского народа»[418]418
  ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 886. Лл. 1—10; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 169; «Совершенно лично и доверительно!» Б. А. Бахметев – В.А. Маклаков, переписка 1919–1951, т. 1. М., 2001, с. 226–227, 516; Ковалевский Н. Указ. соч., с. 9.


[Закрыть]. С сентября 1920 г. во Франции действовала «новая власть». Президента П. Дешанеля сменил А. Мильеран, а главой правительства стал Ж. Лейг. М. Палеолог ушел в отставку. Однако эти перемены не вызвали принципиальной «смены курса» в отношении белого Крыма.

Полагая, что авторитет САСШ может быть достаточно весомым для многих европейских стран, Бахметев просил Гирса «инструктировать наших представителей в Бельгии, Голландии, Скандинавских и других странах» с целью «добиваться от местных правительств подобного выступления». 29 августа Бехметев сообщал Гирсу о возможностях снабжения белой Таврии американским оружием, но с гарантией неизменной демократизации курса, с «подтверждением принципов, изложенных в письме Струве Мильерану и других официальных заявлениях». Это было необходимо для оправдания поддержки, оказываемой Врангелю, перед американским «общественным мнением». «В общем, – заключал Бахметев, – настроение американского правительства продолжает оставаться благоприятным, но ему приходится считаться с крайне серьезным внутренним политическим положением». 30 августа Нератов запрашивал Гирса о возможности «признания Правительства Юга России Северо-Американскими Соединенными Штатами, Бельгией и Японией». Позднее, в период подписания рижского прелиминарного договора, Бахметев телеграфировал Гирсу о «полуофициозном» сообщении, которое было сделано правительством САСШ по этому поводу: «Американское правительство не признает силы за рижским договором, так как отрицает право большевиков распоряжаться русской территорией». Необходимо отметить, что в Крыму работали американские военные миссии во главе с контр-адмиралом Н. А. Мак-Колли и генералом Морелем (через них осуществлялись контакты с Вашингтоном). Заметную помощь в снабжении Крыма медикаментами оказывала миссия Американского Красного Креста[419]419
  Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 40–41; т. 3 (40), 1930. М.,-Л., с. 4–5; 24–25; Из архива организаторов гражданской войны и интервенции в Советской России // Исторический архив, № 6, 1961, с. 109.


[Закрыть].

Признание Правительства Юга России со стороны САСШ было обставлено обменом официальными декларациями, во многом схожими с теми, которыми в мае – июне 1919 г. обменялись Совет пяти и Верховный Правитель России. 6 сентября 1920 г. Струве был передан от имени Мак-Колли запрос о «политике и целях, преследуемых Врангелем». Предполагалась передача ответа в Вашингтон. Перечень вопросов включал в себя такие: «1) Обязуется ли он (Врангель. – В.Ц.) созвать Учредительное Собрание, избранное волей народа и прямым голосованием; 2) решительно ли отвергает генерал Врангель всякое намерение установить в России представительный образ правления, игнорируя народное согласие и поддержку; 3) правильно ли истолковываются недавние декларации генерала Врангеля о том, что, учитывая ошибки правительств генерала Деникина и адмирала Колчака…, он не почитает восстановление в России законности и свободы делом исключительно военным; что он в первую голову ставит вопрос об удовлетворении потребностей крестьян…, что он согласился бы ограничиться обороной ядра Русского национального возрождения; что общей его целью является попытка установить центр политического и экономического порядка и законности, вокруг которого могли бы свободно объединяться русские группировки и территории и развиваться согласно собственным пожеланиям; 4) правильны ли сведения…, что генерал Врангель устанавливает за линией фронта местное самоуправление, посредством свободно избираемых земств и других демократических органов, а также что он, в особенности, стремится разрешить земельный вопрос конституционными путями, санкционируя за крестьянами владение землей». Особое значение имел 6-й «вопрос»: «Можно ли полагать, что генерал Врангель, веря в то, что его движение в настоящее время представляет собой центр русских усилий для восстановления и возобновления единства и национальной жизни, в то же время не выдает себя и не приписывает себе роли Главы Всероссийского правительства, что в настоящее время он не требует признания себя таковым; что он не считает себя вправе вступать в договоры, обязательные для какого-либо будущего российского правительства, если бы таковое установилось, раздавать концессии или вообще, как-нибудь иначе, распоряжаться национальным достоянием». Довольно двусмысленно звучал и последний, 8-й «вопрос»: «Какие меры предосторожности, на которые генерал Врангель мог бы положиться для того, чтобы уверить другие нации, что ему удастся продолжить дело восстановления той части российской территории, которая входит под его юрисдикцию, не позволяя ему в то же время превратиться в военную авантюру или политическую реакцию». Как можно заметить, лейтмотивом запроса были традиционные пункты об окончательной легитимации власти путем созыва Учредительного Собрания, об отказе от жесткого понимания военной диктатуры и о восстановлении местного самоуправления. В то же время ставился и новый вопрос – о степени «всероссийскости» власти в Крыму (по сути, навязывался ответ с отказом от статуса «Российского правительства» и согласием на статус «лимитрофа»).

Врангель дал, в общем, утвердительный ответ на запросы Мак-Колли. Однако по ряду пунктов однозначного ответа не давалось. Безусловно подтверждался принцип «народного суверенитета» в «намерении установить условия, позволяющие созыв Национального Собрания, избранного на основах всеобщего избирательного права («прямой» характер выборов, упомянутый в «вопросах» Мак-Колли, не отмечался. – В.Ц.), посредством которого будет установлена форма правления в новой России… Генерал Врангель не имеет ни малейшего намерения навязать России форму правления, действующую без народного представительства и лишенную общественной поддержки». В вопросе о степени соотношения военного и гражданского начал в осуществлении внутренней политики Главком отвечал, что он «не полагает восстановление в России законности и свободы делом исключительно военным… Вся совокупность уже осуществленных реформ, наоборот, указывает на то, что генерал Врангель воздерживается от расширения территории, занятой его войсками, но старается упрочить целость политического и экономического центра, созданного на территории как занятой Русской армией, так и казаками, с которыми он находится в тесном союзе. Сохранение этого здорового ядра совершенно необходимо, дабы оно могло служить центром притяжения, вокруг которого бы свободно собирались и развивались усилия русского народа, направленные к национальному возрождению». Развернуто обосновывалась важность проводимой аграрной реформы, «имеющей целью радикально разрешить аграрный вопрос и включающей в себя законный переход, путем выкупа, всех годных к обработке земель в руки обрабатывающих их крестьян».

На принципиально важный 6-й «вопрос» о соотношении «регионального» и «всероссийского» в статусе его власти Правитель Юга России ответил, что «возглавляемое им Правительство остается единственным хранителем идеи национального возрождения и восстановления единства России. В то же время он признает, что только правительство, установленное после разрешения Национальным Собранием вопроса о форме правления, сможет заключать договоры, затрагивающие суверенные права русского народа, и распоряжаться национальным достоянием». В этом ответе Врангелем определялась сущность статуса Правительства Юга России как всероссийского центра «борьбы с большевизмом», и хотя Мак-Колли, очевидно, ожидал четкого заверения об отсутствии претензий на разрешение общероссийских вопросов, Врангель не счел возможным отказываться от принципа восстановления всероссийской власти, будущим ядром которой стал бы белый Крым. Этот важнейший тезис идеологии Белого движения оставался неоспоримым даже в условиях сужения территории белых правительств до «губернских пределов». Главком по-прежнему не исключал возможности «прекращения гражданской войны», но только после того, «как только русский народ, стонущий под большевистским ярмом, получил бы возможность свободно высказать свою волю». Со своей стороны генерал Врангель готов предоставить населению занятой им территории возможность свободно высказать свои пожелания, будучи твердо уверен, что население ни в коем случае не выскажется за советскую власть». Ответы Врангеля, хотя и не были широко разрекламированы (как это было летом 1919 г. с ответом адмирала Колчака союзникам), с полным основанием могут считаться документом программного характера в Белом движении периода лета – осени 1920 г.[420]420
  Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 167–169; Крымский Вестник. Симферополь, № 176, 24 августа 1920 г.


[Закрыть].

Что касается Великобритании, то после возобновления военных действий в Северной Таврии и фактического отказа Врангеля от ведения переговоров с РСФСР кабинет Ллойд-Джорджа полностью переориентировался на поиск сотрудничества с Советской Россией. Черчилль был вынужден отчитываться в Парламенте относительно ставших известными фактов активной военно-политической поддержки белых правительств в 1919 г. По оценке известного российского журналиста Дионео (Шкловского), «не подлежит ни малейшему сомнению, что большинство английского общества, по разным причинам, – за установление сношений с Советской Россией и даже за признание власти большевиков»[421]421
  La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 77, 15 июля 1920 г.


[Закрыть].

Летом – осенью 1920 г. правительство Великобритании не заявляло никаких официальных обязательств в отношении существовавших еще белых правительств. В Лондоне шли переговоры Верховного Экономического Совета с советской торгово-промышленной делегацией под руководством Л. Б. Красина, результатом чего стало заключение коммерческих договоренностей с кооперативным объединением Центросоюза и предоставление Красину формального статуса торгового представителя РСФСР в Лондоне.

Более того, именно британская пресса постаралась нанести тяжелый удар по наметившемуся сближению Крыма с Францией. 30 августа 1920 г. в газете «Daily Herald» (подозревавшейся и ранее в контактах с представителями Советской России) был опубликован некий «секретный договор» между Францией и Правительством Юга России (в советских исторических хрестоматиях до 1990-х гг. он воспроизводился как совершенно аутентичный источник). «Договор» этот не имел необходимых признаков (дата, место, подписанты), изобиловал крайне неконкретными терминами типа «известный срок», «известное количество лет» и т. п., но содержал весьма «красноречивые» пункты: «Признать все обязательства России и ее городов по отношению к Франции с приоритетом и уплатой процентов на проценты»; «по сведениям Советского правительства (это и был «источник информации» для газеты. – В.Ц.), Франция конвертирует все русские долги и новый 61,2 % заем, с частичным годовым погашением на протяжении 35 лет»; «уплата %% и ежегодного погашения гарантируется». В счет этой «уплаты» предназначались «право эксплуатации всех железных дорог Европейской России на известный срок…, передача Франции права взимания таможенных и портовых пошлин во всех портах Черного и Азовского морей…, предоставление в распоряжение Франции излишка хлеба на Украине и в Кубанской области в течение известного количества лет…, предоставление в распоряжение Франции трех четвертей добычи нефти и бензина на известный срок…, передача четвертой части добытого угля в Донецком районе в течение известного количества лет. Указанный срок будет установлен специальным соглашением, еще не выработанным».

Основанием для подобной публикации действительно могли служить официальные заявления Врангеля и Струве о признании долгов Российской Империи и Временного правительства на основании правопреемства власти. Имели место и отправки ячменя из Крыма по торговым контрактам во Францию. Однако «расплата» в форме, предполагавшей, по существу, колониальную зависимость, не допускалась ни одним из белых правительств. Ни одного свидетельства, прямо или косвенно указывавшего на заключение подобного официального договора Франции с Крымом, не было опубликовано. С опровержением информации британской газеты выступили русскоязычные газеты «Последние новости» и «Сегодня». «В сообщении «Daily Herald’a» нет ни одного слова правды. В составлении его видны те же авторы, которые по-своему истолковывали последние ноты Ллойд-Джорджа… Здесь снова проявляются те же приемы, которые позволяют большевикам одновременно вести переговоры с Ллойд-Джорджем, покупать в Лондоне большие газеты и снабжать средствами революционные «комитеты действия». Здесь – новое проявление дипломатии Советского правительства, направляющего всю свою политику на обострение разногласий между Францией и остальными союзниками»[422]422
  Сегодня. Рига, № 195, 10 сентября 1920 г.


[Закрыть].

Осень 1920 г. стала новым этапом в развитии внешнеполитического курса южнорусского Белого движения. Образование Правительства Юга России, как считалось, должно было поднять статус «крымской государственности». Больше внимания стало уделяться общероссийским проблемам. Поскольку Врангель заявил о признании всех российских долгов, встал вопрос о возможности получения Крымом части российского золотого запаса, находившегося в Германии и переданного Франции по условиям перемирия. 30 августа российский посол в Румынии С. А. Поклевский-Козелл отмечал рост «симпатий к Главнокомандующему и к мероприятиям, проводимым Правительством Юга России», со стороны румынского правительства, однако, «принимая во внимание непосредственное соседство Румынии с Советской Россией, здешнее правительство твердо решило держаться пока политики нейтралитета в русских делах и избегать угроз по отношению к большевикам», вследствие чего «румынское правительство не нашло бы возможным в настоящую минуту последовать примеру Франции в вопросе признания Правительства Юга России». 3 сентября о возможности подтверждения, сделанного Югославией еще в 1919 г., акта официального («де-юре») признания Российского правительства адмирала Колчака запрашивал главу Совета министров Королевства СХС М. Веснича российский посланник в Белграде В. Н. Штрандтман. Последний намеревался добиться «своевременного оформления отношений с правительством Главнокомандующего, аккредитовав при нем дипломатического представителя». Показательно, что посланник «умышленно не поставил вопроса в плоскость признания, считая, что до сих пор фактически таковое существует», поскольку «присутствие в Белграде… полноправной российской миссии является символом признания Королевством антибольшевистской России»[423]423
  Врангелевщина // Красный архив, т. 3 (40), 1930. М.,-Л., с. 7.


[Закрыть].

Близким к разрешению был вопрос об открытии российских консульств в Эстонии, Латвии и Литве (запланированных еще в 1919 г., после известной декларации Северо-Западного правительства). Российский посланник в Швеции К. Н. Гулькевич должен был организовать консульства в Ревеле и Риге. В Литве также намечалось открытие консульства, и в Ковно с соответствующим поручением выехал сын П. Б. Струве А. П. Струве (первоначально предполагалось направить туда бывшего главу делегации Особого Совещания в САСШ П. П. Гронского). Тем самым для Правителя и Правительства Юга России вопрос о признании фактической независимости Прибалтийских республик был разрешен в положительном смысле. Признавались паспорта, выданные этими консульствами в Севастополе. Правда, при этом латвийский, эстонский и литовский консулы не были внесены в официальный консульский лист при Правительстве Юга России и именовались лишь как «представители латышских (или иных) интересов». При Правителе Юга России работал также официальный представитель правительства Армении Р. Сагателян, добивавшийся сбора пожертвований в фонд армянской армии во время армяно-турецкой войны осенью 1920 г. В газете «Военный голос» им было опубликовано «Воззвание к армянам, проживающим на Юге России», в котором отмечалось, что турецкие войска «теперь имеют дело не с безоружным населением, а с закаленной в боях Армянской армией, которая уже наносит жестокие удары беспощадному врагу, одновременно защищая территорию Республики от непрекращающихся нападений Советского Азербайджана»[424]424
  ГА РФ. Ф. 5816. Оп.1. Д. 16. Лл. 10–10 об.; Ф. 6851. Оп.1. Д. 57. Л. 131; Михайловский Г. Н. Указ. соч., с. 494, 609; Военный голос, Севастополь, № 151, 9 октября 1920 г.


[Закрыть].

21 сентября, «по поручению Правителя и Главнокомандующего», Струве запрашивал российское посольство в Токио о возможности «признания Японией Правительства Юга России, являющегося преемственным носителем Русской Государственной и Национальной идеи, в борьбе с большевизмом». Ответ российского посла В. Н. Крупенского не заставил себя долго ждать (29 сентября Гирсу был направлен ответ из Токио) и не оправдывал надежд Струве и Нератова: «Министр иностранных дел сказал мне сегодня, что по тщательном обсуждении вопроса японское правительство, имея особенно в виду свои отношения к Англии, считает настоящий момент еще преждевременным для приступления к признанию им правительства генерала Врангеля». Примечательно, что в то же самое время сохранялись достаточно активные контакты японских военных и дипломатов с дальневосточными структурами Белого движения. Действовавшая в Крыму японская военная миссия постоянно выступала с позиций поддержки Врангеля. Так, например, 19 октября состоялся парадный завтрак в японской миссии по случаю дня рождения Императора Японии, на котором присутствовали представители всех иностранных миссий, генерал Шатилов, Кривошеин и Татищев. В своем выступлении глава миссии майор Такахаси отметил: «На окраинах России все силы, борющиеся против кровавых тиранов, постепенно объединяются и подчиняются генералу Врангелю, в том числе и атаман Семенов. Это дает мне право думать, что скоро наступит возрождение России и счастье великого русского народа. Япония для счастья не пожалела дать несколько тысяч дорогих жизней своих офицеров и солдат и никогда не может признать большевизма. Все ее усилия направлены лишь, чтобы Россия стала вновь могучей и еще более дружественной ее соседкой. Еще раз повторяю, что Япония совершенно не желает посягать на какие-либо русские территории». Считал необходимым отметить «корректное отношение к нам японцев» (в отличие от других «союзников») и генерал Щербачев. В донесении Сазонову от 8 мая 1920 г. он подчеркнул, что в отношении военного имущества, «подлежавшего выдаче» по условиям международных соглашений, со стороны японского военного представителя заявлялось: «Имущество это было оплачено Русским Правительством и поэтому должно быть передано по принадлежности»[425]425
  Там же, с. 15; ГА РФ. Ф. 5936. Оп.1. Д. 361. Л. 264.


[Закрыть].

В августе – сентябре также предполагалось открытие дипломатических представительств и в странах, бывших противниках России: Германии, Австрии, Венгрии. Кривошеин просил Гирса продумать вопрос об открытии в Берлине и Вене если не «официальных», то хотя бы «официозных» представительств.

Последними по времени назначениями дипломатических представительств от «антибольшевистской государственности» стали назначения (уже после эвакуации из Крыма, в январе 1921 г.) полковника А.А. фон Лампе (военного агента) и князя П. Волконского (дипломата) в Венгрию. Данные решения также можно было бы характеризовать в качестве существенной эволюции внешнеполитического курса, если учесть, что т. н. «рост германофильских настроений», происходивший осенью 1919 г., был властно остановлен как в Омске, так и в Таганроге официально принятыми решениями о «верности союзникам» по Антанте. Возможность сближения с Германией предполагалась в ходе возможной встречи Струве с представителями германской делегации на конференции в Спа летом 1920 г. Заметную активность в направлении возможного российско-германского сближения, как и в 1919 г., проявлял А. И. Гучков, надеявшийся «рассеять франкофильские симпатии» врангелевского правительства, используя для этого личные контакты с Кривошеиным. Глава Российского Красного Креста в Германии был уверен, что участвовавший еще летом 1918 г. в переговорах с немецким послом графом Мирбахом премьер непременно сможет более трезво оценить перспективы внешнеполитического курса[426]426
  ГА РФ. Ф. 6851. Оп.1. Д. 57. Лл. 1–2; Ф. 5760. Оп.1. Д.5. Л. 27 об.; Врангелевщина // Красный архив, т. 3 (40). М.,-Л., 1930, с. 23; Михайловский Г. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 536–537, 642–644.


[Закрыть].

Еще одного «фактического признания» удалось добиться Правительству Юга России со стороны другого «бывшего противника» – Османской Империи. Само по себе российское представительство в Константинополе имело важное значение. С одной стороны – это была вполне реальная «территориальная база» для вполне возможной эвакуации Русской армии и гражданских беженцев из Крыма. Не случайно еще в мае 1920 г. несколькими сотрудниками российской дипломатической миссии был предложен проект образования в Константинополе отдельного судебного округа (по дипломатическому статусу в городе мог работать только консульский суд с апелляционной инстанцией в посольстве), основой которого становились бы т. н. Константинопольская судебная палата и кассационное отделение Правительствующего Сената. Несмотря на отрицательный отклик со стороны Министерства юстиции, идея российского представительства вызвала поддержку у Нератова, поскольку это гарантировало бы, по его мнению, правовую защиту русских беженцев.

С другой стороны, существование в Константинополе российской миссии в какой-то степени отражало ожидавшееся – после успешного окончания Первой мировой войны – российское присутствие на берегах Босфора. Нератов из Константинополя контролировал также работу представительств на Балканах и был посредником в передаче информации из Парижа в Севастополь. При реорганизации представительства в Константинополе туда же одновременно с Нератовым был отправлен бывший председатель Особого Совещания генерал-лейтенант А. С. Лукомский в ранге «Главного военно-морского представителя ВСЮР в Константинополе и прилегающих к нему странах (Греция, Сербия, Болгария и Румыния)». Формально, по дипломатической традиции, он должен был подчиняться Нератову и иметь статус «военного агента». Однако, учитывая особое положение Константинополя, Лукомский получил равный и независимый от Нератова статус. Если «дипломатическое представительство… в формальном отношении независимо от Представительства союзников, то Военное представительство состоит при Союзном командовании», то есть «вопросы внешнеполитического характера должны вестись органом, независимым от союзников, тогда как военно-морские вопросы и вопросы снабжения, а равно все, что касается беженцев, эвакуации и проч., должно находиться в ведении военно-морского представителя». Тем самым во многом разрешалась проблема подготовки к вероятной эвакуации и фактически вводился принцип участия российских военных в международном управлении Константинополем так, как это предполагалось еще до окончания войны. Подобную новацию в разграничении полномочий также можно объяснить преобладанием в системе управления в 1920 г. военных элементов, что позволяло проводить политику, практически независимую от гражданских, и дипломатических структур. Первоначально Лукомский испрашивал согласия Врангеля на полное подчинение ему «всех, как военных, так и гражданских русских представителей (не исключая дипломатических) в Румынии, Сербии, Болгарии, Греции и Турции». Однако письмом от 1 апреля 1920 г. Врангель, после обсуждения «политической и иной обстановки, создавшейся для нас в Константинополе», решил, что необходимо разделение полномочий между военно-морским и дипломатическим представительствами. Аналогичным образом проводилось разграничение полномочий между военными и дипломатическими представителями во всех Балканских странах. «Привлечение таких крупных лиц, как Вы (Лукомский. – В.Ц.) и А. А. Нератов, – писал Врангель, – исключающее подчиненное соотношение между ними, требуется обстановкой, в которую мы поставлены. Необходимо поднять престиж наш, который был уронен не только нашими военными неудачами, но и неудачным представительством как военным, так и дипломатическим». Однако сам Лукомский считал подобное разделение нецелесообразным, хотя и отмечал, что «личные свойства А. А. Нератова давали мне действительно полное основание считать, что у меня с ним не будет никаких недоразумений и мы с ним как-нибудь размежуемся». Тем не менее проблемы разграничений сохранялись, и незадолго до крымской эвакуации вопрос о возвращении к традиционной структуре управления (подчинение военного представителя дипломатическому) был решен положительно[427]427
  ГА РФ. Ф. 6851. Оп.1. Д. 57. Лл. 325, 328; Лукомский А. С. Воспоминания, т. 2. Берлин, 1922, с. 218–221; Михайловский Г. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 571–575.


[Закрыть].

Важность Константинопольского представительства диктовалась также открытием здесь российской военно-морской базы, которая хотя и не имела формального статуса, предназначалась в качестве стоянки Черноморского флота и транспортных судов Добровольного флота, совершавших рейсы в Крым. Но наиболее важным представлялось обеспечение гарантий соблюдения российских прав в международном праве, поскольку из-за Брестского мира Россия исключалась из числа стран, подписавших Севрский трактат (мирный договор с Османской Империей), и консульские суды для российских подданных не действовали. По этим причинам (более «гуманитарного», чем политического, порядка) следовало добиться от османского правительства признания полномочий российского дипломатического представительства. Во время аудиенции у Великого Визиря Нератов заявил о необходимости «установить дипломатические отношения с южнорусским правительством, признать за нашей дипломатической миссией все дипломатические права и привилегии, а за нашими подданными в Константинополе и Турции – все права, предоставленные европейцам по Севрскому трактату, в частности, касательно консульских судов и изъятия из-под турецкой юрисдикции наших подданных. Великий Визирь, предварительно «расчленив просьбу Нератова на несколько пунктов», ответил, что «политически правительство Султана не желало вмешиваться во внутренние русские дела и намеревалось сохранять полный нейтралитет в гражданской войне. Никакие дипломатические сношения политического характера с правительством Врангеля невозможны, Порта не может послать своего представителя в Севастополь и аккредитовать при себе Нератова в общепринятом смысле слова («де-юре». – В.Ц.), т. е. путем торжественного приема у султана и зачисления в дипломатический лист наравне с иными представителями иностранных государств. Великий Визирь соглашается, однако, признать за нашей фактически существующей дипломатической миссией все дипломатические права и привилегии, установленные для дипломатических представителей, вплоть до дипломатических паспортов, виз, освобождения от таможенного досмотра и т. д. За нашим консульством он готов признать те же права, что и за иными европейскими консульствами, вплоть до образования консульских судов, но в пределах Константинополя». Консульские суды должны были руководствоваться российским законодательством как «дофевральского», так и «дооктябрьского» периода 1917 г. Предложения Визиря были приняты и подтверждены позднее специальным циркуляром на имя Нератова. Тем самым произошло, хотя бы частичное, уравнение в правах российской и иных союзнических миссий в Турции, и Правительство Юга России было признано «де-факто» еще одним иностранным государством. «Фактически мы, – отмечал участник переговоров с Визирем Михайловский, – не присоединяясь к одиозному для турок Севрскому трактату, пользовались всеми выгодами, из него проистекающими. Это было чрезвычайно важно для нас и с политической, и, еще более, с юридической точки зрения: раз дарованные права трудно было взять назад, и, таким образом, будущая эмиграция даже в бесправительственном состоянии могла пользоваться положением, равноправным с подданными других европейских государств»[428]428
  Михайловский Г. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 584–586; 617.


[Закрыть]. Правда, в самой Османской Империи в это время разгоралась гражданская война и правительство султана фактически не контролировало большую часть Малой Азии. В Анкаре (новой столице Турции) формировалось правительство под руководством бывшего генерала турецкой армии Кемаля-паши (Ататюрка), ориентирующееся на сотрудничество с Советской Россией.