Текст книги "Белое дело в России. 1920–122 гг."

Отдельный пункт предусматривал сохранение «кинжалов, серебряных шашек и дедовского холодного оружия…, при условии круговой поруки, что это оружие не будет обращено против Советской России». Таковы были советские условия, принятые 20 апреля 1920 г., а 21 апреля части Кубанской армии сдались. По данным комиссара 34-й дивизии И. Рабиновича, «через нашу регистрацию прошло до 40 тыс. человек»[304]304
  Там же, с. 470–471, 483–485; Рабинович И. Сдача Кубанской армии красным // Путь коммунизма. кн. 3., Краснодар, 1922, с. 491–492; Штейн Б. Международное положение и внешняя политика РСФСР в период врангелевщины // Разгром Врангеля. 1920 г. М., 1930, с. 14.


[Закрыть].

Что касается высших органов управления Кубани, то после отхода из Екатеринодара фактически перестала существовать Кубанская Краевая Рада. В своем официальном обращении, сделанном 15 марта 1920 г. в селении Елизавет-польском, Краевая Рада (в составе оставшихся 105 членов из почти 580 членов полного состава) заявила о «временном прекращении своих занятий (они так и не возобновились. – В.Ц.) и передаче части своих полномочий Законодательной Раде». При этом Рада напоминала, что «согласно Конституции Кубанского Края, Войсковой Атаман является главой вооруженных сил края и приказывает всем чинам Кубанской армии, от казака до генерала, исполнять все приказы Войскового Атамана». Тем самым подчеркивался переход к военно-походному характеру осуществления власти, в подтверждение чего проводилась параллель с событиями «Ледяного похода»: «Пусть никто не слушает то, что Рада, Атаман и Правительство ушли в Туапсе. Краевая Рада заявляет, что, каков бы ни был наш путь, цель у нас одна – освобождение Кубани. Помните, что во время Первого похода Рада, Атаман и Правительство, уйдя из Екатеринодара за Кубань, пришли в Екатеринодар через Мечетинскую». Никаких разногласий не должно быть между сохраняющими свои полномочия Законодательной Радой, Войсковым Атаманом и Краевым правительством. «Краевая Рада объявляет всем, что между нею, Законодательной Радой, Войсковым Атаманом и Краевым правительством существует полное согласие, и работа их – это объединенная работа, направленная к одной цели: скорейшему освобождению Кубани и созданию условий для мирной трудовой жизни».

Законодательная Рада, несмотря на то что ее полномочия формально истекли еще в конце 1919 г., продолжала работать вплоть до капитуляции Кубанской армии. 18 апреля 1920 г. в Адлере было принято официальное постановление о прекращении ее работы и продолжении деятельности исполнительной власти: «Сессию Рады прервать и каждому члену Рады предоставить свободу действий. Правительству же и Войсковому Атаману продолжать борьбу за независимость Кубани». Созыв очередной сессии мог производиться (согласно статье 45 Конституции) только по решению атамана. Войсковой атаман Букретов на английском крейсере 20 апреля 1920 г. прибыл в Батум. Ввиду «выезда за пределы Кубанского края» и сдачи Кубанской армии, он принял решение сложить с себя атаманские полномочия, передав их главе Краевого правительства Иванису в мае 1920 г. (на основании статьи 51 Конституции). Таким образом, Иванис остался единственным правомочным представителем власти на Кубани – и как глава правительства, и как исполняющий обязанности Войскового Атамана. Только Иванис мог теперь решать вопрос о созыве сессий Законодательной Рады или Краевой Рады. В условиях прекращения работы представительных собраний и невозможности их созыва (на территории Кубани была установлена советская власть) все полномочия сосредотачивались только у исполнительной власти. Этот принципиальный политико-правовой момент необходимо учитывать при рассмотрении вопросов о правомочности полномочий Иваниса, в частности, при подписании им Договора между Правителем и Главнокомандующим ВСЮР и атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани. В частности, применительно к соглашению от 2 апреля оспаривалась правомерность подписания Договора Букретовым. Об этом от имени Президиума Кубанской Краевой Рады заявил 12 мая 1920 г. оказавшийся в Тифлисе ее председатель И. Тимошенко. В официальном письме на имя полномочного представителя Краевого правительства при правительствах Грузии, Армении и Азербайджана А. Дробышева лидер кубанских «самостийников» заявил, что севастопольское Соглашение «создает для Кубанского края зависимое от генерала Врангеля положение в военном и политическом отношениях и нарушает, таким образом, суверенитет Кубанского Края». Кроме того, «Генерал Букретов не был уполномочен на заключение таких соглашений соответствующими органами Кубанской краевой власти, и… никакой акт Войскового Атамана без соответствующей скрепы Председателя Правительства или его Заместителя почитается для Кубани не обязательным». Казалось бы, такое «обвинение» могло поколебать прочность «союза с казачеством» Главкома ВСЮР. Однако при подробном рассмотрении подобных упреков ясна их несостоятельность. Как уже отмечалось выше, в полном соответствии с Кубанской Конституцией Войсковой Атаман передал свои полномочия главе правительства, который мог заключать соглашения и принимать законодательные акты в согласии с Советом правительства. Правда, эти акты подлежали последующему утверждению на сессии Законодательной Рады (в двухнедельный срок, согласно статье 58-й), но таковая, как уже отмечалось выше, могла быть созвана только по решению атамана. Можно было бы оспорить подписанное Соглашение только отсутствием «скрепы» Иваниса. Но сам «виновник» нарушения формы Соглашения официальным письмом уведомил Врангеля, что считает для себя «обязательным подписанное в апреле соглашение с Главным Командованием» и даже готов «дополнить этот договор отдельным соглашением на намеченных Врангелем основаниях». Что касается июльского договора Врангеля с атаманами, то Иванис имел полное право на его подписание. А вот полномочия Тимошенко, обеспокоенного нарушениями «буквы закона» и умалением «суверенитета», были далеко не бесспорны. Президиум Краевой Рады, от имени которого он опубликовал свой протест, не имел права работать в перерыве между ее сессиями (согласно статье 25 Конституции Кубани), поэтому и несогласие с подписанным в Севастополе Соглашением Тимошенко мог выражать только в форме частного мнения бывшего председателя Краевой Рады[305]305
  Трагедия казачества. Указ. соч., ч. IV, с. 400–401, 496–497; Трагедия казачества, ч. V // Вольное казачество. Париж, № 241, 10 мая 1938 г., с. 2–5; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 121–122.


[Закрыть].

Что же касается главных инициаторов перемирия – англичан, то их расчеты на прекращение гражданской войны в России не оправдались. После окончания Военного Совета 22 марта 1920 г. Врангель направил в Британский Военный Комиссариат ответ на предложения о посредничестве в заключении мира с Советской Россией. В нем, в частности, говорилось: «Возможно быстрое разрешение вопроса о перемирии и его осуществлении является необходимым. Переговоры могут быть возложены на представителей английского командования, находящихся здесь (в Севастополе. – В.Ц.)». Оценивая важность «той возможности, которую Британское Правительство предлагает Главнокомандующему и его главным сотрудникам найти приют вне России», Врангель указывал, чтобы такая же помощь была «предоставлена в одинаковой степени всем тем, кто предпочел бы оставление своей Родины принятию пощады от врага». Для подготовки «передачи Крыма Советскому правительству» Главком требовал «не менее двух месяцев от дня завершения переговоров». В течение этого срока «союзники должны продолжать снабжать армию и население занятых областей всем необходимым»[306]306
  Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2. С. 13–14.


[Закрыть].

29 марта министр иностранных дел Великобритании лорд Керзон обратился к наркому иностранных дел Чичерину с нотой (опубликована в лондонской «Times» и парижской «Temps»), в которой заявлял: «Придя за последнее время к убеждению, что военная борьба на Юге России не может быть продолжена до бесконечности, и убедившись в том, что продолжение ее будет сопровождаться лишь новыми потерями жизней и вызовет сильную задержку в восстановлении спокойствия и благоденствия России, я употребил все свое влияние на генерала Деникина, чтобы уговорить его бросить борьбу, обещав ему, что, если он поступит так, я употреблю все усилия, чтобы заключить мир между его силами и властями, обеспечив неприкосновенность всех его соратников, а также населения Крыма. Генерал Деникин, наконец, последовал этому совету и покинул Россию, передав командование генералу Врангелю… Я прошу Вас, во имя интересов России и человечества, отдать приказ о прекращении враждебных действий и даровать амнистию с последующим роспуском Добровольческой армии». В ответе Чичерина (1 апреля) приветствовалось «начало нового периода советско-английских отношений» и выражалась готовность к переговорам по всему комплексу межгосударственных отношений. Применительно к ВСЮР Чичерин не исключал амнистии, но выдвигал контрпредложение – освободить и доставить в РСФСР всех бывших венгерских народных комиссаров, отбывавших тюремное заключение после подавления венгерской революции 1919 г. В Лондон должен был выехать советский посол М. М. Литвинов. Керзон отклонил советские предложения и снова поставил вопрос о прекращении боевых действий против белого Крыма. При этом говорилось уже о возможности непосредственных переговоров Врангеля с представителями РСФСР. Нужно отметить, что существо советских предложений в понимании статуса белых армий и правительств было достаточно близким к выраженному в британских заявлениях. Речь здесь шла не о равноправных переговорах, не о сохранении территории, занимаемой ВСЮР, и казачьих областей в качестве государственных образований (на что надеялись лидеры казачества), а лишь о степени смягчения ответственности (всеобщей амнистии или только для нижних чинов, мобилизованных, невиновных в «белом терроре» и др.) за выступление против советской власти, которая фактически утвердилась в качестве всероссийской. Возможно поэтому в одном из последних ответов советского правительства на заявления Керзона (23 апреля 1920 г.) говорилось о готовности начать переговоры с самим Врангелем – при посредничестве английских представителей – «по вопросу об амнистии и бескровной ликвидации крымского фронта». Однако вряд ли можно было надеяться на согласие со стороны нового Главкома ВСЮР, убежденного, что переговоры с «преступной» советской властью бессмысленны, а «помилование» будет лишь уловкой, чтобы впоследствии расправиться со «сдавшимися на милость победителя». В письме от 23 мая Главком ВСЮР, ссылаясь на невозможность непосредственных переговоров с советской властью, оправдывал подготовку к наступлению в Северную Таврию («продовольствование армии и населения Крыма») и заявлял: «Даже допуская возможность соглашения с большевиками, я не вижу, каким образом таковое было бы обеспечено… Недавние примеры действий большевиков в отношении Кубани и Грузии, с каковыми ими только что были заключены соглашения, наглядно подтверждают хорошо известные взгляды большевиков, считающих всякие юридические и моральные обязательства не более как буржуазным предрассудком»[307]307
  ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 214. Лл. 1–5; Штейн Б. Указ. соч., с. 14; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 87–88.


[Закрыть].

Интересна реакция Деникина на публикацию ноты Керзона. Бывший Главком направил в «Times» письмо, в котором цитировался отрывок ноты, относящийся к нему, и давался такой ответ: «Я глубоко оскорблен и возмущен подобным заявлением и удостоверяю: 1) никакого влияния оказывать на меня лорд Керзон не мог, так как я с ним ни в каких отношениях не находился; 2) единственный раз в Новороссийске представитель Великобритании генерал Перси… предложил мне посредничество для заключения перемирия с большевиками. Но я это предложение категорически отверг…; 3) предложение английского правительства о начале мирных переговоров было вручено не мне, а моему преемнику в командовании ВСЮР, генералу Врангелю…; 4) мой уход с поста Главнокомандующего… никакой связи с нотой лорда Керзона не имеет; 5) как раньше, так и теперь считаю неизбежной и необходимой вооруженную борьбу с большевиками до полного их поражения…, иначе не только Россия, но и вся Европа будут разрушены». Тем самым Деникин заочно отказывался от любой поддержки попыток Врангеля (если бы даже они имели место) начать переговоры о перемирии. Вполне вероятно, что в этом случае Деникин опротестовал бы их со своей, формально не переданной никому должности Верховного Правителя России.

Но если со стороны Врангеля использование британского посредничества можно было расценить как желание «оттянуть время» для подготовки армии к наступлению (по воспоминаниям генерала Махрова, на Военном Совете его слова о возможности продолжения войны – «пока мы имеем хоть один шанс» – встретили поддержку и со стороны самого Врангеля, и со стороны присутствовавших генералов), то блокированные на Черноморском побережье кубанцы пытались все же воспользоваться предложением союзников. 31 марта 1920 г. Кубанское Краевое правительство заявило, что оно «желает прекратить гражданскую войну и просит союзников взять на себя посредничество для ведения мирных переговоров с Советской Россией» и просит военных представителей Великобритании незамедлительно воздействовать на советское командование в целях прекращения военных действий против Кубанской армии. Аналогичное заявление было отправлено и 11 апреля из Сочи на имя адмирала Де-Робека. Нельзя сказать, что Великобритания игнорировала заявления казаков. Де-Робек со своей стороны заявил о готовности оказать поддержку Кубанской армии и выделил из запасов флота продовольствие и медикаменты. Английский флот несколько раз обстреливал побережье и прикрывал погрузку казаков на транспорты, идущие в Крым. Это тем не менее не приостановило военных действий и не спасло кубанцев от капитуляции[308]308
  Трагедия казачества. Указ. соч., ч. IV, с. 474; Штейн Б. Указ. соч., с. 14–15.


[Закрыть].

Переговоры же самого Врангеля с советским командованием так и не начались, посредничество Великобритании оказалось ненужным. С возобновлением боевых действий в Таврии в конце мая 1920 г. все официальные контакты с врангелевским правительством были англичанами прекращены. Врангель при своей встречи с британским военным представителем генералом Перси пытался убедить последнего, что «он взял часть той территории, на необходимость коей, для снабжения армии, он указывал с самого начала», и снова запрашивал информацию о «реальных гарантиях… относительно неприкосновенности территорий, занятых ВСЮР, в случае намечавшихся английским правительством переговоров с большевиками»[309]309
  Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 11.


[Закрыть]. Несмотря на это, из Севастополя отозвали военную и дипломатическую миссии, и в июне в Лондоне уже шли переговоры о заключении торгового договора с представителями советской кооперации. Британский МИД отказал управляющему отделом иностранных сношений П. Б. Струве в каких-либо переговорах. Главным союзником белого Крыма осталась Франция.

Эволюция политического курса в программных заявлениях лидеров белой Таврии и в проектах реорганизации власти весной 1920 г.

Рассматривая политическую историю белой Таврии весной – осенью 1920 г., нельзя не отметить попыток пересмотра ряда программных положений, имевших базовый характер в декларациях, заявлениях и лозунгах Белого движения в периоды 1919-го и конца 1919 – начала 1920 г. Примером может быть доклад, составленный начальником штаба Главкома ВСЮР генералом Махровым и поданный им сперва на обсуждение Деникину (15 марта 1920 г. – первоначальный, сокращенный вариант), а затем Врангелю (8 апреля 1920 г. более развернутый проект).

В докладе содержался ряд интересных предложений, относящихся к реорганизации политической системы. Они были впоследствии осуществлены в той или иной форме и степени. Применительно к идее проведения Учредительного Собрания предполагалось незамедлительно приступить к выборам в него. Выборы должны были проходить, территориально расширяясь, «по мере очищения соседних областей от большевиков», а первые члены российской Конституанты будут избираться от Крыма. «Таким образом, постепенно была бы избрана большая часть Учредительного Собрания». И хотя самих принципов избирательного законодательства Махровым не излагалось, он полагал необходимым осуществить лозунг «За Учредительное Собрание». Избранные члены Собрания «должны быть привлечены к участию в расширении избирательного процесса». Тем самым можно было начать создание представительной власти для действующей системы управления и заложить основы будущей политической системы, которая не устраняла бы, а преемственно развивала те законоположения, которые были бы уже разработаны и осуществлялись сформировавшейся в Таврии властью.

Говоря о формах государственного устройства, доклад Махрова в основном повторял принципиальные положения, выдвинутые в целом ряде проектов в южнорусском Белом движении в 1919 г. «В декларации (нового Главкома ВСЮР) должен быть смело поставлен лозунг федеративности и единства России (что совершенно не противоречит одно другому, как то мы видим в Америке и Швейцарии)». Тот принцип, который уже начал осуществляться в Соглашении Врангеля с казачьими атаманами, предполагалось, будет развит применительно ко всем государственным новообразованиям на территории бывшей Империи: «Надлежит объявить, что области, в которых сконструировалась власть, будут входить в наше государственное объединение, борющееся с большевиками, как свободные и равные члены, но под знаменем федеративной России и единства; это будет, в настоящий период, выражаться единой верховной властью Правителя в отношении единства командования армией и флотом, единства иностранных сношений. Украина, Грузия, Азербайджан, Латвия, Эстония, Белоруссия приглашаются вступить в федерацию для борьбы с большевизмом».

Махров полагал безусловно необходимым также развитие сотрудничества с земско-городским самоуправлением, для чего оправданными могли считаться все средства – начиная от посещения Главкомом Земского Съезда, «пополненного представителями от всех слоев крымского населения», до привлечения самоуправлений к «помощи в деле снабжения армии». Главкому требовалось при этом не избегать сотрудничества с представительными структурами, а, напротив, поощрять любые формы представительства, например, «созвать специальный крестьянский съезд для обсуждения земельных нужд».

В сфере перемен, происходивших в политической системе, нельзя не отметить предложений Махрова в сфере судебной власти и в судопроизводстве. В числе незамедлительных мер Махров считал важным существенно сократить «огромное бумажное делопроизводство». Следовало бы «прекратить производство дел о мелких преступлениях, совершенных по известное время, например до 1916 года включительно, дабы суд имел возможность разгрузиться от этих дел и приступить к рассмотрению неотложных более важных дел о преступлениях, совершенных в недавнее время»; сократить процессуальные сроки («до сроков, установленных военно-уголовными законами в военное время»); упростить судопроизводство, временно заменить присяжных заседателей «представителями от городских и земских органов самоуправлений»; «разгрузить тюрьмы» и передать от окружных судов «мелкие дела» мировым судебным учреждениям.

В части, касающейся внешней политики, Махров повторял ставший весьма популярным в конце 1919 г. лозунг «общеславянского объединения»: «Версальский договор перекроил карту Европы; появилось много новых государств; некоторые из них нам должны быть особенно интересны, а именно Юго-Славия, Чехия, Галиция и Польша. Необходимо немедленно войти в тесную дружественную связь с Сербией, где у нас еще имеется много друзей, с чехо-словаками, видные руководители которых – Крамарж и другие – до сих пор являются лучшими проводниками русофильской политики. В отношении Галиции необходимо сейчас же поддержать те группы, которые имеют давно уже тяготение к России». «Новые направления» внешнеполитического курса представляли собой, по мнению Махрова, союз с бывшими противниками России – Турцией и Болгарией, а также сотрудничество с Америкой («немедленно использовать ее как для борьбы с большевиками, так и для получения оттуда различных предметов вооружения, снаряжения и питания») и Японией («путем определенного договора с Японией немедленно создать в Сибири новый фронт, объявив там те же принципы демократической диктатуры («левая политика правыми руками». – В.Ц.), которые объявляются новым Главнокомандующим здесь»). В этой связи Махров считал необходимой «немедленную смену всех бывших представителей Русского Министерства Иностранных дел за границей, которые все отошли от действительной жизни» (члены Русского Политического Совещания, Совещания послов. – В.Ц.).

Но особое внимание, в контексте проведения «федеративной политики», следовало бы обратить на равноправное сотрудничество с новыми государствами: «Можно использовать также все окраинные образования, которым ныне угрожает воинствующий большевизм, а именно: Эстонию, Латвию, Литву, Белоруссию, Украину, Грузию, Азербайджан и др.». Здесь Махровым предлагался конкретный план действий: «Надо стремиться создать очаги вооруженной борьбы там, где население с большевистским режимом помириться не может. Такими очагами могут и должны быть Северный Кавказ, Дон, Крым и Украина». Необходимо будет добиться «недопущения разоружения наших войск грузинами, сохранения их для общей и совместной борьбы против большевиков, которые, несомненно, будут стремиться захватить Грузию и Батум. Желательно и необходимо создать на территории Кубани другое ядро, подобное Сочинскому (где сосредоточились части Кубанской армии. – В.Ц.) … С петлюровцами у нас должен быть военный союз…, и при их помощи в первую очередь освободить от большевиков Правобережную Украину». Даже в случае «оставления Крыма» Махров был уверен в возможности переезда армии и правительства на новые «плацдармы»: «Надлежащая работа на Кубани, соответствующая политика с Грузией и Украиной и новый внутренний курс могут дать нам возможность… переброситься в пределы Кавказа и Кубани или Одессы для продолжения борьбы с большевиками».

Практически все вышеперечисленные положения встретили поддержку Врангеля. Главком тщательно выделял особенно важные и интересные для него тезисы и, возможно, использовал их в разработке своего «нового курса». Но вот в отношении тезиса Махрова о «срочной разработке реформы отправления гражданского судопроизводства» Врангель оставил примечательную отметку: «Проект едва ли применим для Крыма при настоящем его положении – осажденной крепости. Аппарат управления во всех отраслях должен быть прост и не носить характера общегосударственной Российской власти, пригодной для управления лишь при нормальном течении жизни страны». Таким образом, Главком обозначил важность отказа от всероссийских притязаний, важность перехода к установлению сугубо региональной системы управления, что в период весны 1920 г. для Врангеля было гораздо актуальнее притязаний на всероссийскую преемственность в Белом движении[310]310
  Махров П. С. Указ. соч., с. 268–270, 274–275, 279, 290, 296; ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 211. Лл. 1–3.


[Закрыть].

В течение апреля – мая 1920 г. политический курс, по убеждению нового Главкома, следовало изменить с учетом «ошибок прошлого». Но если в ноябре 1919 г. – феврале 1920 г. критика политических «ошибок» деникинского правительства указывала в основном на «недостаточный демократизм» и явное преобладание военных методов управления, то весной 1920 г. акцент был перемещен на проблемы тыла, ошибки во взаимоотношениях с казачеством и окраинными «государственными образованиями». В своем интервью представителям крымской печати, данном в апреле 1920 г., Врангель так определил причины военных и политических неудач предшествующего периода Белого движения: «Стратегия была принесена в жертву политике, а политика никуда не годилась. Вместо того чтобы объединить все силы, поставившие себе целью борьбу с большевизмом и коммуной, и проводить одну политику – «русскую», вне всяких партий – проводилась политика «добровольческая», какая-то частная политика, руководители которой видели во всем том, что не носило на себе печать «добровольцев», врагов России… В итоге, провозглашая Единую, Великую и Неделимую Россию, пришли к тому, что разъединили все антибольшевистские русские силы и разделяли всю Россию на целый ряд враждующих между собой образований».

В эти месяцы для Врангеля характерно активное стремление отказаться, хотя бы на словах, от лозунгов «всероссийского характера». Очевидно, что сделано это было скорее по тактическим соображениям. Ведь официально еще продолжалась подготовка к возможному перемирию с РСФСР при посредничестве Великобритании. Поскольку английское правительство (в отличие от советских требований) настаивало на равноправном участии в переговорах советской делегации и делегации ВСЮР, то можно было усмотреть в этом «фактическое признание» (по толкованию норм международного права) врангелевского правительства в той территории, которая прикрывалась белым фронтом. Но положение этого фронта в первые месяцы пребывания в Крыму еще не давало надежд на широкомасштабные наступательные операции, а убеждало лишь в возможностях временного удержания крымских перешейков для подготовки эвакуации. Все это предопределяло переход на положение некоего «лимитрофного характера», выразившееся позднее в образе «острова Крым» (по одноименному роману В. Аксенова). В 1920 г. в ходу был более верный термин – «крепость Крым». Характерен в этом отношении текст приказа о закрытии «Донского вестника»: «Бьет двенадцатый час нашего бытия. Мы в осажденной крепости – Крыму. Успех обороны крепости требует полного единения ее защитников. Вместо этого находятся даже старшие начальники, которые политиканствуют и сеют рознь между частями. Пример этому – штаб Донского корпуса. Передо мной издание штаба – «Донской вестник». Газета восстанавливает казаков против прочих не казачьих частей Юга России, разжигает классовую рознь в населении (крайне субъективная оценка, сложившаяся под впечатлением от статей в первых четырех номерах газеты. – В.Ц.) и призывает казаков к измене России».

Смысл определения «осажденная крепость» можно рассматривать как своеобразную трансформацию принципов «областничества», характерных для первых периодов Белого движения: будучи одним из первоначальных фрагментов модели будущего государственного устройства, областничество давало возможность стабилизировать конкретное положение на местах, в какой-то степени подобное сложившемуся в белом Крыму в 1920 г. Считалось необходимым в первую очередь оживить местную экономику, ввести устойчивый, пользующийся доверием местного населения политический порядок в масштабах конкретной территории (области), отдельного государственного образования, а затем уже включаться в «возрождение России». В упомянутом выше интервью представителям крымской печати генерал утверждал: «Мы в осажденной крепости, и лишь единая твердая власть может спасти положение. Надо побить врага прежде всего, сейчас не место партийной борьбе. Когда опасный для всех призрак большевизма исчезнет, тогда народная мудрость (в представительном Собрании. – В.Ц.) найдет ту политическую равнодействующую, которая удовлетворит все круги населения. Пока же борьба не кончена, все партии должны объединиться в одну, делая деловую внепартийную работу. Значительно упрощенный аппарат управления мною строится не из людей какой-либо партии, а из людей дела. Для меня нет ни монархистов, ни республиканцев, а есть лишь люди знания и труда… С кем хочешь, но за Россию! – вот мой лозунг» (превратно трактуемый в советской и отчасти в современной исторической публицистике как девиз: «Хоть с чертом, но против большевиков!» – В.Ц.).

Врангель так определил основную задачу возглавляемой им власти: «Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа». Декларировалось намерение создать из Крыма своего рода плацдарм, на котором можно было реализовать новую политическую программу, создать «модель Белой России», альтернативную «России большевистской».

Во время встречи с председателем севастопольского отделения Совещания государственных и общественных деятелей, членом ЦК кадетской партии П. Д. Долгоруковым 15 мая 1920 г. Врангель согласился с тем, что даже «приезд Милюкова желателен и возможен», высказавшись тем самым за «политику свободных рук»: «Я и представителям союзников говорю, что буду благодарен всякому, кто поможет освободить Россию от большевиков. Нам не приходится разбираться, приходит ли помощь от эфиопа, от эскимоса ли, лишь бы это была реальная помощь».

Аналогичные соображения были высказаны Врангелем в беседе с В. В. Шульгиным, приехавшим в конце июля в Крым из занятой советскими войсками Одессы и сотрудничавшим в газете «Великая Россия»: «Политику завоевания России надо оставить… Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке сделать жизнь возможной…, чтобы показать остальной России; вот там, у вас, коммунизм, голод и чрезвычайка, а здесь идет земельная реформа, заводится порядок и возможная свобода… Тогда можно будет двигаться вперед, – медленно, не так, как мы шли при Деникине, медленно, закрепляя за собой захваченное. Тогда отнятые у большевиков губернии будут источником нашей силы, а не слабости, как было раньше… Втягивать их надо в борьбу по существу, чтобы они тоже боролись, чтобы им было за что бороться». Схожие позиции высказывал Шульгину и Кривошеин, говоривший о неизбежности «зимовать в Крыму» (зима 1920/21 г.) и «ждать одного из двух исходов: или большевики после всевозможных эволюций перейдут на обыкновенный государственный строй – тогда, досидевшись в Крыму…, можно будет с ними разговаривать… Другой конец… они, вследствие внутренних причин, ослабеют настолько, что можно будет вырвать у них из рук этот несчастный русский народ, который в их руках должен погибнуть от голода… Вот на этот случай мы должны быть, так сказать, наготове, чтобы броситься на помощь… Это значит, что на этом клочке земли, в этом Крыму, надо устроить человеческое житье… Мы, так сказать, опытное поле, показательная станция… С этой точки зрения важны и земельная реформа, и волостное земство, а главное – приличный административный аппарат»[311]311
  ГА РФ. Ф. 5898. Оп.1. Д. 8. Лл. 3–4; Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 36, 43–44; Шульгин В. В. 1920. М., 1990. С. 463.


[Закрыть].

Примечательно, что идея создания самостоятельной «крымской государственности» как своеобразного «образца» для будущей России родилась еще в конце 1918 г., в период создания Крымского Краевого правительства. По тогдашней оценке редактора газеты «Таврический голос» доктора Д. С. Пасманика, «Крым должен показать всей России пример культурной и демократической власти, удовлетворяющей все справедливые требования населения, избегая всех ошибок социалистических увлечений и борясь с большевистской демагогией. Одним словом, политика лабораторного образцового опыта»[312]312
  Пасманик Д. С. Революционные годы в Крыму. Париж, 1926. с. 113.


[Закрыть].

Провозглашенный принцип «объединения всей полноты гражданской и военной власти без всяких ограничений, в областях не казачьих», хотя и был воплощением характерной для 1919 г. идеи «национальной диктатуры», в 1920 г. стал уже далеко не абсолютным. Для диктатора гораздо выгоднее было бы использовать полномочия «Правил о местностях, объявляемых состоящими на военном положении», согласно которым гражданские власти, во главе с назначаемым губернатором, подчинялись военному командованию. Тем более сам Врангель, как известно, использовал подобные полномочия в ноябре 1919 г. во время «кубанского действа». Теоретически эти «правила» можно было ввести и на ограниченной территории Таврической губернии, действуя после этого уже безо всякой оглядки на гражданскую администрацию. Но Врангель утвердил другую модель управления. Для управления ограниченной территорией Таврии, находившейся под контролем ВСЮР, стал излишним обширный административный аппарат. При этом Врангель постоянно подчеркивал, что «казачьи области остаются в своем внутреннем самоуправлении самостоятельными», а в других регионах он «намеревался при разрешении вопросов внутренней жизни широко обращаться к помощи общественных сил».