Текст книги "Украина скаче. Том II"

37

Люба Дерякина пребывала на передовой. Сейчас она лечила раненых бойцов украинской армии. Некоторые бойцы, находясь в тяжелом состоянии, становились другими, у них происходили какие-то изменения в их извращенной психике, а это приводило к превращению в нормальных людей, которым было больно, и эта боль касалась не только тела, но и души. Очень мало оказывалось героев, кто и в этом положении хотел идти на смерть, ради якобы вильной нэньки Украины. Большинство думало, как бы выжить, вернуться домой, увидеть семью, пахать, сеять, выращивать зерно, ухаживать за садом.

Раненые, вчерашние псы, которые стали приобретать человеческий облик, просили пить, перевязать жгутом ногу или руку, чтоб не истечь кровью, сочившейся на одежду, на голую, почерневшую грудь, а то и на пол, образовывая красно-черную лужу.

Сержант Тарас тоже был тяжело ранен и лежал под грохот пушек недалеко от КПП на русско-украинской границе. Он будто не чувствовал боли, скорее было другое чувство – чувство близкой смерти. Все, чего он сейчас хотел, так это глотка воды. За этот глоток он отдал бы все: квартиру, дачу и…даже жену. Но воды нигде не было и никого рядом не было, кто бы помог. Он же сам, сидя в танке, целился в водопроводную трубу огромного размера, сделал три выстрела в никуда, но только на четвертом, разбил трубу, как глиняный сосуд, и вода начала хлестать, как из водопада, не переставая.

«Хоть несколько капель на горящие губы. Я больше никогда не буду портить водные источники. Должно быть, дети пить хотят, а пить нечего. Как много значит вода, эта живительная влага» – думал он и левой не раненой рукой стал расстегивать ремень на брюках. Но жидкости в мочевом пузыре не было ни капли, она сгорела от высокой температуры, образовавшейся в организме в результате тяжелого ранения.

– Кто тут живой, помогите! – едва слышно произнес он, вытягивая вверх живую левую руку.

Люба увидела эту руку и подбежала к нему.

– Что милок?

– Пить, пи-и-ить! – собрав все силы, произнес он, хватая ее за руку своей левой рукой и сдавливая до боли.

– Да отпусти, больно же, – сказала она, пытаясь достать флакон с теплой водой, чтобы увлажнить ему губы.

Но в это время раздался грохот, снаряд разорвался на небольшом холме метрах в пятидесяти от них. Люба сама зарыла нос в песок, а Тарас получил осколок в голову и затих.

Борьба за это КПП шла уже третий день. Воюющие стороны хотели овладеть им, чтоб перекрыть границу, не дать возможности беженцам массово покидать горящий котел, где пытались их сварить земляки-украинцы: озлобленная, зомбированная часть Правого сектора, и особенно из батальона «Торнадо», состоявшего из одних уголовников, науськиваемых киевской хунтой. Они были убеждены: террористы должны быть уничтожены. А женщины с малышами на руках продолжали убегать в Россию, зная, что там их ждет приют и спокойствие.

Но каратели уже выдыхались, количество разрывов уменьшилось; мало того, непобедимые вояки начали удирать с поля боя, оставляя раненых, истекающих кровью.

Тот, кто получил легкое ранение, но лежал среди других, стонущих, умирающих и просящих помощи, пытался дозвониться своим начальникам, а если кого поймал, матерился:

– Почему бросили раненых, мать вашу? Срочно пришлите «Скорую», тут у нас двадцать человек требуют немедленной помощи. Как так можно? Кто бросает своих? Что с нами будет? Да нас тут прикончат москали, а то, и свои террористы.

– Ждите, приедем, поможем, заберем раненых и в гошпиталь, у Киев, у Харьков, пока он наш, – отвечали генералы, потягивающие водочку в землянке за двадцать километров от боевых действий.

Но проходили тяжелые, растянутые в часы, минуты, а «скорая» не появлялась, врачей днем с огнем нигде не увидишь.

– Что делать? – задавал вопрос Ищенко, солдат, раненый в руку и ногу. Он пытался принять сидячее положение. – Ты браток кто, откуда?

– Я работник таможни, капитан Сидоренко. Есть единственный выход, обратиться к русским, если они проявят милость, мы спасены.

– К русским? Да они нас уничтожат мучительной смертью, отплатят нам за нашу жестокость. Лично я животы вспарывал, потом глаза выкалывал и оставлял корчиться в муках, пока спасительница смерть не пришла, чтоб избавить от мучений. Нет, такой вариант не подходит.

– А мне подходит. Мы, хохлы, гадкие люди, а русские более благородные. У нас тут сестра милосердия Люба, вон она перевязывает раны. Позови ее, я с ней все обговорю.

Люба закончила перевязку и прибежала к капитану Сидоренко.

– Что случилось, говори быстрее, у меня еще несколько тяжелораненых.

– Вот за шоссе территория России. Сходи к ним, скажи, пусть нас забирают, или всех здесь прикончат. Ночь впереди, до утра не выжить. Пусть вспомнят, как воевали в древние времена: убитых на поле боя врагов прощали, их хоронили, а нас свои оставили, варвары. Украинская армия гнилая изнутри, она недолго продержится.

– Попробую, – сказала Люба и убежала. Через некоторое время с российской стороны прибыли две «Скорые», всех немощных бендеровцев погрузили и увезли в Ростов в городскую больницу, тяжелобольных сразу уложили на операционные столы. Из двадцати отошел на тот свет только один, остальные выжили. Хороший медицинский уход, четырехразовое питание, современные дорогие лекарства быстро поставили ребят на ноги.

Некоторые долго не верили, где они находятся и может ли быть такое, чтобы заклятые враги москали оказывали им медицинскую помощь.

Но один прикарпатский овчар разговорился. Молодой, двадцатитрехлетний парень, крепкого телосложения, стал рассказывать, как его заманили, а потом угнали на фронт. В военкомате ему сказали, что отправляют в офицерскую школу и там будет всего единственный экзамен – знание ридной мовы. Как только он согласился, его тут же запихнули в машину, где уже было много таких как он, а потом, когда их привезли в Луганск, сказали: ребята, повоюете недельку, а потом домой.

– Так мы и остались воевать. Хлеба нет, солдатской каши тоже, перебои с водой по нашей же вине, колбасу в глаза не видели. А говорят, солдаты, наемники Коломойши все имеют, потому что это наемная армия, а мы, видите ли, на государственной службе, а государство у нас обеднело. Патроны дорогие. Солярка дорогая, одежда дорогая, все дорого, кроме нашей жизни.

– Когда мы вас выпишем, вы вернетесь в свою часть, чтоб убивать русских?

– Ни за что в жизни. У меня все поменялось, у меня раскрылись глаза. Я только не могу понять, почему с нами так поступили, может нас перепутали?

– Никто ничего не перепутал. Просто Россия страна большая и не мелочная, русские щедрый, не злопамятный народ. А вы маленькие, кривоногие, злопамятные, малодушные, мстительные хохлы, одним словом.

Больница принимала раненых солдат ополченцев, но сюда попадали и те, кто шел с оружием в руках против ополченцев, против русских в надежде, что будет прощен.

Здесь лечился и муж Любы Сергей Ястребов. Он лежал в четырехместной палате с бандеровцами.

– Должно быть, есть договоренность между нашими президентами: мы лечим ваших москалей, а вы лечите наших бандеровцев, – сказал львовянин Сверчок.

– Пан Сверчок, укол, – сказала медицинская сестра, подходя к Сверчку со шприцом.

– Добже пани, я люблю уколы, вы тоже должно быть любите их, но сейчас, матка боска, такое время, что не до этого. Как только вы меня вылечите, я поеду в Лемберг, свой родной город, который раньше принадлежал моей родине Польше. Как только начнется реституция, Лемберг снова отойдет к Польше и это будет правильно. Я приглашу вас в гости, пани мочкалька.

– Давай, обнажай попу и поменьше разговаривай, а то будет больно. Я как всажу, так в очах потемнеет. Как ты нашим ребятам пули в живот всаживал, ты думаешь, им было приятно?

– Но и мне перепадало, даже одна пуля в ключицу попала, чуть рука не отвалилась.

Вскоре пришел майор ФСБ, попросил всех в отдельный кабинет.

– Навоевались? – спросил он.

Все пожали плечами.

– Кто хочет домой?

Двое подняли руки.

– Кто желает служить в российской армии?

Тринадцать человек подняли руки. Их фамилии переписал майор в отдельную тетрадь.

– Кто вернется в свою часть, чтоб снова идти в бой против ополченцев?

Никто не пожелал.

– Значит, один человек хочет к матери. Помнишь телефон матери? Позвони ей и скажи: скоро приеду, готовьте галушки.

Мальчик взял телефон, набрал номер.

– Маточка, я жив. Меня спасли российские врачи. Ты можешь себе такое представить? Мои враги подарили мне жизнь. Что мне делать, я не знаю. Нашим ребятам предложили служить в русской армии. Большинство моих сослуживцев приняли это предложение, один я остался. Ты и мне советуешь остаться? А как же, что скажут наши соседи, они тебе голову отрубят, если узнают, шо твой сын, то есть я, остался служить москалям. Ну, я не знаю. Подумаю, еще до вечера есть время. Прощай, маточка, и поцелуй отца. Как, он воюет? Так мы с им можем встретиться на поле боя, как враги, если я у москалей останусь.

38

Люба с Сергеем вернулись в зону боевых действий украинской армии и попали в батальон бандеровцев, где вначале были допрошены, затем отпущены после многочисленных заверений того и другого, что они всего лишь врачи и лечат раненых, независимо от того, кто какие принципы исповедует.

– Принципы? Гм, это верно. Хотя у нас свои принципы: враг есть враг и его надо давить как злую муху, которой обычно отрывают голову, а мы сепаратистам и москалям отрубаем эту голову. Ну, так ладно, пока идите. Там стонут наши герои от москальских пуль, а их надо лечить. Мы с вами еще встретимся, ничего не поделаешь, жисть такая.

Люба с Сергеем ушли с полупустыми сумками. В блиндажах лежали раненые. Они требовали помощи, в том числе и обезболивающих лекарств, которых у Любы и Сергея не было.

– У вас должны быть лекарства, – громко выговаривала дама в военной форме, рядившаяся под медицинскую сестру со шприцом в руках, которым она давала уколы наркотиков, не меняя иглы. Меня это не интересует, что у вас есть. У вас должно быть все! Все должно быть! И почему вы не балакаете на ридной мове? Может вы засланные из России? Я сейчас позвоню.

Она извлекла поцарапанный мобильный телефон из кармана засаленного халата и набрала номер.

– Клитор?! Приди, разберись, у меня тут врачи…, не врачи это, а шпийоны, засланные москалями. У них ничего нет с собой, сумки пустые, а раненые требуют помощи. Я как могу, лечу их уколами наркотиков, а наркотики, как ты знаешь, действуют обезболивающе. Пристрелить их? Да черт с ними, у меня патронов мало.

Сергей посерел от страха. Умереть так глупо, умереть в то время, когда он связал свою судьбу с Любой, которую все еще боготворил? Нет, это невозможно, это несправедливо.

– Послушайте, мадам, не кажется ли вам, что все это гадко, несправедливо, что вы потом жалеть будете?

– Нет, не, кажется. Впрочем, ты мне немного нравишься. Кто тебе эта дама? А то могли бы поладить. Я могу ее пристрелить, а ты останешься в живых, идем, трахнемся разок, я посмотрю, на что ты способен. А то ведь, можешь и не подойти. Ну, давай идем, а то я могу раздумать.

– Госпожа хорошая, – сказал Сергей как можно мягче и как можно вежливее, – это хорошее предложение, каждый мужчина был бы рад, но вы забываете одну простую истину: мужчина всегда хочет, но не всегда может, а женщина всегда может, но не всегда хочет.

– А ты умный, сепаратист, а точнее шпион. Давай попробуем. Если у тебя не получится, я отрежу тебе член, а может и прощу, сама пока не знаю.

В это время, в землянку, ворвались три вооруженных бандеровца, от них несло табаком и винным перегаром.

– Что здесь происходит, Яна?

– Вот шпионы, заберите их в пыточный подвал. Впрочем, этого москаля оставьте мне, я хочу его поиметь, а то от вас наркоманов толку нет, вы можете только обслюнявить бабу и все, а этот парень, он врач, я пожуркаю его член, и он оживет.

– Яна, ты с ума сошла. Командир Клитор узнает, тебе не поздоровается.

– Уходите, забирайте эту суку и уходите. А то кто-нибудь из вас получит пулю в башку. Сержант Кишка! Выполняй приказание.

Кишка подошел к Любе, схватил ее за волосы и поволок наверх. Люба, превозмогая боль, все сильнее прижимала медицинскую сумку к бедру и покорно следовала за карателем, даже как бы опережая его, чтоб не было так больно.

– Что будем с ней делать? – спросил каратель Блоха.

– Есть предложение оттрахать ее вначале, а потом распять на дереве, – предложил Гвоздь. – Как ты, согласна? Перед смертью получишь удовольствие.

– Отпустите меня, ребята, – сказала Люба, все еще покорно следуя за своим мучителем. – Я согласна. Только скажите честно, вы способны выполнить обязанности мужчины? Это я спрашиваю вас, как медик.

– Попробуем, как получится.

– Я могу сделать укол. Придется подождать десять-пятнадцать минут, и ваш прибор будет тверд, как камень. Вы сможете долго меня мусолить, а я дольше буду жить.

– О, это подходит. Надо найти место.

– А как же Клитор? Узнает – накостыляет.

– Я и ему дам укол. Давайте выберем укромное место, но так чтоб нас никто не видел, а то, набегут, начнете драться.

– А ты грамотная, сука, – сказал Кишка. – А вон, разрушенный детский садик, там, должно матрасы остались, расстелем на полу и трах – бах.

– Ну, вот здесь хорошо, – сказала Люба уже повелительным тоном, который обычно нравился карателям. – Лечь всем на живот, обнажить пятую точку и ждать. У меня один шприц на троих. Я врач опытный, поделю на каждого по равной дозе. Только не шевелиться, не поворачиваться на спину. Когда почувствуете, что прибор затвердевает, покашляйте. Это будет мой первый кавалер. Я умею доставить удовольствие, не беспокойтесь.

На удивление, каратели были послушны, еще нетрезвы и в головах у них все еще варилась каша, поэтому Люба могла делать свое дело спокойно, ни о чем не беспокоясь. Но она торопилась и заметила, что слегка дрожат пальцы на руках. Заполнив шприц «двадцатку» смертельной жидкостью, она со всей силой, держа иглу между пальцами, ударяла ладонью по мякоти так, что получался хлопок. Пациент не чувствовал боли от входящей толстой иглы в седалище. Сделав три укола, она бросила шприц в медицинскую сумку едва слышно вздохнула и не стала вытирать струйки горячих слез, текущих вдоль лица: она только что, спасла сама себе жизнь.

Каратели лежали головами вниз, дыхание их стало редеть, затихать, Люба трижды плюнула каждому в спину и спокойно вышла из детского сада.

Она подарила карателям хорошую смерть, не связанную с издевательствами, пытками, на которые они сами были так падки. А что с Сергеем? Сергея ждала мучительная смерть. После того, как он отказался от Яны, она прострелила ему правую ногу, а потом левую. Он не мог стоять и принял лежачее положение. Тогда она извлекла откуда-то серп, стащила с него штаны и отрезала плоть.

– Знай москаль, нет более тяжелой обиды для женщины, чем отказ от того, что у нее самое дорогое, самое стыдливое и тайное. Ради этого нас берут замуж, холят и лелеют. А теперь раскрой пасть, я тебя накормлю твоей же плотью. Если не подчинишься, выколю глаза этим серпом, но прежде отрежу нос.

Будучи на гране жизни и смерти, Сергей не понимал, что от него хотят, а сопротивляться не было сил.

– Упражняешься? – спросил Клитор, вошедший в землянку.

– Йозеф, умоляю тебя, забери этого москаля, пока он еще живой и делай с ним такое, ну словом то, чего ты еще ни с кем не делал. Он пытался изнасиловать меня. Набросился, душил, я едва освободилась. Этим людям нельзя доверять, правда, это не люди, это звери.

– У тебя есть ножовка? Я его распилю на части. Сначала руки, а потом ноги, а потом голову. За голову мы получим десять тысяч долларов от Коломойши.

Сережа уже был без сознания, когда Клитор тащил его наверх с ножовкой в зубах. Наверху гремела канонада. Вдалеке рвались снаряды, разлетались кирпичи в разные стороны, а Клитор, который когда-то был человеком, и его темная душа сидела глубоко внутри извращенного сознания, искал сейчас место, чтобы, не рискуя ничем, расчленить человека. Он его никогда раньше не видел, ничего о нем не знал, но во имя бредовой идеи человеконенавистничества, делал свое черное дело.

Такое место нашлось. Это была кирпичная загородка отхожего места, откуда исходил смрадный запах, так похожий на его дыхание. Когда была отпилена голова, он упаковал ее в мешок, раздался страшный грохот, тела жертвы и карателя были перемешаны со смрадными фекалиями, а голова убиенного откатилась за пешеходную дорожку.

39

Посол США на Украине Пейетт распорядился срочно доставить президента Вальцманенко в посольство для очередного инструктажа, а точнее накачки. Это был четвертый вызов. Первый раз Вальцманенко посетил посольство сразу же после инаугурации. Тогда Пейетт встретил его, как слугу, не угостив даже чашкой кофе. Посла возмутило то, что только что вылупившийся из яйца американской крицы президент Украины, сразу плюхнулся в кресло без приглашения. Он его не стал отчитывать, а обошелся хмурым выражением лица и отсутствием многословия, а этого было достаточно. Украинский президент три дня ходил сам не свой, задавая самому себе один и тот же вопрос: почему так холодно встретил посол?

Эта встреча надолго врезалась Вальцману в память и сейчас, когда ему поступил звонок по секретному номеру из посольства США, он вздрогнул, вскочил на ноги, и обнаженный, подошел к окну.

– Сейчас буду! – громко бросил в трубку. – Минута и я у вас, господин Бардак, простите Пойта.

– Ну, котик, куда ты так торопишься? – спросила подруга, которая не накушалась и не накрыла простыней свое обнаженное тело в надежде возбудить аппетит.

– Я через час вернусь. Ничего не могу поделать. Я принадлежу народу, от моих поступков зависит его судьба. И твоя тоже, кстати. Ты пока прими душ. И там хорошо прополощи и надушись. Я же на всякую муть трачу тысячи долларов, дохлую собаку можно облагородить всякими благовониями.

Петро наполнился злостью ко всему на свете, даже бра не так светило в комнате любви, а когда он раздражался, вел себя несколько вольно, даже развязно. С таким настроением он и вошел в посольство, толкнув в плечо охранника и напрямик к послу, не снимая пальто. И туфли у него были испачканы, волосы взъерошены. Он сделал ту же ошибку: плюхнулся в кресло напротив посла без приглашения и уставился на него, как на осла, безразличными и мутноватыми глазами.

Посол в ответ нахмурился, скривил большие тонкие губы и занял выжидательную позицию. Он выдвинул ящик стола, долго копался в нем, не спешил начинать трудный разговор, а только сопел, наливаясь злостью.

– Что ты хотел, Пейетт? – спросил Вальцманенко на английском языке, забрасывая ногу на ногу.

– Ты говори по-русски. Я твой английский не понимаю, и я не Пейетт, это всего лишь моя кличка. Я прошу, нет, требую взять себя в руки, вести себя, как положено президенту. А ты, как бомж. Встать, смирно!

– Есть: смирно, – вскочил Вальцманенко и вытянул руки по швам.

– Мы можем тебя наказать, Вальцманенко, – изрек посол первую фразу, приготовленную им еще в то время, когда секретарь сказала, что Петро опаздывает.

– Рубите! – произнес президент, низко наклоняя голову и прижимая немного дрожащие вытянутые руки к бедрам. – Виноват. В детстве, когда в чем провинился, пусть это даже была пустяковая вина, отец мне давал десять ударов по голой спине веревкой толщиной с палец, вымоченной в соляном растворе. Так что привычен, господин посол. Только скажите сперва, прежде, чем наказывать: великий Бардак за что так разгневался? Я этого не вынесу, я застрелюсь. Прямо тут, у вас в кабинете.

– Не надо выдумывать приключений на свою жопу. Я не собираюсь тебя бить, как твой отец. Видимо, он мало тебя бил. Мы будем давить на твой мозг. Твой мозг должен давать результат. А он пока дает ноль, причем без палочки.

Видя налитые кровью глаза, готовые увлажниться, посол немного смягчился, но ни единым движением этого чувства не выдал, наоборот, стал повышать на голос.

– Почему плохой результат на войне? Почему террорист держит голову на плечах, а винтовку в руках? Ты должен быть наказан. Надо эти руки ломать, голову отрезать и продавать Коломойше.

– Почему, господин Пейетт? Русские бегут, самолет Боинг –777 сбит, 298 человек погибли, мы Россию в этом обвинили; фосфорные бомбы жгут террористов, сепаратистов и всех прочих, как щепу. Министр обороны Полдурак, как и его предшественник, обещает парад победы в Севастополе.

– Ты, как это по-русски…, а, трепач, пустомель, лгун, лгунишкин и Мюнхаузен.

– Мюнхаузен…, так это еврей, мой бывший сосед, хороший парень, должен вам сказать.

– Срочно собери совет безопасности и национальной обороны, на котором обсуди ситуацию в Донбассе. Всю ночь сидеть, обсуждать, а утром завтра, в шесть утра доложить. Я в десять утра должен звонить Бардаку в Вашингтон, – сказал посол и стукнул кулаком по столу так, как это делал президент Вальцманенко в Верховной Раде.

«Ага, с меня берешь пример, сука» – подумал Вальцманенко и приободрился.

Посол Пейетт выглядел куда хуже Пети. Петя крупный, плечистый мужик с кудрявой головой, солидным носом, немного одутловатым лицом и бегающими, пьяными глазами, пытался произвести на посла внушительное впечатление. Пейетт же, щуплый, с заостренным носом, уродливым лицом и глазами буравчиками, всегда производил немного отвратительное впечатление, но не мог допустить унижения со стороны Вальцманенко, который должен был выполнять его волю. Карие глаза Пейетта впились в лицо Пети и не отпускали его. Петя ждал: вот-вот Пейетт произнесет что-то такое необычное. Может, заикнется о Нобелевской премии мира, может, предложит ему занять солидную должность в госдепе США.

– Ты на прошлой неделе пропал. Я тебе звонил, звонил, ты трубку не брал. Тогда я подключил разведку. Разведка донесла, что президент Украины пьянствует. Ты – пьяница? Может такое быть?

– Ну, дорогой Пейетт, все мы мужики, иногда теряем голову, хотя президент такого государства, такого передового государства, не имеет права терять голову, из-за какой-то юбки или приспущенных штанов. Я имею в виду узаконенные у вас однополые браки, когда мужик мужика трах-бах и свечи в глазах, господин посол. Но она была хороша в постели. А я…только что от девчонки, ей всего шестнадцать. Я получил такой заряд государственного управления, что…и сейчас сижу тут и строю планы. Вот план по возвращению Крыма. Почему бы нам не иметь правительство Крыма в изгнании? Вот дубликат Артека уже строится под Киевом. Председателем совета министров автономной республики Крым я планирую назначить Пару-Убия по совместительству. Пущай работает в Верховной Раде и как бы в Крыму и зарплату пущай получает за совместительство. Дальше, это у меня возникло уже сейчас, сию минуту, когда я у вас тут сижу в кресле: все параллельные структуры от министра очистных сооружений до начальника ЖЭКа и до уборщицы. Это будет команда, как бы работающая в Крыму, но пусть числится в изгнании пока что, понимаете, Пейетт? И следовать я буду тому списку управленческого аппарата, который был до аннексии Крыма. Вот до чего меня довела подружка в постели. Хотите и вы попробовать, дорогой Пейетт? Вы только нам денежек подбрасывайте, не скупитесь. На переворот, то бишь, на революцию не скупились, и теперь не скупитесь. Даже флот планируйте, в изгнании. И Бардаку дачу построим в изгнании, только зелененькие нам нужны. Ну что вам стоит запустить печатный станок хоть на одни сутки специально для Украины?

– Я подумаю над твоим предложением, мне надо посоветоваться с Госдепом.

– Вам подошла бы Псаки Суки, она просто красавица.

– Ти что? Псаки Суки беременная. Псаки Суки ждет ребенка. У Псаки Суки муж! Не муж, а Отелло.

– Ну, опосля, када родит.

– Ты пьян, Петро?

– Вот те крест. Отпусти меня, Пейетт, меня ждут великие дела, я должен заняться реформой крымского правительства.

– Можешь быть свободен. Я доложу Бардаку о твоей реформе Крыма.