Текст книги "Украина скаче. Том II"

63

Колонна с гуманитарной помощью приблизилась к границе с Украиной и застыла в ожидании представителей ОБСЕ и журналистов. И, конечно же, все ждали целой армии посланцев из Киева, которые твердили на всех перекрестках: Потин под видом гуманитарной помощи хочет забросить оружие и террористов в зеленых беретах. Но у него ничего не получится.

Сам президент Украины Вальцман, как и его босс за океаном играли в этом разоблачении активную роль.

– Вальцманенко слушает! Господин Бардак, как я рад! Ваш голос, как музыка…этого, как его Лысого, этого нашего композитора, что играл на майдане. Сколько я послал? Пятьсот человек – мало? Надо еще столько же? Будет, будет! тышша будет. В каждую щель заглянут. Надо разоблачить старшего брата террориста-сепаратиста.

Западноевропейцы, так полюбившие заокеанскую ложь Бардака, тоже стали вопить: русские везут оружие для сепаратистов, ату их!

Вальцманенко, Яйценюх, Трупчинов тоже собрали несколько фур и послали на Юго-восток в качестве гуманитарной помощи, потом трубили об этом трое суток на весь мир. Правда, эта гуманитарная помощь предназначалась карателям, а не тем, кто в ней нуждался.

Средства массовой информации Запада пестрели заголовками «Русские разоблачены».

Глава государства России собрал всю свою элиту в Крыму. Это был как бы молчаливый ответ на открытую подготовку бандеровцев к проведению парада победы в Севастополе. В Москве оставался только министр обороны Шойгу.

Руководство структурами, ответственными за поведение на границе и доставку гуманитарного груза, осуществлялось в полной мере. Но только осуществлялось. Перекладывались бумажки, с места на место. Кто-то вдруг заболел, кто-то демонстративно отказался, кто-то твердил, что украинская сторона не нуждается в гуманитарной помощи, а сепаратисты и так обойдутся.

Россия терпеливо ждала несколько недель. На западе понимали: ожидание не бесконечно. Это члены киевской хунты думали: ничего не будет. Русские постоят – постоят, развернутся, и домой с пустыми руками, а они в очередной раз будут праздновать победу. Особенно если сепаратисты начнут помирать от голода и всяких болезней.

Наконец стали появляться сотрудники Красного креста, представители ОБСЕ и масса западных журналистов.

– Господа, наши машины открыты, брезенты расшнурованы, пожалуйста, проверяйте. Где найдете оружие, – конфискуйте в свою пользу. А если найдете человечка в зеленом берете, спрятанного под мешками с крупой, пристреливайте.

– О, йес! Можно стрелять? Это очень хорошо! Это есть демократик. Только у нас нет оружия с собой, – заявил представитель одной из немецких газет.

– Ничего, господа. Можно обратиться к карателям, они вам доставят систему Град, нажмешь на гашетку и человечка в зеленом берете, нет.

– Каратели? А кто есть каратели? Ми знать: есть сепаратисты, террористы, а не каратели. Первый раз слышать. Каратели это кар – кар, это есть ворона?

– Нет, это ваши ребята, которые выполняют вашу волю, убивают детей, стариков, беременных женщин.

– Ничего не понимайт.

– Ничего, подрастешь, поймешь. Полезай в кузов!

Женщина, что стояла рядом, засуетилась. Она стала рыться в сумочке, искала то ли ручку, то ли карандаш и блокнот, чтобы зафиксировать оружие, спрятанное в мешках и засыпанное сахаром.

– Я первая, я хочу первая увидеть оружие в мешках. Джон, подсоби.

Мощный Джон, с накаченными бицепсами, как у боксера, положил камеру на пол, взял за руку Зиглинд, как маленького ребенка, посадил на плечо и поставил через задний борт в машину.

– Джон, и ты давай, я одна боюсь: там русский с гранатой в руках ждет.

Джон одним махом оказался в кузове, и они оба стали ползать по мешкам, как крысы, и щупать их.

– Ничего нет, Зиглинд, – сказал разочарованный Джон.

– Я не верю. Вон в том мешке пулемет. Бери нож, надрежь, я суну туда руку, – сказала Зиглинд, показывая на мешок в самой глубине.

Джон перекусил ткань зубами, разодрал мешок пошире, Зиглинд просунула обе руки и стала шарить.

– Ничего нет, только сахар – песок. Такого не может быть. Я чувствую: пахнет. Может, внутри колеса спрятана пушка. Пойдем, Джон.

По другим машинам тоже шарили, вскрывали.

– Господа, просьба не вскрывать мешки. Сахар высыпается, пшеница, крупа тоже, что мы довезем до места назначения? А народ голоден, пожалейте их. А если, кто и вскроет, раз так свербит, заштопайте обратно, вон у меня моток с нитками и банка с иголками.

– Штопат? To darn? Это как, – идти? Идти – топать, а не штопать, – произнес англичанин Томас Бритт.

– Ну, зашивать, вот так, – стал показывать русский офицер.

– To sew up? Ми это не умеет делать. Ми это никогда не делать, у нас машин чик-чик-чик.

– Ладно. Тогда зовите меня. Вы умеете только гавкать, но не в ту сторону.

– Что есть гавкать?

– Гав-гав-гав! вот что.

Все рассмеялись, и только англичанка надулась, как лягушка на мороз.

Журналисты стали кивать головами, но потом один из них скороговоркой начал что-то объяснять и больше никто мешки не вспарывал.

Машин было много. Не все были проверены. После пятидесятой фуры журналисты устали, начали фыркать. Они сгруппировались, стали что-то обсуждать, держались поодаль, полагая, что среди русских есть люди, хорошо знающие английский, что они только делают вид, что ничего не понимают, на самом деле они все понимают и мотают на ус. А в фурах все равно есть оружие, но оно невидимое. Был же случай в Крыму, когда над американским эсминцем «Джордж Вашингтон», кружили русские истребители, а американские радары не смогли их увидеть.

Так и здесь: в мешках вместо крупы оружие последней модели, но его никто не может увидеть.

Зиглинд отделилась от своих собратьев и ушла вправо. Она долго и упорно семенила, чтоб очутиться у последней фуры, несколько раз зацепив за кочку, это было в поле, падала, живо поднималась, произносила: майн гот, и бежала дальше. У последней фуры, остановилась, передохнула, стала нюхать. У переднего капота защекотало в носу, она обрадовалась, чихнула и стала звать остальных. Но было так далеко, никто ее не мог услышать. Тогда она влезла на капот, стала размахивать длинными руками.

– Сюда, сюда, тут пушки и два самолет, я видеть!

Толпа журналистов бросилась наперегонки, чтобы самолеты не улетели, обступили фуру и стали ждать. Все равно без русского не обойтись. Надо было снять пломбы, расшнуровать брезент.

– Ох, ты, Боже ты мой, зачем так далеко. В этой фуре детские игрушки и несколько горелок для тех, у кого нет электричества и газа.

– Выныманий, – сказала Зиглинд по-русски и перешла на английский, – если там самолет, ты Джон, направляйся в Москву и спроси у Потина: зачем? А я сяду на танк – и на Киев, к Вальцманенко. И скажу: русский пирог, бери к чаю.

Русский офицер действительно «немного» понимал английский, внимательно слушал, расшнуровывая брезент, посмеивался в усы и иногда произносил про себя: дураки вы несусветные, околпачил вас Бардак, перекрасьтесь в желто-голубой цвет и идите к нему лизать задницу.

Когда брезент был расшнурован и полностью открыт, целая толпа западных представителей бросилась проверять коробки с игрушками. Но они только мешали друг другу.

– Не надо всем лезть, – сердился Джон, – мы только мешаем друг другу.

– А безопасность? – спросила Зиглинд. – Одной – страшно. Как русские делают? Они всегда вместе, даже писать по одному не ходят. У них есть такое понятие, как коллектив. У нас нет такого.

– Хорошо, – сказал Джон. – Пусть гуманитарный груз стоит здесь, а мы уедем, кто в Вашингтон, кто в Берлин за консультацией, что в такой ситуации делать.

Все согласились с таким мнением, сгруппировались и, не попрощавшись с русскими представителями, с водителями грузовиков, ушли, иногда оглядываясь. Взгляд их был злобный, неудовлетворенный, замысловатый.

– Что-то не так. Русские – коварные люди. Они точно везут оружие для террористов. Им нельзя верить.

– А может Вальцманенко даст указание, что делать дальше? – спросила Зиглинд.

– Вальцманенко? Он дурак, он даже писать не ходит без ведома и разрешения Бардака, – сказал Джон, и все согласились с его мнением.

64

Из всех членов киевской хунты следует выделить руководителя «Правого сектора» Яруша. Практически незаметный, в какой-то степени скромный, он вначале совершенно не выделялся, не поднимался на трибуну, не произносил речей, не стоял рядом с боксером Клочкой, долговязым Яцеком, откровенным фашистом Тянивяму и олигархом Вальцманенко. Его имя ни разу нигде не упоминалось в сводках. Но именно Яруш со своей командой взял власть в свои руки и подарил эту власть на блюдечке с голубой каемочкой хунте. Он не провозгласил себя верховным правителем, считая, что выдвинет свою кандидатуру на пост президента и безоговорочно победит своих соперников.

Но он не учел одно обстоятельство: Украина к этому времени погрузилась в рабство на добровольной основе, она стала рабом Америки. Стоило любому американцу выпустить пар из штанов, как раздавались аплодисменты и возгласы – Слава Украине. И потому члены правительства хунты заранее были распределены. Этим занималась Виктория Нудельман. Она обошла Яруша непроизвольно, она его не оценила лишь потому, что он не выползал, не горлопанил с трибун, как, скажем, долговязый Яйценюх. Это была стратегическая ошибка Нудельман и американского посла в Киеве Пейетта. Яруш производит впечатление человека дела, кажется, он мог бы навести порядок в стране в отличие от безголовой шантрапы, образовавшей киевскую хунту и решительно ни к чему не пригодной. Яруш воевал в Чечне, он нацист, он жесток. Но если бы он стал главой государства, ему пришлось бы пересмотреть свои нацистские взгляды и возможно, он был бы терпимым соседом. Но этого не случилось: Виктория Нудельман хорошо пекла пирожки, но назначать руководителей чужого государства явно не годилась. Не по плечу скверной бабе такое дело. Она сама выходец из еврейской семьи и формировала будущее руководство Украины из евреев. Это перст судьбы Украины, это расплата за то, что украинцы так слепо, словно их мозги переместились в то место, на котором они сидели, бросились в объятия чернокожего, злобного, мстительного президента Америки. Что-то подобное произошло с русским народом в 17 году. Русский народ расплатился миллионами жизней за свое головотяпство, поверив посулам безнравственного жиденка Ленина.

Не учел Яруш и настроения в обществе. Он не заметил, что когда Бардак чихнет в Белом доме – это для украинцев праздник. Они мысленно вылизывали его задницу до блеска, они желали, чтоб Бардак еще раз чихнул в их сторону, потому что… Украина тут же станет членом Евросоюза и все земные блага посыплются на нищих и богатых, как из рога изобилия. А москали пусть наматывают сопли на кулак. А потому, если Бардак показал пальцем в сторону Вальцманенко, значит, за него надо голосовать, его надо избрать президентом. Пусть он серенькая мышка, где бы ни служил при Ющенко и при Януковиче, нигде долго не задерживался по своей непригодности, но раз великий Бардак чихнул в его сторону, значит, так тому и быть. О какой-то другой кандидатуре и речи быть не может.

Так Яруш, набрав жалкое количество процентов голосов в период избирательной кампании, остался не у дел. Он, правда, предусмотрел одно очень важное обстоятельство: решил не сворачивать палаточный городок. Все революционеры разъехались по домам, они захватили власть на местах. У Яруша осталось одно быдло. Это люди, которые ничего не хотели делать, они привыкли к жизни в палатке. Крохи хлеба, целлофановые пакеты, картофельные очистки, все виды бытового мусора, мочу, фекалии некому и некуда было вывозить, да и желания такого ни у кого не было. От крохотного палаточного городка стало попахивать, затем начала раздаваться вонь на сотни метров, палаточный городок мешал транспорту, пешеходам, жившим в высотках людям и даже властям. Это был большой городской общественный туалет, гниющий струп на теле государства в самом центре столицы.

Те, кто финансировал майдан, кто выступал перед орущими бандитами с зажигательными речами, кто их кормил и вывозил их дерьмо, потеряли к ним интерес, как только захватили власть. Обычно так заканчивается любая революция. Массы орут: долой, долой, берут в руки оружие, стреляют в тех, кто отказывается от таких криков, сами гибнут, а вожди в белых перчатках произносят речи с трибун. Но дивиденды всегда достаются тем, кто был в белых перчатках, а масса должна вернуться в свою глухую конуру и молча сосать лапу.

Долговязый Яйценюх, обещавший пустить себе пулю в лоб, если революция не победит прямо сегодня же, Вальцманенко, – молча вывозивший тонны мусора с Майдана, Трупчинов, – который только готовил сумбурные речи, Клочка, – аккуратно показывавший боксерские кулаки, заняли различные должности. Майданутые возмутились, хунта немного потеснилась и ряд воришек, алкашей, людей абсолютно безграмотных получили различные посты в министерствах Яйценюха, но на всех, все равно не хватило мест.

– Ладно! – сказал тот, кто остался не у дел. – Мы отсюда все равно никуда не уйдем. Будем контролировать власть. Будем снимать министров с их постов, прокуроров, губернаторов, вплоть до президента. Мы взяли власть в стране и должны ее контролировать.

Премьер Яйценюх отмолчался, председатель Верховной Рады Трупчинов пропустил это мимо ушей, а назначенный Бардаком президент Вальцманенко, покрутил головой и даже стукнул кулаком по столу, но так, чтоб никто не видел и не слышал. Паук в паутине продолжал висеть и редко когда шевелился, но не замер навечно, не ушел, не покинул гнезда. Представители Майдана врывались в учреждения, избивали директоров, раздевали донага, требовали заявления об увольнении с работы, громили монастыри и другие учреждения.

Главнокомандующий «Правого сектора» Яруш пошел со своим батальоном на войну понюхать пороху, а потом вернулся в Киев, осмотрел остатки некогда могущественного лагеря и пришел в недоумение. Его детище начало слабеть, хиреть, а бытовой запах еще больше усилился.

Тут он вспомнил, что недавно баллотировался в президенты и набрал минимальное количество голосов. Неблагодарное общество не оценило его, по существу оскорбило его амбиции.

И тут революционер Клочка, ставший мэром Киева, потребовал убрать палатки, вывезти мусор, отмыть, отскоблить центральную площадь города. Бойцы Яруша ответили отказом. Тогда жители города вместе со своим мэром силой растащили палатки, погрузили все барахло на грузовики, да еще отдубасили тех, на чьих костях недавно вошли во властные структуры. Ну, как тут было не обидеться, не затаить злобу на властные структуры.

– А, мы еще себя покажем! Мы организуем второй Майдан.

Эту фразу произнес не Яруш, а его люди, с его согласия, по его указанию. Вальцманенко крепко задумался. При этой мысли, какой-то нервный ком сковал его грудь от подбородка до самой мошонки. Даже катастрофические поражения карателей на Юго-востоке, не приводили его в подобное состояние. Вдобавок он получил грозную бумагу от «Правого сектора»: если в течение 48 часов не будет положительного решения президента в адрес членов Майдана, мы зачнем Второй майдан.

У Вальцманенко задрожали колени. Да так сильно, что ему тяжело было встать с кресла, дойти до аппаратной, чтобы позвонить своему темнокожему покровителю в Вашингтон. Пошатываясь, опираясь на спинки кресел, он дополз и начал названивать. Оказалось: Бардак в отпуске.

«Как ты мог, Бардак? Ведь у меня бардак, и я не знаю, что делать, хоть вешайся. Но как? Как я могу оставить страну без президента в такое сложное время, ведь москали задавят ее. Украину растащат, раздерут на куски. Румыния, Венгрия, Польша, москали… бедная ты моя, нэнька, ау-у-у-у. Где ты, Пи, Пи, Пи? Да отдам я тебе хоть полстраны, только не замахивайся на мое золотое кресло, ты ить не меня погубишь, ты народ погубишь. Для чего, ради чего я вывозил мусор во время Майдана? Для счастья народа, конечно. И теперь народ будет лишен этого счастья».

Вальцманенко с трудом дополз до своего кресла, свалился в него и заснул. Ему снился яркий сон. Это был такой яркий сон, что его нельзя было забыть. Он, Вальцманенко, во главе своей камарильи, спешит в Евросоюз. Дороги нет. Идут так – наобум, к тому же по дерьму. Дерьмо выше щиколоток, а местами до колен. Идут, иногда останавливаются, чтоб передохнуть, а затем идут дальше. Впереди гора. На гору надо взобраться, а потом спуститься вниз. Но гора состоит тоже из дерьма. Три дня в пути. Туфли, ботинки, сапоги – все изношено, приходиться топать босиком. Перешли гору, за горой река, а за рекой красивая лужайка. Все в цветах. Как будто это и есть Евросоюз.

– Слава Богу, – воскликнул долговязый Яйценюх. – Добрались. Есть где пос… Давайте все обложим и вернемся обратно. Я – в Израиль, а вы куда хотите. Все-таки у нас земля удобрена, а у них нет.

65

Министр иностранных дел Климклоун перед поездкой в Берлин зашел к Вальцманенко за инструкцией.

– Что я могу сказать? – задал вопрос Вальцманенко, находясь не в очень приятном настроении. После очередной попойки он никак не мог прийти в себя. Его государственные мысли выталкивали неприятные процессы, происходившие в желудке. – Вся беда в том, что Бардак в отпуске, развлекается со смуглыми девочками, поскольку белые, кажись, ему отказывают, и мне неудобно прерывать его активный отдых. А без него, признаться, я – ноль без палочки. Я никакой инструкции дать не могу, разве что посоветовать быть очень аккуратным в отхожем месте, потому, как у них там идеальная чистота. Я сам часто попадаюсь, особенно, когда бухой, после вечеринки захожу и никак не могу попасть в толчок, и струя льется мимо. И меня в это время награждают известным выражением: русская свинья. Мне это очень обидно, поскольку я щирый украинец и ничего общего с москалями не имею. Так что гляди, не попадись, браток, министр иносранных дел. У них везде видео камеры, все фиксируют, даже если чихнешь, или боже упаси перднешь, – все известно в американском сенате. Там даже дискуссии начнутся по этой проблеме, санкции могут последовать, ни одной ржавой винтовки потом не получишь. Так что будь аккуратным браток, Климклоун.

– Слава Украине! Хайль! – высоко вытянул руку Климклоун и тихонечко стрельнул, так как переел жареных пельменей.

– В то же время я начинаю замечать, – продолжал лидер нации, – что Запад поворачивается ко мне и к моей нации спиной. Уже заговорили о том, что в Луганске и Донецке гибнут мирные люди. Как это гибнут, они просто отходят в мир иной от наших пуль, от нашего возмездия. А потом, какие же это люди? Да еще мирные. Это обезьяны, нет, это кроты, нет и не кроты, это мишени на двух ногах. Им сам Бог велел умереть от самой великой, самой победоносной армии в мире. Пусть смирятся со своим положением. И даже благодарят, как это было у наших так называемых старших братьев: стоит человек у стенки, и жить ему осталось всего несколько секунд, а он громко, что есть силы, восклицает: «Да здравствует товарищ Сталин»! И только потом получает пулю в ленинское сердце. Мы с Бардаком уже решили их судьбу. Однако западные швабы…, они же демократы, и мы не можем не считаться с их мнением. Поэтому ты поезжай в Париж… и соблюдай правила гигиены в отхожих местах.

– В Берлин…

– А разве в Берлин, не в Париж? Ну, хорошо, поезжай в Берлин, но делай все, чтоб…, эй Белла, минеральной воды! Срочно! Горит все внутри, отравили меня, должно быть. Потин…, это его работа, его разведка. Так вот делай так, чтоб ничего не вышло в этом Париже. Вы не должны договориться. Знаешь, как хохлы договариваются? – Кум, ты завтра придешь? Приду послезавтра. Хорошо, пусть будет послезавтра. Прощай, кум, значит, я у тебя буду послепослезавтра. Хорошо, пусть будет послепослезавтра. Не знаю, скорее я совсем не приду: корова должна отелиться.

Климклоун расхохотался и сказал:

– Я все понял, господин президент. Капустный рассол рекомендую…

– В ноги!

Климклоун не понял с первого раза. Он подумал, что надо брать ноги в руки и лететь в Берлин на переговоры.

– На ковер!

– А, понял, господин Вальцманенко. Я только древних песен не знаю. А так, пожалуйста, я уже на коленях.

– Исполни хоть одну молитву на еврейском языке.

– Стреляйте, не знаю. Мать не научила, она не знала, что я буду работать у великого человека, исповедующего иврит. Я только знаю: шалом. Яйценюх научил. Я всегда с им так здороваюсь, когда вхожу к нему. Вы верите?

– Ладно, прощаю. Чапай, а то опоздаешь. Увидишь Муркель, поцелуй ее в щечку, а то можешь и в жопу. Скажи: Вальцманенко велел. Белла, воды минеральной, на этот раз холодной, а не подогретой. Сколько можно, Белла! Одна нога здесь другая в пропасти, то бишь, там.

– Чапаю, так точно, великий Хальцен.

– Не искажай мою фамилию.

– Вульцман.

– Вальцманенко, вот как надо говорить. На украинский манер. Ты поняла? Я пока побуду украинцем, они меня любят, ослы. Каждый из них по десятке, по сотне переводит на мой счет. А с миру по нитке, как сказал Шевченко, наш великий гуманист, сбежавший от москалей – голому рубаха.

– Так точно…

– Целуй! – Вальцманенко выставил носок правой ноги, на котором едва серела пыль.

– Но сначала надо все вылизать.

– Я могу опоздать на самолет.

– Сядешь на второй.

– Ладно, постараюсь.

В приемной уже давно сидел министр обороны Полдурак, он с нетерпением ждал, когда этот коротконогий Климклоун выйдет от президента, так ему хотелось решить многие вопросы, в том числе и поведение Яруша, который стал вести себя несколько агрессивно среди генералов. Вторая проблема, мучившая министра – снабжение армии продуктами питания, одеждой и бронежилетами, за которые Коломойша просит баснословные суммы, завышая цену почти в три раза. Третья проблема – это специалисты. С трудом удается найти офицеров, которые умеют, наконец, нажимать на пусковую гашетку системы Град, но снаряды летят не в цель, а куда попало. В результате гибнут старики и старухи. Даже если их сотня будет уничтожена, эта сотня стоит дешевле снаряда.

Наконец, Климклоун выскочил красный как рак с высунутым языком набок. Впечатление такое, что Климклоун ел глину. Министр не знал, что тот вылизывал грязные туфли Вальцманенко.

Не спрашивая Климклоуна ни о чем, генерал принял стойку смирно, открыл дверь, и высоко поднимая ноги, строевым шагом вошел к президенту, и тут же попытался сесть в кресло.

– Я не приглашал садиться! Встать, …иррна! На месте, ать-два, ать-два! Вольно. Белла, где холодная минералка, черт возьми.

Генерал выполнил команду и даже не шевельнулся, когда жирная муха села на кончик носа, набравшись наглости.

– А теперь садись и докладывай обстановку. Ты видел Климклоуна? Он только что вышел. И уже улетел в Москву, то есть, в Париж. Москали на коленях нас упрашивали о встрече, пришлось согласиться. Там будут французы и немцы. Это настоящие мужи, я те скажу, не то, что какие – то там москали, которых мы ежедневно колотим беспощадно! Речь пойдет о мире, а я не хочу мира, не хочу, ты понимаешь это или нет? Мне нужна победа, стране нужна победа. Когда будет взят Донецк и Луганск? Когда мы проведем парад победы в Севастополе? Как ты там воюешь, падло?

– Стреляю.

Министр хотел приподнять ногу и выстрелить, но кишечник не сработал.

– Грош цена твоей стрельбе, Полдурак. Эй, Белла, форточку открой, навонял тут этот генерал. Надо окружить Донецк и Луганск, а для этого, генерал, сначала необходимо вывести из строя все водонапорные станции, разбомбить шахты, заводы, подземные коммуникации, надо чтоб в домах не работала сантехника, не было ни холодной, ни горячей воды, чтоб не работали лифты, не было света. И продуктов. Не должно быть продуктов. Нигде! На прилавках магазинов ничего не должно быть, кроме спичек. Пусть поджигают себя. Пали из всех орудий день и ночь, стирай все с лица земли. И пленных не надо брать. Их же надо потом кормить, ремонтировать для них дома, подвозить воду, обогревать. Надо смешать кирпич с землей. Вот тогда мы можем сесть за стол переговоров. Свалим всю вину на сепаратистов. А пока…ты меня ставишь в затруднительное положение, Полдурак. Я от тебя этого не ожидал.

– Русские трубят о гуманитарной катастрофе. Их фуры уже пятый день стоят у КПП.

– Пусть стоят еще месяц, до тех пор, пока все, что они привезли, хоть я их об этом не просил, не покроется плесенью. Не пускать! Под любым предлогом. Что хочешь, делай. Пойми, если мы не победим, сорвется поход на Крым. Американский флот уже готов прийти нам на помощь. А мы застряли в Донецке. Да наплевать мне на этот Донецк. Стереть с лица земли этот Донецк.

Вальцманенко при этом ударил кулаком по крышке стола. Генерал вздрогнул, он больше всего боялся этого жеста, поскольку этот жест, этот удар кулаком по крышке стола мог означать его отставку с поста министра обороны. А тут намечалась прибыль в сто миллионов долларов на костях своих подчиненных. Коломойша ему помогал в этой афере.

– Мы стреляем! – с дрожью в голосе повторил министр фразу, которая вывела из себя Вальцманенко.

– Не позволю! – стукнул он кулаком по столу и сам в это время стрельнул. – Надо не стрелять, а жечь, жечь город, ты понимаешь…сравнять оба города с лица земли. Сам Бардак тебя будет награждать железным крестом. Я самого фюрера подниму ради этого железного креста, он с удовольствием восстанет из мертвых на радость тебе и всем дебилам.

– Буду стараться. Только…

– Что только, что? Говори!

– Стрелять некому. Нужна повторная мобилизация. Кроме того, целые полки переходят на сторону русских, потому что те их откармливают, а потом отпускают по домам. А то и у себя оставляют и хорошо платят.

– Ты их всех, кого москали отправили по домам, возвращай обратно…в штрафные батальоны.

– У нас нет штрафных батальонов.

– Так создай, кто тебе мешает? Ты же министр обороны, а не х… собачий. А их родителей штрафуй, отбирай у них земельные участки, пусть на голодном пайке сидят. И смертную казнь надо ввести за измену Родине. Жаль, Верховная Рада ушла в отпуск.

– Есть обнадеживающая новость, господин президент. Теперь беженцев, которые направляются в Россию, мы отстреливаем. Мы это сваливаем на террористов, но… вчера отстреляли около трехсот беженцев, в основном женщины и дети. И нас засняли, так сказать, мы засветились. Мы собрались догнать отщепенцев и изничтожить пленку, но не получилось. Теперь жди шкандала. Как вы к этому относитесь?

– Положительно, только положительно. Нечего пополнять население враждебной нам стороны. А что о нас говорят, не так важно. Мне важно только мнение Бардака, а он в отпуске. Трахается с бабами.

– У Бардака тоже проблемы. Все негры восстали, застрелили одного негритоса фулигана, теперь вся Америка бунтует.

– Мы можем послать туда батальон Яруша для усмирения смутьянов. Ты должен будешь подготовить Указ.

– Сначала Указ, а после я уже издам приказ.

– Не возражаю, – сказал президент. – Как только Бардак позвонит и попросит, вернее, потребует, я последнего солдата пошлю на помощь нашему неизменному дорогому другу. У тебя, что-то еще?

– Так много всего было, когда я сюда ехал, а теперь…. Вы так своими умными словами все перемешали в моей голове, что я, право, не решаюсь, а то еще напортачу…

– Тогда в другой раз.

– Спасибо, господин президент. С вами легко работать. Мне с моими подчиненными гораздо труднее. Честное слово.

Президент выставил левую ногу.

– Целуй!

– О, для меня это великая честь! Тухля едва заметно покрылась пылью, счас она начнет блестеть.