Текст книги "Слуга князя Ярополка"

Глава 33
Радомира

Блуду назначение его воеводой пришлось некстати. Он не хотел оставлять жену, потому что два дня назад она внезапно захворала. Людмиле стало плохо на торжище, где она была вместе с Дубравкой, Выскирем и Рогозой. Слуги ничего толком не поняли: по их словам, боярыня глядела на скоморошью потеху и вдруг сомлела. Все решили, что на нее подействовала жара. Когда Рогоза внес Людмилу на руках во двор, Блуд испугался и сразу послал за волхвой Добролюбой, умеющей лечить любые хвори. Старуха явилась незамедлительно. Она приготовила питье, от которого больная сразу забылась сном и, проспав почти сутки, почувствовала себя лучше. Людмила хотела подняться с постели, но муж велел ей лежать, пока она не выздоровеет.

Когда после проводов молодого полоцкого князя Блуд вернулся домой, он увидел жену гуляющей по двору.

– Я устала лежать в постели, – виновато сказала она.

– Ладно, гуляй, – разрешил Блуд.

В это время из сада появилась мамка Здебора со спящим Ивещеем на руках. Но как только родители посмотрели на младенца, он тут же зашевелился.

– Вот неугомонный! – проворчала мамка.

Ивещей уставился мутноватыми глазенками на Блуда.

– Он узнает тебя! – воскликнула Людмила.

– Вряд ли, – засомневался Блуд.

– Узнает, узнает! – настаивала на своем его жена.

Приблизившись к ребенку, она воскликнула:

– Погляди, Блуд, как он на тебя похож!

– Ну, похож, – согласился Блуд.

На самом деле он почти не видел в сыне сходства с собой, поскольку Ивещей был еще слишком мал. Разве что разрез глаз у ребенка напоминал разрез глаз его отца.

А Людмила вспоминала, что случилось с ней два дня назад на торжище. Когда слуги наблюдали за потехой скоморохов, она отошла от них на несколько шагов и случайно услышала разговор, явно не предназначенный для ее ушей. Беседовали две жительницы Подола: точнее одна говорила, а другая внимательно слушала. Молодая, шустрая бабенка насмехалась над боярином Блудом, взявшим себе жену из постели князя Владимира.

– Может, и дите у нее родилось от Владимира, – предположила первая баба.

Ее собеседница хмыкнула:

– Боярину, поди, лестно растить княжьего отпрыска?

От услышанного Людмила потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то увидела волхву Добролюбу.

– Что с тобой было, боярыня? – ласково спросила старуха.

Людмила вдруг почувствовала большое доверие к этой язычнице и поделилась с ней своей бедой. Задав несколько вопросов о женщинах на торжище, Добролюба пообещала:

– Не будут они больше распускать о тебе лживые слухи.

– Другие лжецы найдутся, – обреченно сказала Людмила.

– Не найдутся, – отрезала волхва.

«А вдруг Блуд узнает про грязные слухи о нас, – думала теперь Людмила. – Боже милостивый, страшно подумать, что с ним будет!»

Блуд тем временем беспокоился о ней:

«Она еще хворая. Попрошу Раду, чтобы приглядывала за подругой».

Как только он подумал о жене Мстиши, она въехала во двор в ярких летних санях.

– Рада! – встрепенулась Людмила.

Гостья приветливо улыбнулась хозяевам.

– Мстиша мой у князя задержался, и мне стало тоскливо: вот я и решила вас навестить.

Она выпорхнула из саночек, поклонилась Блуду, обняла подругу и склонилась к Ивещею:

– Ах, ты, солнышко! Как же я по тебе соскучилась!»

Младенцу внимание гостьи почему-то не понравилось. Его личико сморщилось, и он заплакал.

– Проголодался, – заключила мамка.

– Да, его пора кормить, – согласилась Людмила.

– Что же ты его голодом моришь, – упрекнула ее Радомира.

Женщины ушли с ребенком в покои, а Блуд, подозвав к себе появившегося из конюшни Выскиря, спросил:

– Где твоя женка?

Как только Выскирь принял христианство, Дубравка вышла за него замуж. Теперь они жили душа в душу, и между ними не было ни то, что ссор, но даже споров.

– Ее боярыня послала в храм за святой водицей, – ответил Выскирь.

– А волхва Добролюба не навещала нынче боярыню?

– Нет, не навещала. Но я вчера видал ее у боярыни Радомиры.

Выскирь иногда заглядывал к своим старым приятелям, с которыми он общался, когда был рабом Свенельда.

– У Рады? – удивился Блуд.

– Ну, да, – ответил Выскирь. – Я видал, как волхва уходила, а боярыня Радомира провожала ее до ворот. Вроде у боярыни очи были заплаканные… Хотя, может, мне и померещилось.

При такой остроте зрения, как у Выскиря, вряд ли ему могло что-то померещиться. Наверняка глаза у Радомиры были вчера, действительно, заплаканными. Блуда это насторожило.

«Чем могла волхва довести Раду до слез?»

Его раздумья прервала выбежавшая из покоев девка, которая сообщила о том, что готова обеденная трапеза. Поднимаясь по лестнице, Блуд услышал с гульбища голоса Людмилы и Радомиры. Он остановился, чтобы их подождать.

– Уснул Ивещей, – сказала Радомира. – Славное дите! И на Блуда очень похожее…

– Правда, Ивещей похож на отца? – прервала ее Людмила.

– Вылитый отец!

– Ивещей токмо светлый, но ведь с летами он может и потемнеть. Молюсь Господу, чтобы, коли нам с Блудом Бог еще даст деток, они все были бы на своего отца похожи.

– Глянь на Почайну! – неожиданно воскликнула Радомира. – Там ладья красы невиданной!

Блуд решил поторопить женщин. Выйдя на гульбище, он увидел, как Людмила, держась за перила, старательно вглядывается вдаль. Что касается Радомиры, то она смотрела сзади на подругу так, словно видела своего заклятого врага.

«Вот те на!» – поразился Блуд и тут же вспомнил о том, что когда-то нравился Радомире.

До сих пор он был уверен в мимолетности ее прежнего увлечения: уж слишком она легко согласилась выйти за Мстишу. Но сейчас Блуд вдруг понял, что ему не дано разбираться в чувствах женщин. А еще до него, наконец-то, дошло, почему Радомира вовсе не стремилась сблизиться с Людмилой, пока у той не родился ребенок.

«Радомира привязалась к моему сыну, а мою жену она по-прежнему на дух не переносит», – сердито подумал Блуд.

– Не вижу я ладьи, – сказала Людмила, поворачивая голову.

Заметив мужа, она вся засветилась.

– Ой! Ты здесь!

– Пойдемте трапезничать, – позвал обеих женщин Блуд.

Недавнее открытие порядком испортило ему настроение. Он старался быть с женой Мстиши любезным, однако в его голосе нет-нет да и проскальзывало недовольство.

– Что с тобой? – удивилась Людмила во время трапезы, когда ее муж сухо ответил на вопрос гостьи.

– Должно быть, ему не хочется с тобой расставаться, – предположила Радомира.

– Мы расстаемся? – прошептала Людмила, бледнея.

– Князь посылает меня в Полоцк, – ответил Блуд и пронзил гостью гневным взглядом.

– А ты, Блуд, еще ничего не сказал жене? – залепетала Радомира. – Отколь же мне о том было знать?.. Простите меня, ради Христа!..

Она искренно раскаивалась в своей опрометчивости, но на Блуда ее раскаянье не действовало, и он продолжал злиться.

У всех троих пропал аппетит, поэтому трапеза не затянулась. Поднявшись из-за стола, Радомира заторопилась домой. Людмила проводила ее до саней и виновато попросила:

– Не серчай на моего мужа. Он нынче не в духе.

Радомира покачала головой.

– Блуд не зря на меня серчает. Кабы он еще знал…

Не договорив, она поцеловала Людмилу, быстро залезла в сани и крикнула вознице:

– Гони!

А Блуд, наблюдая за отъездом гостьи, печально думал:

«Выходит, мне и оставить жену не на кого. Поневоле пожалеешь о Фоме. Токмо на него я всегда мог положиться. Он не дал бы Людмилу в обиду».

Глава 34
Полоцкая княжна

Владимир и Добрыня успели добраться до Полоцка, значительно раньше Блуда. Рогволод и его сыновья, не ожидавшие такого быстрого наступления противника, не сумели толком организовать оборону, поэтому дружине новгородского князя понадобилось всего несколько часов, чтобы ворваться в детинец.

Владимир сражался наравне со своими ратниками, а Добрыня и Олаф бились рядом с ним. Они одними из первых оказались на княжьем дворе, где остатки дружины полоцкого князя еще пытались дать отпор. Однако вскоре сопротивление защитников детинца было окончательно сломлено.

Когда двор был почти очищен от полоцких дружинников, Владимир взобрался прямо с коня на гульбище и там столкнулся с невысоким, крепким воином. Это был старший сын Рогволода, Рогнор, о чем новгородский князь, разумеется, не знал. Между ними произошла короткая схватка, в которой молодой полоцкий князь едва не взял верх. Но на помощь Владимиру вовремя подоспел Олаф, сумевший поразить Рогнора насмерть. Как только противник новгородского князя пал, на гульбище ворвался Добрыня во главе отряда варягов.

– Больно ты прыток! – набросился Добрыня на племянника. – Умерь свой пыл, а то нам некого будет сажать в Киеве!

Владимир направился вместе со своим дядей и ратниками в покои полоцких князей. Возле одной из горниц на них неожиданно набросились двое: крепкий старик и безусый юноша. Добрыня мгновенно зарубил молодого человека и крикнул варягам:

– Другого молодца берите живым!

– Зачем? – удивился Олаф.

– Затем, что пред нами полоцкий князь, – ответил Добрыня. – А у нас к нему есть разговор.

Взять живьем Рогволода оказалось нелегко: он стоял насмерть. Трое варягов пало от его руки, прежде чем с ним, наконец, справился подоспевший с десятком воинов Сигурд. Когда полоцкого князя обезоружили, он сразу обмяк и устремил полный скорби взгляд на бездыханное тело юноши.

– Выходит, я зарубил твоего сына, – догадался Добрыня о причине горя Рогволода.

Тот прорычал в ответ:

– Будьте вы прокляты!

– Ты сам виновен в его гибели, – бросил полоцкому князю Владимир.

– Еще как виновен! – поддержал племянника Добрыня. – Теперь не будет вам пощады!

– Вы меня уже всего лишили! – воскликнул Рогволод.

– Не всего, – возразил ему Добрыня. – У тебя остались жена и дочь. Они – наша добыча.

Рогволод взвыл от злобы.

– Полоцкая княжна будет моей рабой, – усмехнулся Владимир. – Я с ней могу сотворить все, что мне угодно: коли пожелаю, возьму в свою постель, а коли она придется мне не по нраву, отдам дружинникам.

Полоцкий князь вырвался из рук держащих его варягов. Он бросился бы на Владимира, не успей Сигурд дать ему подножку. Рогволод грузно упал.

– Подымите его, – брезгливо велел новгородский князь.

– А где княгиня и княжна? – спросил Добрыня, когда старика поставили на ноги.

Рогволод не ответил, но невольно посмотрел на дверь горницы.

– Здесь, значит! – обрадовался Владимир.

Когда мужчины ввалились толпой в горницу, они были оглушены визгом. Это визжали столпившиеся возле княгини и княжны челядинки разного возраста. Добрыня велел холопкам убираться, и они быстро выполнили это повеление.

А Владимир тем временем смотрел, затаив дыхание, на Рогнеду. Молва о необычайной красоте дочери Рогволода оказалась правдивой. Перед новгородским князем стояла девушка лет шестнадцати, с лицом, словно выточенным из мрамора, и струящимися из-под тонкого золотого обруча густыми, светлыми волосами. Ее дымчато-серые глаза смотрели на Владимира с презрением, что его только возбуждало.

– Надумал, племянничек, что будет с Рогволодовной? – осведомился Добрыня.

Князь кивнул.

– Надумал! Она станет моей.

– Нет! – воскликнула Рогнеда.

– Куда ты денешься? – усмехнулся Добрыня и обратил свой взор на княгиню. – Эге, а женка у полоцкого князя тоже хороша! И на нее у нас найдутся охотники.

Матери Рогнеды было немногим более тридцати лет, и она, действительно, сохранила былую красоту. В отличие от дочери, княгиня не владела собой от страха: ее тело тряслось, лицо побледнело, а глаза не выражали ничего, кроме мольбы. Новгородскому князю стало ее жаль, потому что он вспомнил о своей матери, которой, если бы не умерла, было сейчас чуть больше, чем жене Рогволода.

– Не трогайте княгиню, – велел Владимир. – Я беру ее под свою защиту.

– Твоя воля, – промолвил Добрыня с явным сожалением и окинул княгиню масляным взглядом.

Рогволод рванулся вперед, но варяги сумели его удержать.

– Уберите отсель полоцкого князя, – велел Владимир.

Воины исполнили это повеление.

– А ты, – обратился Владимир к оставшемуся Сигурду, – проводи княгиню в ее покои и позаботься, чтобы ее не обидели.

Мать Рогнеды, уходя, даже не взглянула на свою дочь.

– Нам с Олафом тоже убраться? – спросил с усмешкой Добрыня.

– Вестимо, убирайтесь, – буркнул Владимир и, тряхнув головой, добавил: – Надобно о полоцком князе позаботиться.

Добрыня понял намек племянника. Оставлять Рогволода в живых не имелось смысла: как пленник, он был им не нужен.

Когда Добрыня и Олаф скрылись за дверью, князь шагнул к Рогнеде. Она вынула откуда-то нож и прошипела:

– Убью!

Это только раззадорило Владимира. Прыгнув вперед, он поймал и сжал правую руку княжны. Рогнеда вскрикнула, а нож со звоном упал на пол. Началась борьба. Владимир попытался схватить девушку за волосы, но только снял с нее золотой обруч. Дочь Рогволода сопротивлялась, как могла. Она, конечно, значительно уступала своему противнику в силе, однако была очень гибкой, и поэтому постоянно выскальзывала из рук князя. Ей даже удалось один раз вырваться и броситься к двери, но Владимир догнал ее. Тогда Рогнеда расцарапала ему лицо, чем привела его в неистовство. Он повалил ее на пол и принялся рвать на ней одежду, старательно оберегая при этом свои глаза, поскольку княжна по-прежнему впивалась в своего истязателя ногтями. Когда Рогнеда совсем выбилась из сил, она обмякла, и Владимир смог сбросить с себя одежду. А потом он овладел ею с таким неистовством, с каким до сей поры не овладевал ни одной женщиной. И удовольствие, полученное им от этого соития, было ни с чем не сравнимое.

Оторвавшись от Рогнеды, Владимир некоторое время лежал на спине, затем поднялся и торжествующе глянул сверху вниз на обнаженную девушку.

– Твой отец отказался отдать тебя мне в жены, – медленно заговорил он, – но ты все же стала моей. Будешь отныне делить со мной постель и ублажать меня не, как жена, а как раба.

– Я зарежусь али удавлюсь, – прошептала княжна.

– Подумай о матери. Покуда ты жива, ее никто не тронет.

Рогнеда прожгла князя полным ненависти взглядом.

– А отец? – спросила она.

Ничего не ответив ей, Владимир покинул горницу. В сенях он увидел двух воинов-новгородцев. Одного из них князь поставил у дверей горницы, в которой осталась Рогнеда, на тот случай, если кто-нибудь из мужчин попытается туда проникнуть, а другого послал за женской прислугой.

– Пущай бабы и девки принесут княжне одежу.

Владимир хотел узнать, где сейчас Добрыня, но тот появился перед ним сам.

– Хорош ты, князь, нечего сказать! – хмыкнул пестун, разглядывая племянника. – Здорово она тебе рожу расцарапала!

– Заживет, – процедил князь сквозь зубы.

– Вестимо, заживет, – продолжал ухмыляться Добрыня. – Токмо неловко тебе в таком виде перед дружинниками показываться. Ты хотя бы умылся.

Он повел племянника куда-то, рассказывая по дороге, как удалось навести в палатах полоцкого князя порядок.

– Воинов Свейна мы с Сигурдом отсель выгнали, и они теперь грабят полоцких жителей.

Свейн был предводителем прибывших с Владимиром из-за моря варягов. Эти пришельцы вели себя разнузданнее ратников, подчиненных Сигурду.

– Как токмо сяду в Киеве, прогоню и Свейна, и его людей, – проворчал Владимир.

Добрыня привел племянника на кухню, где князь умылся. Обнаруженная за печкой старая кухарка, поняв, что ей ничего не угрожает, дала Владимиру примочки от ран и царапин. Когда он привел себя в порядок, со двора послышался многоголосый женский плач.

– Должно быть, бабы над Рогволодом и его сынами воют, – предположил Добрыня.

– Значит, полоцкого князя уже умертвили? – спокойно осведомился Владимир.

– Вестимо, умертвили. Чего же ждать-то? Его Свейн самолично прирезал.

Князь поморщился.

– Лучше бы кто-нибудь из простых воинов. Свейну придется много заплатить.

– Придется, – согласился Добрыня. – Но он сам вызвался – не мог же я ему отказать.

Они вышли во двор, где повсюду толпились ратники, а у требища сгрудились воющие челядинки. На горюющих женщин равнодушно взирал позолоченный деревянный Перун. Владимир обратил внимание, что у идола не привычный меч, а молот, являющийся принадлежностью скандинавского божества Тора.

«Выходит, Рогволод заменил одного громовержца другим. Хотя наверняка полоцкие жители почитали сего бога, как Перуна. Меж ними особой разницы и нет. А вернее мы с варягами одного и того же бога называем по-разному…»

Его мысли были прерваны появлением из палат княгини и княжны. Челядинки, продолжая выть, расступились.

Добрыня сердито обратился к дружинникам:

– Почто полоцкие князья все еще посередь двора валяются? Найдите их слуг – пущай они схоронят своих господ!

Княгиня с воплем упала на труп мужа, а Рогнеда воскликнула:

– Ты, Владимир, убил моего отца! Проклинаю тебя! Себя я тоже проклинаю! Будь проклято мое тело! Будь проклят день, когда я отдалась убийце моего отца и моих братьев!..

Она рухнула на землю рядом с мертвыми и, рыдая, забилась в конвульсиях.

– Убрать княжну отсель? – спросил Добрыня у племянника.

Владимир махнул рукой.

– Пущай остается! Уйду я.

Поднявшись на гульбище, он нашел там Сигурда.

– А куда Олаф делся? – спросил князь.

Варяг пожал плечами.

– Не знаю. Он лишь в бою под моим началом, а в остальное время волен в своих действиях.

Неожиданно Владимир вспомнил, как мужественно Сигурд принял весть об отъезде Людмилы вместе с Блудом в Киев. Воевода тогда только поинтересовался:

– Все случилось по желанию княжны?

Получив утвердительный ответ, Сигурд больше никогда, ни с кем не говорил о бывшей невесте новгородского князя.

– Скажи, ты радовался бы, кабы я тебе отдал Людмилу? – спросил Владимир.

Варяг вздрогнул и на мгновенье изменился в лице, но тут же взял себя в руки.

– Нет, – твердо произнес он.

– Она же была тебе мила, – удивился князь.

– Но я ей был не мил.

Владимир призадумался. Вспомнив свою бывшую невесту, решил, что вряд ли она боролась бы столь же отчаянно, как Рогнеда, если бы оказалась на месте последней. Людмила наверняка приняла бы все, как истинная христианка, со смирением и покорностью.

Словно в ответ на его мысли, Сигурд проговорил:

– Княжна Людмила нежна и беззащитна. Ее легко одолеть, но столь же легко и убить. Но ее Бог помогает ей.

– Ты, значит, рад, что она стала женой Блуда? – удивился Владимир.

Сигурд помрачнел и сжал кулаки.

– Уж чего-чего, а радости у меня нет. Я ненавижу избранника княжны, но зла ему не желаю, ибо теперь от него зависит ее судьба.

Женские крики во дворе смолкли: очевидно, трупы Рогволода и его сыновей унесли.

– Не ждал я, что мы возьмем Полоцк, – сказал вдруг варяг.

Князь удивленно посмотрел на него.

– Мне недобрый знак был, – ответил Сигурд на немой вопрос. – Накануне нашего выступления я встретил ведунью – прислужницу богинь смерти.

– Но люди бают, что она сгинула.

– Старуха сгинула, а ее место заняла другая – не старая, но страшная, как тролль9797
  Тролль – злобное, уродливое существо в скандинавской мифологии.


[Закрыть].

– Отколь взялась новая ведунья.

– По слухам, она была наложницей князя Ярополка…

– Уродливая?

– Нет, тогда она блистала красой, а потом захворала. Ее оставили одну в шатре…

– А Ярополк?

– Он убрался из Новгорода еще до того, как его наложницу сожгли вместе с шатром.

– Погоди-ка! – озадачился Владимир. – Но ты же сказал, что она теперь служит Желе и Карне9898
  Желя и Карна – богини смерти у восточных славян.


[Закрыть]!..

– Богини смерти воскресили ее, чтобы взять себе на службу.

– Странно, но я о том ничего не слыхал, – удивился князь.

– У тебя других забот хватало.

– У меня и сейчас забот хватает, – пробормотал Владимир, вспомнив о Рогнеде.

Заметив появившегося на гульбище Добрыню, Сигурд тут же откланялся и ушел.

– Полоцких князей похоронят? – спросил князь у дяди.

Тот махнул рукой.

– Их погребение – не наша забота. А нам надобно в Новгород ворочаться.

– Завтра же и отправимся в обратный путь, – сказал Владимир и после небольшой паузы добавил: – Рогнеду и ее матушку берем с собой.

– Помышляешь объездить строптивую кобылицу? – усмехнулся Добрыня.

– Помышляю.

– Ну, помогай тебе Перун: иной-то бог со столь строптивой девицей не справиться. А мне, глядишь, от ее матушки что-то перепадет. Вдовицы – они до любви жадные.

Князь поморщился.

– Ты токмо постарайся, чтобы Забава не шумела. Мне бабьи сколки ни к чему.

– С бабами я как-нибудь разберусь, – пообещал Добрыня. – Мне не впервой.

Глава 35
Рождество и коляды

На середине пути Блуд узнал о взятии Полоцка и повернул с войском обратно, послав впереди себя гонца к Ярополку. Киевский князь был так потрясен известием о полоцком разорении, что его даже обрадовало сообщению о беременности жены (Варяжко оказался провидцем). С еще большим старанием Ярополк принялся посещать святилища и класть требы. Он постоянно общался с волхвами, а от ищущего с ним встречи духовника Адели шарахался, как от прокаженного. Подготовка к грядущей войне была полностью возложена на Варяжко и бояр. Блуд взял на себя обеспечение дружины достаточным количеством оружия.

А в Киеве тем временем волхвы будоражили народ. Множились слухи о знамениях, указывающих на гнев исконных русских богов за потакание христианам, а на торгу все чаще раздавались призывы к расправе всеми почитателями Иисуса.

Блуд, мотаясь целыми днями между кузницами и княжьими хоромами, очень беспокоился за жену и сына. Он даже предлагал Людмиле перебраться на время с Ивещеем к Мстише и Радомире, но она наотрез отказалась. Тогда для охраны своих близких Блуд стал посылать ратников, однако в Рождество, совпадающим с языческими колядами, он сам остался дома.

Вечером семейство было в большой горнице. Людмила пряла, наблюдая с умильной улыбкой за тем, как муж играет с сыном. Когда Блуд подбрасывал смеющегося мальчика вверх, вошла Дубравка.

– Там явилась старая колдунья Добролюба.

– Что ей надобно? – спросил Блуд.

– Она хочет с вами потолковать.

– Вот не вовремя, – заворчал Блуд. – Не тот нынче день, чтобы с волхвами толковать.

Дубравка развела руками.

– Я сказала ей, что лучше прийти в другой день. А она мне ответила, что другого раза уже не будет. Вроде как она нынче ночью собралась помереть.

– Да неужто? – огорченно воскликнула Людмила.

– Ладно, пущай она войдет, – разрешил Блуд, хмурясь.

– Проходи, садись, Добролюба, – пригласил он старуху, когда та переступила порог. – А ты, – обратился он к Дубравке, – ступай! Да забери с собой Ивещея!

– Оставь мальца, – попросила гостья. – Он для меня словно солнышко перед долгой зимой.

– Пущай остается, – милостиво разрешил Блуд и взял сына на руки.

Мальчик всегда непоседливый вдруг притих и заворожено уставился на старуху. Она ласково улыбнулась ему, села на свободную лавку и заговорила:

– Спасибо, что не прогнали меня. Не могу уйти в иной мир, не простившись с вами.

– Отколь ты знаешь о своей смерти? – спросила Людмила.

– Мокошь прошлой ночью мне поведала, когда она заберет меня к себе, – ответила Добролюба.

Она улыбнулась, обнажая пару почерневших зубов, и продолжила:

– Мокошь оказывает мне честь, коли хочет забрать меня в такой большой праздник. Нынче у нас коляды.

– А у нас, христиан, нынче иной праздник – заметил Блуд.

Старуха как будто не услышала его.

– Мокошь по миру бродит да за порядком следит, – забормотала она. – Матушка меня ею страшила: я была девкой бедовой. А однажды Мокошь сама ко мне явилась…

Добролюба замолчала и вновь широко улыбнулась.

– Какова же она из себя? – полюбопытствовал Блуд.

– Младая и собой прекрасная, со златыми власами, – радостно ответила старуха. – Она пожелала, чтобы я ей весь свой век служила.

– И ты исполнила ее пожелание, – заключила Людмила, глядя с жалостью на гостью, поскольку была уверена, что той придется держать ответ перед Всевышним за служение языческой богине.

Добролюба кивнула.

– Да, исполнила, хотя могла бы соблазниться и на иную жизнь. Вскоре опосля моей первой встречи с Мокошью меня полюбил боярин Воист Войков…

– Мой дед? – удивился Блуд.

– Он самый – подтвердила Добролюба. – Боярин был хорош собой: такой же как ты высокий и сильный, с небесно-синими очами и белыми, словно лен, кудрями.

– А ведь и ты его любила, – вырвалось у Людмилы.

– Любила, – призналась старуха. – Невозможно было перед таким молодцом устоять.

– И чего меж вами случилось? – поинтересовался Блуд.

– Твой дед хотел взять меня в жены, но я не пошла за него: осталась верной Мокоши.

Людмила посмотрела на гостью с сочувствием.

– Ты, поди, потом о том жалела?

– Нет, – уверенно ответила Добролюба. – Я счастлива, служа Мокоши, и не желала бы променять свою судьбу на иную.

– Но свою давнюю любовь ты все же не забыла, – заметил Блуд. – Значит, она осталась у тебя в сердце.

– Да почитай и забыла, – возразила старуха. – Токмо увидав тебя вспомнила: уж больно ты на своего деда похож.

– Разве? Вроде бы лик у меня отцов.

– Зато стан дедов. И ходишь ты, как Воист, и улыбаешься, и хмуришься, и говоришь.

Блуд покачал головой.

– А материн брат, Прастен, стоял на том, что я ни на кого из его родни не похож.

– Лгал он, – отрезала Добролюба.

Она поднялась с лавки.

– Пойду я.

– Погоди! – окликнула ее Людмила.

– Чего годить-то? Вам пора уже в ваше святилище. Чай, и у вас нынче праздник.

Она повернулась к Блуду.

– Зря ты от наших богов отрекся.

– Я от богов русичей не отрекался, – возразил он. – Мне довелось появиться на свет среди печенегов, а у них иные боги.

– Но ты поклоняешься не печенежским богам, а Христу.

– Что из того? И моя жена во Христа верует…

– А наши волхвы вашего Христа ненавидят и грозятся всех вас извести!

– Ты тоже Иисуса ненавидишь? – строго спросил Блуд.

Старуха покачала головой.

– Я к чужим богам ненависти не питаю, мне за вас боязно.

Она протяжно вздохнула. Внезапно на ее лице озабоченное выражение сменилось умильным.

– Спит дите, – прошептала Добролюба.

Только сейчас Блуд заметил, что Ивещей уснул у него на руках. Мальчик посапывал и шевелил губками.

– Берегите его и себя берегите, – сказала старуха.

Она низко поклонилась и шагнула к двери.

– Останься! – попросила ее Людмила.

– Нет, пойду, – отозвалась гостья.

– Тебя же надобно будет похоронить, – заметил Блуд.

– Я сама себя похороню, – ответила Добролюба и, вздохнув, добавила: – Твоя жена – твое счастье. Потеряешь ее – жизнь тебе станет не мила, сохранишь – не будешь горя знать.

– Я сохраню свою жену, клянусь, – пообещал Блуд.

Когда старуха вышла, в горнице повисла тишина.

– Пора собираться в храм, – прервал молчание Блуд.

– Да, пора, – согласилась Людмила.

Они вместе уложили Ивещея в постель и некоторое время задумчиво смотрели на спящего ребенка. Потом начались сборы. Когда одетый Блуд зашел за женой, она сказала ему с грустью:

– Жаль мне Добролюбу. Она мне помогла Ивещея родить и от хвори вылечила. Я помолюсь, чтобы Господь сжалился над ее грешной душой.

– Вестимо, помолись, – согласился Блуд.

Они вышли со двора вместе с Дубравкой, Выскирем и еще четырьмя слугами. Уже наступала ночь. По чистому глубоко синему небу рассыпались жемчужины-звезды. Снег от месяца отливался на снегу перламутром.

Обычно в это позднее время Подол затихал, но в этот праздничный вечер народ веселился. Повсюду горели костры и факелы, играла музыка, пелись песни.

Людмила улыбнулась.

– У нас на Рождество такое же веселье.

– Тоскуешь по родине? – спросил у нее муж.

– Нет, Нет! Мне здесь хорошо!

Навстречу им, по мосту через ручей двигалась шумная толпа ряженых: мужчины в женских рубахах поверх шуб и платках, женщины в мужских шапках и надетых навыворот овчинных шубах, скоморохи в масках. Пятеро юношей играли на дудках и рожках, а остальные приплясывали. В руках двоих стариков были факелы. Эти люди ходили по дворам и колядовали: то есть, пели песни, получая за это от хозяев подарки.

Блуд заранее подготовился к такой встрече. Он дал знак слугам, и те, развязав имевшиеся у них мешки, отдали колядующим караваи хлеба, пироги, вяленую рыбу и куски вяленого мяса. Ряженые с готовностью приняли угощение и двинулись дальше, но неожиданно один из скоморохов резко обернулся. На нем была маска, изображающая дракона, которая сама по себе была страшной, а бегающие блики от горящих факелов делали ее еще страшнее.

Испуганно вскрикнув, Людмила подумала:

«Будто смерть на меня глянула».

Муж нежно обнял ее за плечи, и она сразу же забыла недавний свой страх.