Текст книги "Слуга князя Ярополка"

Глава 20
Белогор и Родогой

Вблизи впадения реки Рось в Днепр находился город Родень, куда во времена полюдья свозилась собранная киевским князем дань, и откуда отправляли на ладьях товары, чтобы их продажей пополнить княжескую казну. В незапамятные времена Родень под страхом смерти не дозволялось посещать не только иноплеменникам, но даже не проживавшим там русским, если они не были дружинниками и слугами киевского князя. А роденьчане богатели, поскольку им кое-что перепадало от полюдья да и роденьское ремесло достигло высокого уровня. Это благоденствие продолжалось, пока Родень не уступил свои функции Чернигову, после чего затихла роденьская пристань, опустели ее причалы, ибо княжьи ладьи появлялись там редко, а прочие суда, несмотря на снятие запретов, старались не приставать к пользовавшемуся дурной славой берегу. Арабский путешественник писал о тамошних жителях, что «они убивают любого чужеземца, являющегося к ним». А у русских была поговорка: «Беда, как в Родени».

Долгая изоляция способствовала тому, что в городе сохранился старинный уклад жизни. Как и в давние времена, общину возглавляли волхвы, чей авторитет оставался непререкаемым, а самым почитаемым богом был Род – творец видимого и невидимого мира. Роденьчане продолжали класть требы человеческими жизнями, однако, если раньше на требище попадали пленники, то потом стали покупаться вскладчину пригнанных из дальних краев рабов. Могла пролиться кровь и случайно попавшегося под руки роденьчанам чужака, поэтому и опасения иноземцев имели основания.

Главный доход горожане получали от торговли оружием, ибо здесь выковывались клинки, о которых ходили легенды. А секрет изготовления этих изделий хранился, как зеница ока.

В разгар весны по направлению к Родени двигался на белом жеребце Твердолик, которому было поручено договориться с роденьскими жрецами о совместной борьбе против христиан. Инициатором этой поездки был Вышезор, а молодому волхву ничего другого не оставалось, как подчиниться, хотя он в душе и сомневался. Так как Твердолик не очень спешил, он не успел попасть в Родень до вечера. К счастью, ему не пришлось ночевать в чистом поле, потому что на его пути оказалась весь7777
  Весь – древнерусской название деревни.


[Закрыть] с десятью невзрачными, покрытыми соломою избами без оград. Твердолик остановил коня у крайнего жилища, где перед входом возились полуголые ребятишки и доила корову молодая бабенка в одной лишь длинной рубахе.

Был теплый весенний вечер. От трех отцветающих яблонь исходило благоухание, пробивающееся сквозь запахи навоза и дыма. Вдалеке над горизонтом повисло зарумянившееся солнце.

Закончив свое дело, бабенка заметила слезающего с коня волхва. Появление путника ее не обрадовало, и поклонилась она гостю с явной неохотой: как будто поневоле.

– Я останусь у вас ночевать, – сообщил Твердолик.

Выскочивший из избы тщедушный мужичок заворчал без малейшего почтения к гостю:

– Опять к нам, женка, волхв. Уж второй за нынешний вечер. Чего вдруг священную братию к нам потянуло?

Хозяйка, хотя и была настроена не очень доброжелательно, сообразила, что муж ведет себя чересчур грубо. Она наградила его подзатыльником, буркнув при этом:

– Дела волхвов – не наша забота.

– А где первый волхв? – спросил Твердолик.

Бабенка указала рукой на одну из ближайших изб.

– Там. Хозяева померли в одночасье, земля им пухом, и с той поры изба пустует.

– Я пойду к нему.

– Ступай! – разом откликнулись хозяева.

Твердолик покачал головой. По всей очевидности, в этих краях не особо чтили священный для остальной Руси закон гостеприимства. Во всех поселениях возле Киева, равно, как и в черниговской или древлянской земле любого путника, тем более если он ведун, обязательно привечали и кормили.

Бабенка процедила сквозь зубы:

– Не взыщи, потчевать тебя нечем: сами голодаем.

– Молока хоть дашь? – грубо спросил Твердолик.

Она сходила за ковшом и налила молока.

– Коню моему что-нибудь найдется? – осведомился волхв.

– Найдется, – откликнулся мужик. – Овес у нас есть.

Твердолик приблизился к избе, в которой, по словам мужика и бабы, ночевал еще один волхв, привязал жеребца к торчащему у входа столбику, взял с собой седло и, наклонившись, вошел в дверь. В сенях пришлось сделать два шага в кромешной тьме. В горнице тоже была темень, однако Твердолику удалось разглядеть печь, стол и лавку.

– Ну, здравствуй! – сказал кто-то с печи.

Голос был глухой и старческий.

– И тебе доброго здравия! – отозвался Твердолик.

– Я Белогор, – представился незнакомец.

– А я Твердолик.

– Ложись на лавку. Печь я истопил – спать будет тепло.

Твердолик растянулся на лавке и сказал:

– Недобрые здесь людишки.

– Они из Родени, – отозвался старик. – Их за что-то прогнали из города.

– А почто бы им было не уйти в иные края?

– Роденьчане особливый народ: редко кто из них где-то приживается. Вот они и стараются не покидать родину.

– Отколь ты все о родоньчанах знаешь?

– Да я сам явился на свет в Родени, – ответил Белогор после небольшой паузы. – Еще в малолетстве у меня заметили способности к волхованию, и я стал кощунником.

– А почто же не волхвом?

– Волхвы на месте сидят, а мне хотелось побывать в иных землях. Видать, я пошел не в матушкину родню, не зря сказывали, что зачал меня княжий дружинник-варяг.

– Варягов носит по всему свету, – согласился Твердолик.

– Вот и меня понесло.

– А теперь ты, значит, решил воротиться на родину?

– Хочу помереть там, где появился.

Твердолик потерял всякий интерес к лежащему на печи человеку. Белогор был всего-навсего бродячим кощунником, а волхвы считали кощунников существами ниже себя.

– Не одолеете вы христиан, – неожиданно произнес старик.

Твердолик подскочил на лавке.

– Почто ж не одолеем? – вырвалось у него.

– Вырождается наша вера: уж почитай ничего от нее не осталось. Древнее знание сменяется простым кудесничеством…

– Нет! – горячо возразил Твердолик.

– Волхва порой нельзя отличить от кудесника, – спокойно продолжил Белогор. – Оно и понятно: сокровенное людскому оку незаметно, а чудеса на виду. Токмо сущность веры уже забыта, и осталась лишь внешняя данность…

– Для тебя наши боги – всего лишь внешняя данность? – возмутился волхв.

– А разве нет? – отозвался кощунник. – Ты заметил, что здесь нет идолов? Жители веси не богов, а нежить7878
  Нежить – собирательное название человекоподобных духов: домового, лешего, русалки, кикиморы и прочих.


[Закрыть] поминают да стараются умилостивить.

– Но нашему народу не достает одной нежити.

– Вот и я о том же. Коли народу надобно кому-то поклонятся, а старые боги надоели…

Твердолик сердито прервал кощунника:

– По-твоему русичи готовы отречься от исконных богов и принять Христа?

– Да почитай готовы, хоть и сами о том не ведают.

Вскочив с лавки, волхв закричал:

– Я убью тебя за поношение нашей веры!

– Не ори! – отозвался Белогор с прежним спокойствием. – А коли хочешь меня убить, убивай молча. Токмо стоит ли тратить силы на того, кто и так нынешней ночью помрет? Ложись-ка лучше спать, чтобы встать пораньше.

От этих слов у Твердолика пропал весь его пыл.

– Ты точно ночью помрешь? – спросил он, укладываясь обратно на лавку.

– Помру, – уверенно ответил кощунник. – Для того я сюда и пришел, ибо много лет назад мне довелось где-то поблизости родиться. Матушка в Родень ворочалась, когда меня раньше срока потянуло взглянуть на белый свет…

Твердолик вдруг мгновенно забылся сном. Спал он крепко, без сновидений, и проснулся так же резко, как и уснул. В горнице было необычайно тихо.

«Должно быть все-таки кощунник помер», – решил волхв.

Он поднялся, взял свои вещи и покинул избу.

Только-только начало светать. Было сыро и холодно. Посреди двора истошно вопил белый петух с пестрым хвостом. Где-то совсем рядом завыла собака.

«Пес учуял смерть, – подумал Твердолик. – Надобно мне поскорее убраться, а покойным кощунником пущай здешние людишки занимаются».

Оседлав коня, он поскакал по дороге. Когда впереди показалась Родень, у волхва неприятно засосало под ложечкой: слишком уж много страшного он слышал об этом городе. Твердолик принялся себя успокаивать: дескать, ему ли не знать, что народ много чего выдумывает, а, если и есть в россказнях о роденьчанах, какая-то доля правды, вряд ли они обидят волхва, если даже он нездешний и служит Перуну, а не Роду.

Еще в посаде ведун заметил в глазах встречных людей неприязнь. Так сопровождаемый косыми взглядами он доехал до располагающегося на вершине холма главного святилища Родени, где над круглым требищем возвышался ярко-красный бог Род, представляющий собой деревянную фигуру, похожую на фаллос или, как говорили на Руси, уды. По бокам у него стояли две Рожаницы7979
  Рожаницы – женские языческие божества существовавшие у восточных славян со времен матриархата. При переходе к патриархату они стали помощницами бога Рода.


[Закрыть] – женщины без лиц, но зато с огромными грудями. За спинами главных божеств роденьчан находились те небожители, которых здесь чтили меньше – Перун, Даждьбог, Велес, Хорс и Мокошь, а за ними было капище с горящим у входа сакральным8080
  Сакральный – обрядовый, ритуальный.


[Закрыть] огнем.

Неподалеку от святилища был окруженный частоколом княжий двор. Твердолик отметил, что выглядывающая из-за ограды верхняя часть хором с теремами выглядит мрачновато. Оно и понятно: после князя Игоря его сын, Святослав, посетил Родень лишь однажды, Ярополк и вовсе здесь ни разу не показывался, а без хозяев любое жилище ветшает.

Возле требища топтался невысокий, щуплый парень со светлыми, почти прозрачными, глазами на бледном лице. Он посмотрел на прибывшего волхва так же, как и все прочие роденьчане – с подозрением.

– Мне надобен ваш главный волхв – сказал Твердолик, спешившись.

Из капища тут же послышался глухой голос:

– Зачем я кому-то понадобился?

Не успел прибывший ответить, как появился седовласый волхв высоченного роста.

– Я Родогой! Так зачем тебе приспичило меня повидать?

– А я Твердолик, – представился киевский ведун. – Хочу потолковать с тобой по важному делу.

– Ступай, Родислав! – велел Родогой парню. – Возьми у него коня, и будь недалече.

Низко поклонившись, молодой человек в точности выполнил повеление.

– Ты из Киева? – обратился роденьский волхв к Твердолику, когда они вместе подошли к капищу.

– Да, из Киева.

– Зачем пожаловал?

– Меня послали к вам мои братья, киевские волхвы. Нам всем грозит великая беда…

Родогой с досадой прервал посланника:

– Что нам за дело до вашей беды?

– Беда у всех нас общая, – уточнил Твердолик. – Коли мы против нее не сплотимся, будет изничтожена вера русичей.

– Вы в Киеве и иных местах давно исконную веру исказили, – процедил сквозь зубы Родогой. – Мы одни ее храним.

Твердолик укоризненно покачал головой.

– Покуда мы будем спорить, христиане одержат верх.

– Христиане? – удивился роденьский волхв. – Ужель они столь опасны?

– Клянусь Перуном, Родом, Дажьбогом, Велесом и всеми нашими божествами, христиане очень опасны!

– Я мало о них знаю, – с сомнением проговорил Родогой. – Чем же они сильны?

Твердолик поведал ему о Христе и христианах, закончив свой рассказ словами:

– Того и гляди князь Ярополк примет их веру.

– Как же глупы киевляне! – презрительно усмехнулся Родогой. – Они отвергают древних богов, ради ничтожества!

Твердолик сокрушенно вздохнул:

– Кабы токмо киевляне! Христу поклоняются и греки, и немцы и множество иных народов. Поверь, надобно спасать русичей. Коли Ярополк, подобно своей бабке, изменит нашим богам, он пожелает, чтобы все на священной Руси приняли новую веру. У него уже половина дружины чтит Христа!

– Пущай чтит! А мы не станем! – отрезал роденьский волхв.

– Куда вы денетесь? Княжья дружина силой обратит роденьчан в христианскую веру, а несогласных перебьет.

– Дожили русичи! – заволновался Родогой. – Нельзя было трогать изначальную веру!

– Так и в стародавние времена чтили Перуна, равно как и Дажьбога, Велеса, Мокошь…

– Но над ними всеми издревле стоял Род! В нем наша главная сила и защита! В старину русичи клали ему требы и получали взамен силу для размножения! А нынче, я слыхал, в Киеве бабы рожают редко и токмо немощных детей.

Гость имел более точные сведения о плодовитости киевских баб. Рожали они много, а младенцы появлялись на свет, как хилые, так и вполне здоровые. Однако Твердолик не стал спорить со своим собеседником.

– Роду надобны достойные требы, – повторил Родогой.

– Людские? – осведомился Твердолик.

Роденьский волхв поморщился.

– Полоняне – не люди. Их нельзя щадить. Чужеземцев наши пращуры клали на требище, либо рабами делали. А нынче, по слухам, почитай все княжьи бояре пришлые. Вот и рожают от них русские бабы полукровок, унижающих нашу веру.

– Верно, бояре у нас все больше из варягов, – согласился Твердолик и тут же добавил: – Но варяги добрые воины, и без них князьям никак нельзя обойтись.

– В прежние времена русичи обходились сами, а нынче, выходит, перевелись в наших землях славные воины.

– Пущай варяги нам служат, а не нашим врагам. Тем паче, что вреда от них нет: они никому своих богов не навязывают.

Твердолик не просто так принялся защищать варягов – киевские волхвы рассчитывали на князя Владимира, а у того почти вся дружина состояла из варягов.

Махнув с досадой рукой, роденьский волхв сказал:

– Пожалуй, мне надобно побывать у вас в Киеве да поглядеть на христиан. Ждите меня ближе к празднику в честь Рода и двух Рожанец.

– Примем тебя достойно, – пообещал Твердолик.

Родогой окинул любовным взглядом главных идолов святилища и прошептал, обращаясь к ним:

– Нынешним летом я вам самолично подберу требу.

Затем он обернулся к посланнику из Киева.

– Тебя Родислав проводит в княжьи палаты. Найдешь кого-нибудь из челяди, скажешь, что я велел им тебя накормить и на отдых устроить да позаботиться о твоем коне.

– А есть княжья челядь?

– Есть немного. Надобно же кому-то следить за порядком.

Твердолик последовал за Родиславом Хотя парень глядел недружелюбно, гость из Киева решил с ним потолковать.

– Ты волхвом станешь?

– Да, – нехотя ответил парень. – Родогой оказал мне великую честь, пообещав самолично меня посвятить в волхвы.

Твердолик заметил, что, когда Родислав упомянул о главном роденьском волхве, на его мрачном лице мелькнуло подобие улыбки.

– Не вздумай обидеть Родогоя, – тут же сказал юноша.

– Не собираюсь я его обижать, клянусь стрелами Перуна, – отозвался Твердолик.

Родислав словно не услышал этих слов.

– Не вздумай обидеть Родогоя, – повторил он.

На этот раз Твердолик промолчал.

Глава 21
Поединок при луне

Смирение княжны Людмилы поколебалось во время ее свидания с Блудом. Если бы он позвал ее, она кинулась бы за ним, не думая о последствиях. Но Блуд уехал, а, спустя несколько дней, княжну повезли к жениху.

Весь путь Людмила настраивала себя на встречу с новгородским князем. Он оказался приятным юношей всего на год моложе ее, и она искренно захотела его полюбить. Однако Владимир вел себя странно: после устроенного невесте приема, стал ее сторониться и не спешил со свадьбой. Людмила растерялась, не зная, что думать, и как себя вести.

А князь между тем сам находился в большом затруднении. Пока Путята ездил за Людмилой, вернулось посольство от Хокона Могучего. Норвежский правитель пообещал новгородскому князю так много воинов, что нужда в чешском отряде совсем отпала. А еще Хокон предложил Владимиру в жены одну из своих дочерей.

На Руси князь мог иметь столько женщин, сколько хотел, но только одна из них пользовалась правами жены, а остальные должны были довольствоваться положением наложниц. Ни чешская княжна, ни дочь норвежского ярла в наложницы не годились, и надо было выбрать одну из них. Норвежская невеста была выгоднее, но чешскую невесту уже везли в Новгород.

Добрыня предложил племяннику отказаться от родственницы Болеслава, но Владимир возразил дяде:

– Я уже дал слово чешскому князю с ним породниться.

Однако, когда новгородский князь впервые приблизился к своей суженой, ему бросилось в глаза темное родимое пятно у нее на шее, а большие родинки на теле у женщины вызывали у Владимира брезгливое отвращение.

Людмила жила в отдельных покоях. При ней были двое слуг, прибывших с ней из Моравии – молодая женщина по имени Дубравка и паренек, которого звали Дамеком. А еще Владимир приставил к княжне несколько своих челядинцев. Княжна рукодельничала, и, разумеется, посещала единственную в городе христианскую церковь – храм Иоанна Богослова. Со своим женихом она виделась редко, и разговаривала мало.

Однажды Людмила, пересекая двор, поймала на себе чей-то пронзительный взгляд. Смотрел на нее Сигурд, и было в его глазах нечто такое, отчего девушка испугалась. Она почти бегом бросилась в свои покои, и с той поры старательно избегала командовавшего северными наемниками воеводу.

В один из летних дней княжна, Дубравка и Дамек пришли в храм Иоанна Богослова. Эта деревянная церковь была возведена недавно – по просьбе иноземных купцов и на их же средства. Находилась она на окраине города: возле густого леса. Вначале ее настоятелем был немецкий монах Берг, который так рьяно принялся проповедовать христианство, что вскоре Добрыня, во избежание народных волнений, велел ему убираться из города. Волхвы требовали разрушения христианского святилища, однако дядя князя не пожелал портить отношений с иноземцами, приносящими казне немалый доход. Было отправлено письмо бывшему духовнику княгини Ольги, отцу Григорию, с просьбой прислать в Новгород священника-грека – такого, чтобы не отличался рвением в распространении своей веры. Хворавший Григорий нашел в себе силы отправить в Новгород отца Евстахия – тихого грека средних лет. Новому настоятелю церкви Иоанна Богослова было поставлено условие – он имел право проповедовать христианство лишь у себя в храме. Священник согласился, после чего смог благополучно прожить в Новгороде два года.

Отец Евстахий, трудился один за весь клир, исполняя обязанности и пономаря, и дьякона, и даже служки. Он со смирением нес свой крест и этим очень импонировал княжне, ибо она чувствовала в нем родственную душу.

На службе присутствовали пять человек – Людмила, Дубравка, Дамек и два немецких купца. Княжна и ее слуги вышли из храма последними.

– Хорош нынешний денек! – воскликнула пухленькая, миловидная Дубравка.

Дамек – долговязый, нескладный юноша – не отличался многословием, а точнее говорил лишь тогда, когда требовали обстоятельства. Вот и сейчас он только широко улыбнулся.

– Погуляем по лесу, – предложила княжна.

– Стоит ли? – засомневалась служанка. – Вдруг заблудимся.

– А мы далеко не будем заходить.

Лес всегда успокаивающе действовал на Людмилу. Вот и теперь хватило совсем недолгой прогулки среди высоких деревьев с густыми кронами, чтобы она почувствовала в душе умиротворение.

– Я хочу побыть одна, – сказала княжна, присев на пень.

– По лесу бродят дикие звери и недобрые люди, – возразила Дубравка.

– А вы далеко не уходите. Как услышите мой крик, зовите кого-нибудь на помощь.

– Кого мы позовем? – заворчала служанка. – Отца Евстахия? Много ли от него будет толку?

– Ступайте, – настаивала на своем княжна.

Ей, в сущности, было все равно, попадет она в беду или нет. Поскольку жизнь казалась Людмиле тяжелым грузом, она только молила Бога о том, чтобы ее смерть не была слишком мучительной.

В конце концов, слуги ей подчинились. Оставшись в одиночестве, княжна едва начала мечтать о жизни в святой обители, где-нибудь в такой же, как здесь, глухой лесной тиши, как вдруг треснула сухая ветка, и не успела Людмила испугаться, перед ней появился Сигурд.

– Не бойся меня, – произнес он, с трудом подбирая слова.

Людмила почувствовала не страх, а удивление, оттого что суровый северный воин смотрел на нее, как провинившийся пес на свою хозяйку.

– Что тебе от меня надобно? – спросила она.

– Дозволь потолковать с тобой.

– Говори, – разрешила княжна.

– Князь не желает брать тебя в жены, – бухнул Сигурд и сделал паузу.

Девушка растерянно молчала.

– У него есть на примете более выгодная невеста, – продолжил воевода. – А с тобой он мечтает расстаться.

Это не стало для Людмилы новостью, поскольку нечто подобное ей самой приходило в голову, когда она пыталась угадать причину странного поведения жениха. В глубине души княжна уже смирилась с положением отверженной невесты. Вот только, какое отношение ко всему этому имеет Сигурд?

И словно в ответ на ее немой вопрос он вдруг предложил:

– Будь моей женой!

Людмила от изумления едва не скатилась с пенька.

– Наше семейство одно из самых знатных на моей родине, – говорил между тем Сигурд. – А поступив на службу к ярлу Хокону, я наверняка ворочу себе земли моего отца.

Княжна машинально дотронулась до того места на своей груди, где находился подаренный Блудом крест. Воевода по-своему понял этот ее жест.

– Клянусь, я не токмо не заставлю тебя отречься от твоей веры, а, напротив, возведу святилище, где ты сможешь поклоняться любимому тобой Христу! А пожелает кто-то из наших детей быть христианином, я не стану препятствовать.

Людмила отметила, что он говорит о христианской вере в отношении к ней и детям, но не к себе. И Сигурд тут же смущенно добавил:

– Сам я не готов принять христианскую веру, ибо не вижу в ней правды.

Девушка продолжала безмолвствовать, однако это совершенно не смущало воеводу. Он как будто ничего иного от нее и не ждал.

– Подумай, – продолжил он. – Учти, что князь тебя не желает, а мне ты надобна, vinden seil8181
  Как ветер парусу (норвеж.).


[Закрыть].

Выдохнув последние слова, Сигурд поклонился и торопливо зашагал прочь. Он уже скрылся за кустами, а Людмила никак не могла никак опомниться. Такой совершенно обескураженной ее застали появившаяся из-за кустов Дубравка и Дамек.

– Что с тобой, княжна? – удивилась служанка.

Людмила поднялась с пенька.

– Пойдем, узнаешь по дороге.

Она не привыкла откровенничать со слугами, ибо знала о последствиях этих откровений. Но Дубравка не успела освоиться среди челяди новгородского князя, и ей не с кем было делиться тайнами своей госпожи.

Княжна велела Дамеку купить на рынке нитки и холст, а когда он ушел, рассказала Дубравке о признании Сигурда. Поскольку Людмила смущалась, то ее повествование получилось длинным и немного сумбурным. Служанка, ахала, охала и даже один раз перекрестилась, а потом вдруг деловито сказала:

– Худо, что пан воевода – язычник, но, может быть, ты убедишь его принять нашу веру.

– С ума сошла! – накинулась на нее княжна. – Как тебе могло прийти в голову, что я пойду за него?

Дубравка пожала плечами.

– Ну, и пошла бы. Князь ведь и впрямь не хочет на тебе жениться: а так у тебя все же будет муж.

– Уж лучше святая обитель.

– А чем тебе не угодил пан воевода? Я слыхала, что он по своей сестре в родстве с королями северной земли.

– Я не пошла бы за него, будь он в родстве со всеми повелителями земными, – уверенно заявила Людмила.

Выйдя на довольно людную улицу, они прекратили беседу. Когда же народу вокруг поубавилось, Дубравка сказала:

– Должно быть, тебе в монастыре самое место. Ты будто не из плоти и крови…

– Во мне есть и плоть, и кровь! – вырвалось у княжны.

Служанка глянула на нее с любопытством. И тут Людмила не сдержалась и поведала ей о Блуде, а потом спросила:

– Ну, и что ты теперь скажешь?

Ответ был неожиданный:

– Со мной и такого не случалось.

– Ты же была замужем, – удивилась Людмила.

– Была. Но своего мужа и до свадьбы не знала, и потом узнать не успела. Через полгода забрал Господь моего Завиша.

За беседой они не заметили, как оказались за городом. Только когда с озера Ильмень подул сильный ветер, Людмила поняла, что крепость уже близко. Внезапно ее охватило возбуждение.

«Что со мной?» – удивилась она.

В посаде возле княжьей крепости Людмила разволновалась еще пуще. Прямо напротив ворот располагалось языческое святилище, мимо которого княжна и так всегда проходила, чувствуя неприятный холодок внутри себя, а на сей раз при виде требища с возвышающимся над ним грозным идолом Перуна она едва не потеряла сознание. Служанка подхватила ее.

– Что с тобой?

Людмила молча выпрямилась и торопливо зашагала мимо проклятого места.

В крепости была обыденная обстановка: горбатый шут потешал дружинников и челядинцев, два богатых новгородца о чем-то громко спорили, конюх вел в кузницу лошадь. На появившуюся княжну никто не обратил внимание, поэтому и ее взволнованный вид остался незамеченным. Она прошла уже почти через весь двор, когда в ворота въехали около полутора десятка облаченных в кольчатую броню мужчин. Людмила сразу узнала предводителя этого небольшого отряда и побледнела.

– Тебе опять худо? – спросила Дубравка.

– Он прибыл! – выдавила из себя княжна.

– Кто он?

– Блуд!

– Господи Иисусе! – вырвалось у служанки.

– Уйдем поскорее к себе, – прошептала Людмила.

Она рванулась к своим покоям так быстро, что Дубравка едва за ней поспевала.

Блуд тоже увидел княжну, но, поскольку для него их встреча не была неожиданной, он сумел взять себя в руки и только сделал долгую паузу перед тем, как обратиться к одному из вопросительно уставившихся на него челядинцев новгородского князя:

– Скажи князю Владимиру Святославовичу, что к нему прибыл посол от брата его, киевского князя Ярополка Святославовича.

– Не примут тебя, боярин, – небрежно бросил паренек.

– В Новгороде, холопы решает, кого принимать князю?

– Вестимо, нет, – смутился челядинец. – Просто у нас недавно был киевский боярин – тебе не чета. Так князь его даже на порог не пустил.

– А ты доложи князю: мол, прибыл боярин Блуд. Поглядим, примет он меня али нет.

Уверенность, с которой говорил киевский посол подействовала на парня, и он отправился докладывать.

Владимир играл с Добрыней в шашки, а Олаф сидел рядом с ними и ждал конца партии, чтобы занять место проигравшего. Услышав о прибытии Блуда, князь сделал ход, после чего сказал без малейшего сожаления:

– Знал братец, кого послать. Блуда я не могу не принять.

– А ты не принимай, – предложил Добрыня.

– Чтобы стать неблагодарным? – возразил Владимир. – Кабы не Блуд, я мог бы лишиться своего мужского естества.

– Как так? – удивился Олаф.

– А вот так, – ответил Владимир. – Взяли бы меня печенеги в полон и продали бы туда, где полонян-отроков оскопляют.

– Зачем оскопляют? – не понимал Олаф.

Князь пожал плечами.

– Отколь я знаю. Сказывают, у греческого царя таких оскопленных слуг более половины. Может, они без того, что у нас есть меж ног, угождают усерднее.

– Чем же еще скопцам заниматься, коли не службой? – проворчал Добрыня.

– Ну, вот и я про то же – продолжил Владимир. – Так что надобно Блуда принять и потолковать с ним.

Добрыня с досадой отметил, что его племянник становится все самостоятельнее, и буркнул:

– Ты князь – тебе решать.

Владимир велел челядинцу устроить и накормить гостей. Пока князь отдавал распоряжения, его дядя заметил, что на доске изменилось положение шашек: во время разговора Владимир двигал их, а Добрыня машинально делал ответные ходы. Теперь партия была князем почти выиграна.

«И здесь племянничек меня обставил», – огорчился дядя.

Вернувшись к гостям, челядинец услужливо провел их в небольшую пристройку с южной стороны княжьих хором, пообещав им сытный обед и баню.

– А тебя, боярин, – с почтением обратился парень к Блуду, – князь потом позовет к себе.

– Каково здравие Владимира Святославовича и его княгини, – с замиранием сердца спросил Блуд.

– Князь здрав, – ответил челядинец. – А княгини у него нет.

– Как нет? – поразился Блуд. – А чешская княжна?

– Она все еще его невеста, и неведомо станет ли князю Владимиру женой.

Блуд не стал больше задавать вопросы о чешской княжне, но не мог не думать о ней.

«Почто новгородский князь не женится? Уж не хотят ли княжну обидеть? От Добрыни всего можно ждать».

Покои, предоставленные гостям, имели даже собственную трапезную. После сытного обеда киевляне помылись в бане.

– Теперь я посплю, – изрек один из дружинников, зевая.

Блуда тоже разморило, однако уснуть он не мог, потому что ждал, что его вот-вот позовет к себе новгородский князь.

– Вы ложитесь, – сказал он. – А я малость пройдусь.

Фома вопросительно посмотрел на него.

– Один пройдусь, – добавил Блуд.

Выйдя в сени, он споткнулся об растянувшегося прямо на полу Выскиря. Новый хозяин не притеснял купленного у Свенельда раба, однако тот слишком привык считать себя ниже всех, чтобы быстро отказаться от укоренившейся привычки. Вот и теперь он не нашел для себя иного места, чем на полу в сенях.

– Ложись на лавку, – предложил Блуд.

– Она для меня коротка, – проговорил Выскирь и с виноватым видом указал на свои длинные ноги.

Во дворе к Блуду приблизился крепкий юноша, лет четырнадцати-пятнадцати.

– Я Олаф, сын Трюггви Олафссона и правнук великого конунга Харальда Прекрасноволосого.

– А я боярин Блуд, внук Воиста Войкова, – ответил Блуд в тон Олафу.

– Князь говорил, что ты спас его.

– Я и себя тогда спасал.

Юноша одобрительно кивнул.

– Настоящий воин никогда не хвастается своей доблестью. Боги не любят хвастунов. Так ведь?

– У меня один Бог, – сухо ответил Блуд. – Я христианин.

– Ты не похож на христианина, – заявил Олаф. – Все люди вашей веры, коих я знавал, иные.

– А многих ли ты христиан знавал?

– Нет, не многих. Здесь ваша вера не в чести.

– По слухам, новгородский князь женится на христианке, – заметил Блуд, будто между прочим.

Олаф замялся:

– Вроде он собирается жениться…

Блуд хотел узнать что-нибудь существенное о взаимоотношениях Владимира с невестой, но юноша неуклюже попытался перевести беседу на другую тему:

– А у киевского князя много воинов?

Ответить на этот вопрос Блуду помешал челядинец, который сообщил, что новгородский князь желает потолковать с послом киевского князя.

«Как же мне проведать что-нибудь о княжне Людмиле?» – думал Блуд, направляясь в покои.

Владимир принял его в Великой горнице. Сидя на высоком стуле, князь с откровенным интересом разглядывал киевского посла. Со своей стороны и Блуд тоже присматривался к юноше, которого хорошо знал еще тогда, когда тот был мальчиком. Владимир более своих братьев походил на бабку: те же глаза, тот же нос и даже выражение лица порой становилось таким же, как у Ольги. Но, в отличие от одевавшейся скромно княгини, ее младший внук любил принарядиться. Сейчас на нем были богатая свита с яркой вышивкой и золотая диадема с каменьями, называемыми на Руси латырем8282
  Латырь, алатырь – древнерусское название янтаря.


[Закрыть], в правом ухе висела серьга с большим карбункулом. Последняя деталь привлекла особое внимание Блуда: уж слишком она напоминала о серьге, перешедшей по наследству от Святослава Ярополку.

«Владимир старается походить на своего отца».

Справа от князя сидел на лавке Добрыня, который мало изменился с той поры, когда Блуд видел его в последний раз в Киеве: разве что его русая борода стала пышнее, волосы несколько удлинились (дань новгородской моде), да он обзавелся небольшим количеством морщин. Оделся Добрыня так же пышно, как и его племянник.

Едва Блуд успел поклониться, как новгородский князь вдруг бросился его обнимать, радостно восклицая:

– Не забыл, не забыл я тебя! И науку твою помню!