Текст книги "Самбор"

– И как давно ты догадалась? – наконец решается на разговор Говен.

– Сложно сказать, – рассматриваю глубокие трещины на круглой поверхности стола. – Возможно сразу, но до самого конца не хотела верить. Сложно это. Вот так взять и осознать, что твой брат сошел с ума. Я смирилась с тем, что после войны с Брондой, Паэлиос все же вернул тебе камень памяти, но не думала, что это приведет к подобному… Ты не имел на него права.

Искоса смотрю на то, как расслабленная рука брата сжимается в нервный кулак. Все его тело натягивается как пружина, которая вот-вот вздрогнет и зло сожмется обратно.

– Так ты видишь? – пытается выдавить из себя улыбку, но лицо его искажено болью. – Я всегда надеялся на то, что это будет выглядеть как нечто иное. До самого конца я верил в то, что это совсем не безумие, а поистине необходимые вещи. У меня нет права оправдываться, ведь я до сих пор умалчиваю о главном. Паэлиос был напуган. Он, как и остальные боги понимал, кто я. Мне не приходилось говорить о геройствах, о том, что я был кем-то хорошим. Пришлось и правда стать злодеем, стать тем, кто развязал не одну войну и не на одном континенте.

– Если планируешь раскаиваться, то уже нет смысла, – произношу с легкой полуулыбкой.

Говен поворачивает голову и смотрит на меня нахмурив брови.

– У меня нет права и на раскаяние, – произносит сурово. – Я и до сих пор уверен в своих действиях. Это никак не вытащить и не уничтожить. В конечном счете мы стали теми, кем даже не планировали. И я верю, что вины нашей в этом вовсе нет.

– Мне жаль, – бормочу, прикрывая глаза. – Так жаль, что это все с тобой происходило долгие годы и происходит сейчас. Лучше только от того, что больше ты ничего не преследуешь. Если бы я была немного внимательней, то смогла бы понять намного раньше, но кажется это ничего не изменило бы. Хочешь знать почему мы так все похожи?

– Да, – отвечает решительно.

Я продолжаю держать глаза закрытыми и прокручивать в голове сотни картинок людей, которые так безжалостно меня долгое время игнорировали. Все они были обеспокоены своими проблемами, которые не касались ни меня, ни богов. Мы разные части одного целого, которое ни в коем случае не должно сойтись воедино.

– Ты, я, боги и их оружия, все те существа, которые появились по воле божьей, единое целое, – умиротворенно стучу ногой по полу. – Мы думаем и делаем одно и тоже, чувствуем боль или радость одинаково, совсем ничем не отличаемся. Наши желания и стремления схожи, точно так же, как и соблазны. В идеале все должно было существовать на расстоянии и выполнять поставленные задачи. Нас с тобой не должно быть, как и Самбора, Журри, отца. Ценность единства была так глупо утеряна и преданна, что исчезла, оставив после себя только отчаяние. Вечны только две вещи. Смерть и жизнь. И их ребенок. Ты ведь об этом продолжаешь молчать?

– Санна, я никогда не хотел быть кем-то особенным, – расстроенно вздыхает брат и роняет себя на стол, который вздрагивает от неожиданности. – Просто в какой-то момент разозлился и возжелал мести. Я не был чем-то плохим и уродливым с самого начала. Когда я явился в обитель Паэлиаса после войны, он уже ждал меня. Он знал, что я жажду смерти всем богам, но когда последний пал… Я перестал ощущать в себе огромный кусок. Он словно испарился. И…

– Слушай, – тянусь к его дрожащей руке и беру ее в свою ладонь. – Просто давай покинем это место. Все может закончиться так же просто, как и началось. Мы с тобой будем вместе. Я буду сдерживать тебя и не позволю больше поступать неправильно. Хоть я и была той, кто ушла, но как никто другой знаю тебя.

– Да послушай, – брат сжимает мою ладонь. – Духи не выдумки, и я ощутил это на собственной шкуре!

– Каким образом? – разозлилась я, смотря в его глаза. – Утолив жажду убивать? Ты единственный оставшийся бог! Как проклятье могло исполниться?

– Когда родился дух Войны, бога войны еще не существовало, – раскладывает брат по полочкам свою мысль. – Да, во мне был все это время дух Войны. Да, я потыкал ему. Но боги пали заслуженно и никому от этого плохо не станет!

– Мне стало! – воскликнула я, отбросив руку Говена. – Ты говоришь о чужих жизнях, как о чем-то расходном, похожим на товар. Боги же так не делали! Знаешь ли ты, как именно Журри оказалась на поле боя в первый день войны больше пятидесяти лет назад? Она выпрыгнула из повозки, оставив брата и своих детей. Они направлялись в Серийю, но тетка решила иначе. Она была одержима своей второй душой, но из раза в раз поступала как сама того хотела… Ее жизнь, сознание и судьба были расколоты на двое. Из-за чего и страдала. Мы же всегда шли на поводу, постоянно кого-то слушали, не имея желания действовать самостоятельно.

Наблюдаю за тем, как Говен стыдливо опускает взгляд и сжимает расстроенно отброшенную мной ладонь.

Мне было больно видеть его таким, но я должна была его отчитать. Пусть сейчас уже не перед кем извиняться, нести ответственность и получать наказание, но… Моя совесть не будет чистой, если промолчу.

– Хорошо, – брат кивает устало головой. – Давай уйдем. Просто позволь мне хоть немного насладиться всем происходящим, миром, который я так долго защищал.

– Ты его не защищал, – бормочу грустно, осознавая, что мысли его пропащие и уродливые. – Но я рада, что ты согласен со мной. Пора покинуть землю.

Говен кивает и пытается улыбнуться. Кажется, что мы еще вернемся к этому разговору, но сейчас продолжать было сложно. Мы оба не справлялись с тяжестью, которую готовил нам уход.

– Когда мы начали постепенно возвращаться. Когда боги пали и оставалось совсем немного до затмения, в Урунг явилась Каэлин Рогнед и устроила бойню, – начал брат с новыми силами, поглаживая мою ладонь своей. – Никто не смог ему помочь. Когда мы поспешили на помощь, то тело дяди уже превратилось в песок. Девушка просидела в клетке несколько дней копя силы и после в ярости сбежала к морю. В скором времени силы ее оставят, и она станет не больше, чем призраком для всех нас. После того как проклятие духа Войны исполнилось, духи Жизни и Смерти покинули плоть, вслед за своим ребенком. Я больше не одержим им.

– Она не была плохой, – говорю с сожалением, смахивая с глаз волнующиеся волосы. – Просто никто не захотел ей помочь. Она, как и многие не понимала, ту кашу в голове, которая терзала и тормозила ее. Одержимая Каэлин была разумнее нас всех и бесстрашно хранила в сердце мораль, что казалась ей верной. Она поддерживала в себе дух Смерти и не видела в нем ничего плохого.

Брат рассматривает мое лицо. Чего-то в очередной раз ждет.

– Когда мы уйдем, люди останутся одни, – вздыхает брат и достает трубку. – Ты не будешь о них переживать?

– Говен, боги давно уже не правили людьми, – произношу с улыбкой. – Я много путешествовала по континенту и во многих деревнях большинство людей никогда не ощущали на себе волю богов. Это лишь их собственные мысли. Боги даруют плодородную почву, теплые ветра и сочную траву. Но все те проблемы, о которых мы думали долгие годы не больше, чем пустота. Никакого рабства не существует.

Брат смотрит на меня с сожалением и слегка заметной злостью.

– Ты все-таки не сидела на месте, – бормочет тихо.

– У меня есть еще один вопрос, – глубоко вздыхаю. – Какая настоящая причина того, что ты ничего мне не сказал и пресекал малейшие попытки узнать правду?

– Много кто ждет, чтобы с тобой поговорить или хотя бы встретиться. Энна долгие годы хранила в сердце обиду, но однажды просто взяла и разрыдалась из-за упоминания о тебе. Кажется, что она ждала этой встречи даже больше, чем я.

– Нет, – смеюсь и хлопаю ладошкой по столу. – Больше такое со мной не пройдет. Отвечай или я стукну тебя по голове!

Брат и я вместе смеемся, откинувшись на стульях. Конечно, сейчас стало немного легче, но эта легкость очень хрупка. Говен должен осознать, что я больше не наивная сестра, которая стерпит вранье или молчание.

– Ты ведь сама все знаешь, – отдышавшись от смеха брат задумчивом наблюдает за потемневшим горизонтом.

– Хочу, чтобы ты сказал, – настаиваю тоже, смотря вдаль.

– Глупое и неясное предсказание, что было разделено на два – это сгусток божественной энергии. На большую часть ты человек, Санна, а твоя божественность лишь дар. Надеюсь, не придется объяснять чей он?

Не придется. Все слишком очевидно и даже смешно. Словно зная будущее Журри поделилась со мной своей божественностью, чтобы я смогла вместе со всеми уйти в обитель или остаться с людьми. Она подарила мне выбор, который не имела сама. Я родилась человеком. Хрупким, ничем не выделяющейся и слишком слабой перед богами. Журри позабыла почему и кому вынесла камень, позабыла что была знакома с Гувером и посвящена в предсказание. Забыла, для чего выменяла его часть у старого пирата и в отчаянии отдала мне вместе с каплей божественной силы. Воспоминания у нее отняли те, кто хотел ее спасти. Обо всем продолжала помнить только Верея, сокрытая и загнанная в угол часть принцессы Болотной горы.

– Как оно звучит? – вздыхаю, опять прикрыв глаза от усталости.

– Спросить теперь не у кого, – брат тоже вздыхает. – Журри ловко делала вид, что ничего не знает. Обманывала отца и мать, зная о предсказании, но не имея последней строчки. Все, потому что девочка из предсказания – она, а не ты, как многие считали. А тот, кто возжелал для неё свободу… Был Самбор У-Танг. Воронвэ тайно общался с ней, но столкнувшись с предательством в виде сокрытия последний строки, которую она обменяла у Гувера, он погрузил ее в выгодное затмение. Чему был рад Самбор. Однако, никто так и не понял, что именно она была девочкой из предсказания. Их уговор с главным богом с самого начала был глупостью.

– Почему? – удивилась я искренне.

– Потому что судьба Журри была предрешена. В ней боролись две души. Верея требовала повиновения богам, а Журри боялась и убегала. Такого потомка нельзя оставлять в живых. Принцесса Болотной горы с самого начала была уродом, который сполна заплатил за свои грехи. После смерти девочка из предсказания так и не была найдена. Кажется: что никто этого и не хотел.

Я умолчала о том, что Журри вместе с даром поделилась со мной воспоминаниями о предсказании. Возможно, что это было ошибкой, но зная случившееся было глупо рассказать все Говену.

«И падет верховный круг! Устремится пустошь на Правь и души разбредутся по руинам безбожных палат. Да родятся новые боги! Да настанет вездесущая Правь, что сомкнет свои уста на бездыханных телах и вдохнет в них первозданную жизнь!»

***

Я улыбаюсь и задумываюсь.

В последнюю нашу встречу я была так зла на Энну и после старалась не вспоминать ее. Какая она сейчас? Сильная или осталась слабее ребенка? Выросла или нет? Она ведь тоже потомок богов и скорее всего о многом теперь знает. Прошло слишком много времени, чтобы я относилась к ней как раньше. Сейчас сложно найти в себе смелость спросить о чем-то личном близких людей и хоть так было всегда, но теперь слова и вовсе виснут в нерешительности.

Мы спустились в город с Говеном вместе. Идя под руку, мы весело болтали о прошлом и смеялись, словно злые собаки. За такой смех приличным леди обычно очень стыдно, но мне далековато до леди. Внизу жители разожгли костры и готовили ужин. На площадях гремели песни, пляски и шумные разговоры. Кажется, что в городе теперь бесконечно будет праздник и гулянья, ведь многим ясна ценность мирной жизни.

Сами жители Урунга совсем не изменились, но вот незнакомые народы придавали городу своеобразный блеск. Здесь теперь можно встретить и народ Праустейна, и бурых медведей Весхуадана, и изящных парочек из Элдора. Все они чувствовали себя как дома и любезно относились к болотным жителям. В воздухе витала смесь ароматов и воздух то сгущался, то становился легким, искрясь молочностью. Ауры разных народов перемешались между собой, превратившись в единую пеструю картину.

– Санна! – весло воскликнул Адрик сидя у костра, когда заметил нас с братом. – Я думал состарюсь тут, пока ждал! Пожалела бы мои нервы. Жизнь с людьми тебе видимо не на пользу…

– Замолкни! – зло рычит на него покоцанный Азог и виновато смотрит на меня, прижимая к груди перевязанную руку. – Он сам не свой после возвращения домой. Несет всякий бред и каждый раз нарывается на драку.

– Эй! – возмущается двоюродный брат и бьет командира по голове кулаком. – Я вообще-то чуть не умер там. Прояви хоть немного уважения к моему шоку. Я черт возьми вернулся домой! Живой! И вообще, если бы не я, то никто бы и не вернулся. Вспомни как я там махал мечом…

Адрик углубляется в воспоминания и Говен предлагает насладиться этими рассказами сидя у костра. Мне впихнули в руки крепкий алкоголь и кусок дымящегося мяса. Сидя в кругу старых товарищей, мне не хотелось что-то говорить, рассказывать о прожитых годах. У меня осталось совсем немного сил после разговора с братом и поэтому я просто молча наслаждалась чужой болтовней. Азог постоянно виновато косился на меня и пытался сдерживать Адрика, который настолько эмоционально болтал, что постоянно проливал вино из стакана.

Так давно все это было.

Пламя костра обжигает, и лицо уже чуть ли не кипит, хоть это и приятно. Во рту ароматное мясо тает на языке и каждый раз пустую тарелку мне наполняют очередным куском. На улице уже глубокая ночь, а мы все вместе сидели и слушали веселые и перевернутые истории шута Адрика, которые вон из кожи лез чтобы вызвать у нас улыбку. Спустя время Азог опьянел и начал лишь расслабленно с легкой улыбкой наблюдать за парнем, облокотившись на ствол корявого дерева. Все такое сонное и теплое, что меня неосознанно саму тянет в сон. В прошлом посиделки у костра были каждодневными и приносящими головную боль с утра. Теперь же все вокруг растягивают удовольствие от покоя, лишая себя возможности разойтись по домам.

Справа от меня сидел брат, слева несколько товарищей по службе, напротив Азог и Адрик. В какой-то момент перестаю слышать звуки и голоса, перестала ощущать жар огня. Я проваливаюсь в собственные мысли, застряв взглядом в куче серебристых углей.

Так это все удивительно. Три дня назад, утром проснувшись, я умылась и подумала, что выполню все дела по дому и двору к вечеру, а затем лягу отдыхать, заперев володя в стойле с конями. Но вот я в Урунге, с которым связанно так много плохих и хороших воспоминаний. В мыслях прожитые годы ускользают сквозь пальцы и впитываются в сухую почву. Нет во мне сил чтобы искренне радоваться всему случившемуся. Ни у кого из нас нет, но все равно мы продолжаем улыбаться, продолжаем казаться освобожденными. У меня нет права винить их всех за сокрытие истинных чувств, ведь я точно так же поступаю и чувствую себя намного лучше от этого. Это лечит. Не все тяготы должны быть услышаны миром, не все переживания имеют право покинуть наши ноющие головы.

Я совсем не проигнорировала смерть дяди и лишь пыталась дотерпеть до сна, чтобы оплакать Самбора. Так было нужно. Больше никто не должен поступать ни с нами, ни с кем-то еще подобным образом. Мы не слепы и не глухи, не греем в груди каменное сердце. Это оно нас греет. Оно колет в моменты страха и боли, это из-за него неловкость покрывает щеки румянцем, из-за него мы здесь сегодня собрались у костра. Я уже оплакивала Самбора, хоть и не заметила этого сразу. Он был больше, чем просто бродячий чтец, больше, чем чей-то сын или брат. Он никогда никого не любил. И знаете почему? Потому что мы его никогда не знали. Никто из нас. Все эти мысли, лишь мои собственные, нарисованные сухим угольком на заснеженном льду. Ни у кого из нас не получилось обрести семью. Все это с самого начала было ошибкой и только поэтому мы страдаем. От осознания невозможности быть семьей. В нас нет этих чувств и никогда не было. Даже, между нами, с Говеном. Рыба, желающая бродить по земле, лишь страдает от собственных разочарований, а выбившись на теплый песок – погибает.

Расслабленно перевожу взгляд на брата, который так же устало уставился в пол, думая о чем-то с улыбкой. Его лицо раскраснелось, волосы слегка слиплись и лезли в глаза, прижимаясь к вспотевшему лбу. Так приятно видеть в его глазах детский и неугасающий блеск.

– Слушай, – наклоняюсь к нему и говорю тише крикливого Адрика, который все никак не унимался. – Ты так мне и не рассказал, что произошло на Пиратском острове. Я все это время молчала лишь потому, что сама не решалась рассказать о случившемся. С каждым из нас произошло странное, но никто и слова не произнес. Мы просто встретились на утро с бледными лицами, совсем другими и как будто незнакомыми.

Говен подносит стакан к губам и делает пару глотков. После нервно поджимает губы и поворачивает ко мне голову.

– Я так и не добрался до дома пиратов, утонув в синем тумане острова. Даже до города не смог дойти, – устало улыбается. – Во мне не было страха лишь до того момента, когда на пути возник силуэт женщины. Это была мама. Я сразу понял, что это лишь бродячая душа, лишенная плоти. Кажется, во мне не было понимания до того момента, что она и правда умерла. Это шокировало.

Спокойно киваю понимая, что давно переросла эту боль и смерть матери для меня перехлестнутая страница слишком долгой жизни.

– Она тебе что-то сказала? – пытаюсь заглянуть брату в глаза. – Это было что-то важное?

– Она сказала, что любит меня, – хрипит голос Говена. – Что в конечном счете я стану свободным. Вот и все.

Он сдвигает вместе брови и облизывает сухие губы. Его руки слегка задрожали, как и намокшие ресницы.

– Я тоже видела умершего, – хмурюсь, сдерживая болезненное дрожание. Мне было грустно видеть Говена таким. – Отец не сказал мне слов о любви, она блестела в его мутных глазах. Он попросил меня остаться собой. Все это глупые проверки Гувера. Мы с тобой те же дети, мечтающие о любви и одобрении родителей. При жизни они лишали нас тех слов, но откуда-то Гувер знал, что они были нужными. Теперь, я знаю, почему отец был на нас так зол и груб. На самом деле, на корню Волибор У-Танг был злым, надменным и хитрым, но из-за невозможности помнить плохое – казался хорошим. Возвращаясь к гнилым зернам своего разума и души, он просто-напросто не знал, что с ними делать. После драки отца и Самбора, к нему вернулись воспоминания и те самые зерна начали прорастать. Мы с тобой видели не очерствевшего и злобного Волибора, а настоящего принца Болотной горы. Такого, каким он родился и должен был быть. Он никогда не был добряком из Лореула. Он не был танцующим с орками.

– Тебе больно их вспоминать? – брат бодро шмыгает носом и выпрямляется, снова пригубив стакан. Он явно не хотел знать еще больше об отце. – Тяжело?

– Совсем нет, – грустно хохочу. – Временами мне вообще кажется, что детство было ложью и лишь подготовкой к сегодняшнему дню теми, кто никогда не был родителями. Нам проще, чем людям. Люди умеют помнить, прощать, любить. У нас с ними много различий.

– Мне тоже не больно. Я видел отца в верховной палате. Он сражался на стороне Воронвэ. И было до ужаса противно, что он встретил меня с улыбкой, что не захотел вонзить меч грудь…

– Вот как, – равнодушно отвечаю и верчу в руках пустой стакан. – Кажется, что это больше чем я хотела узнать.

– Интересней всего было узнавать о Бирель, – неожиданно сменил тему Говен. – Из-за ее безумия она и правда меня не обманывала. Королева Болотной горы искренне верила в тот мир, который для нее выдумал отец. Паэлиас отдал Бирель лишь кусок камня не желая делать свою дочь оружием. Он соврал ей, что она родилась явлением природы, а часть камня отдал, чтобы та обрела тот самый разум, который полагался каждому божественному оружию. Все это время Бирель жила в обмане собственного отца и не понимала за что ее наказывают. В последствии из-за чего сошла с ума и впала в безумие, когда камень украли. А украли его для того, чтобы призвать Паэлиоса к порядку и все-таки сделать из дочери оружие, которым она с самого начала и должна была быть. Паэлиас внушил ей самостоятельность и решимость, разрешил бороться, хотя она не имела на подобное право. В какой-то момент даже сама Бирель возомнила себя богом. Паэлиас заставил дочь считать, что он посылает в ее лице бога на землю, чтобы поселить в ней верность и ответственность к людям. Но впадая в безумие, Бирель фанатично решила, что может стать главной на земле и править всеми людьми.

– Мне ее не жаль, – пожимаю плечами, осознавая, что нагло вру. – Не хочу больше никого жалеть из прошлого. Воронвэ для меня стал тем, кто множество раз давал надежду, шанс, но об него постоянно вытирали руки, позволял себе обман и предательство. Я говорила о нем с Беренленом. Оба бога стремились упорядочить мир, который тонул в хаосе после войны богов, но…

– Говен, – кто-то зовет брата, и я лениво оборачиваюсь, раздражаясь из-за того, что меня перебили.

Вижу, как уставшая Энна прячется в шерстяной шубе и робко жмется к своему волоню. Девушка видит меня и шокировано открывает рот. Я задумчиво жую кусок мяса и наблюдаю за тем, как она передает поводья солдатам. Снимает с тонких ладоней перчатки, но не решается подойти ближе. Ее лицо мгновенно наполняется тревогой.

В момент мое желание с ней встретиться лицом к лицу куда-то испарилось и на смену ему пришло стремление уйти. Это сложно объяснить, да и мысли сейчас совсем о другом. Мой опьяненный мозг был не готов к новой порции волнения и новостей, связанных с откровенными разговорами или выяснениями отношений.

– Санна? – произносит тихо девушка. – Как давно ты здесь?

Вижу позади нее высокого и широкого мужчину, который роется в сумках на спине волоня. Он снимает капюшон и демонстрирует свои русые короткие взмыленные волосы. Мне хватило мгновения, чтобы узнать Деллия, который теряется в привычном самодовольстве. Услышав, как Энна произнесла мое имя мужчина хмурится и медленно поворачивает голову. У меня не хватило самообладания, чтобы отвести взгляд, но злость сделала свое дело.

Эта парочка… Как можно было забыть. Алкоголь точно сделал свое дело.

Я отворачиваюсь и зло сжимаю челюсть. Из рук выпадает стакан, обрушивая на огонь брызги остатков вина. Костер тихо зашипел и сожрал влагу потрескивая.

Хочу уйти. Что-что, а это зрелище мне видеть не хотелось. Особенно в пьяном состоянии. На Энну у меня нет обиды. Но вот Деллий. В сердце все это время существовала боль, которая не могла найти ответов. Он ни единого раза не попытался найти меня. Не написал ни одного письма, коме того которое оставил словно крошку воробью.

Встаю и улыбнувшись брату ухожу прочь. Хотелось найти место потемней и потише. Хотелось лечь на землю и злиться лишь на моргающие звезды, которые с жалостью наблюдали за моей трусостью.

Они обручены. Уже довольно давно и все это время жили совсем близко. В то время как я приживалась с чужими людьми и мечтала о теплых чувствах. Я имела право таить обиду и плакать. Даже Говен это понимал. Несмотря на все эти благие намеренья я жила в одиночестве, в чужом краю много лет. Не имея возможности пожаловаться, поделиться чем-то сокровенным. Можно было его простить, забыть все обиды и сделать вид будто спокойна, но не когда чувства бьют через край и требуют взаимности. Становиться брошенной и обманутой не хотелось, сохранить достоинство было слишком важно, чтобы при всех вот так просто поздороваться и продолжить посиделки.

Долго блуждая по улицам, я уселась на лавочку возле одного из домов на окраине. Здесь так тихо и свежо, что удалось немного протрезветь и подумать о сегодняшнем дне спокойно без лишних эмоций. До этого места не долетал жар, не доносились голоса и запахи еды. Вокруг качалась тишина, пощипывая уши. Напротив, до сих пор металась пыль от разрушенной стены и в куче отдыхали горы камней. Я помню ее прежней и немного расстроена тем, что даже она подверглась уничтожению. Ведь в стенах нет ничего плохого, особенно когда они способны выдержать неожиданный удар.

Кажется, конец, да? Вроде бы все счастливы. Все обрели то что хотели и теперь радостно празднуют, глуша алкоголь. Дурак Адрик наконец снова обрел свою публику и казался прежним. Его рот не закрывался, бесконечно хотел делиться шутками и глупыми историями. Интересно, он признался Энне в том, что это он тот самый шут, который прожил с ней почти всю жизнь под одной крышей? Да и все равно. Это слишком неважно. Скоро все станет опять неважным и правильным, еще немного и мы вернемся домой.

Слышу чьи-то тяжелые и неспешные шаги. Надеюсь, в тени крыш меня не увидят и проигнорируют если все же заметят.

– Навевает воспоминания, – произносит Деллий найдя меня. – Почему каждый раз в важный момент ты именно в таком состоянии? Тебя это не утомляет?

– Меня утомляешь ты, – бормочу, пытаясь рассмотреть его в легком свете факелов на деревянных стойках. – Ты вырос? Или это у меня так сильно зрение испортилось?

Мужчина хохочет и подходит ближе. Теперь еще легче заметить, что он изменился. Мальчишка превратился в мужчину, который теперь способен смущать своей возмужавшей физиономией и внушительным ростом. Манеры все те же. Такой раздражающий и самонадеянный. Опять довольная улыбка не сходит с теперь уже повзрослевшего лица.

– Такое со мной сотворили небеса, – мужчина пожимает плечами и осматривает себя, не вытаскивая ладони из карманов брюк. – Теперь у нас с тобой как у обычных людей всего около семи десятков лет. Вроде как не молоды и не стары. Если, конечно, останемся на земле. Мы с тобой поравнялись или тебе все еще кажется, что я мальчишка?

– Скажу больше, – прищурившись тычу в него пальцем. – Мне все равно.

Его лицо стало шире и более выразительным, уши прячутся за локонами русых волос. Под темной рубашкой округлились руки и грудь, штаны обтягивают выпуклые икры. Кажется, и правда вырос, паршивец. Будто слышал мои мысли тогда и теперь имел право о чем-то просить и вот так нагло смеяться.

– Поэтому ты в очередной раз сбежала? – смеется и садится передо мной на корточки. Смотрит и улыбается, словно я что-то забавное. – Опять напилась? Ты ведь знаешь, что тобой делает алкоголь и все равно пьешь так много…

– Не твое дело, – фыркаю и смотрю в сторону. – Вздумал учить меня жизни, когда стал выглядеть немного старше? Все это ничто по сравнению с тем, что пережила я и все остальные. Возраст не дает тебе право считать себя более умным и знающим обо всех вокруг. И вообще вали. Я сюда пришла не с тобой шушукаться.

– Вот как? – ставит свои локти мне на колени и подпирает руками голову. – А зачем? Позлиться тут в одиночестве? Или напридумывать заранее заумных фразочек? Это у вас с братом от родителей на двоих? Иногда слушаю его и не могу удержаться от смеха. Столько драмы.

– Какой ты проницательный, – бормочу, продолжая рассматривать гору камней. – Став частью семьи ты каждого разобрал по кусочкам или заострил внимание на ком-то одном?

Молчит. Так раздражающе пялится, что лицо само по себе краснеет и начинает гореть от неловкости. Я тихо вздыхаю и подношу к губам палец начиная грызть ноготь. Нервы меня сейчас просто-напросто лишат всего что можно отковырять и выбросить, заставят откусить или погрызть.

– Ты совсем не изменилась, – бормочет, надавливая локтями на мои колени. – Разговоры даются тебе тяжело и неохотно. Злишься и грубишь, хочешь, чтобы говорили вместо тебя.

– Сколько раз еще сказать, чтобы ты оставил меня? – злюсь, решаясь посмотреть на его лицо. – Если есть какие-то важные вопросы – спроси завтра или у Говена.

Чувствую, как начинает щипать в носу и сердце колотится словно боится чего-то.

– Почему нельзя сейчас? – хмурится и растягивает недовольно губы Деллий. – Если не хочешь говорить, тогда просто позволь посидеть рядом немного. Завтра может произойти что угодно. Ты можешь повести себя еще суровей или вовсе опять уйти. И как тогда, я не посмею тебя остановить, не позволю себе засомневаться в себе и вернуться просто потому, что мне так хочется…

– Почему? – срывается шепот с губ пока я пытаюсь рассмотреть что-то вдалеке сквозь дрожащие ладони. – У меня так и не нашлось ответа на этот вопрос. Как ты мог говорить мне все те вещи и не попробовать вернуть обратно в Урунг? За это я долгие годы на тебя злилась. Цель, свобода, чьи-то слепые убеждения. У всех и всегда это было чем-то более важным, чем я. И больше всего было больно только из-за тебя. Я простила каждого и оценила их старания, хоть они и оказались такими бессмысленными… Но ты? Какое отношение к этому имел ты, Деллий?

Мужчина сурово хмурится и отрывает локти от коленей, протягивая ладони к моему лицу. Я в ужасе вздрагиваю и вжимаюсь в спинку лавочки, откидывая голову назад. Странная дрожь щекочет спину и шею. Словно ощутив мой страх Деллий убирает руки и касается ими пыльной земли полностью садясь, вытягивая ноги под лавочку.

Сейчас мне действительно беспокойно. Его лицо такое потерянное, наполненное сожалением и бледностью, что становится очень сложно продолжать сохранять равнодушие.

– Когда ты покинула Урунг, – бормочет Деллий в пальцы, которыми поглаживал сухие губы. – Я подумал, что вернуть тебя далеко не моя задача. И оказался не готов к тому, что все примут это как что-то правильное. Ты тогда держала меня на расстоянии и была так сильно увлечена проблемами семьи, что посеяла во мне уверенность в несерьезности. Я думал, что являюсь очередным увлечением и просто довольствовался меньшим, ведь этого было достаточно тому, с кем ты встречалась лишь по вечерам. Возможно, я казался тебе смелым, но каждую нашу встречу я превозмогал огромный страх, что она будет последней. Все это выглядело как что-то ничего не значащее для тебя.

Я внимательно его слушала осознавая, что в очередной раз опять сделала что-то не так и по-своему видела все происходящее. Только сейчас ко мне вернулась долгожданная и оправданная вина.

– Ты знаешь почему у каждого из нас, кто сильнее всех приближен к богам, так паршиво складывается жизнь? – протягиваю руку к свету факелов и ласково касаюсь огня на расстоянии. – Потому что мы все идем на поводу отступницы. Не говори, что до сих пор считаешь произошедшее чем-то верным. Каждый уже все понял.

– Для меня эта война была путем к возвращению тебя в Урунг, – горько смеется Деллий. – Вся эта ерунда про богов и служения так меня раздражает. Знаешь почему мы сдружились с Адриком? Он был единственным, кто говорил со мной о тебе. Все остальные напрочь отказывались, прогоняя словно вшивого кота. И это все параллельно с трепетно хранящимися воспоминаниями о главнокомандующем армии Урунга. Такие идиоты.

– Слушай, – устало вздыхаю, не желая делить больше с ним прошлое, которое закончилось там же где началось. – Ты же знаешь почему мы с тобой больше не станем говорить по душам и находиться друг к другу ближе метра?