Текст книги "Огненный город"

13
Гавар

«Семья, – думал Гавар с некоторым раздражением, – не столько делает тебя счастливым, сколько создает уйму проблем. Если сестрица его жены решила броситься со скал Хайвителя, то могла бы подождать и сделать это после свадьбы».

Несколько дней назад стало известно о смерти Мейлира Треско, и с тех пор никто не видел Дину и ничего о ней не слышал. Боуда была на грани истерики, не желая мириться с мыслью, что ее сестры не будет на свадьбе, а отец рвал и метал, предполагая, что ответственность за смерть Мейлира запишут на его счет. Как оказалось, Мейлир пользовался определенной популярностью, несмотря на его дурацкие политические взгляды. В письме Армерии Треско – копию она отправила каждому члену Совета юстиции – было четко сказано, что ее сын страдал глубокой депрессией с момента потери своего Дара.

Мама, конечно же, вела себя так, как будто ничего не случилось.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала она, вставляя Гавару в петлицу розовую розу. – Мой красавец, мой первенец вырос и женится.

То, что он красив, Гавар не отрицал, но сомневался, что выглядит прекрасно. Он скорее был похож на человека, идущего на собственную казнь. Так оно и было в некотором роде.

Свадьба века наконец-то состоится, и отпраздновать ее собралась половина общества Равных. Другая половина была либо выскочками – критерий оценки матери, – либо имевшими неправильные политические убеждения – критерий отца, – чтобы быть приглашенными на торжество.

Мать поцеловала сына в каждую щеку сухо, едва касаясь, – минимальный контакт, чтобы быть выражением глубокой и искренней привязанности. Затем она подобрала свои юбки и поспешила из комнаты с намерением выполнить следующую свадебную обязанность. Возможно, проверить карточки рассадки гостей. Или соблюдение основополагающего принципа любого приветственного коктейля «каждому вину свой бокал».

И снова Кайнестон был полон гостей, машин, рабов. Было время, когда Гавар получал удовольствие от великосветских мероприятий. Каждый год он с гордым видом, словно уже вступил в права наследования, расхаживал среди гостей бала, устраиваемого в Кайнестоне после третьих дебатов, – наследник Кайнестона, не важно, что еще подросток, но зато старший сын канцлера, чей портрет однажды будет висеть на стенах Вестминстера рядом с портретом его отца.

И вот он в очередной раз сын канцлера. Но сейчас для Гавара это уже не имело особого значения. Даже сопутствующие льготы и дополнительные преимущества не были столь привлекательны, как раньше. Пиком торжества стало его девятнадцатилетие: в течение уик-энда после третьих дебатов его жизненные завоевания удвоились. Десятки хорошо воспитанных девушек, которые пытались, но не смогли заполучить его, сидели и наблюдали, как заключался союз Гавара с Боудой.

Некоторые, к счастью, не будут присутствовать на празднике. Крован прислал вежливое сообщение – он, к сожалению, не посещает светские мероприятия. Его отсутствие работало на руку отцу, который сейчас ловко давал задний ход. Разумеется, он санкционировал наказание Мейлира, гнул свою линию лорд Уиттем. Но наказывал не он – Крован. Шотландский лорд, пользовавшийся славой жуткого обскурантиста и никогда не возглавлявший список гостей, на данный момент стал безусловной персоной нон грата. И отец, как хитрый старый лис, сумел дистанцироваться, но не настолько, чтобы все забыли, что он был союзником человека, обладающего мрачной силой, способной отнять у Равного его Дар.

Все это было, откровенно говоря, удручающе. Гавар вытащил пачку «Собрания» и закурил. Боуда не одобряла его привычку курить в минуты задумчивости. Он надеялся, что Боуда почувствует запах дыма, когда присоединится к нему у алтаря.

Интересно, Дина появится на свадьбе или нет? Предполагалось, что она будет подружкой невесты. До церемонии оставалась пара часов, а Гавару на глаза она нигде не попадалась. Все утро ему не позволялось видеться с Боудой – его это вполне устраивало, – она, вероятно, пребывает в пароксизме отчаяния оттого, что сестра пропустит самый великий день в ее жизни. Хотя никакого отчаяния он за Боудой не наблюдал, когда пришли печальные известия о гибели человека, которого любила ее младшая сестра.

А что же его братья? Ну, Дженнер предсказуемо делал свою работу: раздавал всем указания, от поставщиков до флористов. Свадебному фотографу он лично провел экскурсию по территории поместья, чтобы выбрать самые живописные места, в которых счастливая пара должна будет позировать. Боуда сделала акцент – Кайнестон должен быть виден на всех официальных портретах. Дженнер пытался быть полезным, но явно не понимал, что вся его кипучая деятельность только еще больше делала его похожим на простолюдина, кем он практически и был.

В списке дел Боуды напротив имени Сильюна стоял знак вопроса. На прошлой неделе мать получила от него короткую записку, где Сильюн своим крайне неразборчивым почерком уведомлял, что он с тетей Эвтерпой находится в Орпен-Моуте.

А что же Эвтерпа? Никто не знал, появится ли на торжестве женщина в трауре или нет.

«Я знаю, что она твоя тетя, – сказала ему Боуда, хмурясь и глядя на план рассадки, – но, согласись, она сейчас не в состоянии поддержать непринужденный разговор, и я представления не имею, с кем рядом я могла бы ее посадить».

Гавар посмотрел в окно своей детской комнаты, откуда открывался широкий вид на лужайку перед домом. Сейчас большую ее часть занимал гигантский открытый шатер золотого цвета. В каждом углу шатра стояли драпированные столы, готовые удивлять гостей шедеврами из винных погребов Кайнестона. Даже статуи увили золотыми лентами и украсили венками из роз.

Иногда Гавар задавался вопросом, а его будущая жена, случаем, не холодная мраморная статуя, ожившая с помощью Дара?

Однако они с отцом достаточно хорошо ладили. Боуда была ретивой помощницей, готовой при поддержке своих друзей пробить любой законопроект отца. Гавар не раз сталкивался с ней на лестнице, ведущей в апартаменты канцлера в Нью-Вестминстере. Боуда, вероятно, измеряла размеры портьер и выбирала цветовую гамму на тот случай, когда сама займет эти апартаменты.

Ее жажда власти была неутолимой. Когда Боуда не строила политические козни с отцом, она закрывалась в своей «военной комнате», как смехотворно ее называла, и решала порученную им задачу – очистить города рабов от неблагонадежных элементов.

Гавар к этой задаче не проявлял ни малейшего интереса. Двух его поездок в Милмур ему было вполне достаточно. Милмур произвел на него ужасное впечатление. Но зачем было превращать город рабов в такой ад. Конечно, безвозмездная отработка – это не веселая прогулка по саду. Но зачем десять лет жизни превращать в столь унизительное существование? Самый простой способ успокоить обитателей этих адских дыр – сделать их более пригодными для жизни. Тогда и недовольства было бы меньше. И меньше беспорядков и волнений.

Вот таков был рецепт мира для Британии от Гавара Джардина.

Только все дело в том, что его никто не примет во внимание. Такие люди, как отец и Боуда, и многие, их окружавшие, считали города рабов чуть ли не местом наказания для простолюдинов. Но за что их наказывать? За то, что родились Бездарными? А не Равными?

– Папа!

Гавар поспешно затушил сигарету о подоконник и щелчком сбросил ее на террасу, прежде чем повернуться и подхватить на руки дочь.

Либби уверенно топала ножками. И даже пыталась уже бегать.

– Папа! – взвизгнула она, когда отец поднял ее высоко в воздух. – Поцелуй! Сделай щекотку!

Гавар с радостью подчинился требованиям дочери и чуть с опозданием вспомнил, что надо бы поплотнее притворить дверь, дабы в коридоре не было слышно ее счастливого смеха. Но ему не стоило об этом беспокоиться. Дейзи уже успела плотно закрыть дверь и стояла возле нее, как маленький часовой.

– Недопустимо, чтобы Либби не видела своего отца в день свадьбы, – смело заявила девочка.

Как и в течение злосчастных третьих дебатов, отец приказал, чтобы Либби не видели и не слышали во время свадебных торжеств. Гавар проявил сопротивление, чем вызвал только бурю злобных эмоций у Боуды и заявление матери, что он «должен прислушиваться к чувствам своей невесты». Для Гавара это стало новостью: у Боуды есть какие-то чувства, кроме амбиций и покровительственной привязанности к отцу и сестре? Но, загнанный в угол противниками, превосходившими его числом, отступил.

– Красивый, – сказала Либби, теребя розу в петлице.

– И ты прекрасна, как цветок! – Гавар поцеловал дочь в нос. – Папочкина самая красивая и умная девочка на свете.

Либби улыбнулась, и хотя внешне – медные кудри, сине-зеленые глаза – она была копией Гавара, но в чертах ее лица проявлялись детали, которые болезненно напоминали ему Лию.

Он опустил дочь на пол, вдруг испугавшись, что может расплакаться, и отвернулся к окну. Гости прибывали на аперитив, предшествовавший торжественной церемонии. Гавар легко нашел взглядом своего будущего тестя, лорда Литчетта Матраверса, – потоки людей замысловатым рисунком циркулировали вокруг его массивного тела. Рядом – неизменный лорд Рикс, крестный отец Боуды.

Гавар вспомнил разговор с Риксом в баре в Вестминстере, в ночь перед усыновлением Сильюна, тогда он поверг его в настоящий шок. Рикс признался, что у него тоже был ребенок – ребенок, которого он не видел и о существовании которого в течение многих лет даже не знал. Его сын должен быть ровесником Гавара. Интересно, какие чувства он питает к своему отцу сейчас?

Гавар посмотрел на дочь. От одной только мысли, что она исчезнет из его жизни, Дар вскипел и отозвался покалыванием в кончиках пальцев. Отец больше не упоминал о предложенном им законопроекте о правопреемстве, который лишал всех привилегий незаконнорожденных. Гавар задавался вопросом, держит ли отец законопроект в резерве как угрозу Гавару, принуждающую его к послушанию. Но разве он не сделал все, чего от него хотели? Он даже согласился идти к алтарю с этой гарпией Боудой.

Если бы Лия была жива, женился бы он на Боуде сегодня?

Вероятно, да. Поскольку он – наследник Кайнестона, а для наследника долг превыше всего. Это внушалось ему с того возраста, в котором сейчас его дочь. Возможно, даже раньше. Отец подарил новорожденному наследнику игрушечную саламандру размером едва ли не больше самого младенца. Она лежала в кроватке Гавара. Он помнил ее пустые черные глаза.

Вот к чему это привело. К браку без любви. А со временем – если он сможет себя заставить сделать то, что от него требуется, – появится на свет еще один наследник.

Гавар перевел взгляд с Либби, увлеченно игравшей розой, на Дейзи, девочка внимательно наблюдала за ним.

– Она бы поняла, – сказала Дейзи, – Лия, я имею в виду. Простите, я не знаю, о ней ли вы думали, но вид у вас был очень печальный, и…

– Спасибо, – едва выдавил из себя Гавар, не дав ей договорить. – И за то, что привела Либби. А сейчас, я думаю, вам обеим лучше уйти.

– Конечно.

Дейзи взяла Либби за руку и повела маленькую девочку к двери. Она не капризничала и не сопротивлялась. Любопытно, подумал Гавар, эту маленькую простолюдинку назначили воспитательницей Либби необдуманно, наугад, выказав тем самым полное пренебрежение к его ребенку, но она оказалась для его дочери лучшим, что случилось с ней за ее короткую жизнь.

– Скажи: «До свиданья, папа», – велела Дейзи своей подопечной. Либби помахала ручкой и повторила слова за воспитательницей. – Не беспокойтесь о нас. Нам отвели местечко на кухне, и Либби получит пребольшущий кусочек папиного торта.

– Торт, – радостно согласилась Либби и потянула Дейзи за руку, как все маленькие дети, легко соблазненная обещанием сладкого.

– И я засушу эту розу, – прибавила Дейзи, исчезая, – она у нее сохранится, и когда Либби подрастет, то будет знать, что тоже присутствовала на свадьбе, хотя ни на одной фотографии ее не будет.

Девочки ушли – два маленьких человечка, с которыми Гавар был самим собой, – незаконнорожденная дочь и простолюдинка.

А в роли наследника Кайнестона Гавар не был самим собой.

Отец догнал его, когда Гавар нырнул в толпу на террасе. Лорд Джардин был в подозрительно хорошем настроении, что свидетельствовало – он успел принять на грудь.

– Сегодня важный день для тебя, сын. День, когда ты станешь мужчиной.

Гавар мог бы уточнить, он стал мужчиной лет на десять раньше, когда в свой пятнадцатый день рождения убедил особенно привлекательную горничную, что наследник Гавар заслуживает особенного подарка.

– Сегодня ты покажешь своей жене, что Джардины собой представляют, слышишь меня? Помни, честь семьи нужно блюсти всегда и во всем.

Испытывая легкое отвращение, Гавар отвернулся, заметив нечто неожиданное. Дина Матраверс разговаривает с Дженнером. Она что-то передала брату. Лицо Дженнера просияло. Странно.

– Бодина здесь, – сказал он отцу. – Прошу прощения. Я должен убедиться, что она знает, куда идти, у нее мало времени, чтобы подготовиться.

Это был удобный предлог. Дина Матраверс была настолько красива, что ей не требовалось много времени на укладку волос и макияж. Пробираясь в толпе, наскоро кивая на приветствия и поздравления, Гавар понял, что никакой макияж в мире не сможет скрыть печать горя на прекрасном лице Бодины.

– Дина, – начал Гавар, удерживая ее за локоть, – у тебя получилось приехать.

Бодина удивленно повернулась к нему. Дженнер неловко засунул в карман жилета то, что передала ему Дина, – письмо? – и тут же удалился.

Гавар никак не ожидал появления Бодины. Девушка, как всегда, была прекрасна, но что-то в ней изменилось, не во внешности, а в ней самой. В глазах потух свет. Даже мопс у нее на руках сидел непривычно смирно.

Печаль Бодины тронула его сердце, что для Гавара стало полной неожиданностью.

– Мне жаль, – произнес он. – Действительно жаль.

Это было сочувствие? По крайней мере, понимание. Бедный Гавар Джардин, наследник Кайнестона, ему завидовали все, но не понимал никто. А теперь у них с Диной было нечто общее: они оба потеряли единственного человека, которого по-настоящему любили. Он застрелил свою возлюбленную, а ее возлюбленный бросился со скалы в море. Даже ее любви было недостаточно, чтобы он смог жить в мире без Дара.

– Да. – Дина посмотрела ему прямо в глаза. – Я тебе верю.

Она зарылась лицом у него на груди и разрыдалась.

Они привлекли несколько любопытных взглядов. Гавар, сверкнув искрами гнева в их сторону, обнял Дину, закрывая от глаз, выискивающих пищу для сплетен. Наконец Дина успокоилась и, хлюпая носом, подняла мокрое от слез лицо:

– Я не ожидала от тебя… Спасибо.

– Не стоит благодарности.

Она неловко, с мопсом под мышкой, рылась в сумочке в поисках салфетки.

– Я не знал, что ты дружишь с Дженнером, – сказал Гавар.

– А, да. – Когда Дина закончила вытирать лицо, это была уже хорошо знакомая ему Бодина – ясноглазая, улыбающаяся. – Мы знаем друг друга. Но я лучше пойду к сестре. Не хочу испортить тебе такой чудесный день. Она в Малом солярном зале, верно?

Гавар кивнул, и Дина под сочувственный шепот, легко лавируя в толпе, удалилась.

Через два часа, после бесчисленных бокалов шампанского, Гавар Джардин стал женатым человеком.

Чтобы алкоголь оказал на Равного соответствующий эффект, его требовалось выпить достаточно много. Гавар знал границу и убедился, что слегка перешел ее, когда встретил у алтаря свою слегка разрумянившуюся невесту.

«Единственное, что может заставить краснеть Боуду Матраверс, – подумал Гавар, – это изрядная порция румян».

На Боуде было белое платье с длинным кружевным шлейфом, украшенным перьями. «Не невеста, а какой-то павлин-альбинос», – подумал Гавар. В сочетании с белокурыми волосами эффект был поразительным, и Гавар был достаточно пьян, чтобы чувствовать себя в состоянии выполнить свои супружеские обязанности с таким странным существом. Но когда он наклонился для обязательного поцелуя, то столкнулся взглядом со своей невестой. И увидел в глазах хищный блеск – триумф охотника. «Э, нет, Боуда – ястреб в павлиньих перьях».

Они обменялись клятвами, и наступил тот неприятный момент, к которому Гавар готовился: их Дар соприкоснулся и вспыхнул. Гавар почувствовал присутствие Боуды внутри себя, это было сродни, как если бы в самое сердце вонзился ее длинный наманикюренный ноготь. Слава богу, это быстро закончилось. Гавар был рад, когда она повернулась к нему спиной для смены геральдической мантии.

На плечи Боуды была накинута синяя бархатная мантия с серебряным гербом Матраверсов. Герб был усовершенствован ее предком Хардингом Мореплавателем, и теперь на нем был галеон с надутыми парусами. Под ним вышито: «Iter pervenimus», что означало: «Я отплываю, чтобы прибыть к берегу».

«Вот и мою жену прибило к берегу», – подумал Гавар, снимая с Боуды синюю мантию Матраверсов и надевая золотую Джардинов с алой саламандрой. Когда они под аплодисменты Равных повернулись, Боуда ликовала и даже скрыть этого не могла.

Как и ожидал Гавар, последовавший за церемонией банкет был удручающим. В стеклянном пространстве Восточного крыла тошнотворно смешались густые ароматы цветов и приготовленного мяса. От стола новобрачных плотным хороводом расходились круглые столы, за которыми размещались сотни гостей. Его отец сидел с другой стороны невесты, а рядом с Гаваром вместо ее матери, погибшей много лет назад на заводе «ББ» от несчастного случая – возможно, спланированной акции, – сидела Бодина.

Она была вызывающе веселой. Те, кто не чувствовал, как внутри у нее клокотало горе, могли решить, что она немного не в себе. Слегка надломленная, как и следовало ожидать. Но, по сути, та же – жизнерадостная Диди Матраверс.

У мопса по кличке Стинки появился белый галстук-бабочка, и Дина высоко подняла пса, чтобы у фотографа получился хороший кадр. Гавар вспомнил о памятном случае, когда собака каким-то образом оказалась запертой в гостиной Мэйфэа в поместье Матраверсов, где они сидели с отцом, и на все сто оправдала свою кличку[4]4
  Стинки (англ. Stinky) – в переводе означает: «вонючий».


[Закрыть].

Он искренне надеялся, что сегодня Дина следит за диетой мопса. Ее речь подружки невесты прозвучала крайне неожиданно.

– Мы здесь, чтобы праздновать торжество любви, – начала Дина, вставая, каблуки у нее были такие высокие, что сам факт, что она на них стояла, нарушал все законы физики.

У Гавара – он даже не успел взять себя в руки – от удивления округлились глаза. Гости, успевшие набрать хороший градус веселости, добродушно засмеялись. Им нравилось, что Гавар, еще вчера плейбой, сегодня стал добропорядочным человеком.

– Любовь проявляется во многих формах, – продолжала Дина после того, как смех утих. – Любовь между супругами, между братьями и сестрами, между родителями и детьми. Это ожидаемые проявления любви. Такая любовь приветствуется. Она санкционирована.

Пробежал шумок. «Санкционирована» было не то слово, которое все ожидали услышать от Диди.

– Как вам хорошо известно, неделю назад я потеряла любимого мужчину, Мейлира Треско. И я никогда не буду сидеть рядом с ним за свадебным столом, как моя сестра и Гавар.

Шумок усилился, выражая явное беспокойство гостей. Говорить о самоубийстве Мейлира на свадебном банкете – верх неприличия и дурного вкуса. Гавар почувствовал, как сидевшая рядом Боуда напряглась и повернулась, чтобы посмотреть на сестру.

– Большинство не разделяли взгляды Мейлира. В их числе и новая семья моей сестры. Но единственно, во что Мейлир искренне верил, – это в любовь. Любовь не только к нашим близким, но и к простым людям, к тем, у кого нет Дара. Сидя в этом прекрасном месте, наслаждаясь привилегиями своего положения, мы не должны забывать о любви к тем, кому повезло меньше. Забывая об этой любви, мы, на свою беду, разрываем общечеловеческие связи. Моя сестра и ее муж начинают новую жизнь. Создают новую семью – следующее поколение династии, которая впервые привела Равных к власти. Но это не единственная задача, стоящая перед ними. Их обязали навести порядок в городах рабов с целью держать простых людей в узде и тем самым поддерживать наш образ жизни. Считается, что для наведения порядка потребуется применение силы. Репрессии. Но тебя, Боуда, и тебя, Гавар, я призываю восстановить порядок посредством любви.

Бодина Матраверс подняла бокал, салютуя жениху и невесте, затем откинула назад голову и выпила. Все это время Стинки скакал на столе перед своей хозяйкой.

Гости сидели в томительной тишине. Ее нарушили громкие и тяжелые хлопки. Нехотя их поддержали еще несколько человек. Потом еще.

Бодина Матраверс села. Гавар почувствовал руку жены на своем запястье. Ее наманикюренные ногти впились в сплетение вен.

– Прекрати, – потребовала она.

Гавар посмотрел на свои руки. Оказывается, это он громче всех аплодировал.

Гавар не понимал, почему на планирование мероприятия потребовались месяцы. Но по мере того, как осыпание лепестками и конфетти сменялось другой затеей, Гавар начал понимать.

Чтобы сгладить неловкое впечатление, произведенное речью Дины, леди Талия чуть раньше времени заставила играть струнный квартет, и за кофе и птифурами соответствующая празднику атмосфера восстановилась. Затем Гавар с Боудой начали обходить гостей, останавливаясь у каждого стола, чтобы обменяться банальностями и получить поздравления.

– Отличная выходка со стороны твоего брата и тети, – сказала Боуда, когда они приблизились к одному из дальних столов и увидели два пустых стула, предназначенные для Сильюна и тетушки Терпи.

– Это лучший свадебный подарок, который они могли нам сделать, – пробормотал Гавар. – Или ты бы предпочла финал, подобный тому, который они устроили в прошлый раз, когда нам пришлось отменить свадьбу?

Боуда поджала губы и ничего не ответила.

Фотограф фиксировал каждый их шаг. В парке Гавар отошел в сторону, пока фотограф суетился, прицеливаясь запечатлеть момент, как Боуда бросает букет в толпу хихикающих подружек. Он заметил, что и Дина тоже держится в стороне и наблюдает за весельем.

Гавар недоумевал, как ей пришло в голову произнести такую речь. Он бы предположил, что это Мейлир написал ей спич, но Мейлир был мертв. Внезапно Гавара охватила глубокая печаль. Они с Диной не заслуживали таких потерь.

Возможно, эта печаль погнала его на кухню к Либби. Рождение дочери, пожалуй, было единственным в его жизни, чего он не стыдился, и, когда он станет лордом Кайнестона, ее не будут удалять с глаз долой. Так почему бы им всем не увидеть ее сейчас?

Он посадил дочь на плечи и вынес в парк, как боевой штандарт. В сумерках под пологами золотого шатра танцевали Равные – элита Великобритании. На лужайках, смеясь, бегали дети, достаточно высокого происхождения, чтобы их сюда пригласили, они играли в пятнашки, крокет, боролись на траве.

Головы повернулись в сторону Гавара, когда он опустил Либби в гущу отпрысков благородного происхождения.

Либби засеменила к группе, игравшей в крокет, присела на корточки и попыталась забрать у них мяч, который был слишком большим и слишком тяжелым для ее маленьких ручек. Мальчик, улыбаясь, наклонился, взял мяч и подал ей.

В шатре возник переполох. Оттуда выбежала женщина, схватила мальчика за руку и потащила его за собой:

– Пора спать, Обри. Немедленно.

Либби заплакала, когда ее нового друга, протестующего, уволокли прочь.

На мгновение Гавару захотелось догнать женщину, схватить ее за волосы, принудить встать на колени и извиниться. Он почувствовал, как его Дар готов вырваться наружу и испепелить, и он сжал кулаки, сдерживая себя. Потом повернулся к гостям, наблюдавшим за ним, и позволил еще одному родителю пройти мимо него и забрать своего ребенка.

Перед ним возникло лицо его жены.

– Ты хочешь меня опозорить? Вначале моя сестра, теперь ты. Неужели я не имею права на один счастливый день? Отнеси ее назад на кухню.

– Нет, – ответил Гавар. – С какой стати? Она моя дочь, и Кайнестон будет моим, а ты сегодня дала клятву, и теперь ты тоже моя и должна мне подчиняться.

– А ты должен подчиняться законам страны. И скоро положение вот таких незаконнорожденных гибридов будет четко определено.

В ушах Гавара нарастал гул. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от него. Ничего не вышло.

– Не смей мне об этом говорить! Закон о правопреемстве – пустая угроза отца, он считает, что так он держит меня в узде.

– Напротив. – улыбка Боуды была такой холодной, что, казалось, ее губы покрылись инеем. – Мы с твоим отцом только что завершили написание законопроекта. Он убирает любую двусмысленность о статусе детей, рожденных от Равных и простолюдинов. Они должны быть удалены из-под родительской опеки и содержаться в детских домах в городах рабов. Мы должны исключить мысль, будто они какие-то особенные, они – мерзость, которую нужно искоренить.

Гнев Гавара взорвался. Красная вспышка застила глаза. Гул в ушах оглушил. Лицо опалило огнем.

Несколько мгновений спустя зрение прояснилось.

Золотой шатер превратился в огненный шар.