Текст книги "Арийский миф в современном мире"

Особенно дорога была автору идея о том, что «коммунизм – это порождение сионизма и сионистских масонских структур». Марксизм он уличал в стремлении развязать гражданскую войну и разделаться с неевреями руками самих же неевреев. Он не только подхватывал затасканную антисемитами идею о «еврейской власти» в большевистской России, но шел много дальше, объявляя даже Сталина «грузинским евреем» (но тут же с одобрением сообщал о том, как тот преследовал «жидов и сионистов». См.: Истархов 2000: 156, 291, 296). При этом, обличая коммунизм, автор противопоставлял ему не капитализм или какой-либо иной социальный и экономический строй, а «язычество», как будто оно было способно автоматически ликвидировать все общественные пороки (Истархов 2000: 81, 153–172).

В борьбе с коммунизмом автор обращался к мировой истории и всеми силами стремился возродить понимание ее сути как расовой борьбы между евреями и арийцами. При этом он прилежно повторял зады антисемитской пропаганды, ведущейся со второй половины XIX в., о том, как будто бы евреи погубили Рим, хазары-иудеи ввели на Руси христианство, масоны и евреи устроили американскую революцию, Великую французскую революцию и Октябрьскую революцию в России, а также развязали обе мировых войны. Автор также заявлял, что в современных США будто бы правит еврейская финансовая олигархия, обирающая американских налогоплательщиков. Наконец, перестройку в СССР автор объявлял деянием все тех же евреев, якобы захвативших власть в современной России (Истархов 2000: 222–316).

Тем самым, Истархов всячески пытался возбудить русских против евреев. Стержнем его концепции являлась идея религиозной конфронтации между «русским (арийским) язычеством», с одной стороны, и христианством и иудаизмом – с другой. Именно с этой идеей он вначале выступил на страницах газеты Корчагина «Русские ведомости» (Истархов 1998), оживляя средневековый обычай религиозных войн. В своей книге он шел еще дальше и, переиначивая любимый тезис Сталина об обострении классовой борьбы, заявлял, что «при переходе к новой Эре война Богов обостряется» (Истархов 2000: 319). Он призывал к подготовке русского восстания против евреев и первым оружием в этой борьбе объявлял «русское язычество». Примечательно, что он допускал искусственное создание религии: «Даже если бы у нас не было национальной религии, ее надо было бы придумать» (Истархов 2000: 320). Россию автор отождествлял только с русским народом, объявляя ее мононациональным государством, где следует установить этнократию. Одного лишь Русского государства ему казалось мало, и он призывал к построению «наднационального» государства (то есть новой империи!), которое было бы «полезно русскому народу» (Истархов 2000: 332). Путь к этому автор видел в возрождении «русского язычества», в восстановлении ведических храмов, и его книгу завершал лозунг «Да помогут русскому народу русские Боги Сварог, Перун и Велес!» (Истархов 2000: 354)296296
  Тот же лозунг венчал и его более раннюю статью. См.: (Истархов 1998).


[Закрыть]. Что же касается евреев, то их, по мнению автора, следовало частью судить, а остальных «полностью депортировать из России на веки вечные» (Истархов 2000: 351).

В подтверждение своих идей автор опирался на фальшивки, издавна использующиеся антисемитами для борьбы с евреями. Он рекомендовал читателю ознакомиться со сфабрикованными царской охранкой «Протоколами сионских мудрецов», причем не в подлиннике, а в изложении Генри Форда (Истархов 2000: 95). Это ему представлялось недостаточным, и он публиковал подложный «Катехизис еврея в СССР» (Истархов 2000: 96 – 101), пользующийся большой популярностью у русских антисемитов.

Обе эти фальшивки вдохновенно пропагандируются издательством «Витязь» Корчагина. Они исправно в том или ином виде включаются в издаваемую им «Библиотечку Русского патриота», публикующую книги, либо целиком основанные на изложении текстов «Протоколов», как, скажем, брошюра Г. Форда «Международное еврейство», либо включающие цитаты из «Протоколов» и «Катехизиса» или ссылки на них, как это делал Шибин (Шибин 1998: 43, 46). Корчагин неоднократно издавал и сами «Протоколы», а за публикацию «Катехизиса» он даже привлекался к суду297297
  О происхождении и фальшивом характере «Катехизиса» см.: (Дудаков 1993: 96–98).


[Закрыть]. Антисемиты «национал-капиталисты» черпают свою информацию и из другой многочисленной антисемитской литературы, не брезгуя даже коммунистическими изданиями. Например, особым пиететом у Истархова пользовались публикации КОБР (см., напр.: Истархов 2000: 93, 110 сл., 123). В данном случае его мало волновал тот факт, что материалы КОБР готовились его идейными противниками-коммунистами (об этом ниже). Правда, позднее Истархов издал книгу, направленную против КОБР (Истархов 2005).

Идеи Истархова не остаются втуне, тем более что он заботился об их пропаганде среди неоязычников, как делал это в Киеве на Первом международном славянском родовом вече в июле 2003 г. Ссылки на его книгу можно встретить на языческих сайтах. Показательно, что ее нашли у А. Копцева, в январе 2006 г. напавшего на посетителей одной из московских синагог и ранившего ножом нескольких из них. Неверующий Копцев признался тогда, что, по его мнению, русской верой является язычество. Очевидно, эти склонности и убедили его в необходимости «убивать жидов» (Локотецкая 2006). В 2007–2009 гг. в судах ряда российских городов книга Истархова была признана экстремистской, «направленной на возбуждение религиозной и национальной розни». Она была включена в федеральный список экстремистских материалов. Правда, в марте 2009 г. в защиту этой книги высказался известный своей экстравагантной позицией тогдашний вице-спикер Госдумы В. В. Жириновский. Лекции Истархова и ныне можно свободно слушать в Интернете.

Национал-капиталистический и одновременно антихристианский подход к реальности находит свое предельно ясное выражение в работах «национал-демократа» А. Н. Севастьянова. Он с симпатией относится к деятельности германских нацистов и хвалит их за наведение порядка в предвоенной Германии, повышение благосостояния немецкого народа и возвращение своих исконных территорий. Этот опыт ему представляется заслуживающим подражания. Зато коммунизм он, подобно нацистам, отождествляет с евреями и находит в иудаизме идею мирового господства. Тем самым, определяются мотивы его неоязыческого по сути отношения к православной церкви – ведь она, по его словам, провозглашает евреев «избранным народом», а всем иным народам готовит участь вырожденцев. Христа Севастьянов называет «еврейским националистом», который нес гибель всем другим нациям. Формально он скептически смотрит на переход русского народа в язычество, справедливо полагая, что оно лишь разъединит его. Между тем сам он выше всего ставит такие ценности, как «этнос, нация, раса», и его религией служит крайний национализм. Целью своего движения он провозглашает спасение русского народа от вымирания и в числе первостепенных мероприятий предлагает «ввести генетику и евгенику». Он, правда, еще не готов одобрить столь радикальные меры, которые практиковались германскими нацистами на пути к «тысячелетнему Рейху», однако христиане и евреи ему явно мешают (Севастьянов 1996).

Похоже, что такова позиция и Русского национал-демократического движения в целом. Ведь оно не приемлет православного традиционализма (Национальная демократия 1995: 1), стремится отделить себя от славянско-православного мира (Колосов 1995: 10) и называет евреев едва ли не первыми в мире гонителями крестьянства (Лапин 1995: 37). Как и многие другие националисты, русские национал-демократы романтизируют крестьянство, а в его уничтожении винят иудейских пророков, «иудаизированное христианство» и большевиков, что в их устах звучит как синонимы. Примечательно, что под «крестьянством» здесь, похоже, понимают любое традиционное общество с анимистическими представлениями и верованиями и поэтому доходят до того, что проводят параллель между русским православным крестьянством и австралийскими аборигенами (Лапин 1995).

Стержнем таких настроений является агрессивный расовый антисемитизм, вслед за нацистами усматривающий смысл мировой истории в борьбе «арийцев» с «семитами». Однако один лишь антисемитизм сторонников таких взглядов не удовлетворяет, и они объявляют врагами русских не только евреев, но и всех «инородцев» в целом. Среди таких идеологов выделяется поэт и активист праворадикального движения А. А. Широпаев298298
  Широпаев начал свою политическую карьеру в эпоху перестройки в рядах православных националистов, но десять лет спустя он уже выступал убежденным язычником.


[Закрыть], обнаруживающий корень всех бед русских в «Евразийском проекте», якобы направленном на полное искоренение русского народа (Широпаев 2001). Для таких замыслов и их воплощения Широпаев любит использовать термин «геноцид». Его историософию, основанную на расовом подходе, отличает предельный пессимизм, и в истории России он видит непрерывное движение от небывалых вершин до полного упадка. Якобы начало Руси было положено «чистыми арийцами» (норманнами и венедами), «нордическими автохтонами», отличавшимися высочайшей культурой. Широпаев считает их «белым» европейским населением, оплотом которого служил Великий Новгород, «жемчужина Северной Европы». Однако вся последующая история проходила под давлением вначале Хазарии, затем – Византии, якобы сознательно стремившихся растворить исконно русских («белых людей») среди «русскоязычной кавказско-татарско-еврейской массы». Иными словами, речь идет о вековом противостоянии «северного» («нордического») и «южного» начал, где «юг» безоговорочно рисуется агрессором, постоянно посягавшим на свободу и самобытность «северян». «Юг» обвиняется не только в военной экспансии и стремлении физически закабалить жителей Севера, но и в идеологической диверсии – навязывании чуждой религии, а также в превращении Руси в «многоплеменный евразийский котел». Такую политику Широпаев и называет «Евразийским проектом», а в крещении Руси видит начало «евразийского террора». С этой точки зрения, «светлая эпоха» ассоциируется с дохристианским и даже дохазарским периодами, а «славные предки» – со славянскими волхвами. Тем самым, вся писаная история России выглядит бесконечным террором против «коренного (белого) населения», веками осуществлявшимся то монархической властью и православной церковью, то красными комиссарами.

Самым страшным грехом «евразийства» называется «расовое смешение», в чем Широпаев видит «преступление против крови», «нарушение древнеарийских расово-кастовых норм». Примечательно, что он обвиняет в этом даже князя Святослава (Широпаев 2001: 7), которого русские националисты обычно рассматривают как безусловно положительного героя, победившего ненавистную им Хазарию. Якобы женитьба Святослава на Малуше, которую Широпаев называет «хазарской царевной», была частью хитроумного плана евреев по внедрению «Проекта», и якобы с тех пор они постоянно его продвигали, что и привело в итоге к революции 1917 г., ознаменовавшей возникновение «Новой Хазарии». Правда, Широпаев не скрывает нелегкую судьбу евреев в России, которых здесь преследовали сегрегация, высылки и погромы. Однако, пытаясь избежать противоречий, он настаивал на том, что переход в православие освобождал евреев от всех притеснений, – якобы именно это и позволяло им участвовать в «евразийском проекте» (Широпаев 2001: 60–64). И все же ему приходится признать, что якобы запустившие «Проект» евреи веками были от него отлучены, а его исполнением долго занималась тюркская знать299299
  Идею о том, что «имперский проект» был выработан «чужаками» и внедрен извне, Широпаев мог заимствовать у В. Бабинцева (Бабинцев 1993).


[Закрыть]. Что заставило евреев отдать бразды правления в чужие руки, остается загадкой, – расовая теория не дает на это ответа. Приходится винить не только евреев, и круг «заговорщиков» значительно расширяется, включая в себя самых разных «инородцев».

Проклиная браки князей Рюриковичей с половчанками, Широпаев заявляет, что «Проект Россия» был задуман нерусскими и не для русских. В доказательство он приводит подчинение Александра Невского правителям Монгольской империи и ее мягкое отношение к православной церкви, а также погромные походы московских князей против Киева и Великого Новгорода, что якобы свидетельствовало об их ненависти к «арийским городам». Образцом для Широпаева служит не Московская, а Литовская Русь, счастливо избежавшая влияния «азиатчины» (Широпаев 2001: 20–21). Он также воспевает Русский Север, где якобы до наших дней сохранились остатки «арийской нордической культуры» (Широпаев 2001: 25).

Для него русское, то есть европейское, государство погибло вместе с новгородской свободой. А Российское государство связано в его сознании с «системой отчуждения и геноцида русских, белых людей» (Широпаев 2001: 25). Тщательно отбирая и своеобразно интерпретируя исторические данные, он доказывает, что власть в Российском государстве всегда была «нерусской», что она отличалась засильем «инородцев» и что более всех от гнета страдали именно русские люди. Поэтому в его книге постоянно проводятся аналогии между теми или иными репрессивными мероприятиями царских и советских властей, и все они, в его понимании, были направлены исключительно против «русских людей», из чего следует, что их проводили «инородцы» или их «прислужники». В частности, он всеми силами стремится доказать, что среди русской аристократии преобладали выходцы из «инородцев», и сетует на то, что элита не была «кровно связана с народом». В этом ему и видится главная причина всех бед русского народа. Примечательно, что и колонизацию Сибири он не оправдывает по той причине, что она способствовала росту смешанных браков и, тем самым, «расовой эрозии» (Широпаев 2001: 38–42).

По всем этим причинам Широпаев не испытывает любви к русским царям и, вместо этого, прославляет как их недругов, бежавших на Запад, так и старообрядцев, сопротивлявшихся официальному православию, а также вольных казаков, мечтавших о своем независимом государстве. Всех их он оптом записывает в «арийцы». Он также восхваляет любую политику, приводившую в Россию немцев, – будь то реформы Петра I или обе мировых войны. Во всем этом он видит проникновение «свободного духа нордической Европы», что относится и к нацистской оккупации.

Отказываясь от социально-классового подхода, Широпаев с удивлением обнаруживает в Российской империи парадокс – сочетание элиты, представленной «белой расой», с крепостной зависимостью основной массы «белого населения» (Широпаев 2001: 51–54). Расовая теория не может объяснить этот феномен, и Широпаев вновь и вновь винит в этом «Евразийский проект», якобы запущенный еще в раннем Средневековье и веками исправно служивший одному – уничтожению русского народа. В этом свете российские императоры, включая Петра I, оказываются слепым орудием чужой воли, веками оказывавшей свое губительное влияние на развитие России. Носителем этой воли Широпаев рисует «расово чуждую номенклатуру», чудесным образом окружавшую как императоров, так и советских вождей. Без «теории заговора» объяснить это невозможно, и рано или поздно Широпаеву приходится обращаться к образу «сионских мудрецов» – якобы они-то и приводили в действие зловредный механизм «Проекта» (Широпаев 2001: 69).

Хотя книга Широпаева посвящена всей истории России, ее главным сюжетом является история XX в., причем особенно пристальное внимание уделяется советскому периоду. Его автор прямо отождествляет с «Новой Хазарией», недвусмысленно давая понять, кто тогда занимал доминирующие позиции в обществе. Он называет евреев «суперъевразийцами», и в его изображении целью «Евразийского проекта» было установление их власти над миром и, прежде всего, «арийским миром» (Широпаев 2001: 64–65). Отстаивая свою «арийскую позицию», автор фактически воспроизводит нацистское отношение к СССР, выдавая это за голос «свободолюбивой Европы». Представляя СССР «Новой Хазарией», или «Советской Иудеей», он в красках расписывает «азиатский террор», который якобы обрушили на «белых людей» «инородцы», следовавшие «голосу крови». В его описании СССР выглядит единым огромным ГУЛАГом, где «белые люди» подвергались «геноциду». Единственным светлым пятном в этой системе Широпаев видит катакомбную церковь, разделявшую «доктрину арийского расового превосходства» и подвергавшуюся за это преследованиям. Примечательно, что он находит «расовый инстинкт» даже у крестьян, поднимавших восстания против советской власти. Никаких других поводов для их недовольства он не видит.

Широпаев всеми силами пытается доказать, что ключом к пониманию исторических событий является расовый фактор. Поэтому он резко критикует русских националистов, включая и фашистов, за непоследовательность и уступки «Евразийскому проекту», что якобы лишало их надежды на успех. Ему самому подходит только нацистское решение «расового вопроса», и он мечтает о «расовой революции», а ее символом в полном соответствии с нацистской доктриной считает свастику (Широпаев 2001: 85, 115). Героями ему служат нацисты и их пособники, и он прославляет эсэсовцев и вермахт, якобы несшие русским освобождение от гнета. Он доходит до того, что заявляет, будто «с 1933-го по 1945-й центр Руси был в Берлине» (Широпаев 2001: 90). Он тоскует по проекту «Германской Руси», который якобы мог реализоваться в составе Третьего рейха, и ему искренне жаль, что русские этим не воспользовались. Примечательно, что и здесь он усматривает руку «мудрецов». Мало того, даже антисемитские кампании позднесталинской эпохи рисуются ему хитроумными проделками «мудрецов», манипулировавших по своему желанию мировой политикой.

Стремясь применить к России расовую теорию, Широпаев усматривает корни своих взглядов во Всероссийском национальном союзе, связывая с ним зарождение национал-социализма в России, в реформах Столыпина, якобы направленных на «улучшение расовых качеств русских», а также в языческих мотивах искусства русских модернистов начала XX в. (Широпаев 2001: 57–59). Главными авторитетами для него служат расисты Гобино, Л. Вольтман и М. Меньшиков.

Так, вслед за Меньшиковым Широпаев меняет местами «метрополию» и «колонии»: центр в его рассуждениях оказывается «колонией», а окраинные регионы – «хищной околицей», якобы высасывающей ресурсы из центра и превращающей русских в «белых негров». Он пишет о «бесправии» русских в России и представляет их населением, больше других страдающим от «национального гнета». Мало того, финансовую и экономическую помощь центра дотационным республикам он представляет «данью», якобы по вековой традиции выплачиваемой «инородцам», – так было в СССР, так происходит и в современной России (Широпаев 2001: 118–120, 130–131).

Подобных взглядов придерживается не он один (см., напр.: Хомяков 2003: 312). В этом отношении интерес представляет такая фигура, как П. М. Хомяков, объявляющий себя правым национал-радикалом и национал-либералом и гордящийся своей связью с «кулацким генофондом» (Хомяков 2006: 98–99). Своими главными врагами он считает вороватую бюрократию, сторонников империи, патриотов и государственников, «русских азиатов» и «русских евразийцев», а также Русскую православную церковь, тогда как «своими» он признает «русских европейцев» (Хомяков 2006: 93, 104, 116).

Взгляды Хомякова на государство и нацию не стояли на месте. Поначалу он выступал безусловным сторонником сильного национального государства, но яростно критиковал производимые им «паразитарные структуры» (военные, бюрократические и экономические), призывая любыми способами от них избавляться. Тогда он еще не разделял расистских взглядов, но с подозрением относился к «чужеземцам» и этническим меньшинствам, считая, что по культурно-этническим причинам они не могут быть лояльными единому государству (Хомяков 1994а: 15). Мало того, он доказывал, что в царской империи основная тяжесть гнета приходилась на долю именно русского крестьянства, тогда как элита состояла в значительной мере из нерусских. Так, оказывалось, что, вопреки советской версии истории, национальный гнет испытывал именно русский народ. Поэтому, в отличие от классических империй, в России империя служила не нации, а против нее (Хомяков 1994а: 52–53, 56). Указывая на континентальный характер Российского государства, Хомяков уже тогда утверждал, что оно может выжить только как «национальное государство в чистом виде» (Хомяков 1994а: 17–18). Беду русского народа он видел в том, что в России веками развивалась не национальная, а бюрократическая империя, действующая в интересах «инородческой элиты» (Хомяков 1994а: 55). Но если в 1993 г. он еще надеялся на строительство «национальной империи», то год спустя выступил категорически против возрождения империи, противопоставляя ей национальное государство (Хомяков 1994а: 59).

Пытаясь постичь смысл русской истории, он еще в начале 1990-х гг. занялся поиском ее корней далеко за пределами письменной традиции. Он обращался к ледниковой эпохе и утверждал, что все положительные черты русского характера (терпение, воля, нестяжательство, неагрессивность и пр.) были следствием приспособления далеких предков к жизни в приледниковой зоне (Хомяков 1994а: 19). Якобы именно это оптимально соответствовало христианскому учению, которое именно поэтому безболезненно прижилось на Руси (Хомяков 1994а: 19). Вместе с тем Русь испытывала негативные влияния с юга и запада, что, наряду с физическим присутствием «иностранцев», не могло не ухудшить социальную обстановку в Киевской Руси. Подобно Широпаеву, Хомяков видел свой идеал в Великом Новгороде, где якобы «национальная чистота» вкупе с «национальной демократией» сохранялись дольше всего (Хомяков 1994а: 21).

Уже в своем первом политическом трактате, говоря о «национальном государстве», Хомяков понимал его как этнически русское, свободное от состоявшей в значительной степени из «инородцев» «антинациональной элиты», столетиями создававшей «паразитарные структуры». На его взгляд, элита отличалась этим как в царской России, так и в СССР. Краткие просветы в отечественной истории он связывал с революциями, репрессиями и чистками, на время избавлявшими элиту от «иностранцев» (Хомяков 1994а: 23–26, 56–58). Главную вину советского режима он усматривал в «идеологии интернационализма» и вытекавшей из нее экспансии, что лишь вело к бессмысленному разбазариванию ресурсов и не позволяло отделяться от народов, которые, на его взгляд, не вписывались в российскую цивилизацию. Поэтому в распаде СССР он усматривал редкий шанс построить «подлинно национальное государство». Правда, его тревожило то, что власть снова оказалась в руках «паразитарной элиты», по-прежнему занимавшейся вывозом ресурсов и финансированием «ближнего зарубежья». Но до событий осени 1993 г. он еще верил в то, что «национально мыслящая» русская элита могла прийти к власти и «в одночасье решить все проблемы» (Хомяков 1994а: 27–33). Поэтому тогда он стоял за сильное единое государство, отстаивал идеологию умеренного русского патриотизма и выступал против крайностей либерализма. Его также привлекал экономический национализм (Хомяков 1994а: 39–42). Он полагал, что в условиях глобализации нейтральная Россия, богатая ресурсами и заботящаяся о своих национальных интересах, имела все шансы на успех (Хомяков 1994а: 51).

Свои взгляды Хомяков наиболее детально изложил в книге «Свои и чужие», где попытался подвести под них научную базу. Вообще, будучи ученым, в своих публицистических трактатах он не устает подчеркивать, что основывается не на эмоциях, а на научных разработках. Действительно, он обладает широкой эрудицией и в курсе научных достижений не только в своей области науки, но и в тех областях, где не может назвать себя специалистом. Правда, затрагивая в своей книге ключевые моменты человеческой истории и социальной жизни, он, хотя и опирается на научные данные, нередко не в состоянии их критически оценить и дает им свои трактовки, слабо соответствующие современным научным знаниям. В частности, в своем стремлении возродить расовую теорию он выдает свои фантастические представления об антропо– и социогенезе за научные факты.

Он детально излагает одни концепции и хранит молчание о других, иной раз заслуживающих даже большего внимания. Порой он искусственно меняет хронологию и относит описываемые явления не к той эпохе, с которой они были реально связаны. Например, он заявлял, что в конце последнего оледенения неандертальцы численно преобладали над кроманьонцами, хотя на самом деле к тому времени никаких неандертальцев на Земле уже не было. Поэтому никакой борьбы Homo sapiens с «дебильными родственниками» в раннем голоцене, о чем он пишет (Хомяков 2003: 37, 170), не наблюдалось. И напрасно он вспоминает о «снежном человеке» (Хомяков 2003: 182–184): никакими надежными фактами об этом наука не обладает. Никакого перехода к скотоводству и, тем более, сложения молочного хозяйства у кроманьонцев (Хомяков 2003: 37–38, 154–155) тоже не происходило.

Хомяков объясняет появление расовых различий разной степенью смешения кроманьонцев с неандертальцами (Хомяков 2003: 36, 39). Однако и это остается недоказанным. Сегодня даже участие неандертальцев в становлении современного человека вызывает бурные споры. Что же касается биологической вариативности у современного человека, то она складывалась тысячелетиями и на это влияли самые разные факторы, изучение которых давно ведется, но еще далеко от завершения. Утверждать что-либо определенное о становлении человеческих рас сегодня затруднительно, тем более что немало современных ученых вовсе отвергают концепцию расы. Хомяков и сам фактически признает невозможность с уверенностью судить о связях между кроманьонцами и неандертальцами (Хомяков 2003: 181–182). Имеющиеся данные не дают никаких оснований и для его заявления о том, что «Россия – родина белой расы» (Хомяков 2003: 173–174).

Не менее странными представляются взгляды автора на происхождение земледелия как результат концентрации скотоводов в долинах рек и развития войн (Хомяков 2003: 42–48). Этим он реанимирует давно отвергнутую учеными «оазисную теорию». Все отмеченные и многие другие древние процессы, описываемые автором, происходили совсем не так, как рисует его фантазия. Его построения голословны, это – спекулятивные модели, не опирающиеся на какие-либо фактические данные. Они особенно опасны, когда речь идет о становлении и структуре ранней государственности, так как из этого делаются сомнительные политические выводы. Не менее беспомощны обращения Хомякова к лингвистике. Например, его стремление вывести термин «русские» из слова «русло» (Хомяков 2003: 156) является типичным примером народной этимологии и не имеет никакого отношения к реальности.

В рассматриваемой книге Хомяков снова обращается к оценке государства с этнической точки зрения. Без какого-либо анализа многочисленных фактических материалов он представляет полиэтничное государство «изначально несостоятельной структурой». Для него все социально-политические коллизии внутри государства сводятся исключительно к взаимоотношениям между «государствообразующим народом» и «инородцами», причем последних он снова связывает только с правящим классом. Взаимоотношения между людьми рисуются ему исключительно в этнических терминах, как будто государство обречено на борьбу за ресурсы между этническими группами, причем якобы повышение уровня жизни основного населения возможно только за счет интересов «чужаков» (Хомяков 2003: 40, 118–119).

Правда, в отличие от многих других русских радикалов Хомяков пытается осторожно обращаться с расовой теорией. Он понимает, что одно лишь «кровное родство» не способно стать надежной основой для нации (Хомяков 2003: 123). Все же он доказывает, что имперское наследие мешает русским и им надо создавать свое русское национальное государство. «В русском национальном государстве будут только русские, творящие в рамках русской цивилизации, думающие и говорящие на русском языке, защищенные русским государством и лояльные ему и только ему» (Хомяков 2003: 125). При этом Хомяков отвергает социализм и связывает национализм с «буржуазным модернистским движением». Он утверждает, что в таком государстве «инородцам» будет непременно житься хуже, чем «основному населению». В его представлении, возвращающем нас к социал-дарвинизму конца XIX в., развитие происходит только в жестокой истребительной борьбе наций за ресурсы, а реальный национализм присущ лишь «белым народам» (Хомяков 2003: 127–128, 133–134).

В планы Хомякова входят формирование национальной технократической элиты, организация общества по корпоративному признаку и создание новой идеологии. Последнюю он видит новой религией, воспитывающей любовь к природе, освящающей роль социальных институтов и культивирующей у людей боевой настрой, веру в победу, чувство ответственности и отвагу. На роль такой идеологии он предлагает древнее язычество (Хомяков 2003: 137).

Похоже, что к началу 2000-х гг. Хомяков уже полностью разочаровался в христианстве, осознав, что якобы, будучи под контролем «семитов», оно служило «империи» идеологической подпоркой и подтачивало силы «нордической элиты». Поначалу, не придерживаясь агрессивного антихристианства, свойственного части неоязычников, он понимал христианство как религию, выработанную только для «семитов» (для смягчения их нравов) и непригодную и даже вредную для «арийцев» (Хомяков 2003: 261, 263–265). По его словам, введение христианства не только уничтожило основы народной культуры, но и сломило народное сопротивление империи, приведя народ к повиновению. Он отрицал вклад православия в развитие русской цивилизации и критиковал современную Русскую православную церковь за преследование своих корыстных интересов под прикрытием патриотических лозунгов (Хомяков 2003: 305–310).

Но, обнаружив в РПЦ верную служанку «империи», он вскоре открыто объявил ее врагом. Он стал доказывать, что христианство обессилило Русь, которая ранее славилась своими отважными богатырями (Хомяков 2006: 116, 127–129; 2007: 41–42). Мало того, опираясь на разработки авторов «альтернативной истории», он даже заявил, что якобы именно православная церковь спланировала нашествие Батыя на Русь для своего укрепления, полной ликвидации своих соперников и усиления князей Ярославичей (Хомяков 2007: 69–73, 104, 127, 199–200). Поэтому он и предложил создать религию, «адекватную голосу собственной крови» (Хомяков 2003: 262). Иными словами, как и в случаях с Синявиным и Широпаевым, Хомякова к славянскому язычеству привел русский этнический национализм. Ведь он убежден, что «националист должен быть язычником» (Хомяков 2006: 129), а «русский националист может быть только поклонником родной веры, веры в своих русских богов» (Хомяков 2007: 221). При этом он также опирается на популярное эзотерическое представление о смене эпох: якобы христианская эра Рыб сменится эрой Водолея, когда должны вернуться «родные русские боги», что и должно было произойти в 2012 г. (Хомяков 2007: 189, 263).