Текст книги "«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма"

Однако сопоставление пафоса этих рассуждений с происходившими в те же годы гонениями на местную интеллигенцию, пытавшуюся отстаивать самобытность своих народов и их исторического пути, заставляет предполагать, что антирасистская кампания вдохновлялась не только зарубежными проблемами, но и внутриполитическими задачами. Действительно, основной пафос влиятельного сборника, выпущенного в Киеве в 1935 г. и посвященного критике расизма и фашизма, был направлен прежде всего против украинских националистов[1016]1016
  Действительно, некоторые украинские физические антропологи вслед за своим патриархом Ф. К. Волковым (Вовком) стремились тогда представить украинцев особым «расовым типом». Об этом см., напр.: Могильнер М. Homo imperii. С. 289–294, 480–482.


[Закрыть], которые всячески поносились наряду с идейными лидерами германской социал-демократии. В то же время этот труд имел противоречивый характер. С одной стороны, его авторы высказывали совершенно правильные суждения об условности расовых классификаций и отсутствии каких-либо «чистых рас»[1017]1017
  Поляков И. М. и др. Расовая теория на службе фашизма. Киев: Госмедиздат, 1935. С. 28–30.


[Закрыть]. Они справедливо критиковали использование коэффициента интеллектуальных способностей, стремление наделить расу особым «расовым духом», геополитику, евгенику и «расовую гигиену». Однако, с другой стороны, в расизме критики видели не столько ошибочную научную методологию, неприемлемую моральную доктрину или дискриминационную политику, сколько «контрреволюцию», призванную «восстановить власть помещиков и капиталистов»[1018]1018
  Там же. С. 19.


[Закрыть]. А выступая против идеи о «врожденности» преступности, они отстаивали полезность перевоспитания «вредителей» путем отправки их на организованное органами ОГПУ строительство Беломорско-Балтийского канала[1019]1019
  Там же. С. 71, 167. Этим они платили неизбежную в тех условиях дань официальной точке зрения, которая вслед за Сталиным симпатизировала неоламаркизму. См.: Graham L. R. Science and values: the Eugenics movement in Germany and Russia in the 1920s // The American Historical Review. 1977. Vol. 85. № 5. P. 1133–1164; Колчинский Э. И. Биология Германии и России-СССР. С. 287, 414–415. Такие взгляды прививались общественности самыми разными способами. В том числе ее должны были развивать и писатели. О поездке писателей на строительство Беломорско-Балтийского канала летом 1933 г. см.: Иванова Г. М. История ГУЛАГа, 1918–1958. М.: Наука, 2006. С. 171–172.


[Закрыть]. Если некоторые украинские авторы тогда доказывали наличие «расовых» отличий украинской нации от русской в надежде тем самым отстоять свой суверенитет, то советские идеологи боролись с «расовой теорией», выступая за единство «советского народа». И разрешение «расовой проблемы» в тех условиях происходило не столько в ходе научных изысканий и дискуссий, сколько в результате карательных действий ОГПУ[1020]1020
  Петров Г. И. Расовая теория на службе у фашизма. М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 67–68.
  Глава 3. От классовой борьбы к этнической дискриминации


[Закрыть]. Иными словами, речь шла об определенном маневре сталинской идеологии и практики, носивших сугубо инструментальный характер и неоднократно менявших свой курс в соответствии со злобой дня.

Глава 3
От классовой борьбы к этнической дискриминации

По отмеченным выше причинам надежды на то, что советская «интернационалистическая» идеология могла стать прочной гарантией от нового прихода расизма, оказывались иллюзией. В этом процессе следует различать два периода. Первый длился с конца 1930-х до начала 1950-х гг. Именно тогда советская внутренняя политика стала переориентироваться с классовой парадигмы на этнонациональную[1021]1021
  Сходную интерпретацию этого сдвига дает и П. М. Полян. См.: Полян П. М. Депортация и этничность // Поболь Н. Л., Полян П. М. (ред.). Сталинские депортации: 1928–1953. М.: Международный фонд «Демократия», 2005. С. 14. Впрочем, британский географ Элестер Боннет усматривает расизм и в отношении Троцкого к крестьянству и «азиатам». Но он, похоже, проводит различие между расиализацией и этнизацией. См.: Bonnett A. The idea of the West: culture, politics and history. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2004. P. 52–53.


[Закрыть], причем это выражалось прежде всего именно в практических действиях властей, а не в риторике, пытавшейся сохранять интернационалистские черты[1022]1022
  В этой связи весьма показательно противоречие, встречающееся в мемуарах аппаратного работника ЦК КПСС, который на одних страницах настаивает на интернационализме советской системы, а на других отмечает происшедший в годы войны сдвиг от репрессированных классов к репрессированным народам, а позднее и к дискриминации по этническому признаку. См.: Биккенин Н. Б. Как это было на самом деле. М.: Academia, 2003. С. 37, 40, 152–153.


[Закрыть]. Действительно, во второй половине 1930-х – 1940-е гг. произошли важные изменения в социальной структуре советского общества, потребовавшие нового взгляда на социальную реальность. Теперь с антагонистическими классами было покончено и классовое мировоззрение в значительной мере потеряло свою актуальность. Оно сохранило свою роль во внешней политике, тогда как внутриполитическая ситуация стала все больше определяться национальным фактором. Но, как мы знаем, в советское время он понимался двояко: с одной стороны, как единство всего советского народа, для которого все чаще стал использоваться термин «советская нация», но, с другой стороны, как сложное созвездие советских (этно)наций, развитие которых определялось «советской национальной политикой». В любом случае произошла смена парадигм, и классовое видение реальности сменилось этнонациональным.

Иными словами, там, где раньше речь шла о классовых антагонизмах, теперь появилась тенденция подчеркивать культурную специфику и говорить об «особом историческом пути». Правда, коммунистическая идеология пыталась удерживать эту тенденцию в определенных рамках, но с каждым годом это становилось все сложнее и сложнее. Ведь новые поколения уже не имели опыта классовой борьбы, и «класс» звучал для них пустой абстракцией. Зато вокруг себя они видели отдельные «этносы», что и составляло для них социальную реальность. Именно в это время образ врага в искусстве начал совмещать «буржуазное» (классовое) с «инонациональным» (этнокультурным), понятие «Запада» стало наполняться негативным содержанием, а взаимоотношения русских с нерусскими все чаще изображались иерархическими, где русский выступал в виде «старшего брата»[1023]1023
  См., напр.: Багдасарян В. Э. Образ врага в исторических фильмах 1930–1940-х гг. // Отечественная история. 2003. № 6. С. 31–46; Токарев В. А. «Кара панам! Кара!»: польская тема в предвоенном кино (1939–1941 годы) // Отечественная история. 2003. № 6. С. 47–59; Bonnett A. The idea of the West. P. 53–56.


[Закрыть]. Этому способствовало осложнение международной обстановки, поставившее вопрос о лояльности Советскому государству. Именно в таком контексте во второй половине 1930-х гг. стала расти подозрительность в отношении ряда этнических меньшинств (поляков, корейцев, немцев и пр.), рассматривавшихся теперь как «пятая колонна», не вписывавшаяся в советское «содружество народов»[1024]1024
  Hirsch F. Empire of nations. P. 274–275, 291–292.


[Закрыть].

Показательно также, что после 1938 г. и вплоть до конца эпохи сталинизма в стране не вышло почти ни одной научной работы, глубоко анализировавшей расизм и его социальные и философские корни. Статистический анализ критической антирасистской литературы, вышедшей в СССР в 1931–1941 гг., показывает следующую тенденцию. Единичные работы начала 1930-х гг. сменились в 1934 г. резким ростом публикаций, ставших ответом на приход нацистов к власти и их первые расистские акции в 1933 г. Затем наступил некоторый спад, за которым в 1938 г. снова последовал всплеск антирасистских выступлений, очевидно вызванных как резким ухудшением внешнеполитической обстановки, так и внутриполитическими задачами. В 1939 г. число таких публикаций пошло на убыль и сошло на нет в 1940 г., что, несомненно, было следствием пакта Молотова – Риббентропа. Наконец, с началом войны число антифашистской литературы снова резко возросло, однако значительная ее часть была представлена не аналитическими, а пропагандистскими текстами, печатавшимися по большей части в газетах и общественно-популярных журналах[1025]1025
  Расчеты сделаны по библиографическому указателю: Петрухин И. С. Против расового мракобесия. М.: Всесоюзная книжная палата, 1942. С. 11–20. Правда, точности подсчетов мешало то, что там не учтены публикации тех авторов, которые к тому времени подверглись репрессиям.


[Закрыть]. Иными словами, выступления против расизма диктовались не столько внутренними потребностями науки, сколько социально-политическим заказом, определявшим характер периодически проводимых кампаний.

В этом отношении показателен следующий пример. В августе 1941 г. один из самых компетентных советских этнографов С. А. Токарев получил задание написать брошюру о расизме. Судя по его воспоминаниям, уже в 1942 г. он подготовил популярные статьи «о расовой теории фашизма», а в 1943 г. у него уже была готова рукопись «Расовая теория германского фашизма». Однако похоже, что вопрос потерял для центральной власти свою злободневность и теперь ее заботило установление государственных границ в послевоенной Европе. В основу таких границ предполагалось положить этнический (по сути, этнорасовый!) принцип, и на выполнение такой задачи государство готово было мобилизовать лучших советских специалистов, среди которых был и Токарев. Поэтому перед возвращением в Москву из Абакана, где он находился в эвакуации, Токарев оставил свой труд в местном Учительском институте. Надежды на его опубликование у ученого не было[1026]1026
  Токарев С. А. Из дневников // Козлов С. Я., Пучков П. И. Благодарим судьбу за встречу с ним. М.: ИЭА РАН, 1995. С. 173–182. К анализу расовой доктрины Токарев вернулся много позднее, посвятив ему несколько страниц в своей книге об этнографии за рубежом. См.: Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М.: Высшая школа, 1978. С. 170–181.


[Закрыть]. Не менее показателен и другой факт, упоминавшийся Токаревым в его воспоминаниях. Летом 1945 г. в Москве была забракована пьеса о выдающемся русском этнографе, одном из первых борцов с расизмом, Н. Н. Миклухо-Маклае, причем основанием для негативного решения послужило то, что «личность Миклухо-Маклая-де не совсем русская, а скорее интернациональная…»[1027]1027
  Токарев С. А. Из дневников. С. 192.


[Закрыть].

Второй период охватывал 1960–1980-е годы, когда советские идеологи всеми силами пытались совместить несовместимое – марксистский интернационализм с советским этнонационализмом. Становясь все более догматической и консервативной, советская идеология, борясь с расизмом, безуспешно пыталась ввести в советский марксизм отдельные положения расовой доктрины[1028]1028
  Тем самым ситуация была много сложнее, чем представляют себе те, кто полагает, что марксизм сам по себе создавал прочный заслон от расизма. См., напр.: MacMaster N. Racism in Europe, 1870–2000. Basingstoke, Hampshire: Palgrave, 2001. P. 165.


[Закрыть]. Действующие политики были смелее и прибегали к последней в меру необходимости, хотя это и не афишировалось. Между тем расовый дискурс активно развивался в определенных сегментах советского общества и иной раз давал о себе знать спонтанными нападениями на чернокожих студентов. Сегодня некоторые авторы трактуют это как «бытовой расизм»[1029]1029
  Крылова Н. Л. Бытовой расизм в жизни подростка-метиса из афро-русской семьи // Аксянова Г.А. (ред.). Наука о человеке и общество: итоги, проблемы, перспективы. М.: ИЭА РАН, 2003. С. 65–79.


[Закрыть].

С апреля 1938 г. национальность граждан стала вписываться в паспорт не произвольно, как прежде, а исходя из национальности их родителей. В аппарате ЦК ВКП(б) учет национальности служащих был введен еще в 1935 г., и, как отмечает Г. В. Костырченко, по своему значению «национальность» очень скоро стала оспаривать монополию «социального происхождения» на определение судьбы советских граждан[1030]1030
  Костырченко Г. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2001. С. 206–207. См. также: Hirsch F. Empire of nations. P. 275, 294.


[Закрыть]. Этот бюрократический прием создал иллюзию передачи этничности биологическим путем, и тридцать пять лет спустя авторитетный советский фольклорист К. В. Чистов констатировал, что советские люди начали осознавать свою этничность как безусловную пожизненную и безальтернативную принадлежность к некой «внесоциальной общности». К этому их обязывал сам факт появления на свет у тех или иных родителей, от которых они якобы с железной последовательностью наследовали свои «этнические качества»[1031]1031
  Чистов К. В. Этническая общность, этническое сознание и некоторые проблемы духовной культуры // Советская этнография. 1972. № 3. С. 73–74.


[Закрыть]. Мало того, во второй половине 1930-х – первой половине 1940-х гг. по стране прокатилась волна арестов и депортаций, основанных уже не на классовом принципе, а на этнической принадлежности[1032]1032
  Weiner A. Nature, nurture, and memory in a socialist Utopia: delineating the Soviet socio-ethnic body in the age of socialism // The American Historical Review. 1999. Vol. 104. № 4. P. 1129–1130; Martin T. The affirmative action empire: nations and nationalism in the Soviet Union, 1923–1939. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 2001; Полян П. М. Депортация и этничность. С. 12–14.


[Закрыть].

В самом начале 1939 г. театральный критик В. И. Блюм прозорливо усмотрел в переносе акцента советской политики и идеологии с классовой борьбы на межнациональную черты «уродливого, якобы социалистического расизма»[1033]1033
  Бранденберг Д., Петроне К. «Все черты расового национализма…»: интернационалист жалуется Сталину (январь 1939 г.) // Вопросы истории. 2000. № 1. С. 128–133. Сегодня к этой проблеме обратились и некоторые западные исследователи. См.: Weiner A. Nature, nurture, and memory; Weitz E. D. Racial politics. За свою настойчивость упрямый критик был отправлен на пенсию.


[Закрыть]. Этот наблюдательный автор был недалек от истины. Правда, сегодня происходившие тогда политические сдвиги создают почву для спекуляций и вдохновляют праворадикальных авторов на создание фальшивок. Так, появившаяся чуть более десяти лет назад некая тайная инструкция об отборе кадров в НКВД, якобы подготовленная в аппарате Л. П. Берия в конце 1938 г. и отличавшаяся расистским духом[1034]1034
  Инструкция об основных критериях при отборе кадров для прохождения службы в органах НКВД СССР // Расовый смысл Русской идеи. Вып. 1. М.: Белые альвы, 2000. С. 470–483; Семанов С. Сталин. Уроки наследия // Наш современник. 1999. № 12. С. 212–221.


[Закрыть], является, по мнению вдумчивого исследователя, безусловной фальшивкой и уже получила заслуженную оценку в нашей прессе[1035]1035
  Агеев А. Nota bene // Знамя. 2000. № 4. С. 231–234. О фальшивом характере этого документа см.: Костырченко Г. В. Расовые инструкции Берии: По поводу публикации одной фальшивки // Лехаим. 2002. № 5.


[Закрыть]. Тем не менее содержавшиеся в ней идеи хорошо вписывались в контекст тогдашней внутренней политики, начавшей уделять внимание этническому происхождению, что относилось прежде всего к работникам спецслужб и сферы государственного управления. Как вспоминал генерал П. Судоплатов, в 1939 г. появилась устная инструкция, обязывающая работников органов госбезопасности следить за долей лиц той или иной национальности в руководстве важных ведомств или организаций. По его словам, этим было положено начало системе квот[1036]1036
  Судоплатов П А. Разведка и Кремль. М.: Гея, 1996. С. 337.


[Закрыть]. Действительно, в 1939 г. Сталин инициировал проверку доли лиц разных национальностей в аппарате, и это касалось прежде всего евреев[1037]1037
  Люстигер А. Сталин и евреи: трагическая история Еврейского антифашистского комитета и советских евреев. М.: РОССПЭН, 2008. С. 92. См. также: Костырченко Г. Тайная политика Сталина. С. 210–211.


[Закрыть]. Любопытно, что такая политика была с удовлетворением воспринята в нацистской Германии. Нацисты с нетерпением ожидали, что советская государственная машина возьмет на вооружение «арийские» Нюрнбергские законы 1935 г., дискриминировавшие евреев. И действительно, во второй половине 1938 г. началось постепенное устранение евреев из аппарата ЦК ВКП(б)[1038]1038
  Костырченко Г. Тайная политика Сталина. С. 194, 198–199.


[Закрыть].

На встрече с И. Риббентропом в августе 1939 г. Сталин признавался, что по мере пополнения рядов «своей интеллигенции» с «засильем евреев» в руководстве СССР будет покончено[1039]1039
  Там же. С. 198.


[Закрыть]. Очевидно, пять лет спустя он счел, что число «своей интеллигенции» было уже достаточным, и дал указание о «более осторожном» назначении евреев на руководящие должности[1040]1040
  Медведев Р. Они окружали Сталина // Юность. 1989. № 9. С. 73.


[Закрыть], что привело к очередным чисткам. Аналогичным образом, на встрече с делегацией французских социалистов в мае 1956 г. Хрущев объяснял, что удаление евреев с высоких партийных и государственных должностей было вызвано тем, что в стране были подготовлены «наши собственные кадры». Иными словами, как верно подмечает Ц. Гительман, евреи считались «ненашими», причем именно в этническом, а не в социально-политическом плане, ибо Хрущев вовсе не ставил под сомнение их революционность и преданность делу коммунизма[1041]1041
  Гительман Ц. Беспокойный век: евреи России и Советского Союза с 1881 г. до наших дней. М.: НЛО, 2008. С. 237.


[Закрыть]. Мало того, Хрущев советовал и полякам провести соответствующие перестановки в руководстве компартии, где, на его взгляд, было слишком много евреев[1042]1042
  Weiner A. Nature, nurture, and memory… P. 1144–1145.


[Закрыть]. Все это отчетливо демонстрирует тот факт, что за фасадом советского идеологического «интернационализма» скрывался рутинный национализм, избавиться от которого советские лидеры были не в состоянии. Тем самым оправдываются печальные рассуждения Зигмунта Баумана о том, что «в мире, полностью и безнадежно разделенном на национальные квартиры, для интернационализма не остается места, и даже мельчайший кусочек ничейной земли становится приглашением к агрессии»[1043]1043
  Bauman Z. Modernity and the Holocaust. Ithaca, N. Y.: Cornell Univ. Press, 2000. P. 53.


[Закрыть].

Кроме того, это свидетельствует о расиализации конкурентов, которых под самыми разными предлогами со временем вытесняли из сферы власти и из различных профессий, где прежде они имели крепкие позиции[1044]1044
  Подробно об этом процессе см.: Гительман Ц. Беспокойный век. С. 214, 236; Костырченко Г. Тайная политика Сталина. С. 196–201, 208–211, 259–261, 361–365, 474–498, 513–629.


[Закрыть]. Опасения конкуренции недвусмысленно прозвучали в выступлении заместителя главы Агитпропа Ф. М. Головенченко на партактиве в Подольске в разгар кампании борьбы с космополитизмом. Там он сказал: «Вот мы говорим – космополитизм. А что это такое, если сказать по-простому, по-рабочему? Это значит, что всякие мойши и абрамы захотели занять наши места!»[1045]1045
  Восленский М. С. Номенклатура: господствующий класс Советского Союза. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1990. С. 414.


[Закрыть] А за два года до этого в 1947 г. руководство органов госбезопасности получило устное распоряжение не принимать евреев на офицерские должности, что стало знаковым моментом новой кадровой политики[1046]1046
  Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 347.


[Закрыть].

Важными шагами к вытеснению конкурентов стали антисемитские кампании конца 1940-х – начала 1950-х гг. Наиболее громкими из них были борьба с «безродными космополитами» в 1949 г. и «дело врачей» начала 1953 г.[1047]1047
  Gilboa Y. The black years of Soviet Jewry, 1939–1953. Boston: Little, Brown, 1971; Pinkus B. The Soviet Government and the Jews 1948–1967. Cambridge: Cambridge University Press, 1984; Rapoport L. Stalin’s war against the Jews: ‘The Doctors’’ plot and the Soviet solution. New York: Free Press, 1990; Rapoport Y. The Doctors’ Plot of 1953. Cambridge, MA: Harvard University, 1991; Рапопорт Я. Воспоминания о «деле врачей» // Дружба народов. 1988. № 4. С. 222–245; Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. С. 310–350, 629–694; Стецовский Ю. И. История советских репрессий. М.: Знак-СП, 1997. Т. 1. С. 489–515; Люстигер А. Сталин и евреи. С. 218–266. Эти антисемитские кампании дают основание английскому политологу Н. Макмастеру называть антисемитизм главной формой расизма в СССР. См.: MacMaster N. Racism in Europe, 1870–2000. Basingstoke, Hampshire: Palgrave, 2001. P. 205.


[Закрыть] Много хуже известна еще одна кампания, направленная против советских разведчиков, арестованных в октябре 1951 г. по вымышленному обвинению в «сионистском заговоре» с целью захвата власти и уничтожения высшего руководства, включая самого Сталина[1048]1048
  Костырченко Г. Тайная политика Сталина. С. 460–461; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 352–354; Катамидзе В. Агент по кличке «Леон». Лондон: Eurasia Popular Research, 2005. С. 290–291. По словам Ж. Росси, после 1947 г. вместо оскорбительного «жид» советские чиновники стали использовать эвфемизм «сионист». См.: Росси Ж. Справочник по ГУЛАГУ: исторический словарь советских пенитенциарных институций и терминов. М.: Просвет, 1992. Ч. 2. С. 358.


[Закрыть]. Похоже, кампания задумывалась с размахом, ибо тогда же в Праге по «делу Р. Сланского» были арестованы четырнадцать руководителей Чехословацкой компартии, одиннадцать из которых были евреями. Им тоже инкриминировали «сионистскую деятельность» и симпатии к Троцкому[1049]1049
  Этингер Я. Пражская зима // Новое время. 2002. 8 декабря (№ 49); Гительман Ц. Беспокойный век. С. 212; Люстигер А. Сталин и евреи. С. 287–289.


[Закрыть]. Показательно, что, фабрикуя «дело врачей», подполковник М. Д. Рюмин всемерно использовал «Протоколы сионских мудрецов» и доказывал, что, якобы стремясь к мировому господству, «евреи опаснее атомной бомбы». Иными словами, врагами ему представлялись вовсе не контрреволюционеры, буржуи, диверсанты или шпионы, а именно евреи[1050]1050
  Столяров К. А. Палачи и жертвы. М.: Олма Пресс, 1997. С. 117–118. Правда, по мнению ряда авторов, речь шла не о расизме, а об инструментальном антисемитизме, за которым стояла борьба за власть в высшем руководстве страны (см.: Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 336–365; Биккенин Н. Б. Как это было на самом деле. С. 41; Стецовский Ю. И. История советских репрессий. Т. 1. С. 488; Люстигер А. Сталин и евреи. С. 93, 318–319). Однако, какие бы цели ни преследовал Сталин, антисемитская пропаганда и практика тех лет вызывала в обществе расовые чувства.


[Закрыть]. При этом есть основания полагать, что борьба с «сионизмом», развернувшаяся на рубеже 1940–1950-х гг.[1051]1051
  Люстигер А. Сталин и евреи. С. 229–241.


[Закрыть], была инициирована самим Сталиным[1052]1052
  См., напр.: Биккенин Н. Б. Как это было на самом деле. С. 40–41. О неприязненном отношении Сталина к евреям и корнях этого см.: Van Ree E. Heroes and merchants. Р. 45.


[Закрыть].

В те годы антисемитская истерия дошла до того, что в полученных газетой «Правда» письмах читателей евреи поголовно обвинялись в том, что они якобы «слишком любят деньги, не хотят заниматься физическим трудом, плохо показали себя на войне и… опасны для общества». Некоторые из ее корреспондентов стали называть подследственных «агентами еврейско-фашистского сионизма». А одного из главных обвиняемых по «делу врачей», профессора М. С. Вовси, следователи изображали «предводителем сионистов, окопавшихся в советской медицине»[1053]1053
  Костырченко Г. Тайная политика Сталина. С. 652, 668–669. Сегодня эти наветы повторяет этнолог В. И. Козлов. См.: Козлов В. И. Этнос. Нация. Национализм. М.: Старый сад, 1999. С. 300.


[Закрыть]. В феврале 1953 г. все газеты в СССР много писали о «сионистских извергах», «шпионах и убийцах», «буржуазных еврейских националистах», «злодейской шайке» и «сионистской агентуре американской разведки». Иной раз журналисты пользовались и определением «звери в обличье врачей». Все это относилось к людям одной и той же национальности, которые, тем самым, демонизировались.

С тех пор термины «сионист» и «троцкист» вошли в обиход в качестве эвфемизмов для евреев. Тогда же возродилась и «биолого-гигиеническая риторика» («паразиты», «вредители», «засоренность» и пр.)[1054]1054
  Weiner A. Nature, nurture, and memory… P. 1121–1122.


[Закрыть], популярная у русских националистов начала века. За этими эвфемизмами скрывалось все то же представление о едином «психическом складе», или «национальном характере», будто бы автоматически проявлявшемся в каких бы то ни было действиях представителей той или иной этнической группы. Эвфемизм «сионист» стал особенно популярен после 1967 г., когда в СССР был запущен маховик многолетней кампании борьбы с «международным сионизмом», для чего была создана Постоянная комиссия при секции общественных наук Президиума АН СССР по координации исследований, посвященных разоблачению и критике истории, идеологии и практики сионизма[1055]1055
  Korey W. Russian Antisemitism, Pamyat, and the Demonology of Zionism. Chur: Harwood Academic Publishers, 1995; Стецовский Ю. И. История советских репрессий. М.: Знак-СП, 1997. Т. 1. С. 515–552.


[Закрыть]. В эти годы антисемитизм проник и в советскую систему высшего образования («чистка элиты», по И. Исаакян), где приобрел институционализированную форму[1056]1056
  Isaakyan I. L. Blood and soil in the Soviet Academy: politically institutionalized anti-Semitism in the Moscow Academic circles of the Brezhnev era through the life stories of Russian academic emigrants // Nationalities papers. 2008. Vol. 36. № 5. P. 833–859.


[Закрыть].

Упомянутые антисемитские кампании возрождали известные мифы, создававшиеся в разные эпохи и неизменно использовавшиеся самыми разными политическими силами в XX в. для возбуждения юдофобских настроений. Навязывание евреям «космополитизма» объединяло средневековый миф об Агасфере (Вечный жид), обреченном на бесконечные скитания, с идеей национализма, предполагавшей не подлежащую сомнению национальную солидарность и укорененность в почве и безусловное отвержение «чужаков», не соответствовавших такому образу. Эта позиция требовала рассматривать евреев как прирожденных «антинационалистов»[1057]1057
  Об этом см., напр.: Lentin A. Racism and anti-racism in Europe. London: Pluto Press, 2004. P. 60.


[Закрыть]. «Дело врачей» заставляло вспомнить средневековые обвинения евреев в отравлении колодцев и подозрения их в связях с черной магией. Кроме того, массовые увольнения врачей-евреев с работы поразительным образом перекликались с практикой нацистов, считавших, что вызывавшим подозрения евреям нельзя доверять здоровье нации. А миф о «международном сионизме» напоминал о более свежем мифе, активно использовавшемся многими антисемитами, включая нацистов, в XX в., когда стало принято обвинять евреев в «мировом заговоре». Все эти мифы расиализировали евреев, изображая их, во-первых, «абсолютными чужаками», а во-вторых, несущими безусловный вред и несчастья местному населению.

Как убедительно показывает Н. А. Митрохин, антисемитизм неизменно сопутствовал русскому национализму после антисемитских кампаний позднего сталинизма, и «миф о злокозненности евреев» стал уже к 1970-м гг. достаточно популярным у чиновников центральных ведомств. Впрочем, «Протоколы сионских мудрецов» циркулировали в комсомольских верхах еще в 1960-х гг., и главный редактор журнала «Молодая гвардия» А. В. Никонов находил нужным знакомить с ними своих новых сотрудников[1058]1058
  Митрохин Н. А. Русская партия. С. 248, 342, 358.


[Закрыть]. Кроме того, в 1970-х гг. в КГБ велся мучительный поиск новых идеологем. В ряду последних его руководство отводило важную роль возрождению русского шовинизма и черносотенного мировоззрения, ядром которых служил антисемитизм. Сегодня известно, что именно по заданию КГБ и на основании сфабрикованных им «документов» писатель Н. Н. Яковлев выпустил в 1974 г. свой печально знаменитый роман «1 августа 1914», призванный служить противовесом «Августу 1914 года» А. И. Солженицына. Центральное место в романе Яковлева отводилось «злокозненной» деятельности русского масонства, что должно было оживить в обществе интерес к проблеме «жидомасонского заговора»[1059]1059
  Поликарпов В. В., Шелохаев В. В. Из следственных дел Н. В. Некрасова 1921, 1931 и 1939 годов // Вопросы истории. 1998. № 11/12. С. 10–11.


[Закрыть], служившего эвфемизмом, призванным возродить идею о якобы извечной «вредоносности» евреев как народа. Мало того, такого рода идеи находили тогда отражение в живописных полотнах И. Глазунова, что отмечалось внимательными наблюдателями[1060]1060
  Лерт Р. Б. На том стою. М.: Московский рабочий, 1991. С. 225–236; Альбац Е. Еврейский вопрос. М.: ПИКЮ, 1995. С. 75.


[Закрыть].

Второй после евреев мишенью советского расизма были «кавказцы». Депортация некоторых северокавказских и ряда других народов в последние годы Великой Отечественной войны, безусловно, была очень важным знаком становления государственного расизма. Тогда «враг народа», по словам П. Поляна, обрел этническое лицо[1061]1061
  Полян П. М. Насильственные миграции в бывшем СССР // Зайончковская Ж. А. (ред.). Миграционная ситуация в странах СНГ. М.: Комплекс-Прогресс, 1999. С. 269–271; Он же. Депортация и этничность. С. 14.


[Закрыть]. Хотя в официальных советских документах речь шла об «измене Родине»[1062]1062
  На этом основании некоторые авторы и сегодня доказывают, что депортация имела политические, а не этнические мотивации. См., напр.: Кагиян С. Г. Нации, этносы и национализм. М.: Гуманитарий, 2003. С. 185.


[Закрыть], людей в ссылку отправляли не по принципу доказанности реальной вины, а исходя из их «национальной принадлежности», т. е. опираясь на этнорасовый подход. Ведь, покидая свои родные места «изменниками Родины» (политическое преступление), отправленные в изгнание народы прибывали в места ссылки «каннибалами» (этнокультурное качество), – именно это слово украшало стены телячьих вагонов, в которых перевозили несчастных. Мало того, во второй половине 1940-х гг. в советской идеологии был оживлен дореволюционный шовинистический миф о «диких горцах», «грабителях и разбойниках»[1063]1063
  Шнирельман В. А. Быть аланами: интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в XX веке. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 231, 237. См. также: Гучинова Э. Постсоветская Элиста: власть, бизнес и красота. СПб.: Алетейя, 2003. С. 45. Жак Росси также склонен квалифицировать депортацию как форму расизма, ибо она проводилась не по классовому, а по «национально-расовому признаку». См.: Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. С. 204–205. Ю. И. Стецовский также трактовал депортацию «репрессированных народов» как «расистскую акцию», однако ему это казалось самоочевидным, и он оставлял такое определение без какого-либо обсуждения. См.: Стецовский Ю. И. История советских репрессий. М.: Знак-СП, 1997. Т. 1. С. 466–467.


[Закрыть]. Иными словами, в этой пропаганде использовались метафоры, дегуманизировавшие «чужаков», выводившие их за рамки представления о «нормальных людях» и приближавшие их к образу животных. Именно такие метафоры характерны для современного расистского дискурса[1064]1064
  См., напр.: Santa Ana O. ‘Like an animal I was treated’: anti-immigrant metaphor in US public discourse // Discourse and society. 1999. Vol. 10. № 2. P. 191–224.


[Закрыть].

В 1980-х гг. это приняло изощренную наукообразную форму в концепции «набеговой системы», представлявшей коварство и жестокость якобы «этногенетическими» особенностями ингушей и чеченцев[1065]1065
  Шнирельман В. А. Быть аланами. С. 161–169.


[Закрыть]. В свою очередь, в 1981 г. в аппарате ЦК КПСС под руководством М. А. Суслова было подготовлено постановление «для служебного пользования», где «национальная психология» карачаевцев была объявлена той причиной, которая будто бы тормозила развитие Карачаево-Черкесской автономной области[1066]1066
  Там же. С. 455–456. Любопытно, что ровно за сто двадцать лет до этого англичане использовали сходную расистскую аргументацию, обнаруживая «дефекты» в национальном характере бенгальцев. См.: Robb P. South Asia and the concept of race // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 5.


[Закрыть].

Кроме того, политика властей, смещавшая акцент с индивидуальной личности на народы и этносы, делала последние центром важного общественного дискурса, заставлявшего воспринимать судебные преследования отдельных людей как покушение на честь и достоинство целых народов. Так, публичный судебный процесс над калмыками, воевавшими на стороне нацистской Германии, происходивший в 1968 г., был однозначно воспринят советскими калмыками как сознательное напоминание народу о его «вине» перед Отечеством. Под влиянием этого процесса окружающие также ассоциировали всех калмыков с коллаборационистами, и на этой почве в конце 1960-х гг. происходили драки между калмыцкой и русской молодежью[1067]1067
  Гучинова Э. Постсоветская Элиста. С. 70; Она же. Улица «Kalmuk Road». СПб.: Алетейя, 2004. С. 106–111.


[Закрыть]. Так выковывался комплекс коллективной вины, преследовавший людей даже после их возвращения домой. А так как этот комплекс вины жестко связывался с культурными общностями, то одновременно людям навязывался этнорасовый взгляд на окружающую действительность. Во всех упомянутых выше случаях люди начинали мыслить в терминах «крови», ибо окружающая действительность давала им понять, что их личная судьба связана именно с их «кровью», полученной от родителей[1068]1068
  Isaakyan I. L. Blood and soil in the Soviet Academy, P. 845.


[Закрыть].

К этому следует добавить, что вначале «кавказцев», наряду с евреями, обвиняли в захвате власти и эксплуатации русских, а затем с окончанием эпохи Сталина и Берии сезонных рабочих (шабашников) и торговцев с Кавказа начали винить в ограблении русского народа и расхищении русских богатств[1069]1069
  Ильин В. И. Отечественный расизм // Рубеж. Альманах социальных исследований (Сыктывкар). 1994. Вып. 5. С. 195–196; Митрохин Н. А. Русская партия. Движение русских националистов в СССР, 1953–1985 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 62–65.


[Закрыть]. При этом, не умея отличить представителей одного кавказского народа от другого, обыватель воспринимал их как некую единую категорию, обладающую особыми физическими признаками, и наделял ее мифологизированными духовными и поведенческими характеристиками. Так и происходила расиализация кавказцев, превращавшая их в «черных» или «лиц кавказской национальности»[1070]1070
  Ильин В. И. Отечественный расизм. С. 193–194; Он же. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ, 1917–1996 гг. Сыктывкар: Сыктывкарский гос. ун-т. 1996. С. 321; Сикевич З. В. Русские: «образ» народа. СПб.: Изд-во СПБ университета, 1996. С. 116, 121; Она же. Социология и психология национальных отношений. СПб.: Изд-во Михайлова В. А., 1999. С. 124; Попков В. Д. Как живется кавказцам в российской провинции? // Диаспоры. 2001. № 1. С. 103; Мокин К. С. Этнокультурная ситуация в Балаково // Тишков В. А. (ред.). Российская нация: становление и этнокультурное многообразие. М.: ИЭА РАН, 2008. С. 170; Ярлыкапов А. А. Кавказцы в центральных российских регионах // Степанов В. В., Тишков В. А. (ред.). Новые этнические группы в России. М.: ИЭА РАН, 2008. С. 72. Тот же механизм создания обобщенного образа иммигрантов действует в Западной Европе и Северной Америке. См.: Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: двусмысленные идентичности. М.: Логос-Альтера, 2003. С. 250–251.


[Закрыть]. Интересно, что сегодня, по словам таджикских мигрантов, российские милиционеры иной раз путают их с чеченцами[1071]1071
  Олимова С., Боск И. Трудовая миграция из Таджикистана. Душанбе: МОМ, 2003. С. 69.


[Закрыть]. Мало того, опрос москвичей, проведенный в мае – июне 2008 г., выявил новую тенденцию. Теперь обыватели, основываясь на внешних физических и культурных особенностях, делят приезжих на «таджиков» и «китайцев»[1072]1072
  Степанов В. В. Этнокультурная ситуация в Москве // Тишков В. А. (ред.). Российская нация: становление и этнокультурное многообразие. М.: ИЭА РАН, 2008. С. 71.


[Закрыть]. Следовательно, процесс расиализации продолжается, принимая самые причудливые формы.

Настороженное и даже враждебное отношение к кавказцам усугублялось неуставными отношениями в Советской армии, где в 1980-х гг. важным фактором внутренней жизни стали этнические «землячества». При этом самыми сплоченными и агрессивными показали себя кавказские «землячества», быстро научившиеся доминировать над славянским контингентом, не отличавшимся такими качествами[1073]1073
  Белановский С., Марзеева С. Войны однополчан // Век XX и мир. 1990. № 11. С. 24–25; Левинсон А. «Кавказ» подо мною. Краткие заметки по формированию и практическому использованию «образа врага» в отношении «лиц кавказской национальности» // Гудков Л. Д. (ред.). Образ врага. М.: О.Г.И., 2005. С. 293–294.


[Закрыть].

Наконец, еще в советские годы у студенческой молодежи встречалось расистское отношение к африканцам, приезжавшим учиться в СССР. Это чувство питала зависть к тому, что, даже будучи небогатыми, они имели престижный статус «иностранца», могли беспрепятственно ездить в западные страны и привозить оттуда недоступные для советского человека вещи, вызывая интерес у советских девушек. Кроме того, им как иностранцам доставались лучшие места в общежитии[1074]1074
  Ильин В. И. Отечественный расизм. С. 190–192.


[Закрыть]. Все это вызывало недовольство местных студентов, как это, например, показали инциденты в Университете дружбы народов им. Патриса Лумумбы, происходившие на рубеже 1950–1960-х гг. Там африканские студенты, которых во всей Москве было тогда немногим более 200 человек, встречались со словесными оскорблениями, против них распространялись листовки, и в отдельных случаях дело доходило до избиений[1075]1075
  Мазов С. В. Африканские студенты в Москве в год Африки // Восток, 1999, № 3. С. 90–94; Давидсон А. Б., Мазов С. В. (ред.). Россия и Африка. Документы и материалы, XVIII в. – 1960 г. Т. 2: 1918–1960. М.: Институт всеобщей истории, 1999. С. 310–316.


[Закрыть]. Кроме того, учившиеся в Москве африканские студенты жаловались на то, что власти запрещали им создавать студенческие организации на расовой основе и препятствовали им вступать в брак с местными девушками[1076]1076
  Fikes K., Lemon A. African presence in former Soviet spaces // Annual review of anthropology. 2002. Vol. 31. P. 503.


[Закрыть]. То же самое происходило в провинции, например в городе Фрунзе, столице Советской Киргизии[1077]1077
  Мазов С. В. «Расизм по-русски»? Африканские студенты в СССР в 1960 г. // Балезин А. Г. (ред.). Евроцентризм и афроцентризм накануне XXI века: африканистика в мировом контексте. М.: ИВИ РАН, 2000. С. 103–112.


[Закрыть]. Африканские студенты подвергались нападениям и избиениям и на Украине – в Киеве, Харькове, Одессе. Выражая свой протест против дискриминации и расизма, который власти не признавали, они уже в марте 1960 г. подали властям петицию с протестом против расовой дискриминации, а в декабре 1963 г. устроили демонстрацию на Красной площади[1078]1078
  Катсакиорис К. Африканские студенты в СССР. Учеба и политика во время деколонизации, 1960-е годы // Социальная история: Ежегодник 2008. СПб.: Алетейя, 2009. С. 221–223; Matusevich M. Probing the limits of internationalism: African students confront Soviet ritual // Anthropology of East Europe Review. 2009. Vol. 27. № 2. P. 22.


[Закрыть].

В этом плане представляет интерес записка, полученная КГБ в конце 1960-х гг. из Одессы от одного из его осведомителей, сообщавшего о настроениях местных студентов. По его словам, у студентов встречались расистские и антисемитские взгляды. Хуже всего они относились к неграм и мулатам, называя их «черножопыми» и обвиняя в садизме и нечистоплотности. Русские и украинские студенты недолюбливали евреев, обнаруживая свою неспособность успешно конкурировать с ними в учебе. Студенты также негативно воспринимали украинизацию и неприязненно относились к тем, кто говорил по-украински. Это недовольство «иными» порождало конфликты или просто вызывало у студентов чувство радости, когда до них доходили слухи о погромах или избиениях «чужаков». В то же время некоторые студенты выражали свое восхищение марширующими нацистами («арийцами»), увиденными в кадрах хроники или в художественных фильмах. Свои рассуждения автор записки подытоживал так: «В своих теоретических выкладках современный студент исходит из географических, расовых, национальных различий – но только не классовых»[1079]1079
  Попов С. В., Чернев А. Д. «Отчужденное от партии состояние…» КГБ СССР о настроениях учащихся и студенчества // Исторический архив. 1994. № 1. С. 175–207.


[Закрыть].

На бытовом уровне все это выражалось в резко негативном отношении к межрасовым бракам. Вот запись из дневника писателя Льва Левицкого от 24 декабря 1963 г.: «Пока не было негров, не было и расистов… Когда появились негры, когда они стали смешиваться с нашим населением, когда они стали прогуливаться с нашими девушками, оказалось, что одно дело сочувствовать угнетенным, которых ты в глаза не видел, и совсем другое – наблюдать, как эти люди другого цвета кожи расхаживают с женщинами, которых ты считаешь исключительно своей принадлежностью, если не собственностью». И далее он вспоминает, что его знакомый был бы категорически против того, чтобы его дочь вышла замуж за негра[1080]1080
  Левицкий Л. Дневник // Знамя. 2001. № 7. С. 126.


[Закрыть]. Вступившие в такой брак подвергались публичному осуждению вплоть до оскорблений, им не хотели сдавать квартиры, не обслуживали в общественных местах, от них нередко отворачивались друзья и родственники. Они постоянно встречались с недоброжелательным отношением в транспорте, в сфере обслуживания и пр.[1081]1081
  Крылова Н. Л. Бытовой расизм в жизни подростка-метиса. С. 69–70, 74–75.


[Закрыть]

Чернокожий корреспондент газеты «Вашингтон пост», работавший в СССР в 1985–1989 гг., с недоумением писал о своем личном опыте встреч с расистским отношением некоторых советских граждан, по большей части чиновников, к людям с черной кожей. Он полагал, что поворотным моментом были кровавые столкновения между местными хулиганами и студентами Университета дружбы народов им. Патриса Лумумбы, произошедшие в конце 1960-х гг.[1082]1082
  Ли Г. Сейчас не 40-е, а Вы не Поль Робсон! Расизм в СССР: взгляд стороннего наблюдателя изнутри // Megapolis-Express. 1991. 6 июня. С. 13.


[Закрыть] Эти впечатления подтверждал академик А. Д. Сахаров, еще в середине 1970-х гг. упоминавший об эксцессах «дикой расовой ненависти» в отношении приезжих из стран «третьего мира». Пять лет спустя он вновь вернулся к этой теме, отметив рост в стране расизма и шовинизма, контрастировавших с официальной идеологией «дружбы народов». Тогда он не без основания опасался перерастания классовой ненависти в расовую[1083]1083
  Сахаров А. Д. Тревоги и надежда. М.: Интер-Версо, 1991. С. 101, 197–198. Любопытно, что аналогичный процесс наблюдался в последние десятилетия и во Франции, где упадок рабочего и крестьянского движения привел к консолидации людей по культурному признаку на основе этничности или религии и опасность расизма возросла. По мнению французского социолога Мишеля Вьевьорки, речь идет о важном сдвиге, охватившем многие страны в связи с кризисом, ознаменовавшим окончание эпохи модерна. См.: Wieviorka M. The arena of racism. London: Sage, 1995. P. 114–116, 121–122.


[Закрыть].

По наблюдениям некоторых американских ученых, хотя откровенная расовая пропаганда в СССР не приветствовалась, расовые представления имплицитно присутствовали в советском дискурсе. Это проявлялось, например, в выражении «белый человек», сигнализировавшем в неявном виде о «расовом превосходстве» и более высоком статусе. В скрытом виде здесь присутствовало покровительственное или даже негативное отношение ко всем другим как к «черным», причем сам термин «черные» начал все чаще звучать со второй половины 1960-х гг. Кроме того, в последние советские десятилетия, помимо ссылок на «кровь», в советской лексике появились термины, апеллирующие к генетике. Наконец, такого рода терминология начиная с 1960-х гг. стала проникать в советский кинематограф. При этом в 1970–1980-х гг. выходцы с Кавказа и из Средней Азии все чаще стали сталкиваться с бытовым расизмом[1084]1084
  Fikes K., Lemon A. African presence in former Soviet spaces. P. 507, 515–516; Sahadeo J. Druzhba Narodov or second-class citizenship? Soviet Asian migrants in a post-colonial world // Central Asian Survey. 2007. Vol. 26. № 4. P. 567–568.


[Закрыть].

Иными словами, если в советской официальной пропаганде господствовали идеологемы «интернационализма» и «дружбы народов», то за этим фасадом нередко скрывались совсем другие взгляды, странным образом сближавшие советских чиновников с представителями преступного мира. Действительно, царившие в этих сообществах настроения были проникнуты подозрительностью, недоброжелательностью и даже ненавистью к «нацменам». В уголовной среде это принимало форму протеста против «инородческой власти», причем если русские преступники во вполне нацистском духе понимали под этим «власть жидов и коммунистов», к которым в отдельных регионах прибавляли «черножопых» и «желтомордых», «мусульман», «косоглазых» или «буддистов», то в национальных республиках речь шла главным образом о русских и евреях. Все это находило отражение в татуировках, игравших роль важной символической системы, нагруженной очень богатым смысловым содержанием, говорящим не только о биографии преступника, но и о его отношении к окружающему миру[1085]1085
  Балдаев Д. С. Татуировки заключенных. СПб.: Лимбус Пресс, 2001. С. 108–124.


[Закрыть]. Аналогичные выводы можно сделать и на основе тюремного жаргона[1086]1086
  Наиболее богатая серия обидных кличек использовалась для евреев. См.: Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. Ч. 1. С. 156. Об этом см. также: Fikes K., Lemon A. African presence in former Soviet spaces. P. 516.


[Закрыть].

В свою очередь, по свидетельству бывшего аппаратного работника М. Восленского, для советских высших чиновников был характерен «номенклатурный великодержавный шовинизм», направленный в первую очередь против евреев. Номенклатурный антисемитизм, выступавший то против «безродного космополитизма», то против «международного сионизма», питался чисто нацистскими представлениями о том, что евреи будто бы разлагали общество. В своей среде советские чиновники любили говорить о том, что в семьях, где завелся хотя бы один еврей, все якобы заражалось «ядом еврейства» и становилось «неполноценным». Поэтому, начиная с периода позднего сталинизма, перед зачислением в номенклатуру претендента тщательно проверяли на отсутствие еврейских корней[1087]1087
  Восленский М. Номенклатура. С. 436–444.


[Закрыть].