Текст книги "«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма"

Глава 5
Ловушки и опасности культуроцентризма

В современной России отмеченные выше настроения эксплицитно или имплицитно присущи цивилизационному подходу, который, с одобрения Министерства образования РФ, уже преподается в общеобразовательной школе и играет большую роль в вузовском образовании[1270]1270
  Шнирельман В. А. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» // Воронков В., Карпенко О., Осипов А. (ред.). Расизм в языке социальных наук. СПб.: Алетейя, 2002; Он же. Интеллектуальные лабиринты. М.: Academia, 2004. С. 324–337; Он же. Российская школа и национальная идея // Неприкосновенный запас. 2006. № 6 (50). С. 232–249; Он же. «Патриотическое воспитание»: этнические конфликты и школьные учебники истории // Воронков В., Карпенко О., Осипов А. (ред.). Расизм в языке образования. СПб.: Алетейя, 2008. С. 88–111. В свое время Франц Фанон винил колониализм за введение такого термина, как «африканская культура», в котором он не без основания усматривал квазирасовый подтекст. Ведь, подобно цивилизационному подходу, тот игнорировал культурное разнообразие внутри черной Африки и искусственно наделял всех ее обитателей некими едиными чертами, якобы связанными с их физическим типом. В итоге даже африканские интеллектуалы научились говорить о некой единой «африканской культуре», забывая о реальных нуждах своих национальных культур. См.: Fanon F. The wretched of the Earth. Harmondsworth: Penguin, 1967. P. 171–172.


[Закрыть]. К началу 1990-х гг. вслед за дискредитацией официального марксизма-ленинизма риторика классовой борьбы исчезла из репертуара чиновников, деятелей образования и многих интеллектуалов, включая писателей и ученых. Вместе с ней упал интерес к социальной структуре и социальной стратификации, и на смену ему пришло жгучее желание искать причину едва ли не всех социальных катаклизмов в действии культурного, или «биосоциального», фактора. Это, в частности, нашло выражение в риторике модного философа-эзотерика А. Дугина, по словам которого «этническая (или расовая) интерпретация событий всегда была одной из самых действенных, самых гипнотических, самых захватывающих»[1271]1271
  Дугин А. Г. Абсолютная Родина. М.: Арктогея-центр, 1999. С. 686. Показательно, насколько эта фраза перекликается со сделанным сто лет назад заявлением известного расиста Х. Чемберлена о том, что «ничто не выглядит столь убедительным, как расовое сознание». Об этом см.: Field G. G. Evangelist of race: the Germanic vision of Houston Stewart Chamberlain. N. Y.: Columbia Univ. Press, 1981. P. 283. Нельзя также не заметить, что Дугин является верным последователем французских Новых правых.


[Закрыть]. Если в 1970–1980-х гг. этническая проблематика была уделом исключительно советских этнографов, развивавших отдельные положения созданной Ю. В. Бромлеем теории этноса, то в новой России наблюдается безудержная экспансия этнической терминологии и риторики, выплеснувшихся далеко за пределы цеховых рамок научного сообщества. В то же время если в постсоветских условиях теория этноса подвергается специалистами существенной ревизии или даже полностью отвергается[1272]1272
  См., напр.: Тишков В. А. Реквием по этносу. М.: Наука, 2003.


[Закрыть], то во вненаучном дискурсе она, напротив, встречает небывалый энтузиазм и с готовностью подхватывается в самых разных кругах от чиновников до представителей творческой интеллигенции и от политиков до обыкновенных граждан[1273]1273
  Любопытно, что в последние десятилетия аналогичный повышенный интерес к вопросам культуры и культурной идентичности в связи с проблемой иммиграции наблюдается и в Европе. См.: Stolcke V. Talking culture. New boundaries, new rhetorics of exclusion in Europe // Current anthropology. 1995. Vol. 36. № 1. P. 2; Цюрхер К. Мультикультурализм и этнополитический порядок в постсоветской России: некоторые методологические замечания // Социологические исследования. 1999. № 6. С. 107.


[Закрыть].

Это происходит потому, что открыто обсуждавшиеся в годы перестройки кровожадные деяния большевиков заставили многих граждан отшатнуться от марксистского подхода, лежавшего в основе советской идеологии, и искать ему замену в столь же всеобъемлющей концепции, способной сохранить целостное представление о происходящих вокруг событиях. Однако никакого иного столь же глубокого подхода ученые подготовить не сумели; зато происходившие вокруг социальные и политические катаклизмы были тесно связаны с этнонациональными движениями. Жившие десятилетиями в условиях жесткого государственного контроля, представлявшего себя «объективной реальностью», люди оказались неготовыми к пониманию социальных процессов, происходивших в обстановке его резкого ослабления. Не обладая глубоким пониманием социальных, экономических и политических процессов, они видели вокруг одни лишь «этнические конфликты», и у них создавалось впечатление того, что именно этнический фактор служит главной движущей силой истории[1274]1274
  О том, как этому способствуют эксперты, см.: Абашин С. Н. Национализмы в Средней Азии: в поисках идентичности. СПб.: Алетейя, 2007. С. 234–261.


[Закрыть]. Такому видению текущих событий способствовали труды Л. Гумилева, которые, получив поддержку видного политического деятеля эпохи перестройки А. Лукьянова, стали печататься невиданными тиражами и популяризировались как журналистами, так и деятелями сферы образования (рис. 18). Между тем сциентистская концепция Гумилева изымала «этнос» из гуманитарной сферы и делала его «органической общностью», награждая ту некими неумолимыми законами исторического развития, которым она якобы должна была беспрекословно следовать. И хотя концепция Гумилева оставалась слабо обоснованной и, по сути, представляла псевдонаучную конструкцию, основанную на подходах, давно отвергнутых современной наукой, она давала общественности искомую простоту «объективной научной истины». Привыкшее мыслить в позитивистских терминах общество находило в ней новую универсальную мировоззренческую отмычку, помогавшую обнаруживать тайные пружины текущих и прошлых событий. Но если прежде такой отмычкой служило учение о классовой борьбе, то теперь оно сменилось учением о борьбе этнической (или расовой). Однако, как не без оснований отмечает российский социолог, «в публичном дискурсе обсуждение каких-либо проблем общества как проблем этнических до сих пор неизбежно влечет за собой расизм»[1275]1275
  Воронков В. Мультикультурализм и деконструкция этнических границ // Малахов В. С., Тишков В. А. (ред.). Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. М.: ИЭА РАН, 2002. С. 46.


[Закрыть].

Одним из выражений этого служит смена фразеологии: там, где раньше авторы учебников описывали конфликт в терминах «сопротивления захватчикам» или «национально-освободительной борьбы», сегодня нередко речь идет об «отстаивании культурной самобытности»[1276]1276
  Шнирельман В. А. «Патриотическое воспитание»: этнические конфликты и школьные учебники // Воронков В., Карпенко О., Осипов А. (ред.). Расизм в языке образования. СПб.: Алетейя, 2008. С. 88–111.


[Закрыть]. Между тем, как представляется, выстраивая непроходимые барьеры между «цивилизациями» с якобы присущими им особыми «ментальностями», этот подход вносит свою лепту в воспитание ксенофобии. Дело в том, что как этническая, так и цивилизационная общность выделяется по культурным параметрам, причем культура в рассматриваемом здесь контексте воспринимается исключительно как закрытая, непроницаемая, самодостаточная, оригинальная, имеющая глубокие корни и четкие границы «самобытная культура». При этом предполагается, что ее носители обладают своим особым «национальным характером», или особой «ментальностью»[1277]1277
  Дубов И. Г. (ред.). Ментальность россиян. М.: Имидж-контакт, 1997. С. 11–14.


[Закрыть]. Работающие в этой парадигме авторы неутомимо ищут некие необычайно устойчивые установки и стереотипы поведения, укорененные в глубинах «подсознательного» или даже в инстинктах, передающиеся из поколения в поколение и якобы неподвластные эпохальным кардинальным переменам[1278]1278
  См., напр.: Мчедлов М. П. Религиоведческие очерки. Религия в духовной и общественно-политической жизни современной России. М.: Научная книга, 2005. С. 305, 308. О том, что такие взгляды представляют собой завуалированную форму расизма, см.: Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: двусмысленные идентичности. М.: Логос-Альтера, 2003. С. 32–33.


[Закрыть]. Мало того, сегодня приверженцы такого представления о ментальности все чаще наделяют последнюю биологической основой, причем это даже встречается в некоторых вузовских учебниках[1279]1279
  Об этом см.: Чернявская Ю. В. Идентичность на фоне мифа // Антропологический форум. 2008. № 8. С. 208.


[Закрыть].

Между тем, во-первых, ни суть этого «подсознательного», ни механизмы его трансмиссии никто до сих пор так и не продемонстрировал, и любителям такого подхода остается сетовать на отсутствие любознательности у своих коллег и полагаться лишь на свою веру в этот феномен. Во-вторых, в работах различных авторов такие якобы базисные ценности и установки описываются весьма по-разному в зависимости от их собственного субъективного подхода. Наконец, в-третьих, уроком может послужить трудоемкое исследование, проведенное специалистами из Российской академии образования, планировавшими изучить «ментальность» россиян, что для них было сродни «национальному характеру». По завершении исследования выяснилось, что социальные группы настолько различались по своим ценностным установкам, интересам и мотивациям, что ни о какой единой «ментальности» не могло быть и речи[1280]1280
  Дубов И. Г. (ред.). Ментальность россиян.


[Закрыть]. Это подтверждается и другими социологическими исследованиями, показавшими, что к началу 2000-х гг. российское общество распалось на две группы, одна из которых ориентировалась на постиндустриальные индивидуалистские ценности (25–30 %), а другая – на традиционные (35–40 %). Соответственно, их жизненные установки и поведенческие нормы существенно различались[1281]1281
  Горшков М. К. Российское общество в условиях трансформации: мифы и реальность, 1992–2002 гг. М.: РОССПЭН, 2003. С. 498; Горшков М. К., Тихонова Н. Е. (ред.). Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М.: Летний сад, 2004. С. 171; Горшков М. К., Тихонова Н. Е. (ред.). Российская идентичность в условиях трансформации: опыт социологического анализа. М.: Наука, 2005. С. 29, 87–89.


[Закрыть].

Наконец, некоторые специалисты по социологии молодежи, представляющие менталитет «культурной универсалией» и даже верящие в его «природные основания», в ходе своих конкретных исследований не обнаруживают у молодежных движений никакого единства, никакого стремления к кооперации, которое бы было обусловлено «менталитетом»[1282]1282
  Чупров В. И., Зубок Ю. А. Молодежный экстремизм: сущность, формы проявления, тенденции. М.: Academia, 2009. С. 119, 125–142.


[Закрыть]. Иными словами, в социологической практике категория «менталитет» не работает. Поэтому энтузиастам изучения ментальности следовало бы учесть мнение более осторожных ученых, предупреждающих против соблазна при нехватке объяснительных моделей прибегать к ссылкам на психиатрию и апеллировать к малоизученной сфере бессознательного[1283]1283
  Вовель М. Ментальность // Афанасьев Ю., Ферро М. (ред.). 50/50. Опыт словаря нового мышления. М.: Прогресс, 1989. С. 458; Фирсов Б. М. Ментальные миры современного российского населения // Горшков М. К., Тихонова Н. Е. (ред.). Российская идентичность в условиях трансформации: опыт социологического анализа. М.: Наука, 2005. С. 374. Следует также учесть, что эти специалисты понимают ментальность как картину мира, унаследованную от предшествующих поколений. Но они говорят также о ее постоянных изменениях и вовсе не настаивают на каких-либо «вечных ценностях». См. также: Гуревич А. Я. Ментальность // Афанасьев Ю., Ферро М. (ред.). 50/50. Опыт словаря нового мышления. М.: Прогресс, 1989. С. 454–456.


[Закрыть].

К сожалению, основываясь на таком шатком фундаменте, сегодня некоторые авторы стремятся объяснять межэтнические конфликты и делают безапелляционные заключения об их тесной связи с «ментальностью», иными словами, с «национальным характером», или «этнической культурой». Например, некоторые в качестве одной из причин конфликтов на Северном Кавказе называют «ментальность горских народов». Они заявляют, что якобы «ориентация на “разрешение” конфликтов с помощью оружия, культ оружия и силы, обусловленные историко-географическими особенностями региона, сформировали у народов Кавказа специфическую культуру конфликта, в которой силовой исход конфликта является приоритетным»[1284]1284
  Авксентьев А. В., Авксентьев В. А. Северный Кавказ в этнической картине мира. Ставрополь: Ставропольский государственный ун-т, 1998. С. 152; Соловьев В. А. Проблемы урегулирования этнотерриториальных конфликтов и ликвидации их последствий // Черноус В. В. (ред.). Ксенофобия на юге России: сепаратизм, конфликты и пути их преодоления. Ростов н/Д: СКНЦ ВШ, 2002. С. 114.


[Закрыть].

Между тем такой подход основывается не столько на глубоких исследованиях, сколько на стереотипном суждении русского населения о культуре и поведении горцев. Во-первых, авторы не объясняют, почему культ силы обусловлен именно «историко-географическими особенностями региона». А как в таком случае быть с «культом силы» у традиционных кочевых обществ, который прекрасно уживался со степными и пустынными пространствами? Не правильнее ли искать ему объяснения в социальной структуре типологически сходных традиционных обществ, как это и делают многие специалисты, занимающиеся «антропологией войны»?[1285]1285
  См., напр.: Першиц А. И., Семенов Ю. И., Шнирельман В. А. Война и мир в ранней истории человечества. Т. 1–2. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1994.


[Закрыть] Во-вторых, рассматриваемый подход не учитывает давних и глубоких традиций посредничества и миротворчества на Северном Кавказе, которые нередко позволяли избегать вооруженных конфликтов[1286]1286
  См., напр.: Гусейнов Г. Маслиат. Махачкала, 1998; Алиев А. К., Юсупова Г. И. Миротворчество и народная дипломатия на Северном Кавказе. Махачкала: ДНЦ РАН, 2002. С. 116–121.


[Закрыть]. Наконец, в-третьих, авторы исходят из якобы необычайной устойчивости традиционных социальных норм и практик, неподвластных воздействию бурных современных процессов. Между тем, если бы они не ограничились Северным Кавказом, а проделали сравнительное исследование, они вряд ли бы высказывали столь однобокое суждение.

Здесь уместно обратиться к моему собственному опыту полевого изучения индейцев тлингитов на юге Аляски в 1991 г. В XIX в. они, подобно другим группам северо-западного побережья Северной Америки, были известны как один из самых воинственных народов континента и переживали период военной демократии. Их традиционной культуре тоже был присущ «культ оружия и силы». Они до сих пор сохранили свою матрилинейную клановую систему, играющую важную роль в их современном развитии, причем у них эта традиция не прерывалась, в отличие от ситуации у горцев Северного Кавказа в советский период. Однако в XX в. они ни разу не поднимали восстаний против американских властей и не занимались никакими набегами. Борьбу за свои гражданские права они вели вполне легальными способами, и показательно, что первые тлингиты, получившие современное образование, были юристами. Поэтому объяснение различий в поведении северокавказских горцев и тлингитов следует искать не в каких-то присущих их культурам архетипах, а в государственной политике и социальном устройстве, с одной стороны, России и СССР, а с другой – США. Поэтому отсылка к «культу силы и оружия» ничего не объясняет и никак не помогает разрешению конфликтов. Мало того, такой подход лишь создает миф о необычайной устойчивости традиционного «менталитета», «этнической картины мира» и т. д. И не случайно сторонники таких взглядов сохраняют верность советской теории этноса с присущим ей примордиализмом.

Между тем современная культурная динамика говорит совсем о другом. Например, местные специалисты убедительно показывают, что в условиях перехода к рыночной экономике и быстрой модернизации культурный процесс развивается прямо противоположно тому, о чем говорят идеологи, призывающие к «возрождению традиционной культуры». На деле традиционная культура быстро разрушается, и былые обычаи, устои, поведенческие нормы и образ жизни становятся историей[1287]1287
  Текуева М. А. Проблемы воспроизводства традиционной культуры в современных условиях (гендерный аспект) // Научная мысль Кавказа. 2000. № 2. С. 57–61; Маремшаова И. И. Парадигмы современной идентичности северокавказской семьи // Черноус В. В. (ред.). Традиционализм и модернизация на Северном Кавказе. Ростов н/Д: СКНЦ ВШ, 2004. С. 112–115.


[Закрыть]. Кроме того, вера в закрытый характер этнической или национальной культуры, в не поддающиеся времени «цивилизационные ценности» полностью исключает осознание реальной культурной гибридности, бикультурализма и аморфности культурных границ, не говоря уже о дискурсивном характере культуры. В свою очередь, такое видение реальности заставляет стремиться к «культурной чистоте» и настаивает на «экологии культуры»[1288]1288
  Термин «экология культуры» был введен акад. Д. С. Лихачевым, но он понимал под этим уважение к культурному наследию и заботу о сохранении исторических архитектурных ансамблей и природных ландшафтов. В то же время он считал культуру открытой системой и вовсе не выступал против взаимодействия и взаимовлияния культур. См.: Лихачев Д. С. Избр. работы: В 3 т. Л.: Худож. лит., 1987. Т. 2. С. 484–492; Он же. Раздумья. М.: Детская лит., 1991. С. 201–203, 209. Но сегодня понятие «культурной экологии» наряду с идеей «жизненного пространства» уже подхвачено расистским дискурсом и является одним из важных компонентов «нового расизма», который иной раз подается в респектабельной форме в виде био– или геополитики. Об этом см.: Gilroy P. Between camps: nations, cultures and the allure of race. London: Routledge, 2004. P. 32, 39.


[Закрыть]. Свое логическое завершение эти рассуждения находят в представлениях о фатальной неустойчивости полиэтничных государств, ибо народам с «несхожими менталитетами» якобы никогда не удастся ужиться вместе. Из этого делается вывод о «химерности» таких государств и их неизбежном распаде. Сегодня такие взгляды кажутся привлекательными некоторым российским ученым[1289]1289
  См., напр.: Житин Д. В. Языковой фактор как индикатор ассимиляционных процессов // Вербицкая Л. А. (ред.). Учение Л. Н. Гумилева и современность. СПб.: НИИ Химии СПбГУ, 2002. С. 196.


[Закрыть], а также широкой общественности[1290]1290
  См., напр.: Евтушенко Н. Куда ты мчишься, Русь? Не дает ответа… // Ставропольские губернские ведомости. 1994. 9 апреля. С. 2; Бовт Г. Платочки белые велено снять // Известия. 2002. 27 августа. С. 4.


[Закрыть].

К ним примыкают и утверждения ряда ученых о том, что будто бы, если доля мигрантов в обществе достигает определенного предела (называют то 10 %, то 15 %), это неминуемо грозит всплеском ксенофобии[1291]1291
  Козлов В. И. Иммигранты и этнорасовые проблемы в Британии. М.: Наука, 1987. С. 163; Чернышов В. Продержаться до конца ночи // Кубанские новости. 1994. 31 марта. С. 1; Перепелкин Л. С. Миграционные процессы и проблема этнокультурной безопасности в Российской Федерации // Витковская Г., Панарин С. (ред.). Миграция и безопасность в России. М.: Интердиалект, 2000. С. 161; Савва М. В., Савва Е. В. Пресса, власть и этнический конфликт (взаимосвязь на примере Краснодарского края). Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2002. С. 52–53; Коц А. В Москве появились исламские кварталы // Комсомольская правда. 2007. 15 ноября. О критике такого «порога конфликтности» см.: Осипов А. Г., Черепова О. И. Нарушение прав вынужденных мигрантов и этническая дискриминация в Краснодарском крае. М.: Правозащитный центр «Мемориал», 1996. С. 77–78; Дзадзиев А. Б. Динамика численности и этнического состава населения «русских» субъектов Северного Кавказа в постсоветский период // Этнопанорама. 2004. № 3/4. С. 49.


[Закрыть]. Например, М. В. Савва ссылается на В. И. Козлова и Л. С. Перепелкина, а последний, в свою очередь, на востоковеда Г. И. Старченкова. Тот действительно пишет о некой «критической отметке, после которой масса иностранных рабочих приобретает новую сущность». Пишет он и о «пороге терпимости» у местного населения[1292]1292
  Старченков Г. И. Трудовые миграции между Востоком и Западом. М.: Институт востоковедения, 1997. С. 109–110, 132–133.


[Закрыть]. Однако никаких цифр он при этом не приводит. Мало того, в своих рассуждениях о положении иммигрантов в Западной Европе Старченков опирается не на какой-либо глубокий научный анализ, а на сообщения СМИ. Дается ссылка, в частности, на журналиста В. Иорданского, который, в свою очередь, заимствовал рассуждения о неспособности крупных иммигрантских общин к ассимиляции из западных СМИ. Однако о «пороге терпимости» он не писал. А в опубликованных в одной подборке с его статьей работах западных журналистов говорилось не об этом, а о расколе в самих западных обществах по вопросу об отношении к иммигрантам. Кроме того, французский журналист ясно объяснял, что дело не в культурных различиях, а в том, что французские чиновники не оказывают иммигрантам необходимой социальной помощи и не заботятся об обеспечении их работой, что ведет к отчуждению иммигрантских общин от французского общества, чреватому взрывами недовольства. Правда, английский журналист опасался столкновения христианского мира с исламским. И именно у него Иорданский почерпнул идею о возможном будущем столкновении двух культур[1293]1293
  Иорданский В. Эпизод с головными платками // За рубежом. 1990. 9–15 февраля. С. 8; Джонсон Р. Очаги вражды и непримиримости // За рубежом. 1990. 9–15 февраля. С. 8–9; Морера П. «Цветные гетто» Франции // За рубежом. 1990. 9–15 февраля. С. 9. В то же время специальные исследования показывают, что дети иммигрантов со временем все лучше интегрируются во французскую среду. См.: Fysh P., Wolfreys J. The politics of racism in France. Basingstoke: Palgrave, 2002. P. 154–155.


[Закрыть].

Что касается Козлова, то он ссылался на работу Ф. Мэйсона, где тот писал о некотором пороге численности «чужаков», превышение которого вело к росту напряженности между ними и местным населением. Но ни о каком строго установленном проценте мигрантов в его работе речи не было[1294]1294
  Mason Ph. Stranger upon Earth // Parekh B. (ed.). Colour, culture, and consciousness: immigrant intellectuals in Britain. London: George Allen and Unwin, 1974. P. 169. То же самое писал американский психолог о росте напряженности в школах при увеличении в классах доли афроамериканских подростков. Но и он не давал никаких цифр. См.: Humphreys L. G. Limited vision in the social sciences // American Journal of Psychology. 1991. Vol. 104. № 3. P. 346.


[Закрыть]. В свою очередь, на Западе, где противники иммиграции также обращаются к идее «порога терпимости»[1295]1295
  MacMaster N. The ‘seuil de tolérance’: the uses of a ‘scientific’ racist concept // Silverman M. (ed.). Race, discourse and power in France. Aldershot: Avebury, 1991. P. 14–28; Idem. Racism in Europe, 1870–2000. Basingstoke, Hampshire: Palgrave, 2001. P. 186–187.


[Закрыть], они нередко опираются на работы этологов, изучающих фактор территориальности в животном мире. В таких работах говорится, что если доля пришельцев из чужого стада достигает 12–25 %, то их изгоняют силой, чтобы избежать неизбежного роста напряженности[1296]1296
  Stolcke V. Talking culture. P. 3.


[Закрыть]. Однако все это не имеет отношения к человеческому обществу, которое развивается по своим законам.

Зато рассматриваемая здесь аргументация получила популярность в Великобритании еще в 1960-х гг. Вот что говорилось в «Белой книге», опубликованной британскими властями еще в 1965 г. и посвященной иммиграции из стран бывшей империи: «Присутствие… почти миллиона иммигрантов из стран Содружества с различными социально-культурными традициями влечет за собой целый ряд проблем и создает разного рода социальное напряжение в местах их компактного проживания». Звучал там и уже знакомый нам мотив «критического порога», который не следовало превышать[1297]1297
  Майлз Р., Браун М. Расизм. М.: РОССПЭН, 2004. С. 140.


[Закрыть]. Специалисты по расизму однозначно трактуют такие рассуждения как расистский дискурс, ведущийся в нерасовых кодовых терминах[1298]1298
  Там же. С. 141.


[Закрыть].

Рассуждения о «пороге терпимости» можно слышать и из уст ведущих политиков Франции. Например, к ним прибегали Франсуа Миттеран и Жак Ширак[1299]1299
  Королева А. П. Массовая миграция и расизм в Западной Европе // Расы и народы. 1993. Вып. 23. С. 144.


[Закрыть]. Иными словами, это псевдонаучное понятие сегодня широко используется политиками и чиновниками как инструмент ужесточения иммиграционной политики.

К такого рода источникам и восходят знания Козлова. Вместе с тем, как показывают исследования западных специалистов, агрессивная ксенофобия и расизм наблюдаются иной раз именно в тех странах, где число иностранцев сравнительно невелико. Поэтому о какой-либо прямой связи расизма с количественными показателями иммиграции говорить не приходится[1300]1300
  Leiprecht R., Inowlocki L., Marvakism A., Novak J. Racism in the new Germany: examining the causes, looking for answers // Hazekamp J. L., Popple K. (eds.). Racism in Europe: a challenge for youth policy and youth work. London: UCL Press, 1997. P. 96.


[Закрыть].

Например, судя по данным европейских социологов, не отмечается прямой зависимости между долей иммигрантов и расистскими настроениями. В первой половине 1990-х гг. уровень ксенофобии в ряде стран, где иммигрантов было мало (Ирландия), был выше, чем в некоторых других, где тех было много больше (Дания)[1301]1301
  Hargreaves A. G., Leaman J. Racism in contemporary Western Europe: an overview // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 12.


[Закрыть]. Мало того, по переписи 1991 г., этнорасовые меньшинства составляли в Лондоне 20 % населения, причем их доля в центральной части британской столицы была еще выше – 25 %. При этом иммигранты селились компактно, и в некоторых районах города они составляли более 20 % жителей. Однако ни к какой вспышке насилия это не приводило[1302]1302
  Cross M. ‘Race’, class formation and political interests: a comparison of Amsterdam and London // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 51–52.


[Закрыть]. Высокая доля иммигрантов характерна и для крупных городов Германии: 27,8 % во Франкфурте-на-Майне, 23,8 % в Штутгарте, 22 % в Мюнхене. Там также встречались крупные скопления иммигрантов в некоторых особых городских районах. Однако если в 1990-х гг. доля иммигрантов была выше на западе Германии (10 %), чем на востоке (2 %), то уровень ксенофобии и число расистских нападений показывали обратное соотношение[1303]1303
  Watts M. W. Xenophobia in united Germany: generations, modernization, and ideology. New York: St. Martin’s Press, 1997; Takle M. German policy on immigration – from ethnos to demos? Frankfurt am Main: Peter Lang, 2007. P. 231.


[Закрыть].

Показательные в этом отношении данные приводит швейцарский исследователь. Если максимальный наплыв гастарбайтеров в Швейцарию в первой половине XX в. наблюдался в 1914 г., то к началу Второй мировой войны он сократился втрое. Тем не менее тема чрезмерного присутствия иностранцев не сходила со страниц швейцарских газет вплоть до середины 1930-х гг. Не менее показательной была ситуация на индустриальном севере США на рубеже XIX–XX вв. В тот период конфликты местных обитателей с «чернокожими» выходцами с Юга возникали почти вдвое чаще, чем с иммигрантами из Европы, хотя по своей численности иммиграция из Европы в пять раз превышала прилив «чернокожего» населения с Юга и основную конкуренцию создавали именно европейские иммигранты. Иными словами, делает вывод швейцарский ученый, речь должна идти не о реальной конкуренции, а о коллективных представлениях о должном порядке вещей[1304]1304
  Wimmer A. Explaining xenophobia and racism: a critical review of current research approaches // Ethnic and Racial Studies. 1997. Vol. 20. № 1. P. 20–21.


[Закрыть].

Еще показательнее результаты исследований во Франции, касающихся причин популярности Национального фронта Ле Пэна. На первый взгляд казалось, что это движение имело наибольшую популярность именно там, где концентрировались иммигранты и где людям приходилось чаще с ними общаться. Однако при более детальном изучении выяснилось, что дело заключается отнюдь не в численных показателях. Во-первых, наивысший уровень ксенофобии отмечался в крупных городах со свойственной им социальной напряженностью, вовсе не зависящей напрямую от численности мигрантов. А во-вторых, наивысшую поддержку правые радикалы имели не в районах концентрации иммигрантов, а на их окраинах, где люди не столько активно общались с ними, сколько питались слухами, страхами и фантазиями.

Муниципальные выборы, проведенные в 1984 и 1986 гг. в Париже с его высочайшей концентрацией иммигрантов во Франции, показали парадоксальную картину. Во-первых, Национальный фронт вовсе не пользовался там той популярностью, которой можно было бы ожидать, исходя из одних лишь демографических показателей. А во-вторых, если в 1984 г. он получил высокую поддержку в районах, где жило много выходцев из Испании и Португалии, то в районах обитания выходцев из Северной Африки его успехи были много скромнее. А выборы 1986 г. дали прямо противоположный результат. Специалисты считают, что эти колебания связаны отнюдь не с фактором миграции, а с политическими предпочтениями, которые тогда разделяли сторонников консерваторов и социалистов. Кроме того, НФ пользовался особой поддержкой там, где остро стояла жилищная проблема и где была высока доля рабочего класса. Иными словами, главную роль играли политические и социально-экономические факторы, не связанные напрямую с проблемой иммигрантов. Наконец, исторические данные говорят о том, что антииммигрантские настроения возникли задолго до начала массовой иммиграции и с какими-либо численными показателями связаны не были[1305]1305
  Fysh P., Wolfreys J. The politics of racism in France. Basingstoke: Palgrave, 2002. P. 75–77.


[Закрыть]. Исследователи также отмечают у сторонников Ле Пэна повышенную склонность к фантазированию и паранойе, что порождает у них страх в отношении чужаков и пессимизм[1306]1306
  Mayer N. Ethnocentrism and the Front National vote in the 1988 French presidential election // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 102–104.


[Закрыть].

В свою очередь, изучение ксенофобии в Канаде показало следующую картину. В 1970–1990-х гг. доля небелых иммигрантов среди канадского населения увеличилась вдвое (с 5 % в 1971 г. до 10 % в 1991 г.), причем к середине 1990-х гг. доля иммигрантов из Европы упала с 36,2 % в 1970-х гг. до 18,6 %, а доля иммигрантов из стран Азии выросла с 30,1 до 52,1 %. За тот же период уровень ксенофобии существенно снизился, а толерантность возросла. В ряде случаев рост интенсивности контактов, т. е. более близкое знакомство с иммигрантами, положительно влиял на отношение к ним местного населения, хотя по ряду дополнительных причин так происходило не всегда. При этом к устойчивым ксенофобам относились от 5 до 20 % канадцев[1307]1307
  Driedger L., Reid A. Public opinion on visible minorities // Driedger L., Halli Sh. S. (eds.). Race and racism: Canada’s challenge. Montreal: McGill-Queen’s Univ. Press, 2000. P. 152–171; Berry J. W., Kalin R. Racism: evidence from national surveys // Driedger L., Halli Sh. S. (eds.). Race and racism: Canada’s challenge. Montreal: McGill-Queen’s Univ. Press, 2000. P. 172–185.


[Закрыть].

Ни один из названных выше российских авторов не объясняет, каким образом исчисляется «критическая масса» иммигрантов и как получены цифры «порога терпимости». Лишь в 2002 г. В. А. Моденов и А. Г. Носов попытались путем математических исчислений получить цифру критического порога (40 %), превышение которого якобы грозило обществу глубоким кризисом и дезинтеграцией[1308]1308
  Моденов В. А., Носов А. Г. Россия и миграция: история, реальность, перспективы. М.: Прометей, 2002. С. 305.


[Закрыть]. Однако их расчеты страдали высокой абстрактностью и никак не учитывали самых разнообразных факторов, определявших большую вариативность взаимоотношений местного населения с мигрантами.

Зато еще сто лет назад к тому же аргументу прибегал далекий от науки расист М. О. Меньшиков, утверждавший, что Россия «внедрила в себя инородческие элементы в гораздо большем количестве, чем дозволяет структура государства»[1309]1309
  Меньшиков М. О. Письма к ближним. СПб.: Изд-во А. С. Суворина, 1907. С. 379. В антииммигрантской риторике даже звучит термин «паразитарные», которым так любил пользоваться Меньшиков. См., напр.: Савва М. В., Савва Е. В. Пресса, власть и этнический конфликт (взаимосвязь на примере Краснодарского края). Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2002. С. 49.


[Закрыть]. Сегодня похожие взгляды разделяют склонные к расизму европейские Новые правые[1310]1310
  Тиммерманн Х. Правый радикализм в Германии: идеи и политические концепции // Свободная мысль. 1993. № 14. С. 57.


[Закрыть]. По свидетельству писателя Д. Нестерова, такие представления господствуют и у российских скинхедов[1311]1311
  Нестеров Д. Скины. Русь пробуждается. М.: Ультра-культура, 2003. С. 209.


[Закрыть]. Такие параллели не случайны, ибо социологи, ссылающиеся на пресловутый «порог терпимости», как правило, с опаской и недоверием относятся к иммигрантам. Кроме того, в их представлении культура отличается системностью, необычайной устойчивостью и четкими труднопреодолимыми границами. Отсюда и проистекают идея непременного «столкновения культур» и вера в неизбежность ксенофобии и этноцентризма. Между тем сегодня специалисты полагают, что культура имеет открытый дискурсивный характер и отличается гибридностью, а ксенофобия вовсе не является ее непременным атрибутом. А в основе конфликтов лежит вовсе не «социокультурная дистанция»[1312]1312
  Стоит напомнить, что само понятие «культурная дистанция» было введено и использовалось в конце 1920-х гг. для селекции иммигрантов, за которой стояла расовая политика. См.: House J. Contexts for ‘integration’ and exclusion in modern and contemporary France // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 84.


[Закрыть], а политические, социальные, экономические и иные интересы. Иными словами, рассуждения о «пороге толерантности» являются лишь завуалированной формой расизма[1313]1313
  Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: двусмысленные идентичности. М.: Логос-Альтера, 2003. С. 33.


[Закрыть].

Тем временем такие рассуждения, похоже, поразили воображение некоторых журналистов. Так, московский журналист на этот раз со ссылкой на «данные ООН» пугал читателей порогом в 10 % «чужаков», достижение которого якобы грозило катастрофой[1314]1314
  Бабченко А. Нелегальная Россия // Московский комсомолец. 2001. 27 июня. С. 2.


[Закрыть]. Затем эту же информацию воспроизвел его коллега, обеспокоенный ростом числа мигрантов, что для него однозначно означало рост криминалитета[1315]1315
  Федоров Л. Россия косоглазая, желтолицая, черноволосая… // Московская правда. 2002. 19 сентября. С. 10.


[Закрыть]. Спустя еще некоторое время «порог конфликтности» снова появился в газете, но на этот раз он был оценен уже в 5 %[1316]1316
  Завадская С. Роберт Кочарян изучит на Кубани проблемы армян // Известия. 2003. 18 января. С. 2.


[Закрыть].

Этот беглый обзор, во-первых, показывает большой разброс численных показателей «порога конфликтности/толерантности», приводимых разными авторами, а во-вторых, тем самым свидетельствует об их необоснованности. Их скорее следует трактовать как относящиеся к сфере идеологии, чем к науке. Они играют инструментальную роль и призваны придать «научное» обрамление антииммигрантской политике.

Действительно, такие цифры полюбились чиновникам, занимающимся миграционной политикой. Так, ответственный работник Управления Федеральной службы контрразведки по Краснодарскому краю, узнавший о «пороге терпимости» от местного эксперта, был убежден, что «в мировой практике прыжок за 15 процентов беженцев и вынужденных переселенцев означает наступление серьезных негативных социально-политических последствий». В его устах это звучало призывом к ужесточению миграционного контроля, ибо, как он утверждал, на Кубани число таких мигрантов уже достигло 13 %[1317]1317
  Вадимов В. Граница и суверенитет // Кубанские новости. 1994. 22 марта. С. 2.


[Закрыть]. М. В. Савва, занимавший в первой половине 1990-х гг. должность начальника Управления по делам национальностей и вопросам миграции администрации Краснодарского края, упоминал о том же «пороге», опасаясь, что из-за высоких темпов миграции в крае через десять лет каждый пятый будет мигрантом, и призывал «защитить край от избыточных мигрантов»[1318]1318
  Чернышов В. Продержаться до конца ночи // Кубанские новости. 1994. 31 марта. С. 1. Правда, десять лет спустя Савва отказался от этих взглядов и даже упрекнул их в мифологичности.


[Закрыть]. В декабре 2004 г. из-под пера краснодарских законодателей вышел документ, где угрозой местной безопасности назывались компактно проживающие этнические общины, по своей численности «превышающие пятнадцатипроцентный предел конфликтности»[1319]1319
  Савва М. В. Краснодарский край // Тишков В. А., Филиппова Е. И. (ред.). Этническая ситуация и конфликты в странах СНГ и Балтии. Ежегодный доклад, 2004. М.: ИЭА РАН, 2005. С. 328.


[Закрыть]. Поэтому неудивительно, что в ходе опроса экспертов, проводившегося в 2004 г. в Южном федеральном округе, некоторые из них также апеллировали к «критической массе» мигрантов, определяя ее в 10–15 % и называя опасной[1320]1320
  Савва М. В. Миграция в Южном федеральном округе // Тишков В. А., Филиппова Е. И. (ред.). Этническая ситуация и конфликты в странах СНГ и Балтии. Ежегодный доклад, 2004. М.: ИЭА РАН, 2005. С. 64, 66.


[Закрыть]. Ссылки на значительно завышенные и неправдоподобные показатели миграции порождали у населения тревогу за будущее края и помогали местным чиновникам и законодателям принимать более жесткие миграционные правила[1321]1321
  Оберемко О. А., Кириченко М. М. Вынужденные переселенцы на Кубани: институциональная перспектива управления. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2001. С. 18–30.


[Закрыть]. Сегодня к упомянутому проценту с той же целью обращаются чиновники и в других регионах России, например в Волгоградской области[1322]1322
  Голунов С. В., Смирнова В. А. Проблемы диалога между властными структурами и этнокультурными организациями // Степанов В. В., Тишков В. А. (ред.). Новые этнические группы в России. М.: ИЭА РАН, 2008. С. 330.


[Закрыть].

Наконец, осенью 2006 г. новый замдиректора Федеральной миграционной службы, генерал В. Поставнин, ссылаясь на мнение неких «специалистов-этнографов», предупреждал об угрозе возникновения компактных поселений приезжих «чужеродцев» и доказывал, что особенно опасная ситуация складывается, если их число начинает превышать 17–20 % населения, ибо это «создает дискомфорт у коренного населения». Это была не оговорка, ибо в другом интервью он снова говорил о «психологической планке в 20 процентов» и утверждал, что, «когда количество приезжих в тот или иной район превышает эту планку, у коренного населения возникает вполне объяснимый дискомфорт». Он убеждал, что в таком случае «приезжие» не ассимилируются, а создают свою инфраструктуру и начинают жить по собственным законам[1323]1323
  Хомченко Ю. «Превышение 20-процентной нормы приезжих вызывает дискомфорт у коренного населения» // Время новостей. 2006. 16 ноября. С. 1–2; Замятина Т. Нет никакой 20-процентной квоты для приезжих // Московские новости. 2006. 17–23 ноября. С. 2. По сути, такая позиция перекликается с той, которую около ста лет назад отстаивал расист М. О. Меньшиков. Он писал: «Мы не восстаем против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента иноплеменников, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Мы восстаем лишь против массового их нашествия, против заполнения ими важнейших наших государственных и культурных позиций… массовое проникновение их к нам становится гибельным. Гибельным не для нас только, а и для них самих». См.: Меньшиков М. О. Письма к ближним. СПб.: Изд-во А. С. Суворина, 1912. С. 123.


[Закрыть]. Поставнин был неоригинален. Фактически он повторял то, что содержалось в документах Московской мэрии, где говорилось о быстрых изменениях этнической структуры населения Москвы, что якобы вскоре должно привести к «нарушению сложившегося этнического равновесия», за чем последует «снижение терпимости» местных жителей[1324]1324
  Олифирова С., Полухин Д. Москва готовится к погромам // Комсомольская правда. 2005. 29 августа – 4 сентября. С. 8–9.


[Закрыть].

Следует отметить, что такие аргументы приводятся исключительно в отношении нерусских мигрантов. Но ни один из сторонников этих взглядов даже не пытался применить их к ситуациям широкого расселения русских по национальным окраинам как в царское время, так и, особенно, в советский период. Никого из них не тревожило, например, преобладание русского населения в ряде национальных республик Российской Федерации. И тем более никто из них не решался ссылаться на такую «процентную норму» для объяснения, скажем, ситуации с русскими в Латвии или Эстонии. Отъезд массы евреев и немцев из страны тоже не порождает у них опасений за «традиционный этнодемографический портрет». Иными словами, в этом дискурсе «традиционный этнодемографический портрет» понимается как безусловное преобладание русского населения независимо от того, когда такая ситуация сложилась и насколько она является действительно традиционной[1325]1325
  О сходных аргументах применительно к британскому контексту см.: Plamenatz J. On preserving the British way of life // B. Parekh (ed.). Colour, culture and intellectuals in Britain. London: George Allen and Unwin, 1974. P. 195–201.


[Закрыть]. Недавно член Комитета Госдумы по делам СНГ, сенатор В. Алкснис заявил следующее: «В РФ 80 % населения – русские, а в соответствии с международными нормами если две трети населения страны составляют ее коренные жители, то страна признается мононациональной»[1326]1326
  Государству пора заняться национальной политикой // Новости Федерации. 2007. 6 июня (http://www.regions.ru/news/2079942/).


[Закрыть]. Тем самым нация была представлена этническим образованием, единственной «коренной нацией» в России были объявлены русские, а всем нерусским народам России было фактически отказано в статусе «коренных жителей». Сегодня именно такой подход все больше окрашивает дискурс, оперирующий понятием «коренного населения».

Все это говорит о присущем рассматриваемому подходу этноцентризме, несовместимом с подлинным научным анализом. Вот почему к использованию таких подсчетов следует относиться с большой осторожностью. Зато проведенные недавно в европейских странах социологические исследования показали, что рост доли иммигрантов вызывает весьма противоречивые следствия. С одной стороны, в ряде случаев он действительно ведет к усилению антииммигрантских настроений в обществе, но, с другой, растет интенсивность контактов между приезжими и местным населением, в результате чего люди лучше узнают друг друга и взаимоотношения между ними улучшаются. Мало того, ученые показали, что всплеск ксенофобии происходит не сам по себе, а вызывается целенаправленной пропагандой, представляющей мигрантов в негативном свете. В итоге авторы этого исследования предупреждают против механического подхода к численным показателям и их однозначной трактовки как надежных индикаторов общественных настроений[1327]1327
  Schlueter, Elmar and Ulrich Wagner. Regional difference matter: examining the dual influence of the regional size of the immigrant population on derogation of immigrants in Europe // International journal of comparative sociology. 2008. Vol. 49. № 2–3. P. 153–173.


[Закрыть]. С этим согласуются и выводы некоторых российских социологов. В частности, на российских материалах было показано, что «в полиэтничных республиках, уже длительное время характеризующихся большим сходством социальных позиций контактирующих этносов, меньшей межэтнической трудовой конкуренцией, позитивные оценки межнациональных отношений носят более массовый характер»[1328]1328
  Остапенко Л. В. Социальная мобильность в этнических группах: шансы на равенство // Социальное неравенство этнических групп: представления и реальность / Отв. ред. Л. М. Дробижева. М.: Academia, 2002. С. 103.


[Закрыть].

Похоже, никакой жесткий «порог терпимости» или «конфликтности» просто невозможно установить, ибо взаимоотношения между местным и пришлым населением складываются в зависимости от множества самых разных факторов. Среди таковых следует выделять культурные и языковые взаимосвязи обеих групп, благополучное или кризисное состояние страны приема мигрантов, особенности расселения мигрантов – в консервативной сельской среде или в склонном к космополитизму мегаполисе, хозяйственная деятельность мигрантов и ее соотношение с местной экономикой, наличие или отсутствие дискриминации мигрантов, традиции толерантности или ксенофобии у местного населения, характер политического режима – демократический или авторитарный и пр.[1329]1329
  О факторах интеграции см. также: Рязанцев С. В. Трудовая миграция в странах СНГ и Балтии: тенденции, последствия, регулирование. М.: Формула права, 2007. С. 306–308.


[Закрыть] Кроме того, сами мигранты вовсе не представляют какой-то сплошной гомогенной массы, и уже по одной этой причине придавать какую-либо особую важность их доле в населении некорректно. Следует также учитывать и постоянно идущий процесс их интеграции в местное общество. В особенности это относится ко второму поколению, которое вопреки бытовым представлениям нельзя причислять к иммигрантам.

Уместно также напомнить о том, что в Афинской декларации 1981 г., направленной против расизма, говорилось: «Применение квот, установление порога терпимости и цифровых норм в области образования, основанных на этнических или расовых критериях, должно быть отвергнуто, когда это нарушает права человека»[1330]1330
  Афинская декларация: Ученые против расизма // Курьер ЮНЕСКО. 1981. Июнь. С. 28.


[Закрыть]. Ясно, что упоминаемое требование относится не только к сфере образования, но и к той области, о которой здесь идет речь.