Текст книги "«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма"

К тому времени в Италии уже появились несколько расовых теоретиков, и отдельные положения расовой доктрины начали включаться в школьную программу. Идеи Манифеста были тут же подхвачены и начали развиваться итальянскими учеными, прежде всего биологами; научный дискурс быстро обогатился такими терминами, как «расизм», «организм», «чистая раса», «гибрид», «дегенерат». Существенно, что Манифест следовал германской расовой теории и отдавал приоритет биологическому над духовным. Кроме того, в Манифесте подчеркивалась «арийская природа» итальянцев, и они объявлялись «самой чистой расой» в Европе, хотя, судя по документам, сам Муссолини не придерживался идеи «чистоты крови». Однако, выступая на заседании Национального совета фашистской партии в октябре 1938 г., дуче объявил итальянцев «чистыми арийцами средиземноморского типа»[495]495
  Gillette A. Racial theories in Fascist Italy. London: Routledge, 2002. P. 38–99. Любопытно, что тогда германский этнолог Вильгельм Мюльман не видел существенных различий между средиземноморцами и чернокожими и настаивал на отсутствии у них творческих способностей. В Италии это вызывало возмущение, и в апреле 1942 г. была предпринята попытка решительной ревизии Манифеста с позиций «средиземноморской теории», отделявшей итальянцев от «нордических арийцев». См.: Ibid. P. 147–149.


[Закрыть]. По мнению Арона Джилета, тот пытался использовать идею расы для укрепления национального единства, причем стержнем такого единства должны были стать фашистские ценности. Именно этому и служило понятие «расовой души»[496]496
  Ibid. P. 74.


[Закрыть].

Грандиозные изменения в положении афроамериканцев в США происходили в 1960–1970-х гг., когда они добились принятия антидискриминационного законодательства. В этих условиях «черная идентичность» была переосмыслена. Если раньше она лишала чернокожих самоуважения и закрепляла их приниженное положение, то в конце 1960-х гг. лидеры черного движения сумели наполнить ее позитивным содержанием.

Сегодня «черная идентичность» в США снова испытывает интересные превращения; она уже не столь гомогенна и однозначна, как несколько десятилетий назад. Принадлежащее к среднему классу чернокожее население никак не вписывается в привычный образ «черного», связанный, с одной стороны, с духовностью, чувственностью и артистичностью, а с другой – с бедностью, криминалом и асоциальным поведением. Средний класс имеет свою культуру и свои ценности, разделяемые всеми его представителями независимо от расовой принадлежности и резко отличающиеся от типичных для городской бедноты. В то же время материальное благополучие не избавляет черный средний класс от эксцессов расизма и дискриминации. Поэтому его положение отличается определенной амбивалентностью[497]497
  Winant H. Racial formation and hegemony: global and local developments // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 282–283.


[Закрыть]. Кроме того, чернокожим из средних слоев доводится слышать обвинения в том, что они «предали» свою расу, утратили «черную аутентичность» и уже не являются «истинными черными»[498]498
  Marable M. Bush’s Blacks: race traitors? (September 2002) (http://manningmarable.net); Mahon M. Black like this: race, generation, and rock in the post-Civil rights era // Baker L. D. (ed.). Life in America. Identity and everyday experience. Malden, MA: Blackwell, 2004. P. 305.


[Закрыть].

В то же время некоторые черные интеллектуалы наполняют свою афроамериканскую идентичность этнокультурным или даже биологическим содержанием и считают расу более инклюзивной категорией, в известной мере связанной с панафриканской идеей. Они убеждены в том, что все культуры, имеющие истоки в черной Африке, испытывают взаимное тяготение, основанное на расовом чувстве и на общей истории сложных взаимоотношений с белым расизмом. Иногда они берут на вооружение биополитические теории, наполняют черную телесность оккультными смыслами и тем самым пытаются преодолеть социальные барьеры, отделяющие их от черных низов[499]499
  Taylor P. C. Race. P. 113; Gilroy P. Between camps: nations, cultures and the allure of race. London: Routledge, 2004. P. 256–271.


[Закрыть]. Вместе с тем сегодня немало чернокожих интеллектуалов понимают свою тесную связь с американской культурой и подчеркивают вклад в нее своих предков. Гибридность американской культуры является общеизвестным фактом. Например, даже в условиях сегрегации белые и черные музыканты совместными усилиями развивали новые направления в американской музыке[500]500
  Ware V., Back L. Out of Whiteness: color, politics and culture. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 2002. P. 227–270.


[Закрыть].

Привычная американцам черно-белая дихотомия подверглась испытанию во второй половине XIX в. с прибытием в страну китайцев. Чтобы не допустить их к золотым приискам, в Калифорнии их зачислили в категорию «черных» со всеми вытекающими из этого последствиями. Мало того, по федеральному закону 1870 г. они, в отличие от черных, получили статус «чужаков, не имевших права на гражданство». Подтвержденный рядом последующих законов, этот статус надолго стал основанием для дискриминации азиатов. В частности, он открыл дорогу китайским погромам в Калифорнии в 1880-х гг. и окончательному изгнанию китайцев из этого штата по закону 1882 г.[501]501
  Wing B. Crossing race and nationality… P. 6–9.


[Закрыть] Исключенные из многих сфер американской экономики и не допущенные к интеграции в американское общество, китайцы вынуждены были жить изолированно в своеобразных гетто (чайна-таунах) (рис. 5). Мало того, американские власти сознательно предоставили Гоминьдану право экстерриториальности, давшее ему возможность поставить под свой контроль обитавших в США китайцев[502]502
  Ibid. P. 11–12.


[Закрыть].

В то же время судьба китайских иммигрантов в разных регионах США складывалась по-разному, что в определенной мере зависело от них самих. Например, в штате Миссисипи китайцы сперва занялись мелкой торговлей и обслуживали потребности черного населения. Они установили дружеские контакты с местными чернокожими, и некоторые из них даже вступили в брак с черными женщинами. Однако, осознав, что это придает им в глазах белых низкий статус и препятствует интеграции в белое общество, руководители китайской общины сделали все, чтобы это изменить. Они запретили местным китайцам общаться, и тем более вступать в брак с чернокожими, и создали институты (школы, кредитные общества, церкви), принятые в обществе белых. Мало того, они стали заниматься благотворительностью, давая деньги на нужды белых церквей. Все это привело к тому, что в конечном итоге белые приняли их в свое общество и стали считать их «белыми»[503]503
  Cornell S., Hartmann D. Ethnicity and race.


[Закрыть].

Но в целом положение азиатских иммигрантов изменилось к лучшему лишь после закона 1965 г., отменившего прежние запреты на иммиграцию. К этому времени в США выросло целое поколение «азиатов», воспитанных в традициях английского языка и американской культуры. Их прежние национальные идентичности потеряли для них былое значение, и они начали охотно становиться «азиато-американцами». Правда, появление новых волн иммигрантов из Азии значительно усложнило этот процесс[504]504
  Wing B. Crossing race and nationality… P. 14–15.


[Закрыть].

В Великобритании и Нидерландах в категорию «черных» обычно зачисляют всех тех, кто не относится к местному «белому» населению. Сюда по определению попадают все иммигранты, переселившиеся в страну за последние десятилетия и не соответствующие представлениям о «высшей чистой расе». До начала 1980-х гг. иммигрантов в Великобритании называли презрительным словом «негры», но затем в употребление стали входить более нейтральные термины: «черные», «коричневые», «цветные», «этнические меньшинства», «иностранцы», «мигранты». Это было напрямую связано с борьбой недавних иммигрантов за свои гражданские права. В итоге термин «черные» утратил четкую связь с цветовой гаммой. Он превратился в метафору, обозначающую тех, кто подвергался той или иной дискриминации и не воспринимался обществом на равных. Между тем, с одной стороны, заметные различия в экономических успехах между выходцами из Карибского бассейна и из Южной Азии, а с другой – политика мультикультурализма, усиленно внедрявшаяся властями в 1980-х гг., привели к расслоению единой прежде «черной идентичности» иммигрантов. На первый план вышли культура и этничность, потеснившие «расу», и выходцы из Азии, пытавшиеся дистанцироваться от получившей негативную нагрузку «черной идентичности», начали звать себя вначале «коричневыми», а затем – «азиатами»[505]505
  Miles R. Explaining racism in contemporary Europe // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 195; Alexander C. Beyond black: re-thinking the colour/culture divide // Ethnic and racial studies. 2002. Vol. 25. № 4. P. 554–556. О Нидерландах см.: Essed Ph. Everyday racism. P. 29.


[Закрыть]. В то же время одним из главных факторов, создававших обобщенные «черную» и «азиатскую» идентичности, был, безусловно, расизм[506]506
  Rattansi A. On being and not being Brown/Black-British: racism, class, sexuality and ethnicity in post-imperial Britain // Intervention. International journal of postcolonial studies. 2000. Vol. 2. № 1. P. 118–134.


[Закрыть].

Не менее разительные сдвиги в идентичности произошли после 11 сентября 2001 г., когда выходцы из Южной Азии стали подчеркивать свою особую религиозную идентичность (сикхи, индусы), чтобы дистанцироваться от мусульман, к которым западное общество начало относиться с все большим подозрением и недоброжелательностью. Культивация такой обособленной идентичности вызвала неодобрительную реакцию левых, справедливо усмотревших в этом подрыв идейных основ солидарности выходцев из бывших британских колоний, чему и служила ранее расовая идентичность[507]507
  Darcus Howe calls an Asian an Asian // New Statesman. 2005. 17 January (http://www.newstatesman.com/200501170009). Впрочем, враждебность европейцев и, в частности, британского общества к мусульманам возникла задолго до событий 11 сентября, и именно она влияла на сложение там мусульманской идентичности. См.: Bonnett A. Radicalism, anti-racism and representation. London: Routledge, 1993. P. 26; Rattansi A. On being and not being Brown/Black-British… P. 130; Hargreaves A. G., Leaman J. Racism in contemporary Western Europe: an overview // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 15; Husbands Ch. T. ‘They must obey our laws and customs!’: political debate about Muslim assimilability in Great Britain, France and the Netherlands // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 115–130; Alexander C. Beyond black… P. 564. Определенную роль в демонизации ислама и мусульманского мира сыграла Война в Заливе 1991 г., которую иногда называют «первой войной эпохи постмодерна». См.: Stafford W. W. If we live in a «Post» Era, is there a post-racism? // Bowser B. P., Hunt R. G. (eds.). Impacts of racism on White Americans. Thousand Oaks: SAGE Publications, 1996. P. 118–119.


[Закрыть].

Сходная ситуация наблюдается в современной Франции, где расиализации подвергаются выходцы из Северной Африки, которых общественное мнение не желает признавать «французами», даже если они живут там не в первом поколении. При этом такие расиализованные группы получают название «иммигрантов» или «иноземцев». В общественном дискурсе это безошибочно обнаруживает «магрибинцев», ибо к иммигрантам из европейского региона (итальянцам, полякам, евреям) такие термины никогда не применяются[508]508
  Lentin A. Racism and anti-racism in Europe. London: Pluto Press, 2004. P. 118. Правда, французские антирасисты иной раз применяют термин «иностранцы» для выходцев из европейских стран, тем самым отличая их от африканских «иммигрантов». Во Франции корни враждебности к выходцам из Северной Африки уходят в довоенный период. См.: House J. Contexts for ‘integration’ and exclusion in modern and contemporary France // Hargreaves A. G., Leaman J. (eds.). Racism, ethnicity and politics in contemporary Europe. Aldershot: Edward Elgar, 1995. P. 87.


[Закрыть].

В канадском праве большое значение издавна придавалось происхождению людей и их религиозной принадлежности. К началу XX в. там преобладало понятие «расового происхождения», а после Второй мировой войны была сделана попытка отказаться от понятия «расы» в пользу «культуры». С 1970-х гг. расовый дискурс получил этническое наполнение: с тех пор акцент стал делаться на «этническое происхождение», и в 1980-х гг. в практику вошел термин «заметное меньшинство». Между тем в представлении канадцев «раса» и «этничность» фактически оказываются взаимозаменяемыми понятиями[509]509
  Driedger L., Halli Sh. S. The race challenge 2000 // Driedger L., Halli Sh. S. (eds.). Race and racism: Canada’s challenge. Montreal: McGill-Queen’s Univ. Press, 2000. P. 13; Wargon S. T. Historical and political reflections on race // Driedger L., Halli Sh. S. (eds.). Race and racism: Canada’s challenge. Montreal: McGill-Queen’s Univ. Press, 2000. P. 20–30.


[Закрыть]. Все указанные сдвиги отражались как в иммиграционной политике, так и в переписях населения[510]510
  Boyd M., Goldmann G., White P. Race in Canadian census // Driedger L., Halli Sh. S. (eds.). Race and racism: Canada’s challenge. Montreal: McGill-Queen’s Univ. Press, 2000. P. 34–53.


[Закрыть].

Своя расовая классификация использовалась в Южной Африке, где людей делили на «белых», «черных», «цветных» и «азиатов». Такие различия фиксировались в местных удостоверениях личности и служили политическим, экономическим и социальным целям режима апартеида, хотя южноафриканские профессора отвергали какую-либо связь этой практики с расизмом[511]511
  Breytenbach W. J. The new racism. Cape Town: Maskew Miller, 1978. P. 18–20.


[Закрыть]. После падения режима апартеида расовые представления в Южной Африке не только сохранились, но создали почву для реконфигурации дискриминации. Если при прежнем режиме «цветные» занимали промежуточное место в социально-расовой иерархии, то в новых условиях привилегированное положение было отдано «чистым расам», а «цветные» неожиданно для себя оказались гражданами «второго сорта».

В Индии термин «раса» не популярен. Например, известный у тамилов термин «инам» издавна использовался в широком значении «клан, класс, группа, родичи, вид, стадо, братство, товарищество, ассоциация» и пр. Даже в средневековой пуранической литературе, где этот термин использовался для различения живых существ (реальных или мифических), критерием служила не биология, а объем власти. И лишь в начале XX в. он стал означать также и «расу». Так, дравиды стали рассматриваться как особая биологическая раса благодаря основателю Дравидского политического движения Э. В. Рамасами Найкеру, который в 1920–1940-х гг. стремился укрепить их солидарность в борьбе против идеи превосходства «северных арийцев», включая брахманов[512]512
  Hellman-Rajanayagam D. Is there a Tamil «race»? // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 114–116, 136–138.


[Закрыть].

Европейская идея «расы» с ее представлением об иерархии и неравенстве рас стала обсуждаться индийскими интеллектуалами во второй половине XIX в.[513]513
  Bayly S. Caste and «race» in the colonial ethnography of India // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 184.


[Закрыть] А определенную популярность она начала получать в Южной Азии лишь с рубежа XIX–XX вв. По мнению ряда авторов, идеологию движения Хиндутва, или «индуистского культурного национализма», следует классифицировать как южноазиатскую форму расизма («монокультурный неорасизм»), или «революционного консерватизма». Эта идеология, искусно сформированная из местных и западных элементов, включает идеи этногенеза, религиозного авторитаризма и иерархии, примордиального индуизма, культурного фундаментализма и этнорасовой ненависти, которые сплетаются в плотный клубок, где культурные коды и символы апеллируют к генетическому наследию и общей крови. Провозглашается возвращение к некоему примордиальному индуизму эпохи Вед и Упанишад, которые служат построению новой индуистской утопии. При этом индуизм изымается из исторического контекста и превращается в вечную и неизменную систему ценностей, оправдывающую гегемонистский проект североиндийского брахманизма. Тем самым, если термин «раса» и не употребляется, сам по себе дискурс, смешивающий культуру с биологией, имеет безусловную расовую окраску, хотя и подает себя в виде «интегрального гуманизма». Любопытно, что этот дискурс включает как «цивилизационную» компоненту («индуистская цивилизация»), так и арийскую идею. В этом контексте индуизм представляется не столько религией, сколько образом жизни и набором универсальных норм поведения, которые не идут ни в какое сравнение с другими религиозными традициями. А одним из главных врагов, наряду с христианами («империалистами»), объявляются мусульмане, являющиеся в Индии религиозным меньшинством. Признавая местных мусульман «кровными родственниками», воинствующие индуисты объявляют их религиозными изменниками и пятой колонной[514]514
  Jaffrelot Ch. The idea of Hindu race in the writings of Hindu nationalist ideologues in the 1920s and 1930s: a concept between two cultures // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 327–354; Bhatt Ch. The lore of the homeland: Hindu nationalism and indigenist ‘neoracism’ // Back L., Solomos J. (eds.). Theories of race and racism. A reader. London: Routledge, 2000. P. 573–593.


[Закрыть].

История формирования современного населения Латинской Америки дает богатые материалы для отказа от реификации расовых категорий и навязывания им каких-либо жестких культурных кодов и стереотипов. Ведь в разных странах существовало очень разное отношение к межрасовому смешению и потомкам от такого рода браков. При этом никакое, пусть самое жесткое, законодательство не могло там остановить процессы межрасового смешения. Интенсивная метисация привела к появлению самых разных расовых категорий (мулатов и метисов), получавших в различных странах разные статусы. Например, в XVII–XVIII вв. в вице-королевстве Перу было известно 14 расовых категорий, а в Новой Испании – даже 46. Но, как гласит местная поговорка, если в США достаточно было иметь «каплю черной крови», чтобы считаться «черным», то в Латинской Америке, напротив, достаточно было иметь «каплю белой крови», чтобы считаться «белым». За этим стояли принципиально разные подходы к оценке человека и его места в обществе. Как отмечал Э. Л. Нитобург, в британских колониях главным был генеалогический критерий, а в испанских и португальских землях – фенотипический[515]515
  Нитобург Э. Л. О «капле крови» в странах Америки (расовая принадлежность: социальный и биологический аспекты) // Советская этнография. 1987. № 5. С. 50. См. также: Da Silva D. F. Facts of Blackness: Brazil is not (quite) the United States… and racial politics in Brazil? // Social identities. 1998. Vol. 4. № 2. P. 228. Аналогичное отношение к межрасовым бракам долгое время сохранялось в Южной Африке, и Дж. Фредриксон считает «правило капли крови» уникальной особенностью США. См.: Fredrickson G. M. White supremacy: a comparative study in American and South African history. New York: Oxford Univ. Press, 1981. P. 95–96.


[Закрыть]. Если в США расовое смешение долго запрещалось, то в Бразилии оно, напротив, поощрялось властями, полагавшими, что тем самым страна сможет «побелеть» и двигаться к построению цивилизации, сходной с европейской[516]516
  Da Silva D. F. Facts of Blackness… P. 217–222.


[Закрыть]. В условиях «расовой непрерывности», отмечавшейся в Латинской Америке, не могло быть и речи о каких-либо врожденных «расовых качествах». Напротив, такие «качества» конструировались в зависимости от особенностей социальной структуры и социальной стратификации, хотя это и не спасало от расизма[517]517
  Иной раз речь шла о «расизме без расы», когда расовая дискриминация происходит при отсутствии формального законодательства и даже в условиях, когда власти отрицают наличие расизма. См.: Harrison F. V. The persistent power of «race» in the cultural and political economy of racism // Annual Review of Anthropology. 1995. Vol. 24. P. 55–56; Mullings L. Interrogating racism. P. 674, 678. См. также: Andrews G. R. Black political protest in Sao Paulo, 1888–1988 // Journal of Latin American Studies. 1992. Vol. 24. № 1. P. 155–156; Winant H. Rethinking race in Brazil // Journal of Latin American Studies. 1992. Vol. 24. № 1. P. 173–192; Bonnett A. Anti-racism. London: Routledge, 2000. P. 26–30.


[Закрыть].

Например, в Вест-Индии расовая классификация была гораздо более разветвленной, чем в США или Западной Европе. Там использовался богатый набор терминов для людей смешанного происхождения в зависимости от соотношения тех или иных предков – выделялись такие категории, как «белые», «рыжие», «коричневые», «светло-черные», «черные», «темно-черные». При этом раса служила символом социального положения. Так, термин «тринидадские белые» означал не столько физическую принадлежность к белой расе, сколько принадлежность к престижному социальному слою, который обычно связывался с белой расой. Как правило, эта категория включала потомков смешанных браков, однако в нее входили и белые поселенцы; все они назывались «креолами»[518]518
  Segal D. A. ‘The Europeans’. Allegories of racial purity // Anthropology today. 1991. Vol. 7. № 5. P. 8. См. также: Литтл К. Л. Раса и общество. С. 82.


[Закрыть].

Аналогичная картина наблюдается и в Бразилии с ее мифом о «расовой демократии», где «раса» политизирована, хотя и не в такой степени, как в США[519]519
  По сути, политизированная раса играла в Бразилии сходную роль с политизированной этничностью в СССР, и не случайно некоторые бразильские авторы использовали понятия «этнической» и «расовой» демократии как синонимы. См., напр.: Winant H. Rethinking race in Brazil // Journal of Latin American Studies. 1992. Vol. 24. № 1. P. 189–191; Da Silva D. F. Facts of Blackness… P. 219.


[Закрыть]. Там в одном из северо-западных поселков этнографу удалось зафиксировать 116 терминов для разных расовых типов, и имеются данные о том, что в различных районах Бразилии люди различают около 500 разных типов в зависимости от оттенков цвета кожи, формы носа и губ, особенностей волос и пр. Из них чаще всего использовались 10 терминов (около 85 % случаев), причем самыми популярными были три – «морено» (мулаты), «бранко» (белые) и «сарара» (веснушчатые) (около 50 % случаев)[520]520
  Sanjek R. Brazilian racial terms: some aspects of meaning and learning // American Anthropologist. 1971. Vol. 73. № 5. P. 1126–1143; Kottack C. Ph. Anthropology. P. 44; Goldstein D. «Interracial» sex and racial democracy in Brazil: twin concept // American Anthropologist. 1999. Vol. 101. № 3. P. 563–578.


[Закрыть]. По результатам другого исследования, проведенного в штате Баия, там различали 25 оттенков цвета, которые группировались в четыре основные категории – «бранко», «морено», «пардо» (мулаты), «прето, негро, эскуро» (черные). При этом расовые термины ситуативны и со временем изменяются, а бразильские власти поощряют межрасовое смешение и своей целью объявляют создание особой «бразильской расы»[521]521
  Sansone L. The new politics of black culture in Bahia, Brazil // Govers C., Vermeulen H. (eds.). The politics of ethnic consciousness. Basingstoke: Macmillan, 1997. P. 287–292.


[Закрыть]. Социально-классовые различия имеют в Бразилии гораздо большее значение, чем расовые[522]522
  Литтл К. Л. Раса и общество. С. 104–107.


[Закрыть]. Мало того, в разных районах Бразилии один и тот же человек мог встретить к себе очень разное отношение. Например, состоятельный человек, обладавший светлой кожей, хотя и имевший среди своих предков чернокожих, мог считаться в Баие «белым», но на юге Бразилии его могли третировать как «негра» или «мулата»[523]523
  Котовская М. Г. Этнорасовые группы в Бразилии: взаимоотношения и стереотипы // Расы и народы. 1993. Вып. 23. С. 226.


[Закрыть]. При этом в ряде стран Латинской Америки под влиянием черного движения в США в 1970–1980-х гг. происходила политическая мобилизация местного чернокожего населения. В этом контексте термин «черные» лишился своих негативных коннотаций и приобрел позитивный смысл[524]524
  Wade P. The cultural politics of Blackness in Colombia // American Ethnologist. 1995. Vol. 22. № 2; Da Silva D. F. Facts of Blackness…


[Закрыть].

А вот на Сицилии для иммигрантов из стран третьего мира, прежде всего Африки, используются такие расовые категории, как «марокчини» (марокканцы), «нивури» (черные) и «туичи» (турки). Термины «марокчини» и, реже, «нивури» там употребляют для темнокожих иностранцев. Но наибольшей популярностью пользуется термин «туичи», имеющий инклюзивное значение – в эту категорию включают не только темнокожих иностранцев, но и темных сицилийцев. Впрочем, сами сицилийцы не видят большой разницы между этими тремя терминами и нередко вкладывают в них один и тот же смысл, не особенно заботясь об их соответствии реальной цветовой гамме. Например, термин «туичи» могут использовать равным образом для темнокожих выходцев из Ганы и светлокожих жителей Туниса. В любом случае речь идет об образе «чужаков», к которым относятся с опаской[525]525
  Cole J. The new racism in Europe. A Sicilian ethnography. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 47–48.


[Закрыть].

В Скандинавских странах термин «раса» считается сегодня унизительным и вовсе не используется. В Норвегии даже делались попытки ввести новую терминологию для «иммигрантов», которая бы подчеркивала уважительное к ним отношение. В качестве новых терминов предлагались «фьернкультурелл» («далекий культурно») и «фреммедкультурелл» («культурный иноземец»), но проблему они не решили. Поэтому власти остановились на термине «миноритецшпреклинг» («языковое меньшинство»), обозначающих тех, чей материнский язык отличается от норвежского. Важно, что этот термин обходит вопрос о культурной идентичности, оставляя самому индивиду право выбора. Однако молодежь такого происхождения свела на нет все усилия властей, называя себя «иностранцами» (утлендинг), тем самым подчеркивая свою маргинальность. Некоторые молодые люди предпочитают двойную идентичность, например «норвежско-пакистанскую». Однако встречается и немало тех, кто сознательно демонстрирует безэтничность и хочет быть просто «самими собой»[526]526
  Wikan U. Generous betrayal: politics of culture in the New Europe. Chicago: The University of Chicago Press, 2002. P. 37–38, 233.


[Закрыть].

Подобно США, в Великобритании также выделяется большая группа «черных» иммигрантов, но, во-первых, у нее более короткая история пребывания в этой стране, чем у афроамериканцев в США, а во-вторых, она более гетерогенна, ибо включает мигрантов как из Вест-Индии и Западной Африки, так и из Пакистана, Индии и Бангладеш[527]527
  Литтл К. Л. Раса и общество. С. 114–133.


[Закрыть]. Подобно иммигрантам из Вест-Индии в Нью-Йорке[528]528
  Cornell S., Hartmann D. Ethnicity and race. P. 183.


[Закрыть], выходцы из Южной Азии неоднократно протестовали против своего зачисления в категорию «черных», но отношения к ним со стороны белых британцев это не изменило. В ходе борьбы против расизма и за социальную справедливость иммигранты создавали в Великобритании самые разные коалиции, что влияло на установление тех или иных границ «черной общности». Они существенно расширяются, когда речь идет о политической солидарности иммигрантов, и, напротив, сужаются, когда разные группы иммигрантов апеллируют к своим культурным и языковым истокам. При этом некоторые активисты «черного» движения склонны ограничивать «черную общность» только теми, кто происходит из стран Британского содружества, а иной раз еще более сужают ее границы, апеллируя лишь к тем, кто имеет африканское происхождение. Это, разумеется, ведет к автоматическому исключению «азиатов». Поэтому другие «черные» политические лидеры предлагают включать в эту категорию всех, кто страдает от расизма в Великобритании из-за цвета своей кожи. Но когда в 1980-х гг. британские власти изменили политику и начали оказывать поддержку этническим меньшинствам, «черная» категория этнизировалась и, наряду с «азиатами», стала означать одно из меньшинств, требующих доступа к финансированию и другим ресурсам. В то же время у британских полицейских были свои представления о том, кого следует признавать «черными» в соответствии с инструкцией, составленной властями в 1987 г. Следует заметить, что культура иммигрантов также не остается в замороженном состоянии, а видоизменяется в диалоге с британской культурой. Все это делает «черную» категорию в Великобритании весьма неопределенной и несколько парадоксальной[529]529
  Anthias F., Yuval-Davis N. (in association with Cain H.). Racialized boundaries. P. 142–146.


[Закрыть].

Во всех упомянутых случаях людей различают не по крови, а по фенотипу, и расизм не поддерживается законодательством, как это прежде наблюдалось в США и ЮАР. Иногда даже имеются законы, сурово преследующие за расизм. Это не мешает тому, что расовые и социоэкономические категории нередко смешиваются[530]530
  Lewis L. A. Blacks, black Indians, Afromexicans: the dynamic of race, nation, and identity in a Mexican moreno community (Guerrero) // American Ethnologist. 2000. Vol. 27. № 4. P. 903–904.


[Закрыть]. На практике же дискриминация остается суровой реальностью и выражается в отношении к людям иной расы, в том числе со стороны работодателей, полиции и чиновников[531]531
  Cole J. The new racism in Europe; Lewis L. A. Blacks, black Indians, Afromexicans… P. 905–906; Rosa-Ribeiro F. Racism, mimesis and anthropology in Brazil // Critique in anthropology. 2000. Vol. 20. № 3. P. 221–241.


[Закрыть].

В Латинской Америке и в некоторых странах Африки расовые отношения находят выражение даже в идеале красоты, которому придаются черты белой расы. Кое-где производятся специальные процедуры, позволяющие коже «побелеть». При этом речь идет не только о физической красоте, а о символах более высокого социального статуса, связанного с прямыми волосами и белой кожей. В этих условиях светлая кожа играет роль социального капитала[532]532
  Goldstein D. «Interracial» sex and racial democracy in Brazil… P. 571–572; Linke U. German bodies: race and representation after Hitler. New York: Routledge, 1999. P. 40–44. Отмечу, что в последние годы у японской молодежи модно осветлять волосы, что делает их рыжими. Напротив, в конце 1960-х гг. афроамериканцы отказались от такого рода практик.


[Закрыть]. И чернокожее население Латинской Америки предпочитает называть себя «морено» (коричневые), а не «негро» (черные)[533]533
  Lewis L. A. Blacks, black Indians, Afromexicans… P. 899. Правда, например, в некоторых районах Мексики расовые отношения осложнены тем, что, занимая более высокое положение в социально-экономической иерархии, чем индейцы, потомки африканцев не имеют возможности претендовать на статус «истинных мексиканцев». Об амбивалентных отношениях между черными и индейцами см.: Ibid. P. 903–910.


[Закрыть]. Аналогичным образом, выходцы из Бангладеш в Англии и выходцы из стран Карибского бассейна в США не желают называться «черными». В подобных случаях иммигранты предпочитают сохранять свои национальные или этнические самоназвания[534]534
  См., напр.: Goode Ju. Dousing the fire or fanning the flames: the role of human relations practitioners in intergroup conflicts // Baker L. D. (ed.). Life in America. Identity and everyday experience. Malden, MA: Blackwell, 2004. P. 73–74.


[Закрыть].

Иной пример приводит английский социальный психолог Генри Тэджфел. Он пишет о студентах из Вест-Индии, которые ехали на учебу в Великобританию, видя в ней страну родного языка и ожидая встретить там доброжелательный прием. Однако, встретив настороженное и даже враждебное отношение местных жителей, они начали ощущать себя «чернокожими» и стали вырабатывать у себя «черное самосознание». Теперь они воспринимали Великобританию уже не как свою культурную родину, а как страну белых людей, подвергавших их дискриминации[535]535
  Tajfel H. The social psychology of minorities (Minority Rights Group. Report no. 38). London: Minority Rights Group, 1978. P. 4–5. См. также: Bonnett A., Carrington B. Constructions of anti-racist education in Britain and Canada // Comparative education. 1996. Vol. 32. Issue 3. P. 271–288.


[Закрыть]. А ученому из Тринидада, где он называл себя «индо-тринидадцем», или карибцем, пришлось свыкнуться с идентичностью «южноазиата», которую он получил, переехав в Канаду[536]536
  Wahab A. Consuming narratives: questioning authority and the politics of representation in social science research // Dei G. J. S., Johal G. S. (eds.). Critical issues in anti-racist research methodologies. New York: Peter Lang, 2005. P. 34–35.


[Закрыть].

В истории известны показательные примеры, когда с изменением социально-экономических условий или с переселением в новую среду группа, сохраняя свое единство, реинтерпретирует его основания и переходит к новой идентичности. Чаще всего речь идет о смене религиозной идентичности на расовую, что, как правило, навязывается группе окружающим миром. Самым известным примером такого перехода служат евреи, у которых в условиях эмансипации во второй половине XIX в. религиозная идентичность была решительно потеснена расовой. Меньше известна ситуация с фалашами (эфиопскими евреями), которые в избежавшей колониализма и не знавшей расовой таксономии Эфиопии определялись по языку и религии и звались «бета-израэль». Однако в современном Израиле, куда они были эвакуированы в 1980-х гг., фалаши, резко выделявшиеся своими соматическими особенностями, получили обидное название «черные». Это их мало устраивает, и они доказывают, что они «красно-коричневые» (рис. 6).

Наконец, живущие на севере Ливана марониты в эпоху Османской империи отличались прежде всего религией (христианство) и занятиями (ремесло и торговля), но отнюдь не противопоставляли себя соседям по культуре, языку или физическому облику. Однако во второй половине XIX в. в условиях интенсивного французского влияния марониты быстро интегрировались в капиталистическую экономику (торговля шелком), придали своим различиям с соседями культурный смысл и стали считать себя частью иной, более развитой цивилизации. В этих условиях и совершилась расиализация маронитов, хотя, подобно другим белым, считающим себя «нормальными людьми», у них это не озвучивалось лексически. Однако это подспудно присутствовало в их ощущении себя форпостом западной цивилизации на Ближнем Востоке. Поэтому они были смущены стремлением Франции «цивилизовать» Ливан и доказывали, что как «белые люди» они не нуждались в этом. Дальнейшему укреплению у них расового самосознания послужила опасность арабизации, возникшая в 1930-х – начале 1940-х гг. Наиболее авторитетно это было озвучено в 1942 г. основателем Ливанской Республики Михаэлем Шихой, всеми силами пытавшимся дистанцировать ливанцев от арабов. В качестве одного из доказательств он ссылался на якобы прямые генетические связи ливанцев с финикийцами, давшими алфавит «белой расе». Таким образом, престижная «белая идентичность» была приписана смуглым маронитам их лидерами идеологическим путем. С тех пор образ маронита стал ассоциироваться с зажиточными образованными людьми, говорящими по-французски и принадлежащими к «белой общности», хотя в реальности многие из них говорили только по-арабски и были бедными малообразованными крестьянами. Такая идентичность переполняла их гордостью и позволяла считать себя выше соседних друзов и мусульман[537]537
  Hage Gh. White self-racialization as identity fetishism: capitalism and the experience of colonial whiteness // Murji K., Solomos J. (eds.). Racialization: studies in theory and practice. Oxford: Oxford University Press, 2005. P. 192–203.


[Закрыть].

Иная модель расиализации была, по словам исследовательницы из Ганы Нкиру Нзегву, представлена в Западной Африке, чье население британские колонизаторы характеризовали не столько по физическим, сколько по лингвокультурным особенностям (одежде, лицевым меткам, именам, языку). Местных жителей изображали кровожадными дикарями и примитивными каннибалами, что и должно было оправдывать колонизацию как цивилизационную миссию. Иными словами, в этом случае эссенциализированная культура представлялась много важнее соматических черт. В этом Нкиру Нзегву усматривает своеобразный культурный расизм XIX в., подчеркивавший, подобно биологическому, иерархические отношения между культурами – европейской и «примитивной», но избегавший апелляции к телесным признакам. Правда, такая ситуация наблюдалась именно в самой Западной Африке. Когда же выходцы оттуда оказывались в Великобритании, там они сталкивались с откровенным биологическим расизмом. Впрочем, и в Западной Африке этот «культурный расизм», вопреки убеждению Нкиру Нзегву, включал биологические элементы, ибо британским чиновникам было запрещено вступать в половые контакты с местными обитателями. Тем не менее биологический расизм не получил популярности в местной среде, и поэтому сегодня выходцам из Западной Африки трудно понять афроамериканцев с их высокоэмоциональным отношением к проблеме расы[538]538
  Nzegwu N. Colonial racism: sweeping out Africa with mother Europe’s broom // Babbitt S. E., Campbell S. (eds.). Racism and philosophy. Ithaca: Cornell University Press, 1999. P. 130–135. К сходным выводам о появлении «культурного расизма» в рамках колониального дискурса ранее пришел Али Раттанси, убедительно продемонстрировавший, как колониализм искусно выстраивал образы «Другого», апеллируя прежде всего к культурным различиям. См.: Rattantsi A. «Western» racisms, ethnicities and identities in a «postmodern» frame // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 36–48.


[Закрыть]. В результате потомки африканцев, живущие в странах Запада, играют, по словам Нкиру Нзегву, определенную роль в сложении неоколониального расизма, обращенного против африканцев и оперирующего западными концепциями[539]539
  Nzegwu N. Colonial racism. P. 142–146.


[Закрыть].

В послевоенных Германии и Австрии расовая терминология вообще была запрещена. Однако это вовсе не мешает бытованию там расистских чувств и практик в отношении приезжающих из зарубежья наемных рабочих («гастарбайтер», «ауслендер»), что автоматически переносится и на их потомков[540]540
  Piper N. Racism, nationalism and citizenship. Ethnic minorities in Britain and Germany. Aldershot: Ashgate, 1998. P. 37–39; Wodak R., Reisigl M. Discourse and racism: European perspectives // Annual Review of Anthropology. 1999. Vol. 28. P. 178, 188–191; Gingrich A. Concept of race vanishing, movements of racism rising? Global issues and Austrian ethnography // Ethnos. 2004. Vol. 69. № 2. P. 157–159.


[Закрыть]. И никакие рассуждения ученых о том, что раса – это фикция, не смогли в этом отношении ничего изменить[541]541
  Кстати, это подчеркивает и А. де Бенуа. См.: Benoist A. de. What is racism? // Telos. Winter 1999. № 114. P. 40.


[Закрыть].

Н. Макмастер объясняет популярность расовых идей и слабую эффективность антирасистских действий в послевоенной Европе тремя факторами. Во-первых, сложные научные построения, ставившие под сомнение существование строго обособленных рас, были не способны преодолеть интуитивные представления обывателей, для которых «расовые различия» были живой реальностью. Во-вторых, антирасистское образование не могло в короткие сроки преодолеть живучие расовые стереотипы, складывавшиеся в Европе столетиями и пропитавшие ее культуру (учебники, комиксы, художественная литература, фильмы, живопись и пр.). Наконец, в-третьих, подавляющее число нацистских функционеров и коллаборационистов избежали преследований и интегрировались в политические, административные, научные и образовательные структуры послевоенной Европы. Это и обусловило определенную преемственность политических элит, приверженных идеям расизма и колониализма. Кроме того, ужас, который европейцы испытали, обнаружив факты нацистского геноцида, был связан с массовым истреблением евреев. Но истребление цыган, славян, геев и некоторых других групп населения не привлекло столь же большого внимания. А расовые стереотипы, обращенные против чернокожих, вообще не подверглись ревизии[542]542
  MacMaster N. Racism in Europe, 1870–2000. Basingstoke, Hampshire: Palgrave, 2001. P. 171–173.


[Закрыть].

Вместе с тем нападения на иностранцев и гастарбайтеров, происходившие в Южной Африке во второй половине мая 2008 г., показывают, что «расизм» создает лишь внешнюю форму отношения к иммигрантам. На самом же деле речь идет о конкуренции и социальных проблемах, которые местное население связывает с их появлением. Ведь жители Южной Африки предъявляют иммигрантам те же претензии, что и европейцы, хотя в данном случае к цвету кожи все это никакого отношения не имеет.