Текст книги "«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма"

Глава 3
Корни и эволюция расизма

Общим местом в этнологии является представление о том, что в глубоком прошлом люди относили к категории «людей» лишь членов своей собственной группы. Следы этого сохранились в некоторых этнонимах, означающих «человек/люди», и были обнаружены специалистами у ряда племенных групп. Некоторые авторы включают такие представления в категорию «этноцентризма», но не расизма. Например, по мнению Р. Бенедикт, до появления теории социодарвинизма с его идеей «выживания наиболее приспособленных» (формула Г. Спенсера) о сохранении «чистоты крови» не могло быть и речи, ибо в племенных обществах «антагонизмы были не расовыми, а культурными»[210]210
  Benedict R. Race and racism. P. 100.


[Закрыть]. Поэтому такие данные она рассматривала в рамках «предыстории расизма», включая туда также античность и раннее Средневековье, когда межэтнические и межрасовые браки ни у кого сомнений не вызывали[211]211
  Ibid. P. 98–106. Правда, она обнаруживала «фанатичный расизм» в пророчествах Эзры, требовавшего положить конец бракам израильтян с иноплеменниками. Ibid. P. 103. Однако другие авторы не находят в этом мотивов «расового превосходства», ибо речь шла о защите своей религии от ее размывания иными верованиями в условиях диаспоры. Ведь создатели Торы опасались, что под влиянием своих жен-чужестранок израильтяне могут отказаться от иудаизма. См.: Leech K. (ed.). Theology and racism, 1. The Bible, racism and anti-semitism. London: Race, Pluralism and Community Group, 1985. P. 7; Swain C. M. The new White nationalism in America. Its challenge to integration. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002. P. 393.


[Закрыть].

О том, когда именно возник расизм, различные авторы расходятся. Некоторые не видят различий между расизмом и ксенофобией, что заставляет их верить в универсальность расизма[212]212
  См., напр.: Memmi A. Le racisme. Paris: Gallimard, 1982; Taguieff P.-A. La force du préjugé: essai sur le racism et ses doubles. Paris: La Decouverte, 1988; Geiss I. Geschichte des Rassismus. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1988.


[Закрыть]. Советский социолог А. Шийк не сомневался в том, что расовые предрассудки существовали еще в античную эпоху, но подчеркивал, что в разные исторические периоды они выглядели по-разному и играли разную роль[213]213
  Шийк А. Расовая проблема и марксизм. С. 16–120.


[Закрыть]. Отдельные американские ученые, например историк Томас Госсет и философ Пол Тэйлор, полагают, что расовое мышление, хотя и отличное от современного, возникло еще в Древнем мире, но оно скорее выражалось в различении людей по физическому облику (т. е. в расиализации), а не в их порабощении на этом основании[214]214
  Gossett Th. F. Race. P. 3–7; Taylor Paul C. Race. P. 21–22, 30.


[Закрыть]. К этой точке зрения склонялся и мексиканец Хуан Комас, однако свойственное Древнему миру презрение и отвращение к варварам он все же не решался называть «расизмом», связывая последний с апелляцией к наследственности[215]215
  Комас Х. Расовые мифы // Плисецкий М. С. (ред.). Расовая проблема и общество. М.: Изд-во иностранной литературы, 1957. С. 201–203.


[Закрыть].

Однако некоторые западные историки, напротив, доказывают, что основы расизма в виде «проторасизма» были заложены еще в Античности. К таким основам израильский историк Бенджамин Айзек относит географический детерминизм, идею наследования благоприобретенных качеств, концепции автохтонности и чистоты происхождения, а также веру в то, что некоторые человеческие группы были обречены на рабство[216]216
  Isaac B. The invention of racism in classical antiquity. Princeton, N. J.: Princeton Univ. Press, 2004; Idem. Proto-racism in Graeco-Roman antiquity // World Archaeology. 2006. Vol. 38. № 1. P. 32–47. См. также: Delacampagne Ch. L’invention du racisme. Paris: Fayard, 1983.


[Закрыть]. Ряд авторов обнаруживают квазирасизм и в средневековой Индии, однако там акцент все же делался больше на поведении и моральных нормах, чем на физическом облике, и идеи расового превосходства не отмечалось. Кроме того, касты вовсе не отличались той жесткой эндогамией, которую им обычно приписывают расисты[217]217
  Об этом см.: Robb P. South Asia and the concept of race // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 8–10; Brockington J. Concepts of race in the Mahâbhârata and Râmâyana // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 97–108.


[Закрыть].

Некоторые советские ученые, вслед за Сталиным считавшие расизм непременным спутником классовой идеологии, полагали, что расизм возник в Древнем мире вместе с рабовладением[218]218
  Петров Г. И. Расовая теория на службе у фашизма. М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 34; Шмидт Г. А. Правда о расах и расизме. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 4–5; Плисецкий М. С. Расизм на службе германского фашизма. Уфа: Башгосиздат, 1942. С. 3–4; Рогинский Я. Я., Левин М. Г. Антропология. М.: Высшая школа, 1963. С. 468.


[Закрыть]. Другие более осторожно писали об «истоках расистских идей в древности и Средневековье»[219]219
  Крюков М. В. Истоки расистских идей в древности и средневековье // Бромлей Ю.В. (ред.). Расы и общество. М.: Наука, 1982. С. 8–20; Козлов С. Я. Расизм – вчера, сегодня… завтра? // Расы и народы. 1993. Т. 23. С. 6–7. См. также: Чомаев К. И. О природе этнических предубеждений // Арутюнян С. А. (ред.). Вопросы национальной психологии. Черкесск: Карачаево-Черкесская обл. типография, 1972. С. 156, 160.


[Закрыть]. Третьи, соглашаясь с этим, более уверенно связывали развитие расизма с наступлением эпох колониализма[220]220
  Ефимов А. В. Социальный аспект биологической категории «раса». С. 31–33, 37–41; Шульговский А. Ф. Расовые проблемы и идеологическая борьба в Латинской Америке // Ефимов А. В. и др. (ред.) Народы против расизма. М.: Наука, 1970. С. 119–120.


[Закрыть] или капитализма[221]221
  Баграмов Э. А. Национальный вопрос в борьбе идей. С. 17–18.


[Закрыть]. Выдающийся советский этнограф С. А. Токарев видел в исконном расизме наивную попытку мыслителей XVIII в. объяснить различия в культурном облике народов, которая век спустя превратилась в «реакционную и эксплуататорскую идеологию»[222]222
  Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М.: Высшая школа, 1978. С. 171.


[Закрыть]. Известный журналист М. Глобачев увязывал становление расизма с эпохой колониализма, а формирование псевдонаучной расистской теории относил к XIX в.[223]223
  Глобачев М. Чернота за разноцветной ширмой // Новое время. 2000. № 34. С. 30–34.


[Закрыть] Но сегодня российский философ В. С. Малахов определяет идеологию первых веков колониализма и капитализма как «проторасизм», а широкое распространение «подлинного расизма» относит к рубежу XIX–XX вв.[224]224
  Малахов В. С. Национализм как политическая идеология. М.: Книжный дом «Университет», 2005. С. 188–189.


[Закрыть]

Р. Бенедикт доказывала, что в раннеколониальный период, когда европейцы все еще делили людей на христиан (свободных) и нехристей (обреченных на рабство), почвы для расизма не было, ибо место человека в обществе тогда определяли не кровь или физический облик, а конфессиональная принадлежность. По ее мнению, расизм вырос, во-первых, из практики рабовладения, поставившей вопрос об отношении к туземцам-рабам, принявшим христианство, во-вторых, из попытки обосновать практику истребления индейцев в Америке, наконец, в-третьих, из стремления осознать классовую борьбу в Европе в расовых терминах[225]225
  Benedict R. Race and racism. P. 108–127.


[Закрыть]. Некоторые другие авторы называют расизм побочным продуктом европейского колониализма и рабовладения[226]226
  Лейри М. Раса и цивилизация. С. 71–72; Литтл К. Л. Раса и общество. С. 85–92, 134–136; Harrison F. V. The persistent power of «race» in the cultural and political economy of racism // Annual Review of Anthropology. 1995. Vol. 24. P. 51; Kushnick L. The political economy of White racism in the United States // Bowser B. P., Hunt R. G. (eds.). Impacts of racism on White Americans. Thousand Oaks: SAGE Publications, 1996. P. 50–56; Payne R. J. Moving beyond racial categories // Renshon S. (ed.). One America? Political leadership, national identity, and the dilemmas of diversity. Washington, D. C.: Georgetown Univ. Press, 2001. P. 146; Rattansi A. Racism. P. 20–44.


[Закрыть]. Третьи ищут истоки расизма в самой Европе, приводя в пример отношение англичан к ирландцам[227]227
  Smedley Au. Race in North America. Origin and evolution of a worldview. Boulder: Westview, 1993. P. 60–87. Но этому возражает Р. Коэн, который усматривает здесь чересчур расширительную трактовку понятий «раса» и «расиализация». См.: Cohen R. Frontiers of identity: the British and the other. Harlow: Longman, 1994.


[Закрыть] и испанских христиан к «маранам»[228]228
  Fredrickson G. M. Racism: a short history. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 2002. P. 31–34. Впрочем, Фредриксон видит в этом «квази-расиализованный религиозный национализм». См.: Ibid. P. 41. Н. Макмастер называет это «проторасизмом» и связывает с библейской концепцией «скверны» и аристократической идеологией сохранения «чистой генеалогической линии». Он призывает отличать это от современного «биологического расизма». См.: MacMaster N. Racism in Europe. P. 22–23. См. также: Rattansi A. Racism. P. 16.


[Закрыть]. Четвертые видят причину расизма в структуре социальных взаимоотношений в раннем капиталистическом обществе, где «дикари» и низшие классы не считались людьми в полном смысле слова[229]229
  Rozat G., Bartra R. Racism and capitalism // Sociological theories: race and colonialism. Paris: UNESCO, 1980. P. 287–304.


[Закрыть]. Пятые находят истоки расологии («научного расизма») у европейских мыслителей второй половины XVIII в.[230]230
  Wolf E. R. Perilous ideas: race, culture, people // Current anthropology. 1994. Vol. 35. № 1. P. 4. Но М. Бэнтон даже сторонников полигенизма XIX в. зачисляет в школу «расовой типологии», а не «научного расизма». См.: Banton M. The idiom of race: a critique of presentism // Research and race relations (London). 1980. Vol. 2. P. 24–30.


[Закрыть] Шестые осторожно замечают, что та концепция «расы», которую мы знаем сегодня, сложилась вместе с «расологией» только в эпоху модерна[231]231
  Gilroy P. Between camps: nations, cultures and the allure of race. London: Routledge, 2004. P. 57–58.


[Закрыть].

Седьмые важнейшей вехой в истории расизма считают его превращение в массовую идеологию в последней трети XIX и начале XX в. В этой связи, как отмечает Н. Макмастер, внимания заслуживают пять важнейших факторов: 1) рост антилиберальных тенденций в политике, породивший в обществе разочарование и пессимизм; 2) появление воинствующего и ксенофобского национализма; 3) резкое усиление колониальной экспансии, связанное с «новым империализмом»; 4) вовлечение широких масс в политическую жизнь, где одним из важнейших мобилизующих принципов стала «расовая проблема»; 5) возникновение средств массовой информации, позволившее политикам эффективно воздействовать на массовые настроения[232]232
  MacMaster N. Racism in Europe. P. 20–27.


[Закрыть].

В вышедшем недавно в Великобритании учебнике для социологов становление расизма связывается с эпохой колониализма и объясняется попыткой разрешить свойственный ей социальный и моральный конфликт: «Использование расового деления возникло в результате попытки разрешить конфликт между, с одной стороны, идеологией всеобщего равенства и универсального разума, а с другой – фактами социального неравенства»[233]233
  Spencer S. Race and ethnicity. Culture, identity and representation. London: Routledge, 2006. P. 62.


[Закрыть]. В то же время, как отмечает Дж. Фредриксон, последовательные расисты выступали против захвата колоний, справедливо полагая, что колониализм открывал путь к расовому смешению. Однако он же показывает, что геноцидные практики начали впервые применяться именно в колониях[234]234
  Fredrickson G. M. Racism: a short history. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 2002. P. 108–109, 112–113.


[Закрыть].

Наконец, в последние годы некоторые авторы жестко связывают расизм с самой структурой капиталистических отношений и склонны трактовать его как неотъемлемую часть эпохи модерна, если не самую суть ее, ибо современный капитализм, с одной стороны, вырос из колониализма и нещадной эксплуатации рабского труда, а с другой, был в своем становлении связан с идеей национального государства и экономического протекционизма, задававших жесткие рамки для разграничения «своих» и «чужих». Поэтому, как отмечает Зигмунт Бауман, «модерн сделал расизм возможным. Он же создал и потребность в расизме»[235]235
  Bauman Z. Modernity and the Holocaust. Ithaca, N. Y.: Cornell Univ. Press, 2000. P. 61.


[Закрыть]. А в Холокосте он предлагает видеть, «хотя и редкий, но важный и надежный эксперимент, демонстрирующий скрытые возможности современного общества»[236]236
  Ibid. P. 12.


[Закрыть].

Речь идет о всевозможных системах классификаций, призванных внести устойчивый порядок и структурировать сложный современный социально-культурный мир, представляя расовые, этнические и национальные общности «естественными образованиями» и сводя все их разнообразие к определенной иерархической схеме. В условиях становления и укрепления национальных государств расизм создавал общественное единство, вводя жесткие правила причастности к такому единству и исключения из него, а также оправдывая социальное неравенство. Этому и призваны были служить иерархические классификации, которыми успешно пользовалась разветвленная бюрократия, превращавшая дискриминацию в рутинную процедуру. В таком контексте расизм порой смыкается с национализмом и иной раз получает поддержку государства. Кроме того, в последнее время некоторые праворадикальные движения выступают под лозунгом «расового национализма»[237]237
  Miles R. Recent Marxist theories of nationalism and the issue of racism // The British Journal of Sociology. 1987. Vol. 38. № 1. P. 24–43; Bauman Z. Modernity and the Holocaust. P. 56–82; Rattantsi A. «Western» racisms, ethnicities and identities in a «postmodern» frame // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 23–26, 36–38, 48–52; Harrison F. V. The persistent power of «race» in the cultural and political economy of racism // Annual Review of Anthropology. 1995. Vol. 24. P. 52; Swain C. M. The new White nationalism in America. Its challenge to integration. Cambridge: Cambridge Univ Press, 2002; Lentin A. Racism and anti-racism in Europe. London: Pluto Press, 2004. P. 35–71; Brodkin K. Global capitalism; Mullings L. Interrogating racism: toward an antiracist anthropology // Annual review of anthropology. 2005. Vol. 34. P. 671–673.


[Закрыть].

Поэтому Али Раттанси с тревогой замечает, что «мобилизующая сила идеи нации сыграла главную роль в формировании новейших этнонационально-культурных расизмов и в новых войнах конца XX – начала XXI в., а также в разных контекстах в новейших расиализациях типа индуистского национализма в Индии»[238]238
  Rattantsi A. The uses of racialization: the time-spaces and subject-objects of the raced body // Murji K., Solomos J. (eds.). Racialization: studies in theory and practice. Oxford: Oxford University Press, 2005. P. 287.


[Закрыть]. Он же, вслед за Бауманом, доказывает, что такая крайняя форма расизма, как нацистский геноцид, была порождена именно технологиями эпохи модерна[239]239
  Rattansi A. Racism. P. 59–61.


[Закрыть]. По словам Н. Макмастера, «наиболее злобные и универсальные формы расизма были спутниками эпохи модерна и “прогресса”»[240]240
  MacMaster N. Racism in Europe. P. 4.


[Закрыть]. Мало того, по мнению некоторых авторов, «новая расовая идеология теснейшим образом связана с гегемонистским проектом неолиберализма… Она включает прежние представления, но говорит языком личных заслуг, свободы выбора и культурных различий»[241]241
  Mullings L. Interrogating racism. P. 679.


[Закрыть]. Поэтому ряд авторов рассматривают расизм как норму, характерную для современной Европы, и как своеобразную форму социального контроля, устанавливающую социальную и экономическую иерархию, связанную с неравным доступом к жизненно важным ресурсам. При этом, по их словам, «расизм служит во благо немногим, порабощая большинство»[242]242
  Hazekamp J. L., Popple K. Racism, youth policy and youth work in Europe: a fragmented picture // Hazekamp J. L., Popple K. (eds.) Racism in Europe: a challenge for youth policy and youth work. London: UCL Press, 1997. P. 10–11.


[Закрыть].

В то же время, как подчеркивает Дж. Фредриксон, откровенно расистские режимы были в XX в. скорее исключением из правила, чем закономерностью современного развития[243]243
  Fredrickson G. M. Racism: a short history. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 2002. P. 105.


[Закрыть]. Отталкиваясь от идей Луи Дюмона, М. Вьевьорка считает, что расизм не столько является «болезнью» эпохи модерна, сколько отражает сложность перехода от традиционного коллективистского общественного устройства к эпохе индивидуализма[244]244
  Wieviorka M. The arena of racism. London: Sage, 1995. P. 28–30.


[Закрыть]. Вместе с тем, как доказывают другие авторы, в современной рыночной экономике, заинтересованной в свободном передвижении рабочей силы, одновременно проявляется и тенденция к антирасизму[245]245
  Miles R. Explaining racism in contemporary Europe // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 207; Baker O. The managing diversity movement: origins, status, and challenges // Bowser B. P., Hunt R. G. (eds.). Impacts of racism on White Americans. Thousand Oaks: SAGE Publications, 1996. P. 139–156; Bonnett A. Anti-racism. London: Routledge, 2000. P. 73–82.


[Закрыть]. Мало того, некоторые специалисты демонстрируют, что расиализация может иметь не только негативные, но и позитивные стороны. В постструктуралистскую эпоху стало ясно, что в определенных контекстах «расовая метка» становится привлекательной, порождает положительные эмоции и даже наделяет определенным авторитетом. Например, белые подростки, покоренные спортивными успехами чернокожих, могут сделать их своей референтной группой и пытаться равняться на них[246]246
  Nayak A. White lives // Murji K., Solomos J. (eds.). Racialization: studies in theory and practice. Oxford: Oxford University Press, 2005. P. 145–146, 155–158.


[Закрыть]. То же самое в свое время происходило с джазом, а сегодня происходит с рэпом[247]247
  См., напр.: Ware V., Back L. Out of Whiteness: color, politics and culture. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 2002. P. 227–270.


[Закрыть].

П. Тэйлор различает три стадии становления современного расизма: натурализацию социальных различий на первом этапе, их рационализацию на втором и политизацию на третьем. Первую он связывает с появлением в конце XV в. представления о человеческой вариативности в пределах все еще единой категории, вторую – с представлением о непреодолимых социальных барьерах, якобы задававшихся расой и определявших извечное расовое неравенство, а третью – с осознанием социальных оснований расовой классификации. Переход от первого этапа ко второму знаменует сочинение Иммануила Канта «О различных человеческих расах» (1775) и выступление Томаса Джефферсона в 1784 г. о состоянии дел в Вирджинии. Третий этап начался, по мнению Тэйлора, в 1923 г., когда Верховный суд США дистанцировался от «научного расизма»[248]248
  Taylor P. C. Race. P. 43, 69, 73–75.


[Закрыть].

Более четкую периодизацию дает, основываясь на книге М. Джекобсона[249]249
  Jacobson M. F. Whiteness of a different color. European immigrants and the alchemy of race. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998.


[Закрыть], Врон Уэар, придающая большое значение законодательному утверждению расизма. По ее схеме, первая эпоха началась с закона о натурализации (1790), наделившего правами на нее только «свободных белых людей». Вторая эпоха охватывает 1840–1924 гг., когда ограничительное законодательство не только господствовало, но находило опору в «научном расизме». Затем наступила новая эпоха, и различные группы, прибывшие в США из Европы, сплотились в монолитную «белую расу»[250]250
  Ware V., Back L. Out of Whiteness: color, politics and culture. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 2002. P. 23.


[Закрыть].

Наконец, некоторые специалисты показывают, что расовый дискурс постепенно вырос на европейской почве из более общего дискурса о «Другом». Со временем он принял наукообразную форму, а затем был легитимизирован государственным законодательством, хотя и потерял санкцию науки[251]251
  Rattantsi A. “Western” racisms, ethnicities and identities in a “postmodern” frame // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 36–48; Майлз Р., Браун М. Расизм. М.: РОССПЭН, 2004. С. 29–70. См. также: Rattansi A. Racism.


[Закрыть]. Иными словами, расизм возник задолго до того, как появилось понятие для него. Ведь термин «расизм» был введен лишь в 1930-х гг., а широкую популярность получил после Второй мировой войны[252]252
  Wieviorka M. The arena of racism. London: Sage, 1995. P. 2–5. На рубеже 1920–1930-х гг. советские ученые пользовались термином «расовики». Первым исследователем истории расизма был бельгиец Теофиль Симар, книга которого вышла в Брюсселе еще в 1922 г. Но в США термин «расизм» начал широко использоваться лишь в 1960-х гг. Об этом см.: Fredrickson G. M. Racism: a short history. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 2002. P. 158–159, 167.


[Закрыть].

Итак, с точки зрения современной науки расизм вовсе не является константой, сопровождающей всю историю человечества. Во-первых, он начал складываться лишь на определенном и далеко не раннем этапе этой истории. Во-вторых, различные элементы того, что сегодня называется расизмом, формировались в разные периоды и нередко вне зависимости друг от друга. В-третьих, создание расовой теории предшествовало превращению расизма в массовую политическую практику и расистские представления «отцов-основателей» не имели при их жизни массового спроса. В-четвертых, расизм стал важным структурным элементом общественного устройства лишь в эпоху развитого капитализма. И, наконец, в-пятых, как указывает Дж. Фредриксон, своими крайностями расизм обязан стечению особых исторических обстоятельств, связанных с тяжелым поражением в войне и чувством национального унижения, ищущим удовлетворения в образе заклятого врага в лице инорасовых меньшинств[253]253
  Fredrickson G. M. Racism… P. 106–107.


[Закрыть]. Кроме того, расизм является весьма противоречивой идеологией, и в зависимости от конкретной ситуации его аргументация может выглядеть по-разному.

Похоже, что в Европе формирование расизма как идеологической доктрины и социальной практики началось в Испании. Первой его жертвой стали испанские крещеные евреи («мараны»), которые, в общественном мнении XV в., в силу своей крови или культуры так и оставались «погаными», или «проклятой расой», и ни при каких условиях не могли стать добрыми христианами[254]254
  Льоренте Х.-А. Испанская инквизиция. М.: ОГИЗ, 1936. С. 117–128; Amiel Ch. La «pureté de sang» en Espagne // Études interethniques. 1983. № 6. P. 27–45.


[Закрыть]. Любопытно, что это, пожалуй, самый ранний случай, когда расизм слился с антисемитизмом. Но при этом он все еще был тесно связан с религиозными воззрениями (рис. 1).

На заре Нового времени среди интеллектуалов еще не было единства по вопросу о причинах расового неравенства: если некоторые объясняли его биологическим наследием, то другие делали акцент на культурных факторах[255]255
  Gould S. J. The mismeasure of man. New York: W. W. Norton & Company, 1981. P. 31–39.


[Закрыть]. При этом в XVIII – первой половине XIX в. термины «раса» и «нация» нередко использовались как синонимы, а критерием оценки «Других» служили скорее эстетические представления, чем ссылки на умственные способности[256]256
  Fredrickson G. M. Racism: a short history. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 2002. P. 59–61.


[Закрыть].

Расизм пережил расцвет в Европе и в США прежде всего как биологическая доктрина, пытавшаяся опираться на достижения биологической науки второй половины XIX – начала XX в.[257]257
  Benedict R. Race and racism. P. 106–140; Gossett Th. F. Race. P. 54–83; Guillaumin C. L’idéologie raciste: genèse et langage actuel. Paris: Mouton, 1972; Miles R. Racism; Barkan E. The retreat of scientific racism: changing concepts of race in Britain and the United States between the World wars. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Smedley Au. Race in North America.


[Закрыть] В последней трети XIX в. под влиянием расистской идеологии, распространявшейся немалым числом радикальных политиков и журналистов, расизм проник в широкие массы. Тогда он был направлен прежде всего на две категории населения: евреев как внутреннего «Другого» и колониальные народы (особенно африканцев) как внешнего[258]258
  Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: двусмысленные идентичности. М.: Логос-Альтера, 2003. С. 53–54.


[Закрыть]. Но в США внутренний «Другой» уже тогда был представлен прежде всего чернокожим населением. При этом важным рубежом, придавшим импульс расистским взглядам, стали эмансипация евреев в Западной Европе и отмена рабства в США, сделавшие «Других» значимыми конкурентами, с которыми нельзя было не считаться. Это и способствовало быстро растущей популярности социодарвинизма[259]259
  Mosse G. L. Toward the final solution: a history of European racism. London: J. M. Dent and Son, 1978; Miles R. Explaining racism in contemporary Europe // Rattansi A., Westwood S. (eds.). Racism, modernity and identity: on the Western front. Cambridge, UK: Polity Press, 1994. P. 200–202; MacMaster N. Racism in Europe, 1870–2000. Basingstoke, Hampshire: Palgrave, 2001. P. 15–19; Fredrickson G. M. Racism: a short history. P. 51–95.


[Закрыть]. Любопытно, что социальная база расизма в США и Европе различалась. В США ее составляли низшие общественные слои, недовольные конкуренцией со стороны чернокожих, тогда как в Европе речь шла о среднем классе, с подозрением наблюдавшем за быстрым ростом числа менеджеров и профессионалов среди евреев. По меткому замечанию Дж. Фредриксона, подчеркнувшего эти различия, «если афроамериканцы казались недостаточно современными, то германские евреи были чересчур современны»[260]260
  Fredrickson G. M. Racism: a short history. P. 95.


[Закрыть]. Между тем риторика XIX в. делала акцент на ущербности еврейской телесности, что было напрямую связано с расовым дискурсом. О связи антисемитизма с расизмом, направленным против чернокожего населения, недвусмысленно говорит тот факт, что в Вене рубежа веков евреев рассматривали как «черных» и искали их происхождение в Африке[261]261
  Gilman S. L. The Jew’s body. New York: Routledge, 1991. P. 165.


[Закрыть].

К середине XIX в. относятся первые попытки обосновать расовый подход «научными фактами» (Луис Агассиз, Сэмуэль Мортон, Джосайя Нотт и Джордж Глиддон в США, Жозеф А. де Гобино во Франции, Роберт Нокс в Великобритании), причем развитие этих идей прослеживается с конца XVIII – начала XIX в., когда их высказывали Лорд Кэймс, Эдвард Лонг и Чарльз Уайт в Англии, Кристоф Майнерс и Георг Форстер в Германии и Жульен-Жозеф Вирей, Жорж Кювье и Франсуа Перрон во Франции[262]262
  Gossett Th. F. Race. P. 44–49, 58–66; Stocking G. W. Race, culture, and evolution. Essays in the history of anthropology. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1982. P. 30–34, 39. В то же время, как показал Скотт Майкелсен, в ходе своих исследований Мортон сам опровергал важнейшие положения «научного расизма». См.: Michaelsen S. The limits of multiculturalism. Minneapolis: Univ. of Minnesota Press, 1999. P. 144–146.


[Закрыть]. Тогда доказывали, что расовые различия вечны и неизменны, что расы различаются уровнем интеллекта, и это якобы отражается на размерах мозга или соотношении разных участков мозга, отвечающих за различные способности. Из этого делали вывод о том, что различные расы в разной степени способны вести «цивилизованный» образ жизни. В середине XIX в. определенным авторитетом пользовалась школа полигенистов, представлявших расы разными биологическими видами и доказывавших их будто бы разное происхождение[263]263
  Подробно о полигенистах XIX–XX вв. см.: Wolpoff M. H., Caspari R. Race and human evolution: a fatal attraction. New York: Simon and Shuster, 1997. P. 57–165.


[Закрыть].

Затем на смену этому пришла идея эволюции, но, вопреки взглядам самого Чарльза Дарвина, она лишь укрепила позиции расистов. Ведь она позволяла выстраивать целую иерархию рас и предполагать, что та отражает эволюционные этапы развития человечества. Мало того, во второй половине XIX – первой половине XX в. некоторые специалисты пытались развивать «эволюционный полигенизм» (Карл Фогт и Эрнст Геккель в Германии, Артур Кис в Англии, Эрнест Хутон в США). Речь шла не только о типологии, но и о качественной оценке разных человеческих типов, что неизбежно увязывало научные построения с расовой политикой. Ведь все это вкупе с социологическими построениями главного социодарвиниста Герберта Спенсера использовалось для обоснования социального неравенства и запрета смешанных браков, для поддержки колониальных режимов и империалистических захватов[264]264
  Stanton W. The leopard’s spots: scientific attitudes towards race in America, 1815–1859. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1966; Gould S. J. The mismeasure of man. P. 39–72; Stocking G. W. Race, culture, and evolution; Banton M. The idea of race. London: Tavistock, 1977; Todorov T. On human diversity. P. 123–140; Smedley Au. Race in North America. P. 230–236; Baker L. D. From savage to Negro. P. 14–16; Майлз Р., Браун М. Расизм. М.: РОССПЭН, 2004. С. 55–59.


[Закрыть]. Тогда-то и получила широкое хождение идея о «белой арийской расе», которая будто бы разнесла высокую культуру во все уголки земного шара. В частности, Гобино первым связал формирование древних цивилизаций с «арийской расой»[265]265
  Biddiss M. D. Father of the racist ideology. The social and political thoughts of Count Gobineau. London: Weidenfeld and Nicolson, 1970; Mosse G. L. Toward the final solution: a history of European racism. New York: Harper and Row, 1978. P. 51–57; Young R. J. C. Colonial desire. Hybridity in theory, culture and race. London: Routledge, 2002. P. 109–117. См. также: Miles R. Racism after «race relations». London, New York: Routledge, 1993. P. 88–97.


[Закрыть]. Правда, он отождествлял «арийцев» с потомственной аристократией и был ярым противником патриотизма и национализма[266]266
  Benedict R. Race and racism. P. 116–118. Подробно о Гобино см.: Biddiss M. D. Father of the racist ideology.


[Закрыть]. Затем польский социолог Людвиг Гумплович выдвинул в 1885 г. идею о «расовой борьбе», якобы определявшей ход истории. Но под «расой» он понимал то, что сегодня называется «народом-этносом».

С развитием физической антропологии некоторые авторы (адвокат Жорж Ваше де Ляпуж, статистик Отто Аммон), составившие группу антропосоциологов, пытались доказать, что психические качества людей зависели от величины головного указателя: по этой теории только «длинноголовые» могли по праву лидировать в мире. Однако, подобно Гобино, эти авторы интересовались прежде всего социально-расовыми различиями между представителями «арийской» и «альпийской» рас и были далеки от национализма. Например, Аммон доказывал, что в силу естественного отбора более умственно развитые «длинноголовые» концентрировались в городах, а «короткоголовые» были обречены на жалкое существование в сельских районах[267]267
  Однако вскоре Ридольфо Ливи показал всю сомнительность «закона Аммона». Ведь если тот и подтверждался данными из Пьедмонта, то ситуация в Палермо оказывалась прямо противоположной. См.: Benedict R. Race and racism. P. 120–121.


[Закрыть]. Лишь в работах расиста Хьюстона Чемберлена «длинноголовые арийцы» оказались прочно связанными с германцами, что сделало расизм привлекательной доктриной для немецких националистов и шовинистов[268]268
  Подробно о Чемберлене см.: Field G. Evangelist of race: the Germanic vision of Houston Stewart Chamberlain. New York: Columbia University Press, 1981. См. также: Шнирельман В. А. Лица ненависти (антисемиты и расисты на марше). М.: Academia, 2005. С. 67–111.


[Закрыть]. В свою очередь, в 1920-х гг. английский физический антрополог Артур Кис подчеркивал тождество между национальностью и расой и даже писал о «межрасовом соперничестве». Это еще раз демонстрировало отсутствие строгого подхода к расе даже среди специалистов[269]269
  Об этом см.: Barkan E. The retreat of scientific racism. P. 51.


[Закрыть].

Эту плеяду «расовых мыслителей» замыкал известный американский физический антрополог Карлтон Кун (1904–1981), последний защитник теории полигенизма и, пожалуй, последний крупный представитель типологической школы, которому довелось испытать всю горечь от ее крушения и наблюдать стремительный рост авторитета своих научных противников. Став новым президентом Американской ассоциации физических антропологов, Кун выступил в защиту расистской книги бывшего руководителя авиакомпании «Дельта» и сторонника сегрегации Карлтона Патнема «Раса и разум в глазах янки», где чернокожие изображались «низшей расой». Мало того, несмотря на заверения Куна в том, что он отстаивает «объективную науку», сегодня известно, что он поддерживал движение за расовую сегрегацию[270]270
  О Патнеме и об этом скандале см.: Alland A. Race in mind: race, IQ, and other racisms. New York: Palgrave Macmillan, 2002. P. 4–5; Jackson J. P. «In ways unacademical»: the reception of Carleton S. Coon’s The Origin of Races // Journal of the history of biology. 2001. Vol. 34. P. 247–285; Caspari R. From types to populations: a century of race, physical anthropology, and the American anthropological association // American Anthropologist. 2003. Vol. 105. № 1. P. 72.


[Закрыть].

Последовал скандал, и Куну пришлось уйти в отставку. В 1962 г. он опубликовал книгу о происхождении человеческих рас, где вслед за Францем Вайденрайхом доказывал, что те сложились в отдельных географических регионах еще в эпоху антропогенеза, т. е. задолго до появления человека современного вида, и их эволюция происходила независимо друг от друга, хотя и в одном направлении. Следовательно, по его мнению, Homo sapiens возник в пяти разных центрах и в разное время. Эта книга получила резко критические оценки, причем выдающийся генетик Ф. Добжанский прямо обвинил Куна в снабжении расистов пригодным сырьем. Представления Куна о происхождении рас он назвал «не заслуживающими серьезного обсуждения», ибо это полностью расходилось со взглядами генетиков. Некоторые специалисты шли еще дальше и прямо называли Куна «расистом». А американская палеоантрополог, детально излагающая эту историю, с сожалением замечает, что Кун «пережил свое время»[271]271
  О нем и его учителях см.: Shipman P. The evolution of racism: human differences and use and abuse of science. New York: Simon & Schuster, 1994. P. 173–219 (цит. на с. 213); Wolpoff M. H., Caspari R. Race and human evolution: a fatal attraction. New York: Simon and Shuster, 1997. P. 139–165. О несообразностях во взглядах Куна и противоречиях в его концепции, вызванных его расовыми взглядами, см.: Alland A. Race in mind. P. 41–42, 57–77.


[Закрыть].

Формирование и расцвет научного расизма в XIX в. произошли не случайно. Их идейные истоки были заложены эпохой Просвещения, которая сделала человека продуктом природы, а не плодом божественного вдохновения. А превращение расизма в политический принцип стало, как это ни странно, оборотной стороной установления гражданского равенства. В этих условиях единственным критерием исключения из общества мог стать только биологический, утверждавший невозможность предоставления полноправного статуса категории людей, которые якобы из-за своих имманентно присущих им качеств были не способны адекватно пользоваться гражданскими правами. Особую роль в этом сыграл этнический национализм, ранее всего проявивший себя в Германии[272]272
  Fredrickson G. M. Racism: a short history. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 2002. P. 68–72.


[Закрыть]. Кроме того, к концу XIX в. появились особые причины опасаться «чужеземцев».

В последней трети XIX – начале XX в. европейское общественное мнение было охвачено страхами по поводу якобы близившейся «дегенерации», а американцы были встревожены массовой иммиграцией из бедных регионов Европы. Тогда-то впервые и прозвучали призывы к «спасению арийской (нордической) расы», до сих пор соблазняющие «белых расистов». В этом контексте особую популярность получили социодарвинизм, евгеника, а затем и выросшая из нее «расовая гигиена». Любопытно, что именно тогда впервые выявилась тенденция перерастания «классового расизма», направленного против эксплуатируемых масс, в классический расизм, отвергающий инокультурного «Другого» как якобы «иной биологический вид». В обоих случаях расовые идеологи апеллировали к «закону естественного отбора», причем популярный евгенический дискурс черпал свою лексику из сельскохозяйственного языка зоотехники[273]273
  MacMaster N. Racism in Europe, 1870–2000. Basingstoke, Hampshire: Palgrave, 2001. P. 33–57.


[Закрыть]. Наиболее активным пропагандистом таких взглядов был немецкий анатом Эрнст Геккель, опубликовавший немало книг, популяризировавших дарвинизм как универсальную науку, якобы дававшую ответы на все злободневные вопросы окружающей действительности[274]274
  Gasman D. The scientific origins of National Socialism. New Brunswick; London: Transaction Publishers, 2004.


[Закрыть]. Таким образом, особенно опасным расовый подход стал в последней трети XIX – начале XX в., когда он полюбился немалому числу европейских и американских политиков, стал мощным идеологическим орудием в руках радикальных националистов и начал неизменно сопровождать сложные процессы индустриализации и урбанизации[275]275
  MacMaster N. Racism in Europe, 1870–2000. P. 5–114.


[Закрыть].

В тот период расовая доктрина считалась легитимной и поддерживалась наукой. Поэтому неудивительно, что еще в конце XIX в. расовую риторику подхватили некоторые восточноевропейские меньшинства (румыны, чехи, словаки, поляки), пытавшиеся тем самым противостоять ассимиляции, угрожавшей им со стороны доминировавших немецкой и венгерской культур. В этом контексте термины «раса» и «народ» использовались как синонимы, а апелляция к расовой теории призвана была служить делу борьбы за (этно)национальное освобождение[276]276
  Turda M. The idea of national superiority in Central Europe, 1880–1918. Lewiston, N. Y.: The Edwin Mellen Press, 2005. P. 2, 144–157.


[Закрыть]. По той же причине тогда к расовой теории обращались и отдельные еврейские интеллектуалы, включая некоторых сторонников идей сионизма[277]277
  Mosse G. L. Toward the final solution: a history of European racism. New York: Harper and Row, 1978. P. 122–126; Bloom E. What ‘The Father’ had in mind? Arthur Ruppin (1876–1943), cultural identity, Weltanschauung and action // History of European Ideas. 2007. Vol. 33. № 3. P. 330–349. Но, как полагал Моссе, среди ранних сионистов сторонники расовой идеи были в меньшинстве.


[Закрыть].

В первой половине XX в. те же веяния затронули и Индию, но развитие индийского национализма привело к расколу в среде местных политических лидеров. Те из них, кто ориентировался на ислам, протестовали против национализма и расовой идеи как ведущих к распаду общества; зато их больше привлекала идея уммы, способствующая исламской солидарности. Те же, кто так или иначе был связан с индуизмом, с энтузиазмом принимали концепцию национализма и, опираясь на работы европейских востоковедов, пытались сконструировать «высшую индусскую (арийскую) расу», видя в ней действенный рычаг борьбы с колониализмом. Некоторые из них разделяли фашистские идеи, популярные в те годы в Европе. В то же время идея «чистоты расы» вызывала у них смущение, и они пытались развивать свою собственную «расовую теорию», свободную от нее. Для них главным критерием членства в «нации» была культура, а не биологическое родство. Поэтому, в их понимании, «раса» сливалась с «этнической нацией», и их национализм имел «этническое» лицо[278]278
  Thapar R. The theory of Aryan race and India: history and politics // Social Scientist. 1996. Vol. 24. № 272–274. P. 9–10; Majeed J. Pan-Islam and ‘deracialisation’ in the thought of Muhammad Iqbal // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 304–326; Jaffrelot Ch. The idea of Hindu race in the writings of Hindu nationalist ideologues in the 1920s and 1930s: a concept between two cultures // Ibid. P. 327–354. О постепенном проникновении европейских идей в Индию см.: Robb P. South Asia and the concept of race // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 28–42. По словам Робба, термин «индиец» вначале был тесно связан с понятием «расы» и только позднее стал относиться к «нации» (Ibid. P. 32).


[Закрыть]. Немалую роль в этом сыграли колониальные этнологи, и, по справедливому замечанию Сюзан Бейли, «важно признать, с какой огромной силой этнологические концепции расы воздействовали на лидеров националистических организаций в Индии, да, впрочем, и во многих других частях колониального мира»[279]279
  Bayly S. Caste and «race» in the colonial ethnography of India // Robb P. (ed.). The concept of race in South Asia. Delhi: Oxford Univ. Press, 1997. P. 203.


[Закрыть].

Вторая волна расиализации дискриминированных меньшинств пришлась на вторую половину XX в., причем тогда это нередко происходило по их собственной инициативе, связанной с «борьбой за идентичность». В частности, в 1990-х гг. некоторых афроамериканских интеллектуалов вдохновляла «гипотеза меланина», которая, возвращая из небытия давно забытую викторианскую парадигму и усиливая ее модными оккультными представлениями, объединяла их всех в единую солидарную «расу» и объявляла о «расовом превосходстве черных»[280]280
  Об этом см.: Alland A. Race in mind. P. 126; Gilroy P. Between camps: nations, cultures and the allure of race. London: Routledge, 2004. P. 256–260.


[Закрыть]. По иронии это происходило тогда, когда западная наука пришла к идее отрицания рас как биологической реальности[281]281
  Wieviorka M. The arena of racism. London: Sage, 1995. P. 24.


[Закрыть].

Между тем попытки научно обосновать расовый подход к истории неизбежно оканчивались конфузом, ибо отчетливо демонстрировали ярко выраженный субъективизм своих авторов. Например, если немецкие расовые теоретики уверенно связывали германскую расу с «арийцами», то известный французский антрополог Арман де Катрфаж столь же яростно доказывал, что пруссаки были носителями финского (монголоидного, по его мнению) и славянского генетического наследия. В свою очередь, другой видный французский антрополог Поль Брока, соглашаясь с тем, что французы в массе своей были «короткоголовыми», настаивал на их умственном превосходстве над «длинноголовыми» германцами. При этом он упорно не замечал, что и последние в большинстве своем отличались «короткоголовостью»[282]282
  Benedict R. Race and racism. P. 129–130; MacMaster N. Racism in Europe. P. 40.


[Закрыть]. Наконец, политика нацистской Германии конца 1930-х – начала 1940-х гг. продемонстрировала всю прагматичность расового вопроса для ее лидеров, готовых включать в категорию «арийцев» всех, кто становился их союзниками[283]283
  Benedict R. Race and racism. P. 136–137. В ответ американцы организовали в 1943 г. передвижную выставку, где демонстрировались образцы «идеальных арийцев», высоких длинноголовых блондинов, явно непохожих на Гитлера, Геббельса или Геринга. Об этом см.: Jacobson M. F. Whiteness of a different color. P. 106–107. О расхождении облика нацистских вождей с «арийским идеалом» см.: Плисецкий М. С., Смулевич Б. Я. Расовая теория – классовая теория // Антропологический журнал. 1934. № 1/2. С. 21–22.


[Закрыть].

По словам П. Гилроя, «если геноцид осуществляется не всегда, то расология, возбуждающая групповое мышление, приближает его и предлагает в качестве решения [проблемы]»[284]284
  Gilroy P. Between camps: nations, cultures and the allure of race. London: Routledge, 2004. P. 88.


[Закрыть]. Однако, хотя «научный расизм», безусловно, выковывал аргументы для склонных к расизму политиков, последние сознавали противоречивость его наследия и пользовались им выборочно. Поэтому главная ответственность за расизм в действии падает на плечи политиков и чиновников.

Действительно, расовая доктрина, десятилетиями находившая научное оправдание в социодарвинизме, оказывала влияние на законодателей и чиновников. Например, в США на рубеже XIX–XX вв. чиновники и сотрудники благотворительных фондов были убеждены в том, что образование, медицинская помощь и достойная зарплата не должны распространяться на представителей «низших рас», ибо иначе это означало бы искусственное сохранение слабых, что шло вразрез с «законом природы»[285]285
  Baker L. D. From savage to Negro. P. 28; MacMaster N. Racism in Europe. P. 42.


[Закрыть]. Представления о «низших расах» и о гибельности межрасового смешения навязывались широкой публике путем этнографических выставок и музейных экспозиций, публикациями в СМИ и, особенно, иллюстрированных журналах[286]286
  Baker L. D. From savage to Negro. P. 54–80.


[Закрыть]. Мало того, «научный расизм» тогда оказывал влияние на президента США Теодора Рузвельта[287]287
  Ibid. P. 84–87.


[Закрыть] и фактически оправдывал практику линчевания[288]288
  Ibid. P. 36; Gossett Th. F. Race. P. 269–270; Haller J. S. Outcasts from evolution: scientific attitudes of racial inferiority, 1859–1900. Urbana: Univ. of Illinois Press, 1971. P. 184–185.


[Закрыть]. Та же идеология заставляла афроамериканцев в ответ на это выковывать единую расовую идентичность и выражать расовую солидарность[289]289
  Baker L. D. From savage to Negro. P. 87; Cornell S., Hartmann D. Ethnicity and race. P. 103–108.


[Закрыть].

На рубеже XIX–XX вв. многие ученые разделяли идею о глубоких психологических различиях между отдельными этническими группами. Это прежде всего касалось «дикарей», мозгу которых приписывали иную психологическую структуру, чем у «цивилизованного населения». Основанный на понятии «коллективных идей», или «первобытного мышления», этот подход привел к развитию «социальной психологии» и появлению представления о «национальном характере». Большим энтузиастом этого направления научной мысли стал работавший в Гарварде английский психолог Уильям Макдуголл (1871–1938), настаивавший на умственных различиях между отдельными расами. Разработав понятие «психологической», или «культурной», дистанции, он предупреждал, что в тех случаях, когда она отличается высоким показателем, контактирующие группы ожидает катастрофа. Иными словами, группы, существенно отличавшиеся друг от друга психологически, не были способны, по этой теории, нормально уживаться друг с другом[290]290
  Thomson M. «Savage civilization». Race, culture and mind in Britain, 1898–1939 // Waltraud E., Harris B. (eds.). Race, science and medicine, 1700–1960. London; N. Y.: Routledge, 1999. P. 240–246. В Германии «этнопсихологические исследования» активно проповедовал Р. Турнвальд, ставший одним из ведущих германских этнологов в эпоху нацизма. См.: Марков Г. Е. Развитие современной германской буржуазной этнологии // Бромлей Ю. В. (ред.). Этнография за рубежом: историографические очерки. М.: Наука, 1979. С. 153–154. Одно время рассматриваемые представления были популярны в американской культурной антропологии, и определенную дань им отдала даже Р. Бенедикт. Об этом см.: Аверкиева Ю. П. О некоторых этнопсихологических исследованиях в США // Ефимов А. В., Аверкиева Ю. П. (ред.). Современная американская этнография. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 80; Она же. Современные разновидности «научного» расизма // Бромлей Ю. В. (ред.). Расы и общество. М.: Наука, 1982. С. 123–125. Это еще раз говорит об особенностях «антирасизма». В этом смысле показательно, что и сама Аверкиева, возвращаясь к рассматриваемым ниже идеям Сталина, призывала изучать «национальный характер» и «психический склад народов», тем самым фактически обесценивая свои собственные критические комментарии в адрес американских этнопсихологов. Правда, она связывала «психический склад» не с биологией, а с особенностями исторического развития народа. См.: Аверкиева Ю. П. О некоторых этнопсихологических исследованиях… С. 84–85.


[Закрыть]. По сути, речь шла об «одухотворении расы», о наделении ее «душой», что лежало в основе американского расового сознания на рубеже XIX–XX вв., когда такие представления разделялись значительной частью американской элиты, включая теологов. Именно в этот период их представления максимально сблизились с позицией ку-клукс-клана[291]291
  Fessenden T. The soul of America: whiteness and the disappearing of bodies in the progressive era // Weiss G., Haber H. F. (eds.). Perspectives on embodiment: the intersections of nature and culture. New York: Routledge, 1999. P. 23–40.


[Закрыть].

В соответствии с этим американский расист Лотроп Стоддард называл цивилизацию «телом», а расу – «душой». Соответственно, между разными цивилизациями лежала целая пропасть. Поэтому, имея в виду небелых иммигрантов (китайцев, японцев, мексиканцев), он писал в 1920-х гг., что «здесь этнические различия столь велики, что “ассимиляция” в расовом смысле невозможна»[292]292
  Stoddard L. Reforming America. New York: Charles Scribner’s Sons, 1927. P. 256–257.


[Закрыть]. Кроме общих расовых предубеждений, такие представления получили в период Первой мировой войны псевдонаучное обоснование в результате массового тестирования солдат американской армии, призванного выявить «уровень их интеллектуального развития». Проведенное на весьма сомнительной методической базе и позволившее своим авторам сформулировать еще более сомнительные выводы, это обследование дало американским законодателям аргументы для ужесточения иммиграционной политики[293]293
  Gould S. J. The mismeasure of man. P. 192–233. В 1930 г. один из участников обследования, Карл Брайем, признал, что в его основе лежали ошибочные подходы и что оно привело к неверным выводам. Томас Госсет назвал эти интеллектуальные тесты «важнейшим оружием расизма». См.: Gossett Th. F. Race. P. 363.


[Закрыть].