Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

Быстрота и натиск – вот что необходимо. Какой бы совершенной ни была эта подозрительная супружеская чета – они не настолько хороши, чтобы синхронно врать по любому поводу.

* * *

Квартира Кодрина – Сошальской располагалась в старом доходном доме. Я без всякого труда нашла подъезд, поднялась на третий этаж и позвонила в высокую дверь. И только потом принялась соображать, что же я скажу Яне Сошальской. И как буду группироваться, если она спустит меня с лестницы. Главное в таких обстоятельствах – прикрыть голову руками, а колени прижать к подбородку.

Сошальская открыла на второй звонок, застыла на пороге и втянула ноздрями воздух. Ее можно было назвать красивой, но красота эта вступала в явное противоречие с красотой Филиппа Кодрина: никаких киношных штампов, никаких голливудских аналогов. Обладатели таких лиц вымерли задолго до появления кинематографа. Сразу же после динозавров. Ни одной морщины на лице, ни одной зацепки в безмятежном бирюзовом взгляде.

– Опаздываете, – сказала Сошальская, все еще принюхиваясь ко мне.

Разве? Я почувствовала подвох и на всякий случай отступила от двери.

– Вы сменили духи, Аннушка?

Блин, что происходит?! За кого она меня принимает? Во-первых, последние полгода я пользуюсь одними и теми же – «Aqua di Gio» (не бог весть что, но мне нравится). Во-вторых, я вообще не пользовалась духами с тех пор, как бес меня попутал вынуть нож из груди Олева Киви.

– Приятный запах, – продолжала нести околесицу Сошальская.

А потом развернулась и поплыла в квартиру. Мне ничего не оставалось, как следовать за ней. Я сдуру захлопнула дверь, и мне показалось, что за моей спиной лязгнули засовы в предбанник инквизиции.

Прямая спина Сошальской заманила меня в квадратную комнату с узкими окнами. Впрочем, окон как таковых я не увидела: они были скрыты старинными бамбуковыми жалюзи с каким-то полустертым китайским пейзажем. Я нисколько не удивилась, если бы узнала, что жучара-Филя, пользуясь служебным положением, позаимствовал их из запасников Эрмитажа.

Вся остальная обстановка тоже оказалась пристегнутой к жалюзи: резные деревянные ширмы, медные курительницы, парочка самых настоящих кальянов и целый взвод Будд самых разных модификаций. К тому же в комнате явственно ощущался какой-то запах – то ли благовоний, то ли мужского парфюма. А посреди всей этой застенчивой антикварной лавчонки стоял самый обыкновенный совдеповский стол с наваленным на него бельем.

– Белье для глажки на столе, – повелительным тоном сказала мне Сошальская, усаживаясь в кресло-качалку. – На кухне список продуктов и деньги.

Я в нерешительности засунула в рот большой палец: все происходящее походило на хорошо отрепетированный розыгрыш. За кого она меня принимает, в самом деле?! Или Филя оказался вовсе не таким лохом, сумел просчитать все мои последующие шаги и предупредил свою обалдевшую от ревности жену?

– Сегодня полы мыть не нужно, – добила меня Сошальская, принимаясь за вязание.

Интересно, а когда я их мыла?! Разве что в одном из своих прежних воплощений, и то сомнительно. Монтесума-Чоколатль, свято верящая в реинкарнацию, утверждала, что в прошлой жизни (судя по моему бесхребетному нраву) я была растением под названием «плющ дикорастущий».

Сошальская вязала, даже не глядя на спицы: просто аккуратно считала про себя петли – и все. Ситуация перестала забавлять меня. И что означает это надменное лицо и отсутствующий взгляд? Я переступила с ноги на ногу, и половица под моим ботинком едва слышно скрипнула. Даже я не уловила этого звука, скорее – почувствовала.

А Филина женка сразу же повернула ко мне бесстрастное лицо.

– Почему вы не проходите, Аннушка?

Да что же это, в самом деле?! Мало того, что она надо мной откровенно издевается, так еще и слышит, как египетская кошка! С таким слухом нужно в сейсмологических центрах работать, а не в кресле-качалке петли считать.

Пока я подбирала работенку для Яны Сошальской, зазвонил телефон. Наверняка Филипп, тускло подумала я – и не ошиблась. Эти двое жить не могли друг без друга. Сошальская нащупала радиотелефон, стоящий рядом с ней, и взяла трубку; лицо ее оживилось, пришло в движение, вот только глаза остались неподвижными.

– Да, милый… Аннушка уже пришла. Пододеяльники из химчистки? Хорошо, я скажу ей… Ты будешь к семи? Почему так поздно?! Халтурка? Какая халтурка?!. Что значит – «успокойся»? Я спокойна. Абсолютно. Мне плевать на визиты…

Только теперь я поняла, что меня смущает. И в самой Сошальской, и в окружающей обстановке.

Свет.

В комнате не было света, в ней царил полумрак. Но не легкий, летний, с солнечными полосками от жалюзи на полу, – нет. Этот полумрак не зависел ни от жалюзи, ни от времени года. Он был здесь всегда. Он никогда отсюда не уходил. И как можно вязать при таком освещении? Как можно видеть петли, которые ты набираешь?!.

Лицо Сошальской по-прежнему бушевало. Уголки рта растягивались, скулы волнами накрывали впалые щеки – и вся эта суета моментально разбивалась о глаза, пасовала перед ними.

Глаза оставались неподвижными.

Глаза.

«Черт, да она слепая!» – неожиданно подумала я.

Она ничего не видит! Потому-то у нее такое гладкое лицо: краски мира не тревожат его. Краскам мира вообще нет дела до Яны Сошальской и ее спиц! Все еще не веря себе, я аккуратно сняла ботинки и на цыпочках двинулась к женщине. Сейчас она остановит меня окриком, запустит в меня клубком, вытащит револьвер из нижних юбок!..

Но ничего подобного не произошло.

Я приблизилась к критической отметке и провела ладонью у нее перед глазами. И снова – никакой реакции. Яна Сошальская действительно ничего не видела.

Так круто я еще никогда не влипала (если не считать двух уже давно остывших трупов). Но самое ужасное – ловить здесь нечего. Я не стала дожидаться конца супружеской телефонной перебранки и ринулась к выходу. У входных дверей я едва не сбила белую тонкую палку (почему я не заметила ее раньше?) и ни одной лишней секунды не потратила на открывание замков. И, только выскочив на лестничную площадку, перевела дух.

Кто мог знать, что жена Кодрина окажется слепой? И толку от нее будет как от козла молока.

В любом случае у меня отпадает сразу несколько проблем: не нужно тыкать ей под нос фотографию, каждую минуту рискуя получить по башке. Не нужно изводить ее расспросами об Алле. Яна Сошальская отодвигается на задний план, но это не снимает подозрений с ее мужа. Ясно одно: если мне когда-нибудь еще придется встретиться с ней, я уже буду к этому готова.

* * *

Сергуня опаздывал.

Я успела посидеть и полежать на лавочке возле редакции «Петербургской Аномалии», съесть яблоко, украденное на лотке, и отогнать от себя одного зарвавшегося питбуля и двух зарвавшихся молодых людей с бритыми черепами.

И подвести промежуточный итог встречи с безумным семейством Кодриных.

Извращенцы, идеально подходящие друг другу: слепая ревнивица и Аполлон Бельведерский, который ненавидит свою распроклятую совершенную фактуру. Слепая жена устраивает Филю идеально: она не может видеть красоты, которой Кодрин так стесняется.

Извращенцы и есть.

– Мы же договаривались на пять! – накинулась я на Сергуню, как только он появился. – Нехорошо заставлять девушку ждать.

– Соскучилась? – Он приложился к моей щеке. – Ну, что Филя? На какой минуте он тебя послал?

– Представь себе, не послал. А даже угостил элитным пойлом из Мадраса.

– Да ладно заливать-то! У него с женщинами непреходящий напряг. Все боится, что будут посягать на его драгоценные нефритовые гениталии. А он у нас однолюб.

– Пришлось выдать себя за даму нестандартной сексуальной ориентации.

Сергуня рассмеялся:

– Круто! У тебя хватка, как я посмотрю. Когда выйдешь из тюряги, порекомендую тебя главному редактору. Как подающего надежды корреспондента.

Не очень-то галантно с его стороны напоминать о моем бедственном положении. При том сроке, который мне светит, я выйду из тюряги разве что пенсионеркой, причем без всякой надежды на материальную помощь государства.

– Ну, положим, живой я не дамся, – совершенно искренне заявила я. – А вот что касается примерного семьянина… Ты не сказал мне, что у него слепая жена.

– А ты разве спрашивала? И потом, зачем тебе его жена?

– Он женился на ней только потому, что она ни черта не видит? – уклонилась я от ответа. – Или были другие причины? Более романтические?

– Понятия не имею. Как сюжет она меня не интересует, это скорее для дамских журналов. Чтобы дуры-домохозяйки лили сопли на страницы…

– Она же свидетель. Обнаружила тело.

– Слепой свидетель – это геморрой, душа моя, – снисходительно пояснил Сергуня. – И насколько мне известно из материалов дела, покойную Аллу нашел ее брат. А его слепая благоверная сидела, как квочка, на веранде. Слушай, зачем тебе вся эта бодяга? Какое отношение эта история имеет к твоим убийствам?

Действительно, зачем мне эта бодяга? Я стала выпадать из образа идеальной убийцы, а это может плохо кончиться.

– Я же говорила тебе, – я вдохновенно взялась за свою прежнюю лживую волынку. – Я все объясню потом. Тебе нужен суперматериал для книги?! Не для какой-нибудь вшивой статейки, а для книги? Нужен или нет, черт возьми? Хочешь проснуться зна-менитым?

– Ну, – скрипнул зубами Сергуня. Он ненавидел себя за эту рабскую зависимость от своей профессии. Себя – и меня заодно.

– Тогда не задавай вопросов. Заткнись и делай все, о чем я тебя прошу. Внакладе не останешься, обещаю.

– Хрен с тобой. Пусть будет так, как ты хочешь, – Сергуня сразу присмирел и даже попытался улыбнуться. Самый утонченный мазохист из всех, кого я знала.

– Вот и умница. Ты разузнал что-нибудь о Тео Лермитте?

– Есть одна информация. С Крестовского этот тип перебрался в «Асторию». Застолбил номер еще на неделю. В следующий вторник у него какая-то научно-практическая конференция. А потом, видимо, сделает нам ручкой.

– Тогда двигаем в «Асторию».

– Не получится. Там его уже нет, я наводил справки.

– Что значит – нет? – испугалась я. – А куда он делся?

– Откуда же я знаю? Может, отвалил куда-нибудь реставрационные мастерские инспектировать. Не переживай, ко вторнику обязательно вернется. Кто еще тебя интересует? Молдаванин, например?

– Вообще-то вина меня не вдохновляют, – честно призналась я.

– А коньяки?

– Коньяки тоже. Только водка. Во всех ее проявлениях.

– Смотри, он презентацию устраивает. Открывает новую галерею вин. Для успешного, так сказать, продвижения продукции на рынок. У меня и приглашения есть, – Сергуня вытащил из рюкзачишки два аляповатых куска глянца. – Послезавтра в семь.

– И когда только успеваешь? – вздохнула я.

– Корпоративная этика, – пояснил Сергуня. – Не имей сто рублей, а имей одну профессию. У меня же в любой клоаке концы! А эти две высокохудожественные миниатюры я в «Бахусе» раздобыл.

– Что это еще за «Бахус»?

– Журнал о культуре пития. Недавно образовался. У меня там корешок главным редактором. От белочки полгода лечился. Ему торпеду вшили, когда из желтого дома вышел. Так он от безысходки журнал организовал. Для алкогольных гурманов. И что ты думаешь? Тираж с колес уходит: только из типографии выполз – и уже раритет!

Я вынула из рук Сергуни приглашения и принялась их изучать.

Эти небрежно согнутые легкие картонки не имели ничего общего с хорошим вкусом: по белому полю козлами скакало несколько пар в национальных костюмах. Пары, должно быть, были призваны исполнять танец «Молдовеняска». И служить обрамлением для двух тисненных золотом слов – «КАСА МАРЭ». На внутренней стороне приглашения красовался сомнительного качества гинекологический афоризм: «Без Вакха и Цереры в Венере жара нет».

– Это еще что за прикол? – спросила я у Сергуни.

– Ну, ты даешь! Это иносказание. Следует читать как «Что за трах без бухалова?», – донельзя упростил мысль репортер. – Теренций, древнеримский комедиограф. Такие вещи знать надо!

Стыдясь своего невежества, я дочитала приглашение до конца. Полный его текст выглядел так: «АУРЭЛ ЧОРБУ ИМЕЕТ ЧЕСТЬ ПРИГЛАСИТЬ ВАС НА ОТКРЫТИЕ ВИННОЙ ГАЛЕРЕИ «КАСА МАРЭ», КОТОРОЕ СОСТОИТСЯ 10 ИЮЛЯ В 19.00. АДРЕС ГАЛЕРЕИ: СРЕДНИЙ ПРОСПЕКТ ВАСИЛЬЕВСКОГО ОСТРОВА, 70, КОРП. 2».

– Так как, сползаем? – подмигнул мне Сергуня. – Заодно и молдаванина прощупаем.

– Если доживем. – Я поджала губы, как Христова невеста со стажем, и вернула ему оба приглашения.

Наши руки почти столкнулись: он протянул мне связку ключей.

– Держи. Езжай домой и жди меня. И кота покормить не забудь. А то этот задрыга с утра не жравши.

– А ты? – взволновалась я. – Мы разве не вместе едем?

– У меня старый должок перед ребятами из «Фарша». Так что рулю на съемки – эту гадюку интервьюировать. Буду шестьсот шестьдесят шестым, в кого она запустит кинокамерой.

– Кто?

– Полина Чарская, – со смаком выговорил Сергуня и наскоро прицепил к имени известной московской склочницы матерный хвост.

Полина Чарская, очень хорошо. Полина Чарская – трагический разрыв с мужчиной, Вена в роли любимой открытки из старого фотоальбома… И номер на втором этаже гостиницы на Крестовском. И никакой связи с убийством Олева Киви… Слишком порочна, чтобы убить.

– Слушай, а если я поеду с тобой?

– На площадку?

– Ну да. Или это невозможно?

– Отчего же, – Сергуня, по обыкновению, почесался в паху. – Разнообразим меню. Меня она сожрет на первое, тебя – на второе.

* * *

Мы добирались до места съемок около часа. Сергуня постоянно сверялся с адресом, менял трамвай на троллейбус и троллейбус на автобус. В конце маршрута нас ожидала недостроенная разноуровневая высотка с круглой башенкой на самой верхотуре.

– Это здесь, – торжественно объявил Сергуня. – Сегодня у них трюковая съемка. Героиня сбегает от кучи бандитов при помощи строительной лебедки.

– Блеск.

– Скажешь об этом линейному продюсеру. Он будет в восторге.

Около одного из подъездов переминались с ноги на ногу два недомерка в официальном твиде. Чуть поодаль паслось немногочисленное стадо одинаково стриженных брюнеток.

– Поклонницы, – презрительно сплюнул Сергуня в сторону брюнеток. – Дуры. Автографа сутками дожидаются. Лучше бы своих мужиков ублажали.

Мы подошли к насторожившимся недомеркам, и Сергуня достал корочки.

– Сергей Синенко. Газета «Петербургская Аномалия». Вас должны были предупредить.

Цепной пес съемочной группы «Чет и Нечет» внимательно изучил удостоверение, вернул его Сергуне, а потом уставился на меня.

– А она?

– Стажер. Той же газеты.

– Проходите. Группа на двадцать третьем этаже.

Сергуня подхватил меня под руку и потащил к затянутому зеленой сеткой входу.

– Надеюсь, лифт работает? – запоздало спросила я.

Лифта не было и в помине: только подготовленная к эксплуатации лифтовая шахта, приветливо щерившаяся пустотой. Сергуня моментально нашел выход на лестницу, и мы полезли вверх.

…Полина Чарская заявила о себе между девятнадцатым и двадцатым этажом. С трудом выдравшись на заваленную щебнем площадку, мы рухнули на мешки с цементом и закурили.

– Легкие ни к черту, – заявил Сергуня, жадно затягиваясь. – Курить надо бросать…

Вот тут-то и раздался нечеловеческий вопль. Он был таким яростным и таким отчаянным, что у меня сразу же заложило уши. И весь суповой набор внутренних органов рухнул в область малого таза.

– По-моему, там что-то случилось… Пойдем!

– Ну что ты нервничаешь? – Сергуне явно хотелось добить вонючую, как солдатские портянки, «беломорину». – Докурим и двинем.

– А если кто-то выпал?

– Если кто-то выпал – его подберут те, кто внизу.

Спустя минуту мне все-таки удалось отодрать его от площадки и пинками погнать к двадцать третьему этажу. Вопли становились все явственнее и обрели половую принадлежность: кричала женщина. Когда мы наконец-то вышли на финишную прямую, нас окружила плотная стена отборного мата. Такого мата не слышала даже я, хотя одно время увлекалась одичавшими на разгрузке угля докерами Таллинского морского порта.

– О, так я и предполагал, – констатировал Сергуня, переступая через тянущиеся по полу кабели. – Полина глотку тренирует. Умеет же ругаться женщина!

В коридоре, по которому мы шли, начали появляться люди: осветители, ассистенты, насмерть перепуганная помощница режиссера, две бледные декораторши и абсолютно спокойный юноша с совсем еще зеленой, коротко постриженной бородкой.

– Перерыв? – спросил Сергуня, по-свойски пожимая руку юноше.

– Третий час перерыв, – вздохнул юноша. – Эта Сука простить себе не может, что перлась наверх ножками, вместе с простыми смертными. Вот и отрывается.

– Кстати, познакомься, – Сергуня снова вспомнил обо мне. – Антон Чехов. Линейный продюсер.

– Правда? – удивилась я.

– Что – правда? – юноша почесал кадык. – Что линейный продюсер? Или что – Антон Чехов?

Я не нашлась что ответить.

– Слушай, Антоша, – Сергуня увлек линейного продюсера в угол. – У меня с ней интервью…

– Забудь об этом. Эта Сука сегодня не в духе, а мы на двадцать третьем этаже. Так что гарантировать безопасность я вам не могу.

– Ну а на съемках поприсутствовать?

– Легко. Если они вообще начнутся. Мы и так два дня потеряли… У Этой Суки там, видите ли, в гостинице кого-то пришпилили, так она вообще мозгами поехала, из номера не выходила… А теперь летим по срокам так, что мама не горюй!..

Надо же, какая впечатлительность!

Я оставила обоих парней и двинулась на крик. Он доносился из распахнутых дверей какой-то квартиры: именно туда тянулись кабели. И именно оттуда выскакивали остатки съемочной группы. Но даже выражение их лиц меня не испугало. Я уже собиралась войти в эту чертову квартиру, когда меня ухватила за рукав сердобольная девушка с термосом в руках.

– Не ходите, – прошептала девушка. – Она вас по стенке размажет, Эта Сука. Лучше подождать.

– Это у вас кофе? – спросила я.

– Кофе.

– Можно?

– Конечно…

Трясущимися руками девушка налила кофе в пластмассовый стаканчик и протянула его мне. Кофе был вполне сносным, и это прибавило мне решимости. Другого случая посмотреть на Эту Суку Московскую Знаменитость у меня не будет. А если еще удастся поговорить с ней!.. Матерных выхлопов я не боялась – смешно чего-либо бояться, когда ты объявлен в федеральный розыск. Черт, я действительно не боялась, я еще никогда не чувствовала себя такой бесстрашной. Я как будто напрочь забыла, что всю жизнь меня преследовал страх – страх перед Стасом, страх перед триппером, страх перед сексуальными фантазиями клиентов…

Но теперь – теперь я была свободна! Свободна и со стаканом кофе в руках. Есть что отметить.

Я решительно отстранила девушку и вошла в квартиру. И во второй комнате, среди цементно-щебне-кабельного реквизита обнаружила Полину Чарскую и приземистого парня с коротким сломанным носом: наверняка бывший боксер. Боксер и режиссер-постановщик по совместительству. Я даже не сомневалась, что предыдущие четыре постановщика были дзюдоистами, чемпионами по армрестлингу и спецами по греко-римской борьбе.

Иначе как совладать с Этой Сукой?

А Эта Сука стояла посредине комнаты и орала на режиссера, как на обмочившего постель мальчика. Впервые я видела кинозвезду так близко, и все в ней было преувеличенно: слишком резкие черты лица, слишком густые темные волосы, слишком подвижный рот, слишком яркие глаза.

Я мысленно принялась ставить точки в местах скопления матерщины, и это занятие меня невероятно увлекло.

– Гриша…., – орала Чарская. – Я отказываюсь от съемок в Венеции ради вашего… сериала, я посылаю на… лучшее предложение, которое у меня было, и торчу в этом… хлеву и в этом… поганом городе… Я уже видеть его не могу, этот… город и ваши…… рожи!!!!!!!!!!! И учить ваши… тексты!!! Кто их придумал, эти… тексты?!! Какой рваный… автор?!! Их же даже… после пяти бутылок водяры… не выговоришь!.. За мной три московских театра в очередь стоят, у меня представление на заслуженную, а вы… заставляете меня таскаться по… лестницам. Да еще на… поезде раскатывать туда-сюда ради вашего… мыла!!!!! На хрен мне… поезд, я же каждый раз прошу – покупайте билет на самолет, ненавижу… поезда!!!.. никаких условий для работы! Меня Тарантино пригласил с Джонни Деппом сниматься, а я сижу в этой… дыре и рыпнуться не могу. Из-за вашего… контракта….!!!!!!!!! Так еще ваши… девки толком кофе сварить не могут. Ты же знаешь, я без кофе – никакая…!!! И уволь эту… дублершу, у нее же фигура, как у… борца сумо! У меня что – такая фигура?! Такая фигура, я тебя спрашиваю?!! А… гримерша?!! Что она себе позволяет, эта… курва!!! Ей не то что актрис гримировать, ее даже к покойникам допускать нельзя, они из гроба восстанут!!! И замени мне… партнера, от него луком прет!!! Как с ним… целоваться, скажи мне, как?!! Лучше сразу дерьмо жрать… ложками!!! Давай мне корзину дерьма, я его… жрать буду!!!!!!!!!

Кроткий Гриша поскреб затылок, развернулся и на полусогнутых двинулся к двери. Чарская набрала воздух в легкие и выдала очередь ему в спину.

– И не думай… Гришаня, что ты здесь надолго зацепился…!!! Меня твоя… халдейская рожа тоже не устраивает!!! Можешь сказать… Антону, что я с тобой работать не собираюсь!!!!!!!!!

Вдогонку уходящему режиссеру полетел аккумулятор от камеры.

Как это было классно, черт возьми!

Чарская показала себя такой восхитительной дрянью, что я не удержалась и зааплодировала. Аплодисменты подействовали на актрису отрезвляюще. Она повернулась ко мне и нагнула точеную голову.

– Ты кто такая…?! Какого… посторонние на площадке?!!

Договорить Чарская не успела: я плеснула ей в лицо остатками кофе. Как это было классно, черт возьми!

Кофе моментально разрушил ее собранное по кирпичику лицо, упростил губы и с головой выдал нос – нос самой обыкновенной шпанистой девки, подружки насосавшегося пивом байкера.

– Ну что, полегчало? – спросила я.

– Не поняла? – упавший до трагического шепота голос Чарской тоже оказался обыкновенным.

– А что тут понимать? Не люблю, когда орут. Можно сказать все то же самое, но тише.

– Ты кто такая? – снова повторила Чарская.

Я обошла камеру и заглянула в ее глазок. Картинка не выглядела шедевром, но Чарская все равно была хороша.

– Значит, вы и есть Полина Чарская, – протянула я, не отрываясь от объектива. – По кличке «Эта Сука». Подбираете роли, от которых все отказываются. Даже Лия Ахеджакова.

С Лией Ахеджаковой был явный перегиб, и Чарская едва не задохнулась от ярости.

– И про Джонни Деппа лихо вставили. До печенок пронимает. Вот только Джонни Депп в любительском порно не работает…

Прости меня, Анне Раамат!.. Сейчас мне и так придется несладко.

Но самым странным было то, что никаких матов не последовало. И я продолжила дразнить гусей.

– И с Тарантино прокол. Тарантино Деппа не снимает, – об этом я когда-то вычитала в своей карманной библии – журнале «Дамский вечерок». И теперь решила воспользоваться полученной информацией. – Кто вам тексты пишет, девушка?.. Увольнять надо таких сценаристов!

И Чарская не выдержала! Наконец-то!

Она выбросила вперед свое сжавшееся в пружину тело, опрокинула на пол камеру и вцепилась мне в волосы. Прежде чем наподдать ей под дых и оттянуть ноздри самого обыкновенного шпанского носа, я мысленно вознесла хвалу своей парикмахерше. Наденька, ведомая, должно быть, святым Николаем, покровителем девиц брачного возраста, состригла мои патлы почти под корень.

Но Эта Сука быстро поняла, что с моей черепушкой ей ловить нечего, и переключилась на лицо. И даже сумела расцарапать мне щеку.

– Vastik!..[20]20
  Гадина (эст.).


[Закрыть] Elukas!..[21]21
  Тварь (эст.).


[Закрыть] – взвыв от боли, ругнулась я. – О, куррат!..

Чарская отпрыгнула от меня, как от энцефалитного клеща.

– Что… что ты сказала? – переводя дух, прошептала она.

Я молчала.

– Это ведь по-эстонски, да?.. Ты что – эстонка?

– Mooname, – сразу же насторожилась я. – Допустим.

И тут произошла совсем уж невероятная вещь: Полина Чарская, Эта Сука, журналистский бич, проклятье режиссеров, головная боль продюсеров, демон гримерш, пугало костюмеров, – расплакалась.

Расплакалась, как самая последняя потаскуха, которой не заплатили за работу.

– Я знала, что так будет… Что кто-нибудь обязательно появится…

Я подперла рукой поцарапанную щеку: в кого только мне не приходилось переквалифицироваться, с тех пор как биржа труда имени Стаса Дремова прекратила свое существование! Романтическая убийца для Сергуни; прагматичный курьер для фотографа Рейно; корреспондентка-женоненавистница для Филиппа Кодрина и таинственная Аннушка для его жены.

Интересно, за кого меня принимает Полина Чарская?

– Что будем делать? – спросила я. Этот вопрос был идеален, никаких проблем с интепр… тьфу, с интерпретацией. Чарская услышит то, что захочет услышать.

– Как тебя зовут? – Она растягивала слова и усердно рыла паузы между ними: в человеческий рост, не меньше. Она хотела выиграть время.

– Кайе, – соврала я.

В который раз я меняю имя? Кажется, в третий… Брат Димас поднял бы меня на смех. Но Полине Чарской было не до смеха, я это видела. И потому, выдержав паузу, тихо произнесла:

– Разве Олев не говорил обо мне?

Теперь она испугалась по-настоящему – просто какое-то дитя улицы, стянувшее у цыганки петушок на палочке. И сразу же пойманное на месте леденцового преступления. Куррат! Я попала в яблочко, хотя и не знала, в какое именно.

– У тебя нет акцента, надо же! – Совсем не это волновало ее застывшие в немой мольбе глаза, совсем не это! – Идем.

– Куда?

Чарская ничего не ответила. Она подтащила меня к окну, за которым болталась строительная люлька.

– Прыгай, – сказала Чарская.

– Сначала ты.

Пожав плечами и забыв призвать в свидетели Тарантино с Джонни Деппом, а также три московских театра и дублершу с фигурой борца сумо, Чарская спрыгнула вниз и без всякой склоки приземлилась на аккуратно сложенные ящики. Я последовала ее примеру. Теперь мы болтались на высоте двадцать второго этажа. В любое другое время я полюбовалась бы видом города, – но только не сейчас.

Если свистящие от ветра канаты оборвутся, федеральный розыск будет сильно разочарован.

Но Чарской было наплевать на ветер. Она открыла один из ящиков и достала оттуда плоскую флягу:

– Будешь?

– Сначала ты.

Она отвинтила крышку и, даже не поморщившись, сделала крупный глоток. И снова я последовала ее примеру: во фляжке оказалась самая обыкновенная водка.

– Я не имею никакого отношения к его смерти, – тихо сказала Чарская. – Тебя ведь это интересует?

– Не только это.

– Ну да, мы жили на Крестовском… Но это просто совпадение, случайность… Мы даже ни разу не виделись…

Я снова сделала глоток из фляжки.

– Хорошо, – сразу же пошла на попятный Эта Сука. – Виделись… Я как-то встретила его… Тоже случайно. Привет-привет… Вот и все…

– Все? – Я до сих пор не понимала, к чему она клонит.

– Я же вернула все драгоценности, какого черта?! Он обещал мне, что ничего не всплывет… Он обещал. Он обещал, что передаст мне эту пленку и что мы обо всем забудем. И останемся друзьями.

– Он мертв, – мягко напомнила я. – Все обязательства отменяются.

Полина закусила свою гипертрофированно-киношную губу и нагнула гипертрофированно-киношный лоб. А я… Я торжествовала. Еще бы – я взяла Эту Суку на арапа, я сделала ее – в лучших традициях рассказов из моего любимого журнала «Дамский вечерок»! Это оказалось несложно, совсем несложно, – нужно было только вовремя подать реплику и вовремя промолчать. Но вот чего я в себе никогда не подозревала – так это умения в нужное время промолчать.

Я еще раз приложилась к фляжке и с кайфом выпила – теперь уже за собственную изощренность. И только потом, глядя на поникший затылок Чарской, принялась соображать.

Что значит – «вернула драгоценности»?

Что значит – «обещал, что ничего не всплывет»?

Что значит – «обещал, что передаст мне эту пленку»?

Что значит – «обо всем забудем и останемся друзьями»?

И почему Эта Сука так испугалась, услышав мой совсем не идеальный эстонский? Она была знакома с Киви, это и коню понятно. И, возможно, не просто знакома. Отсюда и стенания в прессе по поводу так внезапно загнувшейся любви. Актрисы никогда не выдумывают любовных историй, они просто видоизменяют эти истории, оборачивают в свою пользу. И дрейфуют вместе с ними к сопливо-карамельной телепрограмме «Женский взгляд»…

– Вы хотите денег? – тихо спросила Чарская, с перепугу перейдя на трусливое «вы».

Денег у меня не было вообще, если не считать нескольких замусоленных Сергуниных полташек. Но опускаться до шантажа, тем более сидя в строительной люльке, я не хотела. И потом, я даже не знала, чем могу шантажировать Чарскую.

Пленкой или драгоценностями?

Или и тем, и другим? Если Чарская «вернула драгоценности» – значит, она брала их. У кого и зачем? А если Киви «обещал, что ничего не всплывет», значит…

– Сколько? – продолжала доставать меня Эта Сука.

– Мне не нужны деньги, – сказала я, балдея от собственного благородства.

– Хотите меня посадить? – Она вдруг улыбнулась мне просветленной улыбкой японского камикадзе и дернула за один из канатов.

Люлька затряслась как осиновый лист, и я – вместе с ней. Как я могла забыть, что меня всегда тошнит от высоты? Даже от высоты кровати…

– Вот только «Банзай!» кричать не надо, – прошелестела я, озираясь по сторонам в поисках летного гигиенического пакета. – Никто вас сажать не собирается. Lollpea![22]22
  Дура (эст.).


[Закрыть]

И снова мой хромой эстонский привел ее в чувство. Чарская боялась этого языка до умопомрачения. И не просто боялась – она заискивала перед ним! Уж не потому ли, что на нем, на время отложив свою виолончель, щебетал Олев Киви? Олев Киви, который знал о Полине Чарской что-то такое, о чем я могла только догадываться.

Люлька перестала ходить взад-вперед, и Чарская, (святой боже, где операторская группа, чтобы заснять эту укрощенную гидру?!) аккуратно сложила руки на коленях. Прямо тебе Мария Магдалина в смотровой гинекологического кабинета.

– Значит, Олев обещал передать вам кассету, так? – решила я зайти с другого бока.

– Да.

«Вена, – кузнечным молотом застучало у меня в голове. – Вена, Вена, Вена. Вена – любимый город». И тот счастливый месяц в самом конце прошлого года, когда Чарская избавила от своего присутствия всю желтую прессу…

– Похоже, Вена дорого вам обходится, – я не сказала ничего нового, я просто слегка перефразировала пассаж из ее собственного интервью.

А какой эффект, надо же! Чарская покраснела, потом побледнела, потом осторожно выпустила дрессированную слезу из-под века (этот эпохальный кадр можно было смело делать заставкой сериала!), допила водку и отчеканила:

– Я уже заплатила по всем счетам. Я вернула драгоценности. Все до единой. И потом, это только мое дело. Мое и Олева. Вы-то здесь при чем?

И только теперь меня осенило! Разрозненные куски сложились в мозаику с явным криминальным уклоном. Скорее всего, Чарская сперла у Киви какие-то побрякушки в Вене, едва лишь утвердившись на должности любовницы. И у этой кражи были свидетели. Свидетели с камерами наперевес, и отнюдь не такие пугливые, как эта сериальная труппа лилипутов. Запугать их матерными криками или уволить со службы за плохо нанесенный грим – невозможно. Остается только смиренно просить об амнистии.